Мария стояла у окна и задумчиво смотрела на огромные лужи и следы детских ног, растоптавшие в грязь весь двор, словно, именно здесь, месилась глина для очередной замазки сарая и заваленки дома.
Был конец октября. Уже две недели лил дождь и от беспросветности погоды и безысходности положения ей хотелось плакать, а больше выть волчицей, забившись в угол под мамины образа.
- Где же он? Почему не едет? – повторяла она в сотый раз вслух и про себя эти фразы.
Она обернулась и убедилась, что дети уснули. Их было пятеро, почти погодки. Александра старшая – ей шесть, потом Паша – ему пять, Наташе – четыре, Антону – три, Грише – два и младшей Ксюше – полгода.
Мария положила их на одну большую деревянную кровать. Маленьких посередине, старших – по краям. Сама пристраивалась в ногах и своим теплом согревала ребятишек.
Дачный домик не был рассчитан на зимовку, да и лето давно кончилось. Вдруг на горизонте блеснул луч заходившего солнца. Он прорвался сквозь тучи и коснулся её лица. Мария зажмурилась, но тут же открыла глаза навстречу этому живительному и долгожданному теплу.
- Завтра будет хорошая погода, наконец-то мы всё просушим, - улыбнулась она своим мыслям, но следом снова кольнуло, - Где же он?
Женщина накинула куртку, проверила потухшую печку-буржуйку, перекрестила детей и тихо вышла из дома – надо было собрать хвороста для растопки.
До леса пятнадцать минут хотьбы. Солнце всё ещё цеплялось за край земли. Она вдруг остановилась и крикнула, воздев руки к небу:
- Да что же это такое? Есть же у него сердце или нет?!!
Последний луч скользнул по макушкам опустевших деревьев и всё исчезло в полумраке.
Он появился в её жизни внезапно и всё дальнейшее произошло очень быстро. Вот она без пяти минут юрист, он – младший научный сотрудник-биолог. Хорошая партия – учёный. Его командировки на Сахалин, работа на острове Тюленьем. Рыба, икра, а главное, романтика – разговоры и рассказы о высоком.
Он ездил, она – рожала. Как-то по приезду, когда родился Антоша, он ей сказал:
- Ты же не тюлениха рожать каждый год? Это у них инстинкты, голова-то есть на плечах?
- Это же твои дети, - пролепетала Мария, - Как ты можешь? Посмотри, какие они хорошенькие, как ангелочки.
После очередного отъезда мужа, она поняла, что снова ждёт ребёнка. Так появился Гриша. На этот раз и родная мать отказалась ей помогать, сославшись на нездоровье и глупость дочери.
Детей Мария любила и боготворила. Может поэтому, всё у неё получалось, и детишки росли послушными и заботливыми. Старшая Саша была главной помощницей. В свои шесть лет она ловко пеленала Ксюшу, кормила её из бутылочки и успевала Грише вытереть нос, посадить его вовремя на горшок, а если надо – шлёпнуть за шкодливость.
На лето муж отвозил их на дачу. Так было всегда. Он оставлял её одну с детьми и уезжал, сетуя на работу и науку.
Мария быстро сориентировалась и завела своё хозяйство. На лето она брала напрокат козу в деревне и покупала 5 кур-несушек с петухом. Жить можно было. Косила траву Фенечке, заготавливала сено впрок. Детвора с удовольствием возила его в старой детской коляске. На огороде у них росли разные овощи, в саду – яблони, груши, слива, клубника, смородина, крыжовник. Трудились все: пололи, поливали, собирали урожай. Местный отдыхающий народ не очень обременял себя сельским хозяйством. Кто со смехом, кто с удивлением и восхищением, а кто и с осуждением наблюдали за «странной» или «чокнутой» бабой «с выводком».
Мария не обращала внимания, да и не до них было.
Только однажды новый сосед по даче Александр Ефимович Бадышев – художник и эстет после недельного наблюдения за женщиной сказал ей:
- Мария, вы такая красивая! Я хочу писать вас вместе с детьми. Вы похожи на рафаэлевскую Мадонну.
Женщина внимательно посмотрела на рано располневшего, с отёкшим лицом, мужчину и промолчала, отметив, что он пьёт и этим может создать им неудобства.
- Вы знаете это? – настойчиво вопрошал сосед, – Святая Мария, а где твой Иосиф?
Она отвернулась и, уходя, бросила:
- У него тюленья паства.
- Что вы там бормочите, подойдите ко мне!
- Извините, мне некогда.
Но дома, проходя мимо крохотного зеркала, она оглядела себя: осунувшееся лицо, худая, с большой грудью и широкими бёдрами, она могла бы быть красавицей, если бы ей вечернее платье, бриллианты на шею, причёску. Да только серо-зелёные русалочьи глаза её лихорадочно блестели, а в глубине их скрывалось беспокойство и первородный страх за каждого своего ребёнка. Её любящее сердце распалось на пять трепещущих маленьких сердечек, за каждое она одна на всём белом свете была в ответе.
