Пляски на развалинах

 Да, да, несомненно, эта история, с первого взгляда, неформатна, затянута в форму принятой более в прошлом веке повести; тем не менее, она содержит необходимый в таком жанре сюжет и прочие атрибуты максимально доступного для читателя повествования.

 Материал повести собран и впервые стал доступен читателю (так, например, эта повесть позволила автору войти в число кандидатов для экзамена во ВГиК в 1996 году) в эпоху "крутых девяностых", когда автору было примерно двадцать лет, а сегодня лишь отредактирован для лучшего восприятия современным читателем. 

 Частично материал этой повести является "сырым тестом" для опубликованной в популярной печати книги "Год Козы. Магия перемен", вышедшей под эгидой организации "Проза-ру" (смотрите ссылку внизу моей авторской страницы).


Верно, что девушкой наиприятнейшим образом насладится тот, кто её испортит. Воитель так же получит наслаждение, разрушая город врага. Вот и мы, жители эпохи decadence, граждане угасающей империи, сделаем лучше, если ускорим процесс падения государства, при этом и сами, конечно, подвергаясь однозначной гибели.
   Вы, дети конца империи: усталые и развратные правители, больные цезари, короли-шуты, — мы понимаем вас… Мы из одной эпохи!
   Наступит Завтра, и будет новая стройка. Завтра покажет людям новую цель. И это хорошо! И это правильно! Но цель эта не близка нам… Мы — гении разрушений, мы — огни порока, наш смысл является миру однажды — вместе со смертью.
   Ах, сладостное время конца, в которое буйными кустами расцветает всякого рода метафизика, наркомания, тунеядство и проституция. Здесь можно жалеть, но если молод — в омут с головой, и не иначе!
   Вряд ли наши потомки поймут эту музыку, эти книги, эти фильмы, одежды, мысли и то определяющее высказывание, брошенное Нероном: “Уметь расточать — наука посерьезнее созидания…”
   Жаль, но уже сегодня, в этот год, не всякий отрок поймет меня. Старики-то — они понимают. Они видели все и жили вместе с нами, но их молодость — не наша, потому лишь локти закусают старики, да поворчат. Они из другой эпохи, в них ещё жив инстинкт самосохранения. И новые молодые так же бодры и сильны. Молодых новой эпохи природа сделала для трудов. И пусть же не те и не эти не ищут счастья в наших подвигах, а работают себе в тряпочку… Они смеются, но куда им понять, что такое, например, разборка. Быть крутым, в миг, когда земля из под ног бежит — это философия. И те — наши бандиты 90-х, вовсе не современные толстяки. Новые, в сравнении с убитыми вначале девяностых — просто увальни и трусы.
   Или, например, настоящий, мудрый торчок: ведь и так надо суметь! Поверьте, не просто проникнуться чувством конца эпохи до такого уровня, чтобы, забыв о насущном, стоически переживать ломки, плюя на любую иную блажь.
   А ещё — тунеядцы. Я — из них… Это вообще отдельный разговор.
   Да, оглядываясь чуть назад, со вздохом восхищения понимаешь: ведь даже и последняя проститутка танцевала на развалинах свой танец неспроста! И любой, от бандита до бездельника умел быть философом.
   Наверное, в этом действительно присутствует какая-то метафизика: ведь угораздило нас всех родиться именно в такое время!
   Поэтому, песня моя — братьям по эпохе — погибшим и немногим оставшимся в живых…
               

                Ангелы среди нас

   Вся история, приключившаяся с Вениамином Ленным, является чистой правдой и написана, что называется, по горячим следам, поэтому изменения автор позволил себе внести лишь в имена героев, что, впрочем, почти безразлично, ибо случай этот ординарный, как и любая жизненная ситуация.
               
                * * *

   Солнечный, но снежный март залепил город пушистой суматохой, и люди, обозленные на зиму, наконец-то запрыгали, начав думать уже и о своих маленьких нуждах. 
   Отец Вениамина — Юлий Львович Ленный — опоздал на встречу с сыном, назначенную в уличном переходе станции “Кузнецкий Мост” на три часа, потому родственное общение в сей милый день явилось несостоятельным. Причины опоздания Юлия Львовича опишем в другой раз, а сейчас лучше последим за Вениамином, прождавшим час и безнадежно раскисшим в белых от снега лужах.
   Вздохнув, как вздыхают люди, принявшие решение не дожидаться, Веня заложил руки в карманы и, шаркая по слякоти, побрел вперед. После он свернул вправо, оглядел витрины, прошел ещё сто метров, повернул налево и вышел наконец к дому с пустыми окнами.
   В центре в те года ещё встречались подобные дома. Они не выглядели угрюмыми и брошенными. Нет! Скорее, наслаждались спокойствием. Под тихим оком милиции, осматриваемые всего раз в неделю делегациями риелторов, дома эти отдыхали.
   Вениамин поднялся по широкой лестнице с ажурными перилами на последний этаж. Держась края окна, он определил свое положение относительно соседних домов, глаз прохожих и милицейских фуражек. Чтобы оказаться незамеченным, он присел на корточки под подоконник. Из кармана куртки достал пакетик величиной со спичечный коробок и высыпал содержащуюся в нем зеленую травку на ладонь. Из соседнего кармана свободной рукой вытащил пачку Беломорканала, ногтем вышиб папиросу, зажав в губах, громко выдул табак, освободив гильзу, и вдохнул с ладони зеленую травку. Вновь приготовленную папиросу он покрутил между пальцами, помял и удостоверившись, что та не просыпается, прикурил от спички.
   На второй затяжке подъезд показался ярче, краски старого дома весело заиграли. Гулы автомобилей за окном расползлись в протяжные вои, а пропускаемый обычно мимо внимания шум толпы сделался ощутим и назойлив.
   После четвертого глубокого вдоха в голову Вени полезли странные мысли. В горле запершило, он кашлянул и, потушив остаток папиросы, бережно припрятал его в носовой платок.
   Если вы, милые мои друзья, успели застать те светлые времена, когда в центре Москвы свободно гулялось под защитой благовонного дыма… Если хватило вам на это здоровья, жизненных сил и сил нравственных, то, славные сограждане, вы вероятно согласитесь: не было некоторым людям счастья ярче такого, как заложив по-вороньи руки за спину, бесцельно бродить, созерцая проспекты, дома, дворцы, фонтаны, витрины и наших с вами горячо любимых вечно суетных горожан.
   Худые и кругленькие хорошо одетые москвички в силу юных лет чаровали Вениамина, и прогулка его сопровождалась непрерывными спотыканиями, ударами плечом и извинениями вправо и влево, но… это была великолепная прогулка! На лице его гуляли семнадцать лет, в глазах туманился дурман, а по улицам царственно шагала поющая демократическая анархия начала девяностых.
 
                * * *   

   Все мы люди, несомненно, серьезные и относимся к миру с присущим каждому индивидуальным взглядом. Те вещи, на которые многие смотрят лишь мельком, другие многие примут в самое сердце. Как правило, чувство индивидуальности проявляется в критические моменты, и здесь мы — граждане анархического периода бытия столицы, равно со всей эпохой decadence — сплошное великое чувство индивидуальности. Солнце, просыпаясь, ставит на повестку день; а мы, подобные солнцу, ставим во главу дня момент — иначе нельзя нам, жителям эпохи большого пожара. Ибо в эпоху эту нельзя быть бюрократом, нельзя так же кормиться утопиями, когда правит мгновение, импульс, чувство и страсть. Вода истории дошла до ущелий, а через них, ударится и расшибется в диком горном падении — водопаде судеб.

                * * *

   Вениамин шагал размашисто и легко, а весеннее небо, в четыре громадных крыла, поднимало город над настоящим, в чистое голубое будущее.
   С Алексеем они столкнулись лоб в лоб, под балконами Метрополя. Кто-то из них зазевался, да и налетел на другого, хотя честно, оба они по-своему гуляли неприкаянно. Глаза Алексея удивительным образом были сконцентрированы на переносице, потрепанная одежда висела на худых мощах, на прыщавом лбу у него красовалась алая капля, наподобие тех, что делают себе йоги, и он непрестанно бубнил под нос что-то, похожее на Харе-Кришна.
  — Это знак! — воскликнул Алексей, оторвавшись от пережевывания мантры и подняв палец к небу.
  — Верно, неспроста! — согласился Веня, еле сдерживая откуда не возьмись появившийся смех.
  — Кастанеду читал? — непосредственно перейдя на дискусс, спросил Алексей.
  — Листал… — кивнул Веня и, не смогши более терпеть, ударился в хохот.
  — Обкурился, дух! — уверенно определил Алексей и закачал головой.
   Взяв нового товарища под опеку, Алексей бережно увел Веню с проспекта, подале от непонимающих глаз прохожих.
  — Хорошая дурь? — участливо поинтересовался он, заглядывая Вениамину прямо в глаза.
  — Можно попробовать! — немного успокоившись, предложил Веня. Но Алексей отрицательно замотал головой.
  — Чего так плохо? — удивился отказу Веня.
  — Не могу я, мне сегодня церемонию вести, а дурь может все обломать…
  — Какую ещё церемонию?
  — А какая тебе разница, если ты имени моего не спросил?
  — Точно! Меня вот Вениамин зовут, а тебя?
  — Я, Леша! Можно, Леха, это как дружба пойдет…
   Ребята пожали руки и зачем-то обнялись.
  — Хорошо сегодня на улице! — продолжил Веня.
  — Весна! — согласился Леха и побрел по переулку.
   Неожиданно отстав, Веня побежал вдогонку.
  — Ты чего вдруг зашагал, чувак?
  — Мне торопиться вообще-то нужно! Надо купить кое-чего для церемонии… — деловито сообщил Леха, опережая Вениамина в ходьбе с неожиданно возрастающей скоростью.
  — Но что же это за церемония такая? — бросился вдогонку Веня, решив оставить блаженную свою заторможенность до следующей раскурки.
  — Хорошо, я отвечу, но сначала ты придумай, как тебя попроще называть, а то Вениамин слишком трудно… — притормозив и снисходительно оглядев юношу, придумал компромисс Леха.
  — Ок, называй Веня или Веник! Я не обижусь... — облегченно выдохнув, пристроился к новоиспеченному товарищу Веня и, в благодарность за шутливое отношение к чувству собственной важности, услышал от Лехи следующее: “Церемония, Веня, такая: обряд посвящения в первую ступень…” 
  — О, это круто! Первая ступень, десятые ворота… Но, я так и не понял, чего за ступень-то? — по щенячьи улыбаясь, приукрасил себя наносной глупостью Веня. 
  — Ступень в общении с духами! — торжественным голосом поведал Леха, разглядывая Вениамина сведенными в одну точку глазами, отчего алая капля на его бледном лбу стала выглядеть настоящим прицелом. 
  — Точно, круто! А если, Леха, я с тобой, — это как? — попытался навязаться в компанию Веня, но Леха в ответ как-то пристыжено замялся и, явно без особой охоты, пробурчал: “Да пожалуйста… Только…”
  — Что? — участливо среагировал на изменившуюся интонацию товарища Веня и прозорливо прищурил глаза, будто предполагая вероятный ответ. 
  — Если, в общем, хочешь притереться, то уж и посодействуй в участии… — будто освобождаясь от томившего его груза, скомкано протараторил Леха, и снял Веню с прицела.
  — В смысле — за плату? — согласно удивился Веня, щуря глаза ещё сильней, отчего сделался похожим на участливого до чужих нужд адепта миссионерской организации.
  — Нет-нет, никакой платы, все друзья, а я не дилер и не брокер! Поучаствовать нужно в приобретении одного духовного средства… — уловив его согласие, тут же оживился Леха.
  — Типа шаманского бубна, что ли? — закуривая простую сигарету с видом вступающего в бизнес сделку нефтепромышленника из Техаса, кивая, уточнил Веня.
  — Ну, почти что… — лаконично согласился Леха, вновь настраивая свой прицел.
  — И куда тогда идем? — чувствуя неуют от наведенного взгляда с прицелом, решил поторопить товарища Веня.
  — Идем, Веник, к Первой аптеке! Ты был там? — тут же переключившись на дело, вновь сбился с прицела Леха.
  — Слышал, но не был… А это не опасно? — продолжая прищуриваться на манер осуществляющего сделку дилера, потребовал уточнений о предстоящем мероприятии Веня.
  — Не хочешь, не ходи… — небрежно бросил Леха, и вновь зашагал быстрее.
  — Ладно-ладно, Леха, я пойду, только вот сныкаю где-нибудь по пути свою травку… — тут же переключившись на изначальное самоуничижение, заспешил следом Веня.
  — Ныкай, это дело святое! — совершенно серьезно согласился Леха и присел на парапет возле одного из монолитных зданий, превратясь своим обликом в подобие не вписавшегося в ритм эпохи аутсайдера.
   В одном из заброшенных двухэтажных домиков Веня припрятал свой пакет вместе с носовым платком и пачкой Беломорканала. И ребята зашагали дальше — к площади Дзержинского.
  — Похоже, брат, тебе сегодня нечем заняться! — с кривой усмешкой пожурил Леха.
  — Да обломы кругом, вот я и гуляю… — весело согласился Веня, придав голосу легкомысленный оттенок.
  — Точно, судьба свела! — снова заверил Леха.
  — Кого — нас? — закрутил головой Веня, параллельно думая о том, как бы не забыть о месте своего тайника.
  — А что, есть кто-то рядом? — оценивающе разглядывая растерявшегося на миг нового товарища, задал психологический вопрос смыслового диссонанса Леха. 
  — Гм… — отвлекся от наведения ориентиров по высоткам Веня и вновь поймал на себе прицеливающийся взгляд из алой точки.
  — Все, тихо! Веник, мы пришли! — тут же сбил его с подозрений Леха и кивнул вперед.
   Лубянская площадь кишела многообразием странных личностей, и ребята, зашедшие с переулка, в миг окунулись в шумную базарную атмосферу. Полные женщины в плащах и темных очках, похоже, заказывали здесь бал, остальные — разного сорта молодежь — вертелись возле, шушукаясь и кидаясь сленговыми недомолвками.

