Я сидела у компьютера и плакала навзрыд, не понимая причины этих неожиданных и бурных слез. Слезы жгли щеки, просачивались между ладонями, которые я прижимала к лицу, надеясь остановить это "безумие", стекали по подбородку. Что со мной? Откуда эта нахлынувшая грусть ли, тоска ли?
"Питер, Питер..." Слова песни звучали как заклинание, как молитва. Негромкий, светлый и чуть грустный голос был исполнен такой же негромкой и светлой любви. Любви к городу, в котором, наверно, прошли детство и юность певицы. Только тот, кто знал город изнутри, изо дня в день ходил по его улицам, дышал его воздухом, понимал его душу, мог рассказать, спеть о нем так, что у меня перехватывало дыхание. И я захотела ее увидеть.
Инет - великое изобретение. Друзья подсказали. Видео нашлось быстро. Но ни имя девушки, ни название группы, ни о чем мне не говорили.
Милое лицо дышало чистотой и покоем. Ни капли от суеты современной жизни. Ни капли тщеславия и любования. Зато столько ясности, естественности и внутреннего достоинства, мягкого, не кричащего о себе, но присутствующего во всем её облике. Матовые блики каштановых волос, трогательная челка, красиво очерченные глаза и губы, радужки глаз - как орешки, только прозрачные. Пела, будто чуть-чуть смущаясь, но с такой искренностью, моментами - самозабвенно. В ней всё было тем, что мною ощущалось и понималось как питерское, ленинградское, до боли дорогое и близкое.
"О, эти старые мостовые. Они все помнят, они живые." Песня вернула меня в прошлое. В город, который я, как оказалось, любила больше всех остальных городов на свете. Из которого уехала в последний раз очень давно. Уехала и не вернулась. Там никого не осталось из тех, с кем я была связана родством. Кроме двоюродной сестренки Верочки, переставшей однажды писать из-за какой-то полудетской обиды. Вот эта покинутость всеми и отзывалась во мне тоской и потерянностью.
А были когда-то дяди и тети, жившие в старых ленинградских квартирах, пережившие блокаду и войну. Были родители, которые учились в Ленинграде и сохранили любовь к нему и ощущение его в себе на всю жизнь. Больше никто не ждал меня там. Не от кого получать письма и открытки. Не к кому приехать. Разве только к Пушкину?
В квартиру - музей на Набережной Мойки,12, последнюю петербургскую квартиру поэта, я попала впервые в одиннадцать лет. Очень повезло с экскурсоводом. Присутствие поэта ощущалось мною как реальность. И отчаянный крик Натали:"Пушкин!Пушкин!" оставил незаживающий шрам на детском сердце.
Я не помнила, когда родители привезли меня в Ленинград впервые. В год или полтора. Осталась единственная фотография, где я на коленях у мамы, а рядом, на коленях у маминой сестры, - мой двоюродный брат. Они тоже приезжали тогда погостить.
Лет в пять или шесть, когда и слов таких не знала, я уже чувствовала печать благородства и особой внутренней чистоты, которой были отмечены ленинградцы и сам город. Я, не умея этого объяснить, впитывала в себя Петербург - Ленинград. Его пастельные тона, архитектуру, Неву, отражающую строгий силуэт Петропавловской крепости. Меня удивляли каналы и мостики. Кони,львы, сфинксы. Памятник Крылову и Петру Первому. Церковь на канале Грибоедова - как игрушечка. И ленинградское мороженое. Все это как-то незаметно и прочно вбирала душа.
Лет в десять повел меня папа на выставку картин Рокуэлла Кента. Мы долго ходили, смотрели, обменивались впечатлениями. Папа что-то рассказывал о художнике, и с тех пор Рокуэлл Кент и его холодные гипнотизирующие пейзажи навсегда были связаны с Ленинградом. Тогда же, в Русском музее, мне запомнился Павел Федотов. Может быть, потому, что дома на стене висела репродукция его картины "Н.П. Жданович за клавесином", и я встретилась с ним, как со старым знакомым.
Конечно, бывала я и в Эрмитаже, где не побывать считалось невозможным, и в других музеях. Дядя и тетя возили меня на Пискаревское кладбище, в Петергоф, Павловск, Ломоносов... Но Ленинград - это еще и летний дождик, просыпавшийся мокрым бисером на тротуары и мостовые. Бледно-голубое небо и воды Невы. Парки и набережные. "Крейсер "Аврора" и много других кораблей". Призрачные, задумчивые белые ночи. Это лица ленинградцев, которые нельзя спутать с лицами жителей иных городов. Это и "дворы-колодцы", и понятие "парадное" вместо "подъезда".
В последний раз я приезжала в Ленинград уже студенткой. С утра до вечера, выбравшись из Автово в центр, я исхаживала его вдоль и поперек. Одна, с сестрой или подругой детства Машенькой Бестужевой, которая казалась мне идеальным воплощением всего лучшего в ленинградцах: приветливости, доброжелательности, открытости, гостеприимства и особой интеллигентности.
Я вновь ненасытно впитывала впечатления, всматриваясь в дома, проходя по Невскому мимо здания, где училась и жила в общежитии мама, только-только познакомившаяся с папой. Словно предчувствовала, что если и доведется еще сюда приехать, то очень не скоро.
Предчувствия сбылись. Течение жизни заметно ускорялось. Я вышла замуж и родила дочку. Защитила диплом и начала преподавать. Это требовало много сил и времени. Через несколько лет с мужем развелась. Потом пришла пора безденежья, было вовсе не до поездок. Постепенно появились новые друзья, новые интересы, новые заботы. Ленинград все отодвигался. Оттуда приходили письма, поздравительные открытки, телеграммы с сообщениями о свадьбах, рождениях, юбилеях и болезнях. И вот - первая смерть. Не хотелось верить.
А жизнь продолжалась. Ленинград стал зваться Санкт-Петербургом, а ленинградцы - петербуржцами. Мне нравилось. Это возвращало к Пушкину. Кто-то называл его Питером. Поначалу резало слух, а потом привыкла и даже полюбила это имя.
Последним, в 2005-м, умер папа. К этому времени потерялась Машенька Бестужева, окончательно прервалась связь с Верочкой. Я закрыла для себя эту тему. И если бы не "Питер" Зои Ященко и ее друзей из "Белой Гвардии", так и не открыла бы ее больше. Потому что подсознательно понимала, чувствовала, что будет больно. Очень. Вот и выходила теперь из меня эта боль горькими и безутешными слезами.
Мне захотелось вернуться в Питер. Только вот примет ли он меня после стольких лет "беспамятства"? Простит ли?