Он обещал приехать ещё в сентябре, кончался октябрь, заморозки подступали с каждым днём. Хорошо у матери в сарае завалялась старая печка. Она соорудила что-то вроде трубы из листов железа. Когда она её затопила, прибежал сторож дачного посёлка Матвей Ильич. Он громко кричал, дети плакали, Мария молчала. Но, увидев в доме довоенную буржуйку, он махнул рукой и вышел на улицу, крепко выругавшись и вспоминая всех святых.
Через неделю Матвей Ильич снова пришёл и приказал убрать печь или сено со двора из-за пожарной опасности.
Саша отреагировала первой:
- Дедушка, а чем мы Феню будем кормить?
Матвей Ильич опять махнул рукой и вышел прочь.
Мария сходила в деревню, взяла тележку у хозяйки козы и стала перевозить сено, оставив недельный запас корма. Однако, в предпоследнюю поездку сторож остановил её и нагрузил тележку настоящими берёзовыми дровами, а сверху положил трубу, прикрикивая на женщину:
- Сгоришь ведь, ядрён-тя! Детей жалко.
Потом он приладил трубу к печке, а колено вывел на улицу.
- Пользуйся пока.
После его ухода на столе остались конфеты и пряники. Мария с тоской наблюдала за детьми, поглащающими сладкое, даже Ксюша усердно сосала пряник.
- Что делать? – думала она, – картошку съели почти всю, круп нет, сахар на исходе, кур осталось две, и те неслись через день. Фениного молока не хватало. Хорошо яблоки ещё есть. Грибы тоже отошли. В лесу ничего уже нет. Денег тоже нет. Отложенные на чёрный день, она потратила на хлеб ещё вчера. Чем кормить детей?
Отчаяние комком подкатилось к горлу и ужас сковал руки.
- Саша, я сейчас, посмотри за детьми.
- Ты куда мам?
- Я мигом.
Мария прибежала к Матвею Ильичу.
- Вы поедите домой сегодня? Вы же всегда уезжаете в понедельник?
- Да, вот обойду всё и поеду.
- Позвоните моему мужу, пожалуйста. Я бы сама уехала, но не справлюсь с детьми. Семь километров, они не смогут пройти. Он обещал приехать, ещё вчера, – соврала она.
Матвей Ильич нахмурился и ответил вопросом на вопрос:
- А что же ты молчала, дурья баба? Я бы сам тебя отвёз, когда погода была, а теперь только на тракторе. Это же тебе не Крым какой, а Мещора! Давай телефон сюда.
Когда Мария скрылась за поворотом, он крякнул и сильно стукнул палкой по земле. Ему было стыдно, только он не мог понять за что? То ли за нерадивого отца, то ли за эту женщину, которая как раненая птица билась за своих малюток, нарожавшая кучу, кому и зачем? А больше за себя. Он всё видел, всё понимал, но не подошёл раньше, а сейчас он бессилен. Матвей Ильич ругаясь вернулся в дом и, кряхтя открыл в сенях буфет. Потом выгреб из него все продукты.
- Не пойму я, дура она или святая? Эхе-хе-хе. С каким бы удовольствием я врезал по мозгам этому горе-папаше.
Следующий день на самом деле был солнечным и тёплым. Дети высыпали на улицу. Маленькую Ксюшу вынесли в старой большой корзине из-под яблок. Она сидела на подушке, жмурилась и весело смеялась, глядя на братьев, тянущих Феню из сарая к сену.
Мария занялась стиркой, но вдруг она замерла. На дворе стало тихо. Она рванулась к детям. У калитки стоял он, держа в руках высоко задранные брюки, с дипломатом на ремне, в хорошей теплой куртке, в шляпе и сильно запачканных ботинках.
Мальчишки, естественно, уже по уши в грязи, примолкли, оставив, наконец, упрямую Феню. Саша прижалась к матери, одна Ксюша весело «гулюкала» и смеялась.
- Дети, я приехал, я ваш папа. Мария, ты почему за детьми не смотришь? Почему они у тебя такие грязные? Как тебе не стыдно, ты же мать?! Как можно так жить?
Он кричал, возмущённо жестикулируя руками, и топал тощими ногами.
Мария позвала детей в дом на обед, подхватив Ксюшу, ребёнок собрался было заплакать, но вдруг солнце выглянуло из-за набежавшей тучки и осветило их в проёме резного крыльца. Мужчина осёкся на полуслове и замер, где-то он уже видел эту женщину в белом узорном платке с младенцем на руках. Она смотрела на него с жалостью и осуждением, словно он – её шестое дитя и самое нерадивое.
Этот взгляд был ему так знаком. Что-то забытое, далёкое и очень волнующее всплыло из глубин его памяти. Он чуть не задохнулся от собственной догадки. Комок подкатил к горлу.
- Господи, она святая…
Мужчина долго стоял в нелепой позе, глядя на опустевшее крыльцо и поёживаясь от неведомо откуда налетевшего ветра. Белые снежинки посыпали с неба и заплясали вокруг одиноко стоящего человека. Он обессилено сел на лавку, передёрнув плечами, и опустил голову.