                * * * 

   Да, Лубянка сплошь кишела, и далеко не рабами… Бездельники всякого рода праздной ордой вытаптывали бывшую святыню сверхдержавья вдоль и поперек, плюясь, ругаясь и целуясь.
  — Я пойду к той вон тетеньке, а ты смотри — не зевай! — дал наставление Алексей, указывая кивком на неприглядную женщину, прячущую что-то под пальто. Веня согласно кивнул и стал подозрительно озираться. Но поводов к серьезности не наблюдалось: патрульные милицейские машины, поплевывая на окружающий бардак, чинно фланировали вдоль проспекта, ожидая скорого обеда.
   Вскоре подошел Леша.
  — С тебя чирик! — протараторил он и, взяв деньги, снова растворился среди пестрой толпы. Прошло ещё пол минуты; и уже счастливый, с улыбкой, Леша вернулся насовсем.
  — Получилось? — тревожно поинтересовался Веня, так и не сумев расслабиться в общем безумии.
  — Пара пустяков! — успокоил его Леша, и снова потащил за собой.
  — А куда сейчас? — спросил Веня, послушно поспевая за новым другом.
  — Сейчас в Центр Новых Духовных Технологий! — важно ответил Леша, заходя в метро.
  — А это далеко? — продолжал допрашивать его Веня, но Леша прижал палец к губам и скорчил гримасу. Шумная столичная толпа, действительно, не давала никакой возможности общаться, и Веня покорился, следуя за своим неряшливым длинноволосым гидом.
   Центр Новых Духовных Технологий располагался в одном из блочных серых домов, спрятанных за пеленой городского смога и ничем не отличавшихся от тысячи подобных, скучившихся за кольцевой автодорогой Юго-Западного направления.
   Поднявшись на лифте к последнему этажу, Веня открыл было рот, узнав, что центр этот — не более чем обыкновенная московская квартира. Но Леша, заметив его реакцию, немедленно проявил авторитет, сделав невозмутимо серьезное лицо и, с бережной почтительностью, постучал в дверь.
   Спустя пару напряженных минут дверь приоткрылась, приглашая войти. На Веню неожиданно пахнуло неразборчивым множеством жженых трав, отчего он чихнул и тихо ругнулся. Леша с укоризной глянул на него, и нетерпеливо подтолкнул, пропихивая внутрь.
  — Это я так, по привычке… — оправдал свое ругательство Веня.
  — Заходи скорее, а то дух выветрится! — подбодрил его Леша и торопливо захлопнул дверь.
   Квартира эта показалась Вене чересчур мрачной: окна, задернутые ватными одеялами, не пропускали дневной свет, дым от горящих во всех возможных углах фитилей застилал пространство с такой силой, что видно было не дальше чем на метр, и лишь трескающие прыгающими огоньками три свечи, стоящие на полу посреди единственной комнаты, давали возможность смутно видеть.
   Веня предчувственно насторожился и спросил:
  — Это однокомнатная квартира?
  — Это не квартира, а место силы! — шепотом ответил ему Леша, и глазами указал на дверь, ведущую в предполагаемую кухню.
   За фанерной, украшенной множеством плакатов, дверью слышались тихие голоса. Леша вошел первым и тут же прислонился к стене, давая возможность Вене предстать перед находящимися в кухне людьми.
   Почтительно изучив плакаты на двери и отметив про себя их необычность, Веня аккуратно зашел вслед за Лешей и встал рядом, предоставив себя на общее рассмотрение. Со всех сторон на него глядели сведенные к переносицам тусклые глаза. У нескольких из присутствующих Веня заметил ту же каплю алого цвета посреди лба, что была у Леши; многие из них так же выглядели потрепанными. Общее впечатление, которым охарактеризовал для себя новых знакомых Веня, было — ненормальные.
  — Леша привел нам нового брата! — торжественно сказал кто-то из них.
  — Леша не промах, он знает что делает! — согласился с первым второй голос.
  — Очень кстати! — подытожил комментарии первых двух, третий голос, самый сильный, но хриплый, казавшийся прокуренным до потрохов. Из полумрака поднялся высокий, стриженный “под Котовского”, крепкий мужчина, с запавшими в широком черепе глазницами. На вид ему было около тридцати лет, но первое впечатление мгновенно сменялось следующим, стоило лишь свету упасть на его жуткий череп по-другому. Одежда на нем выглядела невзрачно, но при лучшем рассмотрении, оказалась вполне приличной и даже аккуратной, в сравнении с лохмотьями окружающих. Мужчина что-то непрестанно пережевывал, отчего походил на большого злого паука. Руки его медленно перебирали длинные четки, состоящие из круглых крупных бусин, порождая ещё большее сходство с пауком, подтягивающим к себе с разных сторон паутину.
  — Здорово, брат! — прокряхтел паукообразный монстр, протягивая Вене огромную нечистую длиннопалую ладонь. Прокуренный бас принадлежал именно ему. Все остальные притихли, наблюдая за знакомством. Ощутив общее напряжение, Веня сделал вывод, что монстр является кем-то вроде вожака в этой компании. Притворно улыбнувшись, Веня протянул руку в ответ. В момент рукопожатия все радостно загалдели, словно случилось что-то решающее.
  — Меня зовут Слава! — представился монстр и улыбнулся неожиданно приветливо, обнажив в довершение к своему портрету серые зубы. Все вокруг окончательно расслабились и весело зашушукали, вернув атмосфере непринужденность.
  — Вениамин! — представился Веня, чувствуя облегчение от улыбки нового паукообразного друга.
   Подержав немного дольше обычного в своей руке Венину ладонь, Слава многозначительно кивнул и удалился обратно в полумрак, на свое место. Леша втиснулся на диван, меж похожих на него ребят и о чем-то с ними заговорил, совершенно забыв о Вене. Казалось, все вокруг нашли себе занятие, отчего Веня погрустнел, продолжая неприкаянно стоять посреди задымленной кухни.
  — Ну, хватит! К делу! — раздался из темноты властный голос Славы, и все разом поднялись, направившись в пустую комнату.
   В необразимо туманной от тлеющих кругом травяных палочек комнате молодые люди расселись по углам, создав геометрчески правильную фигуру. Не занятыми остались лишь два места, на одно из которых, хрустнув коленями, опустился Слава. Веня, чувствуя скованность, немного потоптался и решил усесться на другое, логически свободное место.
  — Начнем! — объявил Слава, открытой ладонью призывая ко вниманию. Предварительно обведя всех вокруг своим тяжелым паучьим взглядом, он вдруг сосредоточился, и тихо, нараспев, забормотал мантру. Все последовали его примеру, кроме притихшего Вени. Проведя таким образом около десяти минут, компания снова непринужденно притихла. В комнате создалась атмосфера приятного спокойствия. Один из патлатых юношей достал из кармана несколько папирос и пустил их по кругу. Мутный воздух наполнился запахом рамаши.
   Как ни крутил головой Веня после нескольких сильных затяжек, намереваясь увидеть вокруг себя радость, ничего подобного не случилось. Ребята, все как один, погрузились в мрачные раздумья.
  — Сегодня будем созерцать нового брата! — кашлянув, сказал Слава и поднялся со своего места, приглашая на него Веню. От неожиданности покраснев, Веня принял предложение и устроился посреди комнаты, доступный окружающим взорам. Леша тем временем тоже поднялся и ушел на кухню. Обратно он вернулся, неся в руках десяток отвратительно белых шприцев и несколько пузырьков, купленных недавно у первой аптеки.
  — Я не буду! — закрутил головой Веня, увидав шприцы.
  — А никто и не настаивает… — успокоил его Слава, хлопая себя по руке ремнем.
  — Вот черт! — панически крутя головой, прошипел Веня, так и не успокоившись.
  — Расслабься ты, это всего-навсего Кетаратурамин! — бросил ему Слава, готовясь уже принять в вену иглу.
  — А я тогда зачем здесь нужен? — не унимался Веня, ерзая на полу.
  — Мы будем тебя созерцать: смотреть на твою суть… — объяснил Слава, успокаивающе глядя Вене в глаза.
  — Как горшок, что ли? — уточнил Веня.
  — Если ты о себе такого мнения, то — как горшок! — согласился Слава, и начал считать в обратном порядке с десяти к нулю.
   В этот миг, Веня заметил, что шприцы у всех, без исключения, уже пустые, и ребята, как по команде, один за другим, прикрывают глаза.
   Через полминуты комната погрузилась в отчаянное молчание.
  — А как же созерцание, раз вы не смотрите? — в недоумении обратился к покоящимся товарищам Веня, но реплика его так и повисла в пустоте без ответа.
   Посидев немного в нерешительности, Веня, наконец, тоже прикрыл глаза и погрузился в разноцветную полудрему. Ему виделось шахматное поле, на котором он ощущал себя королем. Пешки, офицеры, ладьи и даже сама королева склонились к нему с почтением, а он, ведомый важной ролью, смело отдавал приказания…

        * * *   
         
   Читателю, неискушенному в понятии героизма, наверняка покажется странным стечение обстоятельств, предшествующее великим переменам. Но, боже мой!... Сколько нелицеприятного, отталкивающе коварного кроется в судьбах сильных мира сего. Но если Вам, по случайности, удастся приоткрыть завесу над грехом, то не спешите обвинять! Бессмысленно винить людей — ничтожных механизмов в машине природы. И истинные философы вовсе не гневаются на окружение. Да что окружение! — Истинные прагматики судеб не кусают даже себя, ибо все в велении обстоятельств, складывающихся неведомым нам калейдоскопом.

                * * *

   Первое, что пришло в голову воскликнуть Вениамину Ленному, проснувшемуся на полу комнаты в квартире организации Центра Новых Духовных Технологий, окруженного недавно очнувшимися от грез собратьями, было:
  — Опа! Так-то! Видали ведь?! Лидер?! Лидер!... Я ваш лидер!
   Собратья по возвышенным практикам, почтительно гудели, выражая восхищение. Некоторые даже кланялись, молитвенно сложив руки и касаясь лбом пола.
   Внимательный к происходящему Слава, на правах ведущего, решил прочесть нотацию к произошедшему и начал так:
  — Братья, только что мы ходили в царство астрала и все мы видели Духа… Это знаменательно! Мы спустились, а потом поднялись по лестнице девяти небес, дойдя до последней — девятой ступени… Такого не было с того высокого дня, как я взял на себя руководство! А теперь скажите: видели ли Вы подсказку?
   Согрупники согласно закивали, подтверждая факт видения.
  — Тогда, — продолжил Слава, — Давайте без лишней помпезности короновать нового лидера!
   Поднявшись с колен,  присутствующие построились полукругом возле принимающего все действие всерьез Вениамина.
   Час или более того сумасшедшие братья Общества Новых Духовных Технологий изощрялись в признательности распухшему от гордости Вениамину за милостивое снисхождение к просьбе сделаться их новым вожатым.
   Когда все, включая Лешу, разошлись, оставшийся наедине с новым вожаком усталый Слава закурил сигарету и просто спросил:
  — Ты чего, брат, серьезно задумал гордиться?
  — Народ принимает, а я готов служить! — без колебаний ответил Веня, приподняв нос.
  — Да, брат, тяжело… Видать дурь-то действительно была хороша! — вздохнул Слава, прикладывая ладонь к потному лбу новоиспеченного лидера.
  — Ты хочешь возразить мне? Думаешь, это иллюзия? — гневно взорвался Веня, выправляя шею.
  — Почему иллюзия? Разве, брат Веня, может быть иллюзией общее видение? — успокаивающе рассудил Слава, произнеся слово видение с ударением на первом слоге.
  — Вот именно — не может! Значит я — лидер! — обрадовался Веня, и надул губы на манер всех лидеров.
  — Эх Веня, Веня… Да, кстати… Кто так тебя развеличал? Папа или, может быть, мама? — по-паучьи саркастично искривил губы в кривую улыбку Слава.
  — Это ты к чему, Вячеслав, клонишь? — оскорбленно дистанционировался Веня.
  — Лучше проще — Слава! — подал пример смиренной скромности Слава, мгновенно перевоплотившись из паука в человека-разумного.
  — Хорошо, пускай… Все же, почему ты во мне сомневаешься? — не сдавался ерепениться Веня.
  — А я в тебе и не сомневаюсь, просто мне давно был нужен типчик наподобие тебя… — обескураживающе прямо раскрыл собственный секрет Слава, рассматривая Веню вполне человеческими глазами, полными прагматичного цинизма, а вовсе не тех пугающих выражений души, что делали его подобным монстру.
  — Как это — типчик? Я что, марионетка? — встал на дыбы Веня, но, более радуясь, нежели огорчаясь возможности поспорить в контексте человеческих, а не каких-нибудь там духовных интересов.
  — Если честно, то в своем роде да… — прямо сознался Слава, даже не пытаясь приукрасить суть обозначаемой правды.
  — Но, Слава, ведь все видели кто я! — дабы не потерять обозначенную капризом претензию, с нарочитой бравадой, возразил Веня. 
  — Верно! — вновь обескуражил неожиданным ответом Слава.
  — И даже когда вышли из балдежа, все ведь так же подтвердили, что именно я — новый лидер… — продолжил свое нахальное наступление Веня, пытаясь прощупать глубину возможного погружения в блажь.
  — Тоже верно! — снова согласился Слава даже не пытаясь возражать.
  — Тогда что же ты меня журишь? — растерялся Веня, боясь стать победителем в этом, затеянном ради необоснованной бравады, споре.
  — А то, дорогой мой новоиспеченный друг Веня, что судьба штука тонкая, и я решил: раз уж Леша, а Леша, к слову признаться, моя правая рука в этом деле, раз он привел тебя, то это неспроста… — таинственным тоном пояснил Слава. 
  — Точно, точно! Вот и Леша тоже мне сказал: мол, это неспроста, прямо после того, как мы столкнулись лбами возле Метрополя… — оживился от такого ответа Веня, восприняв выраженную таинственность как вероятную точку опоры в коварно поддающемся его капризам споре.
  — Ого, так вы столкнулись ещё и лбами? — присвистнул вдруг Слава, явно предавая значительность этому глупому событию.
  — Так мы познакомились! Вернее, я шел, а он… — затараторил Веня, но увидав приподнятую руку старшего товарища, запнулся на полуслове.
  — Подожди, не тараторь, потом все расскажешь! Лучше скажи — ты где-нибудь работаешь? — неожиданно изменившимся тоном, приобретшим, на сей раз, оттенок деловой беседы, ошарашил его странным вопросом Слава.
  — Ну… Нет… — Смущенно ответил Веня и опустил глаза, начинавшие предательски блуждать всякий раз при обозначении этой темы отцом или кем-то из близких, ноготь большого пальца правой руки оказался у него меж зубов, как некий, прикушенный при входе в обитель вынужденного молчания входной билет. 
  — Может быть — учишься? — глаза Славы выказали неподдельную заинтересованность.
  — Почти, хотя на данный момент… — туманно признался Веня, смутившись ещё больше.
  — Да, верно, Леша умеет подбирать кадры! — торжественно воскликнул Слава и щелкнул пальцами так, будто поймал муху.
  — Но, Слава, мы же решили: я не кадр, а лидер — вожак! — обиделся Веня, вновь чувствуя, как теряет позиции.
  — Крутой лидер Веник! Ха-ха… — передразнил его Слава, намеренно кусая ноготь.
  — Но-но-но! Это факт! Попрошу без сарказма! — взорвался Веня и приподнялся на колени, готовый к отпору.
  — Хорошо, будем добрее и проще: тогда скажи, новый лидер Веня, как ты собираешься вести за собой группу? — ещё серьезней вопросил Слава.
  — Как-как, — очень просто… — продолжая блуждать взором, просто ответил Веня.
  — Вот именно! А надо не просто! Прикинь сам: все они — замороченные… — говоря это, Слава широким жестом руки обвел пустующие места членов секты.
  — То есть как — замороченные? Слава, объясни понятнее… — растерялся многозначному ответу Веня.   
  — Замороченные, Веня, значит — в данном случае — занятые общим делом! — назидательно пояснил Слава, кивая на ритуализированный, причудливый антураж комнаты.
  — Ну да, они общаются с духами, и все такое прочее… — небрежно согласился Веня, совершенно дискредитируя себя в роли лидера духовной секты.
  — Общаются, Веня, общаются — но как? — поучительным тоном продолжал настаивать на раскрытии темы Слава, брезгливо ссыпая в полиэтиленовый мешочек следы недавних экспериментов с телом и духом.
  — Колются этой бодягой и прыгают на небеса или там… по лестнице шагают: ты же, Славик, сам все видел… — взглядом следуя за очистительными манипуляциями старшего товарища, продолжал держать себя в небрежном безразличии Веня.
  — Ничего я, брат, не видел! — швырнув наполненный грязными шприцами мешок к входной двери, возразил Слава и выпучил на юного своего ученика глаза, вновь наполнившиеся настроением паукообразного чудища.
  — То есть как это? — испуганно заикнулся Веня, отодвигаясь от переполняемого настроением анимичной части души наставника.
  — А вот так: я, дорогой мой Веня, проецировал! Если бы я начал вместе с Вами всеми созерцать, то ничего бы, ровным счетом, не вышло… — поучительно раскрыл секрет разыгранного накануне представления Слава, сверкнув глазами с особой выразительностью.
  — Чушь какая-то… Не понимаю: проецировать там, созерцать… Ничего не понимаю! — отгородился от его эмоциональной настойчивости Веня, блуждая взглядом уже не с прежней целью, скрывая мысли, а ища повод для окончания беседы и отступления.
  — Вот… Ничего не понимаешь, а хочешь быть вожаком: как не стыдно! — остановил его панику Слава, в очередной раз переключившись на общечеловеческий настрой и приняв роль прагматичного наставника в хитростях житейских.
  — Уф… Да, что-то ты меня запутал, Слава! — окончательно сдался Веня и поник головой, остановив взгляд на полной от окурков рамашовых папирос в пепельнице.
  — Наоборот, дружбан, я тебя пытаюсь распутать — объяснить, в чем тут фокус! — обрадовался этой паузе Слава, заулыбавшись с неожиданной приветливостью.
  — Ладно, я — не лидер… Объясни тогда фокус! — сказав это, Веня принял у Славы окурок и затянувшись, сник, опустив плечи.
  — Нет, во-первых — ты — лидер; а во-вторых, — Слава поправил Венику плечи, — ты, если захочешь, можешь им продолжать оставаться, но знай: без меня ты — ничто…
  — А Леша? — лихорадочно ловя ход мыслей реального лидера, спросил о покинувшем их компанию гиде Вениамин.
  — Что Леша? Леша мой помощник! Он все это понимает… В общем, слушай-ка, брат: все это — наша тайна! Я навожу общий гипноз, Леша созерцает и корректирует меня; ну, а ты нужен нам для объективного руководства. То есть для отвода глаз от самого фокуса… Ты, в данном спектакле, исполняешь ту же роль, что президент в государстве! — доверительно поведал Слава.
  — А что это за роль? — наконец-то расслабившись, переключился на досужую беседу Веня. 
  — Ха! Роль, до смешного простая, но очень при этом ответственная… Ты должен всегда вести себя в одном, как говорится, ключе… — неистово сверкая глазами, но уже как алчный до азарта, подверженный человеческим страстям пройдоха, задорно ответил Слава.
  — То есть я всегда должен быть надутым, как сегодня? — шутливо подыграл ему Веня, притушивая бычок и выпрямляясь в ту позу, что была на нем прежде — в момент психоделического маскарада видений и образов.
  — Умный парень, молодец! Точно, не зря Леша тебя нашел! — Слава закурил новую сигарету, и обнажил в улыбке серые грязные зубы.
  — Но я, кажется, не сумею… Не могу я так, сходу, за себя отвечать! Ты, Слава, поищи себе кого-нибудь другого! — жеманно рисуясь, решил поартачиться Веня, нагло набивая себе цену, но и искренне не доверяя происходящему сполна.
  — Попробуешь — научишься… Но, если сразу отказываешься — милости прошу, только знай: роль президента в нашей лавочке — платная… — сказав такое, Слава таинственно скосил глаза, ещё больше став похожим на хитрого паука.
  — О, это другой разговор! — глаза Вени загорелись.
  — Фу ты! Тоже мне — духовный лидер! Жадности, как у сочинского фраера! — отпрянул от него Слава с преувеличенной нарочитостью.
  — Прости, Слав, это я так, по молодости… — небрежно извинился Веня, следуя ритуалу вежливости, дабы выглядеть скромнее, будучи столь стильно причастным к бытующей моде нравов.
  — Конечно, — деньги на травку нужны, да? — заглянул прямо в душу Слава.
  — Откуда ты знаешь про травку? — возмутился Веня, как возмущаются порой те, кого обвинили в обладании скрываемой роскоши.
  — Ха-ха! Да не один парень в здравом уме не пошел бы сюда! А ты на шизоида не похож… Ну, значит под дурью! Элементарно! — уточнил Слава, низвергая претензии юноши на собственную значимость до обвинения в простодушии.
  — А почему, Слава, ты сам не хочешь быть лидером? — дабы избегнуть унижения, переключился на конкретную тему Веня.
  — Почему же? Я лидер, и буду им; только быть в тени мне выгоднее — удобнее… А ты, смотри, какой холеный и ладный, прямо так и светишься — настоящий фараон! Им (Слава вновь обвел рукой пустующие циновки) нужен красивый вождь! То, что вы сегодня видели — просто гипноз… Ты понравился нам с Лешей, и я сделал из тебя короля…
  — Ага! Я, значит, — вождь, а ты — не при делах, и если что, то шишки на меня! — взбунтовался Веня, в гордой обиде подняв подбородок.
  — А ты как хотел? Но, успокою…
   Оторвавшись от беседы, Слава вышел в кухню и скоро вернулся, неся в руках пару бокалов с коричневой жидкостью и красного цвета книжицу.
  — Вот, вождь, изучай: это уголовный кодекс… Дальше, когда перелистнешь, увидишь гражданский… В общем, брат, мы, типа, доброе дело делаем!
  — Доброе… Но, до поры до времени…
   Веник с интересом уткнулся в красную брошюру и снова закусил ноготь, но уже на левой руке.
  — Точно! Поэтому, вождь ты наш, как прежде говаривали, — куй железо, пока Горбачев!
  — Окей, я почти согласен! Ещё, конечно, пораскину мозгами, но в целом — дело ништяк… — заулыбался Веня, снова забрав у Славы недокуренный бычок.
  — Пораскинь, парниша, не побрезговай! — поддразнил его Слава, хитро изучая паучьими глазами.
  — Ты, Слава, все шутишь… Лучше скажи, что здесь налито?
  — В бокалах, что ли?
  — Ага…
  — Да знамо что — виски!
  — Но мы же — духовные люди?
  — Вот именно, Веник! Ты разве не знаешь, как по-английски звучит слово дух?
  — Ладно, убедил! Тогда за нас?
  — Вот — другое дело! За нового лидера — Вениамина… Как-то, бишь, твоя фамилия?
  — Ленный.
  — О! Это что? Такая фамилия? Почти как Ленин! Давай, брат, за тебя и за наше общее — духовное дело!
   Распив алкоголь, молодые люди пожали друг другу руки и разошлись в разных направлениях, оставив квартиру, именуемую как Центр Новых Духовных Технологий, на собственное довольство.   

                “Кому на Руси жить хорошо!”

   Привлекательные способности к руководству Веня получил не по случаю, как это могло показаться Славе, а от отца своего Юлия Львовича Ленного, депутата Московской думы.
   В тот же знаменательный день, когда сын его оказался с бега на коне, отец, опоздавший к Кузнецкому Мосту на три часа, был занят важным государственным делом.
   На соседнем с ним сидении, в автомобиле, дремал парламентский корреспондент и большой друг его — Илья Иосифович Говорунов — важный, чернобородый, большого роста мужик с задумчиво-крючковатым носом. На поясе Ильи Иосифовича периодически звенел пейджер, выводя дремлющего из уютной неги, испытываемой многими людьми в дороге. При каждом новом звонке передатчика Илья Иосифович ласково бормотал в бороду: “Замучали, дураки, совсем!”
   Юлий Львович, сосредоточенно крутящий руль, согласно кивал, как кивают люди целеустремленные, но отвлекаемые по пустякам.
  — Верно, Илюша, в шею их! Пусть себе звонят… У нас дело поважнее — дело всей жизни! — говорил он, сильнее давя на педаль.
   Переехав через мост, машина широко подкатила к подъезду Дома Правительства и со скрипом встала возле милицейской будки.
  — По какому вопросу, граждане? — демократично обратился к ним центральный постовой столицы и, увидав тыкнутую прямо в красное лицо не менее красную книжицу удостоверения правительства Москвы, взял под козырек.
  — Скорее, опоздаем! — поторопил Илью Юлий Львович и буквально выволок под руки из автомобиля.
  — Успеем, Юша! — бормотал Илья Иосифович, роняя очки из кармана, а подняв, водружая их на нос.
  — Так, сейчас ровно двенадцать… Мы точно приехали!  — торжественно сообщил Юлий Львович, оглядывая большие блестящие наручные часы на толстой и волосатой своей руке.
   Взявшись под руки, мужчины заспешили к парадному, смешно поддерживая раскормленные, трясущиеся при каждом шаге тела друг друга. Беспрепятственно войдя в холл, они сориентировались по указателям и решили идти к лифту, но здесь, почти возле самой цели, Юлий  Львович остановился и повел носом, нюхая воздух.
  — Что ты, Юша? — удивился Илья Иосифович, глядя на друга, забегавшего глазами во все стороны.
  — Мы ведь правда успели, Илюш? — спросил Юлий Львович, продолжая шарить взглядом по огромному холлу.
  — Как ни странно… — озабоченно определяя цель вопроса, ответил Илья Иосифович.
  — Впервые, Илюша! Впервые я куда-то успел вовремя!
  — И что же, Юша, это не странно, ты ведь уже везде успел, где мог…
  — Я не о том, не о жизни я, а о времени… Понимаешь, Илюх, я всегда везде опаздываю, а сегодня вот успел…
  — А! Так это ерунда… — пытаясь успокоить друга, безучастно возразил Илья Иосифович и потянул толстое тело депутата на себя, приглашая идти дальше.
  — Кому, брат, ерунда, а кому — событие! — не согласился с ним Юлий Львович и потянул в обратную сторону.
  — Ах, неужели, Юша, ты снова хочешь…
  — Нет, Илья, это не снова, а целый повод!
   Друзья зашагали в обратном от лифта направлении к бару. Юлий Львович впереди и бодро, а Илья Иосифович — шаркая сзади.
  — Впервые, надо же! — громко подбадривал друга Юлий Львович, торжественно поднимая указательный палец вверх.

               
                * * *       

   Ах часто, часто, друзья мои, мы недоумеваем, глядя на странности людей, переполненных жизненной силой; но недоумения наши далеко не близки пониманию этих, обуреваемых страстями, милых, но порой откровенно безумных существ.

     * * *

   В силу давней нетрезвости, огромного роста толстые мужчины, лишь разудалили себя ничтожной рюмкой крепкого напитка и позабыли о встрече, на которую так спешили. Между ними завязалась добрая громкая беседа.
  — Если за эту неделю, Илюша, мы поспеем — будет праздник! — говорил Юлий Львович, солидно подбоченившись.
  — Я бы и рад помочь, и изо всех сил, но, Юлий, почему же так поздно? Ведь у нас было предостаточно времени… — с сомнением отвечал ему парламентский корреспондент, жуя черную бороду.
  — Потому, брат, что всему свое время… И если вчера меня интересовали одни проблемы, то сегодня интересуют другие… А цель-то наша — общая — цель одна!
  — Юлий, ты красиво говоришь, но посмотри на дело: когда мы гудим за столом, сотни людей вокруг работают ради твоего личного блага!
  — Неправда, Илюша, это и их будущее благо! Когда я пройду в Совет, они будут счастливы! Я, Илюша, друзей не забываю!
  — Верю, Юлий, верю, но все же у людей есть и собственные мысли, свои интересы есть…
  — Что?! Я слышу сомнения?! Ты смеешь меня обманывать?! — глаза Юлия Львовича при этом вспыхнули золотым пожаром, а рюмка с водкой гневно выплеснулась на стойку.
   — Но почему же обманывать, Юлий? Я просто сомневаюсь… — попытался оправдаться Илья Иосифович, отстраняясь от друга настолько, насколько того позволяло приличие.
  — Помни, Илюша: кто со мной играет в компромиссы, тот мой первый враг, и не иначе!
  — Хорошо, Юлий, хорошо, я просто о других людях говорить пытался…
  — Но ты допустил в себя ход мыслей этих других людей, поэтому, Илюша, ты был не прав!
  — Хорошо, Юлий, я не прав…
   Товарищи притихли и отупело уставились на свои рюмки.
  — Послушай-ка, дружище, какого мы здесь сидим, когда время уже половина третьего?! — широко раскинув взгляд, Юлий Львович неожиданно, в долю секунды, из человека добродушно-задумчивого превратился в строго негодующего и собранно-делового.
  — Но, Юлий, ты же сам… — затараторил Илья Иосифович, вознося ладони к небу.
  — Ах, боги! С какими безответственными людьми мне приходится иметь общее дело! Идем же! — воскликнул Юлий Львович и, кинув на барную стойку несколько денег, шумным вихрем заспешил к выходу.
  — Но это ведь твое дело, а вовсе не общее! — обиженно кинул ему вдогонку Илья Иосифович. Но реплика его была сдута ветром личности энергичного друга, размашисто шагающего к лифту. 
   После первой попытки в Доме Правительства, друзья совершили вторую и третью, гоняясь по всей Москве за нужным им человеком, но, удерживаемые какой-то неведомой силой, досадно опаздывали.
  — Дом Правительства, мэрия, Дума, опоздал к сыну! Сколько можно?! — размахивая большими руками, гневился Юлий Львович, стоя возле своей машины и пьяно качаясь.
  — Жаль, Юша, но ты сам виноват… Не надо было пить в каждом встреченном баре! — кусая бороду, обиженно журил его Илья Александрович.
  — Не я один, а ты, ты так же виноват, Илюша!
  — Но в чем, прости меня, Юлий, виноват я?
  — Нужно было настойчивей меня бодрить! Нужно было проявить волю!
   От этих слов друга Илья Иосифович громко пискнул, не сумев найти слов, и чуть было не расплакался, бормоча: “Старался, черт возьми, изо всех сил, а он, пьяная бестия, меня же и винит… Диктатор, бестия, Нерон!”
   Заметив, наконец, до какого состояния дошел друг, Юлий Львович удовлетворенно хмыкнул и, сделавшись ласковее, небрежно попросил прощения: “Ладно, Илюш, это все аффекты… Не будем заострять внимание на словах, лучше поедем ко мне и выпьем ещё!”
   Обиженный, но одновременно и тепло удовлетворенный снисхождением властного безумца, парламентский корреспондент оправил бороду, снял очки и послушно поплелся к машине.
  — Ключ не могу вот только вставить… — скаля зубы, замычал Юлий Львович, тыкая при этом ключом возле замка и никак не попадая.
  — Ты же в замок попасть не можешь! — воскликнул Илья Иосифович, направляя руку друга.
  — Да, действительно — не могу… Но знаешь, ведь есть такая поговорка: ключ в замке, руки на руле, голова дома…
  — Нет, Юлий, такую поговорку я слышу впервые, и мне кажется, ты сильно пьян, чтоб садиться за руль…
  — Ах, какая ерунда! Тогда я расскажу тебе, как давеча добирался с дачи в новогоднюю ночь, ты успокоишься!
  — Юлий, прости, но раз на раз не приходится… Может быть имеет смысл взять такси?
  — Кто?! Я, депутат! Я, советник мэра! Поеду на такси?!
  — А почему бы и нет, ничего особенного…
  — Обижаешь, брат! Не уважаешь!
  — Но, Юлий, ты правда пьян! Я боюсь…
  — Снова сомнения?! Снова компромиссы и потеря веры в лидера?! — при этих словах брови Юлия Львовича выгнулись в замысловатую дугу, отчего он стал похож на наглого кота.
   В этот момент разговор их прервался. К Илье Иосифовичу подошел странный субъект: высокий, крепкий, небрежно одетый и, вдобавок ко всему, напрочь лысый. Соболезнующим тоном Илья Иосифович начал о чем-то с ним разговаривать.
  — Чего там ещё? — нетерпеливо крикнул ему Юлий Львович, сумев наконец забраться в автомобиль.
  — Да вот: молодой человек просит подбросить до домa; готов даже денег заплатить! — сквозь начавшийся снег пояснил Илья Иосифович.
  — Безобразие! Апокалипсис! Вместо того, чтобы меня уважать, все только и делают, что сомневаются и унижают! Фр… Денег! Кому?! Мне! — крайне негодуя, пьяно запротестовал Юлий Львович, грея руки от печки.
  — С какой такой стати? — совсем уже грубо крикнул он через окошко.
  — Юлий, молодого человека тоже понять можно: время-то уже два часа ночи, и, посмотри: ни одной машины на улице… Парень замерз! — торопливо пояснил Илья Иосифович, засовывая нос в теплый салон.
  — Два часа! О боги! Даже часы сегодня против моих планов! Ладно, давай сюда этого чудака! — небрежно кинул на улицу свое слово Юлий Львович, и добавил себе в оправдание: “Верно, на улице холодно… А главное, я Вам докажу, что и пьяным водить можно!”
   Укоризненно качая головой и глядя на эгоцентричного друга, Илья Иосифович пропустил ночного гостя вперед, как того пожелал Юлий Львович, а сам обиженно сел сзади.
  — Ну-с, куда изволите просить? — надменно и невнимательно окинув взглядом попутчика, спросил Юлий Львович.
  — Мне бы до Юго-Западной, если можно, а там, я сам как-нибудь, потому что у меня всего тридцать рублей… — хриплым, прокуренным до самых кишок голосом, пояснил гость.
  — Ах, какая невнимательная пошла нынче молодежь! Видят ведь, — солидный мужчина, благородный, красивый и богатый, взялся с доброй совестью его подвезти, а он мне — тридцать рублей! Стыдно! — обвинил гостя Юлий Львович и нажал на педаль, выворачивая с обочины.
  — Если Вам не нравится, я уйду, но просто холодно, потому я и попросил Вас… — хриплым голосом начал оправдываться лысый попутчик и обиженно закусал ногти, отчего сделался похожим на вредного паучка.
  — Ладно, ладно, не тужи! Если уж судьба бросила тебя к такому человеку как я, то будь спокоен: будешь цел, невредим и до Юго-Западной я тебя довезу, конечно бесплатно! Кстати… — Юлий Львович щелкнул пальцами и полуобернулся к Илье Иосифовичу, сопящему на заднем сидении: “Кстати, Илюш, тоже совпадение, на этот раз хоть удачное!” — и снова обращаясь к молодому гостю: “Нам ведь, юноша, тоже на Юго-Запад, как это не странно…”
  — Почему же — странно? — хрипло согласился лысый гость: “Сегодня по календарю день судеб — день, когда, что ни делается, все во благо!”
  — Ха-ха! — развеселился Юлий Львович и, снова полуоборачиваясь к Илье Иосифовичу, сказал: “А мы-то вот, наоборот: что ни делаем сегодня, все наперекосяк!”
  — Ну, день-то ещё не кончился! — загадочным тоном подбодрил его гость и загрыз ногти сильнее, окончательно превратившись в задумчивого паука.
  — Вы, юноша, говорите, словно какой мистик, или ещё так порой шутят уголовники, желая скрыть реальный смысл за метафорой; но хочу сразу предупредить Вас… — не договорив фразу, Юлий Львович резко и чрезвычайно неожиданно затормозил возле, хлопающего нога об ногу, постового; разом выскочил из машины и, так же быстро, показав милиционеру красную корку, запрыгнул обратно в салон. Когда машина отъехала, Илья Иосифович и гость с любопытством посмотрели в заднее стекло на смешно сдувшегося и потерявшего гордость постового, приложившего ко лбу пядь и ставшего похожим на виноватого кругом новобранца.
  — Так-то, брат! Я, в этом городе, хозяин любому хомуту! — задирая нос пояснил свой неожиданный поступок Юлий Львович.
  — Это Вы зачем? Чтоб меня шокировать? Совсем не нужно было так рисоваться! — обиженно пробурчал гость, продолжая грызть ногти.
  — Да Вы, юноша, дерзите! Разве я рисовался?! — возмутился Юлий Львович, хмуря брови.
  — Простите, многоуважаемый, но я далеко уже не юноша — мне за тридцать… — пояснил гость, также выгибая брови, но продолжая грызть свои ногти.
  — Ха-ха! — снова развеселился Юлий Львович и снова обернулся к Илье Иосифовичу: “Ха, смотри-ка, Илюш: тридцать лет парню, а все ногти грызет!”
  — Простите, но Вы меня просто оскорбляете! — уже гневно воскликнул гость и насупил лицо, но тут же зачем-то оправдался: “И вовсе я не ногти грызу, а просто перебираю четки…”
  — Четки? Это что за чертовщина? — удивился Юлий Львович, оглядывая гостя чуточку внимательнее.
   Молодой человек оторвал от губ, маленькие, красного дерева, четки и показал их депутату.
  — Вот, руки грею и, читая мантру, четки кручу… — объяснил лысый гость.
  — Это, типа, как в зоне? Да? — усмехнулся Юлий Львович.
  — Снова обижаете, многоуважаемый! Я — человек духовный, и четки для меня — часть жизни… — хрипло возразил гость и снова принялся за свое занятие.
  — Странно это… Ходят по улицам духовные разные люди, вроде тебя: кто лысый, кто наоборот — волосатый, а у всех что-нибудь да есть ценного: у одного четки, у другого плеер, у третьего деньги… Откуда Вы берете деньги? — начал рассуждать Юлий Львович, закуривая сигарету и более удобно устраиваясь в кресле автомобиля.
  — Духовные люди тоже разные бывают: бывают, например, мажоры — которых родители содержат, бывают — фанатики, бедные — которые только этим и живут, а бывают даже и лидеры… — пояснил гость, таким рассудительным тоном, что Юлий Львович даже обернулся.
  — Забавно! Значит, есть мажоры, но ты их, чувствуется, не чествуешь; есть, значит, бедные, но ты — при деньгах, вроде; и последние, получается, остаются лидеры… Что ж, выходит, ты — лидер?      
  — Почему бы и нет?! У меня, например, своя организация, и я тоже это доказать могу! — при этих словах гость вытянул шею, демонстрируя эффектную гармонию лысого черепа, широких плеч и по-паучьи напряженных глаз.
  — Как это — доказать? — заинтересовался Юлий Львович, все больше втягиваясь в разговор.
  — Да так же, как и Вы пару минут назад, я тоже могу продемонстрировать фокус! — невозмутимо ответил гость и фыркнул.
  — Ну, так в чем же вопрос? Валяй, показывай свой фокус! — раздражился Юлий Львович, делаясь все более горячим от спора.
  — А Вы обижаться не станете? — уточнил гость, повернувшись лицом к депутату.
  — Зачем обижаться?! Хотя… Впрочем, ты свой фокус покажи в какой-нибудь безобидной форме: ну, как шутку, например… — поддержал его Юлий Львович.
  — Хорошо, тогда считайте со мной: 10, 9, 8, 7, 6… — монотонно засчитал в обратном порядке гость.
   Юлий Львович, а вместе с ним Илья Иосифович, начали считать в такт странному гостю, при этом Илья Иосифович держался обеими руками за бороду, невольным жестом выражая сомнение.
  — 3, 2, 1, замри! — скомандовал гость и щелкнул пальцами.
  — И чего дальше? — тут же парировал его выступление Юлий Львович, продолжая так же бесстрастно крутить руль.
  — А что, Вы разве ничего не чувствуете? — удивился гость, оглядывая Юлия Львовича.
  — Ничего…
  — А руки?
  — Что — руки? Руки, как руки — на руле…
  — А если снять их с руля…
  — Что снять — руки? — Юлий Львович дернул ладонь вверх, но пальцы не захотели повиноваться, оставшись приклеенными к черной баранке.
  — Э-э-э… — начал тужиться он, двигая плечами, но руки по-прежнему крепко сидели на колесе.
  — Осторожнее! Смотрите на дорогу! — поправил Юлия Львовича гость, заметив, как машину понесло влево.
  — Не верю! Не верю и не хочу верить! Раз, два, три, отомри! — забормотал Юлий Львович, поглощенный своими непослушными руками.
  — Дорога, дорога! Внимательнее, многоуважаемый! — снова поправил его гость и даже перекрестился.
  — О, бллин — круто! — надув губы, обрадовался Юлий Львович: “Смотри: и впрямь — ни туда, ни сюда… Только знай — руль крути!”
  — Поверили-таки? — улыбнулся ему гость, скаля грязные зубы и превратившись на мгновение во вполне реалистично выглядящего паука.
  — Круто! — воодушевленно подтвердил Юлий Львович, радуясь необычному фокусу.
  — А Вы, вообще-то, интересный человек… Другие бы на Вашем месте закатили бы истерику, а Вы — круто! — совсем расслабившись сказал гость и закурил сигарету.
  — Да, я такой! Люблю всякие необычности! — согласился Юлий Львович, радуясь возможности порисоваться.
  — Меня, Слава, зовут! — представился гость, протягивая длиннопалую руку, но тут же опомнившись, убрал её назад.
  — А я — Юлий Львович — депутат! — важно кивнул в ответ Юлий Львович, ничуть не смутясь невозможностью рукопожатия.
   В этот миг, с заднего сидения раздался душераздирающий вопль Ильи Иосифовича. Юлий Львович и Слава разом обернулись и увидели необычную картину: парламентский корреспондент обеими руками держал себя за бороду, но пальцы его так и оставались запутанными в черных курчавых волосах.
  — Нейдет! Нейдет, сволочь! — бешено заорал он, теребя несчастную бороду.
  — Да… Похоже, придется остановиться… — решил Юлий Львович и притормозил у обочины.
  — Сволочи! Развратники! Либералы! — ругался Илья Иосифович, крутя бедную бороду из стороны в сторону.
  — Странно, почему же не получается? — недоумевал Слава, обходя невольную жертву вокруг.
   Юлий Львович, удачливо освободившийся от гипноза, хлопал себя по коленям и громко смеялся, сидя на капоте своего автомобиля.
  — Нерон! Настоящий Нерон! Враг своему народу! — выкрикивал Илья Иосифович, обвиняя друга, хотя вовсе не Юлий Львович был причиной злоключения.
  — Давайте попробуем ещё раз… — предложил Слава, кладя ладони на бороду парламентского корреспондента.
  — Руки, руки прочь от чести! — невольно вскричал Илья Иосифович, но все же поддался и согласно засчитал в обратном порядке: “9,8,7,6,5…”
  — Разомкнись! — в третий уже раз приказывал Слава, но руки корреспондента напрочь отказывались отпускать густую бороду.
  — А ночь-то уже кончается! — торопил их Юлий Львович, хлопая по часам.
  — Наверное, придется ждать, пока он протрезвеет… — сдаваясь, предположил Слава и вздохнул.
  — Не потерплю! Меня не предупредили! Это коварно! Вы в сговоре, я знаю! — заорал Илья Иосифович, услышав приговор.
  — Ладно, Илюш, всего-то — до утра потерпишь… — не скрывая гримасу безразличия успокоил его Юлий Львович, снова садясь за руль.
  — А как же наше дело?! — кинул последний оправдательный аргумент Илья Иосифович, погрузившись в подушки заднего сидения.
  — Да, да… Дело, дело… — вздохнул Юлий Львович, уколотый в единственное живое место.
  — Что, очень нужно отколдовать? — участливо спросил Слава.
  — Сейчас-то не очень, а вот назавтра бы он мне пригодился… — закивал Юлий Львович и тронул автомобиль с места.
  — Ах, ну завтра — другое дело! Завтра он протрезвеет, и все само собой встанет на свои места… Трансцендентное изменение называется! — уверил всех Слава и потянулся к своим четкам.
  — Хочу сегодня! — запротестовал Илья Иосифович.
  — Спокойно, Илюша, к жизни нужно относиться по-философски… Вот, например, я, давеча: захлопнул в квартире замок, а он возьми и сломайся; так мне, представьте, три часа пришлось безвылазно дома просидеть, одному одинешеньке! А тебе, Илюша, вообще — грех жаловаться, — с тобой мы друзья!
   Голос Юлия Львовича звучал настолько убедительно-убаюкивающе, что Илья Иосифович окончательно поник головой, смирившись со своим неудобным положением.
  — А что наш новый друг, Вячеслав, что он умеет ещё? — обратился к гостю Юлий Львович, но зачем-то в третьем лице.
  — А что, этого мало? — гордо обиделся Слава.
  — Хм… — задумался Юлий Львович и прикусил палец: “Хм… Пожалуй, и это — уже что-то… Вот, например, Вячеслав, (после этого случая Юлий Львович начал относиться к Славе с большим почтением) например, можете ли Вы заколдовать таким же образом более многочисленную группу людей?”
  — Пустяки! — щелкнув пальцами, словно ловя муху, бравировал Слава.
  — Нет-нет! Только не сейчас! — испугался Юлий Львович, реагируя на щелчок, и немедленно отпустил руль.
  — Могу, конечно, могу, — это моя профессия! — снова подтвердил Слава, успокаивая депутата.
  — Профессия… Хм… А все же, более конкретно, в юридическом, так сказать, контексте: как бы называлась Ваша должность? — спросил Юлий Львович, переходя на тон парламентских переговоров.
  — Должность?... — Слава задумался: “Наверное, просто — гипнотизер, хотя, я ещё и лидер духовной группы…”
  — Определенно, в Вас что-то есть, молодой человек! — растрогался Юлий Львович и важно закивал, словно преклоняясь перед авторитетом; и тут же, по-кошачьи хитро сощурясь, спросил, покровительственно кладя свою руку на Славино плечо: “А как бы Вы посмотрели на то, если я предложу некое дельце?”
  — Смотря, что за дело… Я ведь — человек духовный… — по-деловому прохрипел в ответ Слава и прикурил сигарету.
  — Допустим, юноша, нужно убедить пару сотен, а лучше — тысяч человек, в том, что кто-то не так уж и плох… — издалека начал Юлий Львович.
  — И, этот кто-то, конечно, Вы?! — резко, но деликатно парировал его Слава.
  — Мы, кажется, сумеем договориться! — наперед обрадовался Юлий Львович и тоже закурил длинную дорогую сигарету из собственного портсигара.
   Когда мужчины добрались до Юго-Западной, необходимость в недоверии пропала, и общий вопрос обрел вполне конкретную форму.
  — Решено! — прямодушно и широко радовался Юлий Львович, тряся Славе руку.
  — Договорились, Юлий Львович, будем делать бизнес! — кивал в ответ Слава, не выпуская из губ длинную дорогую сигарету, одну из имевшихся с собой для важных случаев в портфеле депутата.
  — За мной, значит — финансы и право, а за вами — техника и дело! — образно подытожил суть бизнеса Юлий Львович и начал выбираться из автомобиля.
   Но, в этот момент, с заднего сидения, словно забытый призрак, возник пронзительный голос: “Ах Вы сволочи! А как же я?!”
   Илья Иосифович, потея в ладони и тряся густую бороду, так и оставался сзади все это время, в полном молчании; то слушая вдохновенные прожекты Юлия Львовича, то впадая в дрему — всеми забытый.
  — Ах, да! — недовольно буркнул Юлий Львович и возвратился к машине: “Выбирайся, Илюша, быстрее! Че ты там застрял?!” — заторопил его он, открывая заднюю дверь.
  — Но, руки, Юлий, мои руки! Я же не могу даже выбраться! Я же заколдован! — застонал Илья Иосифович, выпучив на друга глаза и демонстрируя приклеенную к рукам бороду.
  — Руки? Что ж, я помогу! Давай, доверься, вылезай! — засуетился Юлий Львович и, вполоборота, снова обратился к Славе: “Любезный Вячеслав, может быть снова попробовать отколдовать?”
  — Пусть протрезвеет сперва! — отрицательно закачал головой Слава.
  — Да, в конце-то концов, — не так уж он нам теперь и нужен, этот корреспондентский внутрипарламентский диспут… Мы и сами справимся — гипнозом! — весело и непосредственно воскликнул Юлий Львович и потащил несчастливо заколдованного друга к себе в квартиру.

                Баррикада.

   Алина Абрамовна Баррикада  не верила своим глазам, смотря на часики фирмы “Cartier” уже в третий раз за день. Не ругаясь и не шумя, как бы то делали другие на её месте, Алина Абрамовна густо сопела в сотовый телефон и неразборчивым полушепотом задавала вопросы.
  — Да, где вы видели их? Ах, неужели снова? — говорила она уже в который раз, и так же шаблонно комментировала, нажимая на зуммер.
  — Алкоголики, дураки, мужики!
   Григорий Казанофф, состоящий у Алины Абрамовны на службе водителем, видя гнев хозяйки, участливо крутился рядом, то помогая одеть ей шубку, то снова раздевая. Полное ничтожество в социальном плане, но красивый, высокий, черноволосый Григорий, а проще — Гришка (как звали его буквально все) был из той породы людей, которые кормятся искусством казаться полными дураками. Понимая, что гнев хозяйки рано или поздно, неминуемо выльется на него, как самого доступного субъекта, Гришка решил отвести удар, или, по возможности смягчить его силу.
  — Кошечка моя сладкая… — замурлыкал он, обходя и притирая красивым телом не вполне юные телеса Алины Абрамовой, отчего хозяйка немедленно затрепетала.
  — Доверьтесь мне и успокойтесь! Давайте уединимся и забудем печали… — певуче говорил он.
  — Ах, Гриша, ты невыносим!
  — Чем же я невыносим? Я, напротив, — добр!
  — У меня дела, а ты снова пристаешь со своими глупостями!
  — Да, я глуп! Я весь из страсти, и потому несчастен!
  — Горе ты мое, горе, Гриша! Зачем только я взяла тебя на работу?
   Бывает так, что и белостенный, неживой административный кабинет Дома Совета Федерации, не кажется помехой людям терзаемым страстями… Закрыв дверь на ключ и опустив жалюзи, Алина Абрамовна резко переменилась: из скучной деловой женщины превратясь в жаркую южную даму. Шарм её был настолько индивидуален, что никто, кроме верного Гришки, не знал как угодить этой неприступной…
   Через несколько часов сделалось темно, и снова зазвонил телефон. Дыша глубоко, удовлетворенно, Алина Абрамовна говорила уже безучастно, как разговаривают люди, выполнившие намеченную программу дня.
  — Хорошо, а я и не надеялась… Дураки они, пьяницы, что с них взять! — говорила она в телефон.
   Гришка, сидя в темном углу с сигаретой, наслаждался по иному нежели его спутница во страстных порывах: Гришка чувствовал тот момент, когда и таким ничтожествам, как он, дозволено быть властными.
  — Что, так и не объявились? — нагло спросил он о вопросе, не касавшемся его ни с какой стороны, стоило только Алине Абрамовне положить трубку.
  — Ах, Гриша, это такая мука! Эти депутаты — настоящие бестии — никакой ответственности! — ответила она, теряя дистанцию со слугой и по-прежнему ощущая в теле болезненный зуд, имеющий страшную власть над женщиной.
  — Не иначе, как Юлий Львович гуляют? — зло усмехаясь, уточнил Гришка.
  — Все-то ты знаешь, проныра! — с глупым смешком, попыталась отшутиться Алина Абрамовна.
  — Все знаю! — зло засопел Гришка, жуя сигарету. Алину Абрамовну снова пронял зуд, переходящий в животный страх.
  — Ты, как кот: сидишь, молчишь, а после — все знаешь! — ласково, но верно попыталась вновь увеличить дистанцию Алина Абрамовна.
  — Хм… Я — кот… — засопел Гришка со злобой, чувствуя скорую расплату за наглость.
  — Ладно, пора идти! — засобиралась Алина Абрамовна, одевая недостающее.
  — А что если сыграть с его сыном? — неожиданно предложил Гришка, и в комнате вдруг повисла звенящая пауза тишины.
  — Вообще-то, Гришунчик, это — не твое дело! — выставляя руку и жестом отстраняя наглого водителя, пояснила Алина Абрамовна. Но Гришка, уловив смысл паузы, решил не сдаваться, и, подскочив к хозяйке, снова затерся о её неостывшее тело.
  — Ах, ах! Какой ещё сын, что ты? — вновь млея, замяукала Алина Абрамовна, подставляя спину.
  — Сын его — Веня… Я его знаю! — уверенно говорил Гришка, делая свое дело.
  — И, что он? — полумыслями-полутелом продолжала разговор Алина Абрамовна.
  — Он — друг моего детства! Так называемый друг… Я-то никогда его всерьез не воспринимал!
  — Есть компромат на несерьезного друга детства?
  — Ах, Алинчик, достаточно раз посмотреть на его потасканную рожу, и компромат налицо!
  — Неужели такой негодный?
  — Хуже папеньки своего! Папенька — алкоголик, а этот ещё и наркоман! И оба развратники, друг другу не уступят…
  — Ах, ах! А не познакомиться ли мне с ним?
  — А здесь, Алина Абрамовна, Вы уже забываетесь!
  … И Гришка снова сделал свое подлое дело…

                * * * 
 
   Милые друзья! Событиями, как известно, правит Бог, и при том, не откуда-нибудь, а прямо с неба. Порой случается так, что все наши расчеты принимают не только странный, но и более того — обратный нашим желаниям оборот. Говорят — пути господни неисповедимы… Но мне кажется, что и Боги не лишены чувства юмора, потому что:

                * * *
                Идея

  — Мне нужна известность! — орал Юлий Львович, выстроив всех помощников своих в ряд у стенки: “Мне нужен такой спектакль, какого бы не выкинул и сам Жириновский! Хочу, чтобы все, решительно все, работали над этой проблемой!”
   Помощники, а их у Юлия Львовича было никак не меньше дюжины, в число которых входили многие его родственники, отупело молчали, опустив головы. Лишь один Илья Иосифович живыми черными глазами ловил каждое слово буйного, не протрезвевшего еще к полудню, своего лидера. Семь часов, начиная с рассвета, Илья Иосифович был само подобострастие… А как же иначе? : ведь руки его по-прежнему сжимали бороду, и пот с усталых ладоней запачкал воротник и галстук. Насколько бы красиво не обещал Юлий Львович своему другу-корреспонденту ванны, сна и спокойствия, — ничего пока не исполнилось. В эту ночь никто не сомкнул глаз. Буйный нрав депутата, желающего сделаться сенатором, держал в напряжении не только несчастного друга, но и попавшихся под горячую руку домочадцев. 
    Рассадив гостей своего персонального застолья, Юлий Львович бросил клич:
  — Ребята, девчонки, господа и дамы — думаем! Думаем, мои драгоценные, как провести рекламную компанию… Непременно и архиважно, для вашего же блага, мне сесть в парламент, а для этого я должен выделиться из ряда выдающихся и умнейших людей нашей страны… Знаю, что многие из моих конкурентов столь же значительно авторитетны как и я, поэтому нужно проявить себя так, как ни одному из них не пришло бы в голову! — так говорил Юлий Львович.
   К концу пятой бутылки водки и восьмой шампанского Брют для дам, над столом повисла атмосфера откровения. Та самая, вдохновенная атмосфера, в коей и черпал свои светоносные прожекты депутат Юлий Львович Ленный.
   Сын его, Вениамин, решив помочь другу отца, изо всех сил отдирал, упираясь при этом ногами в грудь несчастного, руки Ильи Иосифовича от его бороды. Юлий Львович был человек либеральных взглядов, поэтому разрешал многое, в том числе и пить, своему сыну.
  — Пусть лучше он откроет душу мне, чем будет буянить с портвейном по подъездам! — часто говаривал своим друзьям Юлий Львович, кивая на красноносого сына.
   …А Илья Иосифович кричал! И кричал громко, ибо сын Юлия Львовича был юношей неслабым… На другом конце стола тоже было шумно: депутатская дочь Юлия, приехавшая к отцу погостить на день из дождливого и вечно туманного Альбиона, куда её благополучно отправила мачеха, имела такой же буйный нрав и свои интересы.
  — А я говорю — ты стерва! И папа будет мой! — кричала она мачехе, Светлане Васильевне Василисовой, служащей так же заместителем депутата при Юлие Львовиче.
   — Негодяйка! — шипя, отвечала дочери мачеха, боязливо при этом зыркая из под больших очков на хозяина стола.
  — Ты притворяешься только тихоней, а сама!... Я найду на тебя компромат! — не унималась бойкая Юлия.
  — Это непорядочно, ты уже взрослая, тебе уже пятнадцать! Непорядочно мешать семейному счастью, нужно делать свое! — пьяно, но тихо огрызалась мачеха.
  — Нет, я папеньку люблю! — вопила на всю комнату, колотя вдребезги посуду, раскрасневшаяся дочка.
   Даже охранники из депутатских доверенных, проводящие с Юлием Львовичем часто общее время, зачем-то рассорились. Один, что пошире, требовал с другого, повыше, карточный долг, угрожая расправой не только кулаками, но и гранатами-автоматами.
   Когда Юлию Львовичу надоел этот шум, и он властно стукнул по столу кулаком, как подобает истинному хозяину, тогда-то и снизошло на него просветление.
  — Скандал! Верно — скандал! — пылая глазами изрек он; и сделалось тихо.
  — Если коньком моей компании будет скандал, то я выйграю! Ведь истинно вещают: не талантом, а шумом! — заговорил Юлий Львович; и все успокоились, зная, что речь его продлится минимум час, как то и подобает речи государственного мужа.
   К утру все уснули, бормоча сквозь храп одно слово — скандал.

                Интриган

   Незаметно дождавшись, когда Юлий Львович покинет свой дом, Гришка, одетый весьма нарядно, позвонил в квартиру депутата. Ему открыла сонная и очаровательная в своей полунаготе Юлия. Жмуря глазки, разглядывая раннего гостя, она презрительно хмыкнула и повернулась, пропуская красавца-щеголя войти.
  — Гм, гм… Несравненная розочка! — вожделенно пуская слюну зашептал Гришка, пытаясь обнять юный зад дочки депутата; но с размаху, как и всякий раз в подобном случае, получил прямо в нос кулаком. Юлия, настолько сильно презирала любого постороннего мужчину, насколько сильно любила, в противовес, своего знатного папу и, менее сильно, но более снисходительно, обожала брата.
  — Веник, к тебе пришли! — лишь крикнула она, оборвав на этом дальнейшее общение с Гришкой, и ушла к себе в комнату, плотно прикрыв дверь.
   Жалуясь на головную боль и злую судьбу, Вениамин пригласил друга к себе в спальню.
  — Солнышко, пересветик! — тем же похотливым голосом, что и к Юлии, обратился Гришка к Вене.
  — Дурак, отстань! Не видишь — я трезвый?! — прервал сладкие речи друга Вениамин.
  — Ну так выпей, сокол, стань же ясным! — крутясь на разный манер возле угрюмого сына депутата, заговорил Гришка.
  — Ща как ударю! — вдруг вспылил Веник, сбрасывая горячую армянскую руку друга со своего колена.
  — Фу, какой недотрога, а ещё друг называется! — обиделся Гришка и ушел в угол, имея между тем коварную мысль: подобрать валяющуюся, и, видимо, незамеченную среди праздника бутылку шампанского. И не напрасно! Лишь краем глаза заметив объект, Веник мигом отобрал и выпил её разом, целиком, не отрываясь от горла; после чего сделался добрым.
  — А ты ничего сегодня — красивый! — обратился он вновь, с другими уже нотками к Гришке. Замурчав, Гришка грациозно пристроился у колен вновь пьяного депутатского сына.
  — Ну, развлекай! — капризно предложил Веник и запустил пятерню в кудри мурлычащего друга.
  — Разве, что так…? — полустоном, на манер страсти, ответил Гришка, прижимаясь головой к животу вновь приобретенного хозяина.
  — Э, брат, так я и ударить могу! Чтобы так — мне бы ещё выпить надо! — на древний лад, вытягивая слоги, остудил друга Веник и оттолкнул, помогая ещё и ногой.
  — Сволочь! — обиделся Гришка, и снова принялся шарить, ища новую бутылку.
   Бутылку искал Гришка неспроста: ибо в коридоре, незаметно в спальне Юлии, в кабинете Юлия Львовича, проходя мимо, и так же незаметно, в спальне депутата и его жены, а ещё и здесь — в комнате Вениамина, успел он разложить крохотные электронные жучки — видеокамеры, передающие съемку на кассету, прямо в избирательный штаб к Алине Абрамовне Баррикаде.
   В то время Алина Абрамовна, сидя в своем кабинете, среди прочих дел, удостоверилась в том, что камеры работают; включила кнопку записи и, не глядя на монитор, заулыбалась. В дверь ей непрерывно стучали, потому монитор она спешно выключила, доверив сию работу на попечительство электроники и своего водителя Гришки.
               
                Из жизни видеокамер   

   Чего только не навидались те пять камер, что непрерывно, незаметно считывали визуальную информацию о доме депутата и его беспокойной семьи.
   В десять часов 48 минут, в спальне Вениамина Ленного, одна из камер начала запечатлевать, снимая вплоть до полудня, отвратительный, наглый и откровенный акт мужеложства, показанный настолько бесхитростно, что, будь у электроники хоть грамм совести, она бы, непременно сгорела бы от стыда.
   А вот в час дня и 32 минуты, камера, спрятанная в спальне самого депутата, начала интересоваться страстной сценой измены депутатской жены с его же двумя охранниками, и наслаждалась тем действом до самого вечера, а точнее: до двадцати часов, двадцати минут.
   И эти две камеры, поверьте, могли ещё похвастать скромностью увиденного материала, тогда как жучок, спрятанный у младшей из семейства — Юлии, вообще чуть было не задымился, регистрируя регулярные посещения юной особы, то подругой по школе, то (как это ни скверно) родным братом, а то и вовсе — самим Юлием Львовичем. И всякий раз, посещения их сопровождались безумствами такого языческого толка, что ни один добрый христианин не смог бы дальше жить, зная о подобных страстях.
   Коридорная и спрятанная в кабинете, камеры, поставлены были почти зря, так как кадры голых и полуодетых ног, шныряющих по холлу на фоне Ильи Иосифовича, сидящего на полу и держащегося за бороду, вовсе не могли быть компроматом для кого-либо. Ну, а кабинет Юлия Львовича и вовсе — не посещался, погруженный во тьму златотканых портьер, и предоставленный одиноким думам о судьбе государства нашего.
   Жаль, но кто бы мог знать, что и в кухне можно было бы найти горяченького сполна; не говоря уж о туалетах, коих в квартире депутата было два; и об огромной ванне, годящейся под бассейн для респектабельной корпорации, где уж наверняка камера не помешала бы.
   Но не будем судить новичка в таких деликатных делах, не сумевшего должным образом распорядиться видеоаппаратурой, и оставим Гришку в покое, ибо и так, труды его были не напрасны.
               
                Вот он — друг!       

                * * *

    …Часто, как часто, милые мои сограждане, не замечаем мы истинных лиц тех, которые, лишь в угоду интересам собственным, копают нам ямы. Особенно обидно, когда друзья такие заводятся и безнаказанно творят свои гнусности у сильных мира сего, — ибо наносит это вред государству.
   
                * * *

   Шестьдесят семь раз уже набирала Алина Абрамовна номер пейджинговой станции, пытаясь связаться с Ильей Иосифовичем Говоруновым, дожидаясь от него нужной информации и волнуясь даже за судьбу всего собственного проекта.
  — Не тому ли Илье Иосифовичу Вы дозваниваетесь, который, вцепившись в собственную бороду, вот уже трое суток сидит в холле Юлия Львовича? — неожиданно спросил Гришка, и разом решил проблему своей хозяйки.
  — Ты его видел, Гришуша?
  — Он сидит там и плачет! Такой — большой, бородатый и в очках…
  — Да, золотце, это он! Но как же это понимать?
  — Вениамин по секрету рассказал, что дядю этого заколдовал один экстрасенс — знакомый Юлия Львовича, и что заколдовал он его так, что история вышла — о-го-го! Юлий Львович боится его даже на свет показывать перед выборами, чтобы не попортить себе репутацию…
  — Ах, Гришечка, так это же — самый настоящий скандал! Страшнее компромата на этого Нерона ХХI-го века и не найти!
  — А как же наши жучки, Алина Абрамовна?
  — А что жучки? Пусть себе записывают… Видеомагнитофон по-прежнему включен, пленки на катушках в достатке… Чего ты волнуешься?
  — Но это ведь, я делал!
  — Помню, помню… Конечно — ты, Гришунчик! Это тоже будет компроматом: нужно только найти подходящий момент и тех людей, которым было бы интересно увидеть записанное…
  — Заверю Вас, Алина Абрамовна, — материальчик там — о-го-го!
  — Вот и хорошо! Пленки, плюс информация о колдовстве, и Юлий Львович у нас в кармане — не отвертится!
  — Видели бы вы его сына, Алина Абрамовна! Такое чудо получилось! Хотя, я тоже там не в лучшем свете… Но, наверное, Вы удержите меня в тени?
  — Да, Гриша, это дело мое и Юлия Львовича, ты здесь — лишь пешка!
  — Хм, пешка… Ладно, пусть хоть и пешка, но дело-то какое затеяли!
  — Молодец, Гришунчик! Я в долгу у тебя! А теперь иди… Хотя, постой! Сделай-ка, Гришка, вот какое дело: сходи-ка ты снова к ним в квартиру, да разузнай у Ильи Иосифовича про этого колдуна… Скажи, мол, я тебя послала… А как разузнаешь, что он из себя представляет, — ну, во что одет, например, какого роста, волосы какие, — ведь имя, верно, он давно разменял в который раз, — то и звони мне… Мы его подкараулим и выследим!   
  — Сделаем, мамуля!
  — Не называй меня мамулей, козленок!
  — Мамуля — кошечка!
  — Козлик буйненький!

                И снова — ангелы! 

  — Ты, бллин, держи голову ровнее, чудо! — поправлял Вениамина Слава, готовя к телеэфиру.
  — А ты не ругайся на меня! — шепотом, чтоб было незаметно другим, оговаривал его Веня.
  — Какой ладненький! — радовался Алексей, дорвавшись наконец до сигареты с рамашой и умиротворившись, глядя на Вениамина, сидящего в позе фараона на стуле обтянутом желтым шелком.
  — Подкрасим здесь и здесь, и ещё глазки… — суетился возле застывшего манекеном нового духовного лидера гример.
  — Глазки не надо! Он вам не девочка, а вождь! — поправил гримера Слава, внимательно обводя орлиным взором предмет собственного искусства.
  — А Вы-то, Вы сниматься, что — не будете? — закокетничал гример, обращаясь к Славе и Леше.
  — Придурок, посмотри на наши рожи! — успокоил его Слава, демонстрируя профиль, сам собой зовущийся в хронику уголовных происшествий.
  — А что — очень духовные лица… — обиделся гример.
  — Духовные? Хм… — только и могли сказать Слава с Лешей, переглянувшись и пожав плечами.
  — Ну что, готовы? — раздался голос режиссера.
  — Давай! — махнул рукой Слава, и присел с Лешей на один стул, отняв у него так же косячок.
  — Мы, строители нового Эона! Мы, неандертальцы будущей эпохи! Мы, термиты… — начал торжественно читать Веня, но тут же был прерван.
  — Не термиты, козел, а — Телемиты! — вскакивая со стула, заорал Слава.
  — Текст поближе поставьте! — вступился за красавчика вождя гример; и снова заработала камера.
  — Мы, строители нового Эона! Мы, неандертальцы бывшей эпохи… — снова зачитал Веня, и снова был грубо прерван.
  — Стоп, стоп, стоп! — опять скомандовал Слава и гневно добавил: “Сколько раз можно повторять, — эпоха — будущая, а не бывшая! Ты что, совсем дебил?! Не понимаешь?!”
  — Мальчик волнуется! — ещё раз решил оправдать вождя гример, но тут же замолк.
  — Мальчик опух! Он не волнуется, а опух от жира! Мальчик — тупой просто! — махая руками, кричал Слава, похоже изрядно уже обкурившись.
   Тут в сцену вмешался сам режиссер: “У меня есть маленькие наушники-передатчик, и их можно использовать!” — предложил режиссер.
  — Как это? — заинтересовался Слава, сам подправляя кисточкой увиденные изъяны в работе гримера.
  — Очень просто: вы будете читать текст, а он — слыша вас в наушниках, просто повторять!
  — Круто! Давай, тащи свои наушники!
   Но в этот миг процесс творчества прервался влетевшим в зал посторонним шумом.
  — Спонсор, спонсор — депутат! — зашипели кругом, и Слава поспешил к выходу.
  — А, Юлий Львович! — обрадовано захрипел Слава.
  — Нету времени совсем!... — прервал Славу Юлий Львович и, пошарив глазами по площадке, довольно хмыкнул, лишь спросив: “Идет работа?”
  — Идет, Юлий Львович! Что надо получится!
  — А этот — в прожекторах, на стуле — кто? —прищурился Юлий Львович, разглядывая своего сына с отдаления.
  — А это наш диктор! Он будет внушать зрителям о Вас! — объяснил подоспевший Леша.
  — Красивенький, на моего балбеса-сынка похож… — разглядывая Вениамина, поделился Юлий Львович.
  — Ещё бы — дело-то какое! Выбрали самого ладного! — подобострастно скаля сжатые зубы, прокомментировал Леша.
   Так и не узнав собственного сына, Юлий Львович протянул деньги Славе и скоро удалился, уводя за собой свиту помощников, в число которых незаметно вписался Гришка, так же не признавший загримированного друга, но внимательно исполняющий приказ Алины Абрамовны — отслеживать передвижения депутата.
  — Начали, начали, начали! — хлопая в ладоши, хрипло закричал Слава, ободренный материальной помощью спонсора-депутата.
   Гример пристроился, по случаю, к Леше и разделил с ним радости курения рамаши.
  — Ах! Вот они — мои изъяны! Как налицо! — указал он, тыкая пальцем в Вениамина, сделав шестую затяжку из папиросы.
  — Да, брат, без этого дела на такой работе — только дурака валять… — согласился с ним Леша, принимая косяк в свои руки.

                Штаб

        * * *
 
   Ах, эти выборы!... Выборы, что Новый Год — настоящий праздник! Особенно тем, кто имеет к ним прямое отношение…

       * * *

  — Не мешайся! Сколько раз говорил я тебе?! — в пятый раз крикнул разгоряченный чрезмерной занятостью Юлий Львович сыну Вениамину, прогоняя того на лестничную клетку.
  — Но там мой друг! — не отступал Веня, просясь обратно в квартиру.
  — Здесь сегодня предвыборный штаб, и никаких друзей в штабе быть не может! У нас с товарищами серьезное дело, не мешай! — противился Юлий Львович, отталкивая сына от двери родного дома.
  — Вы представляете себе хотя бы, какие средства положены на эту рекламу? — приставал уже из квартиры бухгалтер, суя во вспотевшее депутатское лицо счет.
  — Так надо! Надо так! — отмахивался от него Юлий Львович, ища глазами Славу.
  — А если, не дай бог, что случится? Или, боже упаси, заболеете Вы? — не унимался бухгалтер.
  — Я — депутат, и ничего со мной не случится! — кричал в ответ Юлий Львович, и, заметив Славу, поспешил прочь от приставаний. 
  — Так: это пойдет 26 кадром, а этот сюжет — в последнюю очередь… — громко и суетливо давал наставления операторской группе Слава.
  — Почему же это — в последнюю очередь? Ведь в кадре — сам я?! — вмешался Юлий Львович, тыкая в экран телевизора пальцем.
  — А потому, уважаемый Юлий Львович, что сперва пойдет гипноз, а потом уж и Вы со своей программой… — вежливо разъяснил Слава.
  — Хорошо, согласен. А, что это за 26 кадр, за  такой? — снова спросил Юлий Львович.
  — Известное дело — скрытая информационная строка! — важно прищурившись, объяснил Слава.
  — И что там будет — в этой строке?
  — В строке — минимум информации, а конкретнее — надпись большими буквами: наш депутат — Ленный.
  — А почему же просто — Ленный? А где же будет мое имя, отчество?
  — Юлий Львович, поверьте — для народа — чем проще, тем яснее! Поэтому, одной фамилии будет вполне достаточно.
   Успокоенный увещеваниями гипнотизера, Юлий Львович снова заспешил уже к другим людям. Пробегая по коридору собственной квартиры, он неожиданно, со всего маху, шлепнулся на пол. Илья Иосифович уже который раз, таким вот образом, пытался привлечь к себе внимание занятого депутата; но все безуспешно, ибо, отряхнувшись от падения, Юлий Львович лишь недовольно фыркал, пинал корреспондента ногой и бежал себе дальше. В серой от пота рубахе, с бог знает во что превратившимся галстуком и запотевшими от бездействия очками, Илья Иосифович сидел на корточках в холле депутатской квартиры, сжимая черную бороду, четвертые, по его расчетам, сутки.
   Переместив предвыборный штаб из мэрии в свою квартиру, Юлий Львович, тем самым, убивал нескольких зайцев: оставаясь всегда при деле, в курсе событий, а ещё — при всех удобствах.
   Гришка же, добыв всю необходимую информацию, собрался было незаметно улизнуть. В форме светомонтера он не был никем узнан, потому, безнаказанно окончив нехорошее свое дело, он переоделся в ванной и пошел к входной двери. Но здесь его ждал сюрприз: Юлий Львович, всей своей необъятной спиной загородил парадный проход, читая, отвернувшись, какую-то бумагу.
  — Многоуважаемый гражданин! — обратился к депутату Гришка, вежливо при этом покашливая.
  — Глубокоуважаемый товарищ! — снова призвал он; но обращения такого характера не трогали внимания Юлия Львовича ничуть.
   Снова как следует выкашлявшись, Гришка громко взвизгнул: “Господин депутат, позвольте пройти!” — на что получил такой ответ:
  — Не видите, — депутат занят! Не мешайте депутату и пройдите в другом месте!
   Такого обхождения Гришка не имел, при всей своей жалкости, даже  у своей хозяйки Алины Абрамовны; потому, слова Юлия Львовича крайне его взволновали.
  — А не слишком ли Вы наглы?! — закричал Гришка, дразнимый близкой целью (ведь дело происходило у самой двери). И схватясь обеими руками за депутатский зад, попытался сдвинуть препятствие в сторону.
  — Что?! Да Вы… Да как Вы смеете?! Да ты… — неожиданно резко развернулся Юлий Львович и зарычал на Гришку, продолжающего сдвигать тушу с места.
   Оторопев, Гришка побледнел, спотыкнулся, и смешно уселся на корточки, во все глаза смотря на громадное, нависшее над ним тело сильного мира сего.
  — Посмел меня за зад трогать?! Ты! — делая акцент на уничижительном “ты”, снова зарычал Юлий Львович.
  — Я хотел, как лучше, но… — не зная, что сказать, заерзал Гришка.
  — Значит, ты думаешь, что Нам лучше, когда Нас трогают за зад?... — сделал своеобразный вывод Юлий Львович, выговаривая слова с расстановкой.
  — Вам виднее — как Вам лучше, то есть, как думать… — замешкался Гришка, совсем уже теряясь.
  — Да откуда ты такой голубчик взялся?! — басом, и делая ударение на слове голубчик, спросил Юлий Львович.
  — Я?... Я — друг… — пожимая плечами, просто ответил Гришка, честно глядя в глаза депутата.
  — Чей друг? — удивился Юлий Львович, впуская в свой тон мягкость, ибо ещё не познакомился со всеми пришедшими к Славе и режиссеру помощниками.
  — Да знамо чей: сына Вашего — Вениамина… — успокоившись враз, легко ответил Гришка, но не попал в цель, потому как депутат неожиданно вспыхнул лицом, покраснел и, рассвирепев, зарычал: “Пошли-ка, дружочек, поищем Вениамина!”
   Гришке ничего более не оставалось, как идти за лидером — на волю победителя.

                Обида 

  — Невыносимо, невыносимо жалкий тип! — ругался на сидящего в холодном подъезде своего дома Вениамина, Юлий Львович.
   Гришка, поджав хвост, забился в угол и воспринимал каждое из оскорблений себе в счет, сочувственно разделяя участь депутатского сына.
  — Никто, ничто! Без работы, без образования! Пустое место! И смеет, ещё, мешать мне, приводя в дом подобных голубков! Подлец! — негодуя, судил Юлий Львович сына, подняв руку на манер римского сенатора.
   Тут с лестницы послышались шаги, и, как это часто бывает, при неблагоприятных обстоятельствах, ещё одна капля масла пролилась в огонь: не разгадавшая причины шума, легкомысленная Юлия, крикнула с верхнего этажа: “Ребят, дурь курить будете?”
  — Дурь?! — взвился Юлий Львович: “Рамаша?! Да вы что?! Решили совсем меня доконать? Я же — депутат! Вы же меня подставляете!”
  — А тут все дурь курят! Киношники и Слава твой, папапа, он — тоже торчок! — невозмутимо пожимая плечами, возразила Юлия, спустившись к ругающимся.
  — Мало ты людей видала, куколка, чтобы говорить обо всех! — наставительно, но уже мягче, обратился Юлий Львович к дочери.
  — Достаточно я их видела, — все курят! — не сдавалась дочка, зная свою власть над папой.
  — Нет, не все! Я, вот, целыми днями в разъездах, и стольких повидал, что спорить не надо! — сделавшись вдруг как ребенок, заспорил Юлий Львович.
  — А жаль, папапуся! Жаль, что ты в разъездах! Если бы чаще мы виделись, то было бы лучше… — взяв над папой вверх осудила дочка.
  — Но, Джули, что же делать? — развел руки Юлий Львович, тая под взглядом красавицы дочки, но, тут же переменив тон, погрозил Вене: “А с тобой, брат, я этого так не оставлю! Ты у меня бездельничать прекратишь!”
  — А я и не бездельничаю… — холодно и спокойно возразил Веня, ничуть не взволновавшись в пример Гришке, и даже принял от Юлии окурок с рамашой.
  — Ага! Точно! Он при деле — торчит! Растаманится прямо при папе! — озлобился безразличностью сына Юлий Львович.
  — А самому-то, самому-то — тоже хочется! — пожурила отца Юлия и вступилась за брата: “Веня наш стал лидером духовной группы... Так-то, папапуся! Поэтому не надо его чмырить!”
  — Ишь ты, проныра! Лидером он стал! Да посмотри на Славу, например — вот лидер! И как он пашет! Да такой как он, и разговаривать-то с тобой, бездельником, не стал бы… — оговорил дочку Юлий Львович, указывая на бесстрастного своего сына.
  — Ха, что мне Слава?! Я уже важнее Славы! — гордо парировал напасть Веня, задирая нос.
  — Он важнее Славы?! Да может, ты ещё и важнее меня?! — взгневился Юлий Львович, снова краснея.
  — Сейчас может и не важнее, но вот когда-нибудь… — так же гордо возразил Веня, не опуская при этом носа.
  — Не верю! — выдохнул Юлий Львович и безнадежно развел руки.
  — А я вот — верю! — вмешалась с лестницы Юлия и спустилась на площадку.
  — Верь себе, но братец твой — трепло! — тоном все повидавшего прагматика отрезал Юлий Львович.
  — Я так верю, что поспорить хочу! — возмутилась Юлия и схватила отца с братом за руки, складывая их ладони вместе.
  — Ха! Спорь, но знай: как я слово держу, так и от этого подлеца того же требовать буду! — заявил Юлий Львович, прикрывая глаза и отворачивая голову.
  — Ты готов, Веня? — обратилась к брату Юлия.
   Веня скорчил гримасу недоумения, но все же кивнул.
  — Итак: спорим, спорим на папин автомобиль, что Веня превзойдет когда-нибудь нас всех! — торжественно объявила Юлия, готовясь бить по рукам, но Юлий Львович возмущенно остановил её: “Это что же получается? Автомобиль мой — на кон, а с этого негодяя — ни шиша? Нет, не пойдет такой спор!”
  — Хорошо… — со вздохом согласилась Юлия и скромно добавила: “Тогда я ещё и себя на кон поставлю…”
  — Как это?! — воскликнул Гришка, сидевший все это время в углу и, внимательно слушая семейные дрязги депутатского клана, недоумевающий их нравом все сильней.
  — А так! — пояснила ему Юлия, кокетливо приподняв голову: “Так, что если Веня, хоть в это я и не верю, проспорит, то я буду любить только папеньку!”
  — Любить?... — зашипел Гришка, но, сам испугавшись своего понимания, закрыл рот обеими руками.
  — Вот именно — любить! — расправив спину и сделав надменное лицо, повторила Юлия и разбила руки спорщиков поневоле.
  — А тебя, чтоб глаза мои здесь не видели, голубь! — напоследок обратился к Гришке Юлий Львович, удовлетворенный концом сцены.
  — А я что? Я — ухожу! — засобирался Гришка и лишь в дверях добавил: “Ну вы, бллин, даете, ребята!”

                Да здравствует король!
               
        * * *

   Как самим нам не смешно, но часто бывает так: дав легкомысленное обещание, сами же мы и попадаем в паутину событий, вынуждающую обещание то исполнить. Поэтому, совет: либо говорите, о чем мечтаете и чего действительно хотите, либо вовсе молчите.
 
        * * *

   Поручение Гришки от Алины Абрамовны Баррикады состояло не только в непрерывном наблюдении за Юлием Львовичем, но так же и в намерении наладить связь с человеком, сделавшимся за эти дни первым врагом беспорядочного депутата — с Ильей Иосифовичем Говоруновым.
  — Мы разом, одним махом, нанесем ему удар! — предвосхищая дальнейшие события, делилась планами Алина Абрамовна с Гришкой.
  — Вы хотите прибегнуть к помощи телевизионщиков? — подобострастно поддержал беседу Гришка.
  — Ох, нет! После того, как эта бестия в мантии депутата, столь гадким образом обидел моего лучшего друга Илюшу — одними телевизионщиками не обойтись.
  — Ха, если бы Юлий Львович знал, кто сидит у него в коридоре и над кем он так легкомысленно смеется…
  — Да, Гришуша: Илья Иосифович ещё даст о себе знать… Попомни мое слово! А вот, кстати, и он сам…
   На пейджере Алины Абрамовны запищал зуммер, и она, нервно отстегнув передатчик от пояса, торжественно прочитала: “Все в сборе. Начинайте!”
   Милицейская бригада особо уполномоченных следователей с Петровки и мобильная телевизионная студия ночного канала центрального вещания, подъехали к дому депутата одновременно и, не теряя времени, двумя шумными группами высыпала на улицу, окружив подъезд.
   В это же время режиссер, нанятый для снятия гипнотического рекламного ролика Юлием Львовичем, крикнул: “Все готовы?! Начинаем съемку!”
   Но Слава, беспокойно мечущийся из угла в угол, замахал руками: “Нельзя — диктор пропал!” — и только он успел это крикнуть, как в квартиру ворвались непрошенные гости.
   Для начала арестовали всех. Позже, когда выяснилось, что виновными в преступлениях могут считаться лишь осветители и гример, прятавшие рамашу (Слава и Леша, знавшие подобные ситуации не понаслышке, вовремя подкинули травку своим коллегам, посчитав их самыми безответными и наименее опасными лицами в квартире), в квартиру с победоносным гиком ворвалась сама Алина Абрамовна. В руке она сжимала бабину с видеопленкой, только что вынутой из магнитофона, обслуживающего жучки, спрятанные в квартире депутата.
  — Не хотите ли посмотреть на это?! — крикнула она в лицо следователю и отдала пленку прямо в горячие руки.
   Когда следователи, на портативном, носимом всегда с собой, видеоэкране, увидели снятое жучками, — самый старший оперуполномоченный сказал: “Порнография! Развращение малолетних, мужеложство, садизм… Арестуйте их!”
   Милиционеры тут же бросились выполнять приказ и, скрутив всех участников видеотрагедии, тут же, под чутким руководством главного, разделили виновных на два лагеря.
  — Эти у нас — жертвы… Ну, а эти — палачи! — однозначно определил начальник группы и, неожиданно повернувшись (видимо ведомый выработанной интуицией), добавил: “И этого — тоже к палачам… Виновен!” — указывая пальцем на неаккуратно спрятавшегося за дверью и ставшего жертвой своего любопытства Гришку.
  — Да… Таких страстей мы не видели уже давно… — покачал головой помощник начальника группы и  взглянул на определенных палачами, в число которых попали: Гришка, двое охранников депутата и сам Юлий Львович.
   Юлия, зашедшая в квартиру с лестницы за водичкой, сильно обрадовалась, увидев такой неопровержимый компромат на свою зазнобу-мачеху.
  — Видал, папенька, чего она вытворяет, когда тебя дома нет?! — победно бросила она Юлию Львовичу, на что тот лишь вздохнул и поскрипел наручниками.
  — Так, а этот, что — депутат? Депутата отпустить! Не хватает лишь одного — на фараончика похожего, но он — не жертва и вроде не палач, поэтому, пусть пока себе гуляет… — тщательно пересчитав улов, сказал следователь и, не желая более терять времени, заторопил свою группу.
  — Но как же так?! — подняв руки в молитве, истерично заорала Алина Абрамовна, отчего все обернулись: “Депутата — главного виновника — отпустили, а Гришушу моего — в наручники… Несправедливо!”
  — Почему несправедливо? — остановился следователь: “Очень даже все по закону: депутат — неприкосновенность имеет, его наказание — недоверие избирателей; ну, а с Гришушей вашим, у нас будет отдельный разговор, — ведь за ним — судя по пленке — идет не только классическое прелюбодеяние, но и кое-что намного, намного более выразительное!"
  — Ладно… За что боролись, на то и напоролись… Но игра ещё не окончена! Взгляните на это… — и Алина Абрамовна указала в сторону Ильи Иосифовича, крутящего злополучную бороду: “Как это изволите называть?”
   Следователь снова остановился, уже в дверях, и, обернувшись, кинул приказание одному из милиционеров. Юный лейтенантик подбежал к Илье Иосифовичу и потеребил его за руки, пытаясь оторвать их от бороды, но, видя непослушание, зачем-то нагнулся и принюхался, после чего весело воскликнул: “Так он же — пьян как конь!”
   Слава и Леша, подпаивавшие парламентского корреспондента ради фиксации одолевшего его нетрезвую психику состояния все эти дни по приказанию Юлия Львовича, весело переглянулись.
  — А что прикован он к стене цепью — это разве не преступление? — пытаясь приподнять над полом несчастного бородатого своего товарища-корреспондента и демонстрируя опутавший его ноги и торс стальной трос, одним концом утопленный в кирпичной стене, продолжила отстаивать поруганную честь Ильи Иосифовича Алина Абрамовна Баррикада.
  — Пьяный, прикованный цепью к стене бородач, в логове сексуальных извращенцев и прелюбодеев… Что же в этом удивительного? Ну, пусть считается жертвой… Оформите его для дачи показаний от лица потерпевшего! — разумно рассудил главный опер, мыском кожаного сапога пошевеливая, свалявшегося в углу и почти забывшего о себе прежнем, благоденствующем, как некоего скитальца прижившегося на теплотрассе, Илью Иосифовича, после чего, укоризненно посмотрев сначала на Алину Абрамовну, потом на Гришку, верзил-охранников и, наконец, на самого Юлия Львовича, следователь покачал головой и, многозначительно вздохнув, вышел вон, уводя с собой арестованных наверняка осветителей и гримера.
   По их уходу все кругом дружно рассмеялись, и лишь Алина Абрамовна с несчастным Ильей Иосифовичем, да сам заводила Юлий Львович, громко зарыдали, соболезнуя о том, сложном, хорошо продуманном, деле, на которое ставили столь многое, и которое провалилось с таким конфузом.

        * * * * *

  — Снимаем! — снова скомандовал режиссер; и телевизионщики, решившие остаться на выгодном заказе, перебежали в центральную комнату.
  — Но, позвольте — для кого же весь этот спектакль? — недоумевая, спросил Юлий Львович, обращаясь ко всем, нанятым им же самим, специалистам кино.
  — Как — для кого? Для него! Лидер? Лидер! Фамилия какая — Ленный? Ленный! Вот он и будет теперь баллотироваться! Ведь не пропадать же деньгам… Тем более — телевидение здесь — ночной канал! Вот мы его и пустим сейчас в прямой эфир! — грязно улыбаясь, объявил Слава, выводя на ковер триумфатора — Вениамина, пойманного на лестничной клетке за раскуриванием очередной папиросы с дурью.
  — Мы, строители нового Эона! Мы, неандертальцы будущей эпохи! — медленно и с выражением заговорил Веня, вставив в ухо микрофон; и камера зажужжала…

               


               

                Спустя месяц

  — Куда тебя, папань, подкинуть-то? Снова — в мэрию? — раскочегаривая мотор блестящего лимузина, сидя за рулевым колесом, небрежно поинтересовался у погрузившегося в мякоть заднего автомобильного дивана Юлия Львовича Веня.
  — Давай в мэрию… — с опустошенным безразличием согласился отец, держась сзади весьма скромно и тихо, будто на панихиде былой своей дерзости.
  — Рекомендую Вам посетить сначала Ваш Центр Новых Духовных Технологий — Вашу покорнейшую паству, маэстро, — потому как — по пути, и задерживаться там не нужно… Им вполне будет достаточно лишь увидеть Вас, чтобы чувствовать себя уверенней и счастливей в наступающем дне… — азартно поглядывая в окно, на зарождающееся городское утро, вмешался в разговор, сидящий близ Вениамина Слава.
  — А что, папаня, машина-то твоя — ничего! Мне, лично, нравится! — согласно кивнув ему, вновь обратился к сидящему сзади отцу Веня.
  — Ох и негодяй! — с настроением вынужденной заботы перебирая бумаги в портфеле, прошипел с пассажирского дивана Юлий Львович.
  — Но, но, но! Не забывайтесь, папуля, я — сенатор — не чета какому-то там депутату городской думы! — сверкнув глазами так, что будь их свет из пламени, верно начался бы пожар, возразил отцу Веня, выталкивая лимузин из дворика на шоссе.
  — Хоть папапенька и простой депутат, но зато мы вместе — настоящая семья! — весело запищала с заднего сидения, расположившаяся близ любимого своего папы Юлия, поправляя ворот кашемирового пальто, держащегося впереди неё, лысого, паукообразного Славы, выглядящего в компании депутатского клана уже совсем не чуждым, а столь же холеным и благообразным как прочие; и все счастливо заулыбались.

                КОНЕЦ