Мороз
Павел Петрович Круглов вдруг встал среди ночи и на дрожащих в коленях ногах заходил беспокойно по комнате. Руки у него тоже дрожали. Кажется, и уши у него тряслись мелкой противной дрожью, а лысина покрылась липкой испариной.
Что же это? Что же это ему такое приснилось? Ух! Даже и вспоминать не хочется! Он покосился на дверь в спальне – там отдыхала жена. Сам он спал на диване. Как прилег в одежде пьяный, так и заснул. Страшный, страшный сон ему приснился! Кто-то душил его, кого-то душил он. Бред, одним словом!
Павел Петрович на цыпочках, довольно легко и мягко для своего грузного телосложения, прошел мимо спальни, стараясь не разбудить Светлану, прямиком на кухню и стал шарить в холодильнике в поисках минералки.
Чтобы унять доставшую уже его нервную дрожь, и какой-то жуткий, давящий сердце страх, он стал тихо, полушепотом, декламировать детские стишки, единственные стихи которые он помнил:
– Мороз десятиградусный
Трещит в аллеях парка
Нам весело, нам радостно
И на морозе жарко!
Эти стихи он запомнил, потому что во втором классе выучил их и читал на детском утреннике. Светлана, его будущая жена, тоже читала какие-то стихи.
Они стояли тогда вдвоем на сцене, взявшись за руки, и декламировали по очереди каждый свое стихотворение. И уходили со сцены под щедрые рукоплескания родителей, по-прежнему, державшись за руки. Он запомнил, её ручка была такая нежная и послушная в его руке. Он впервые тогда почувствовал себя взрослым мужчиной, ответственным за свою женщину.
После утренника они возвращались домой вместе. Когда шли через парк, Света вдруг стала резвиться и кидать в него снежками.
– Мороз десятиградусный трещит в аллеях парка! – кричала она, весело смеялась и бросала в него рассыпчатым снежком.
– Постой, – сказал он себе, сделав глоток из бутылки. – А почему «десятиградусный»? Когда это десятиградусный мороз трещал? Ну, конечно! У автора, наверное, было: сорокаградусный! Мороз сорокаградусный, вот как!
– Мороз сорокаградусный трещит в аллеях парка!
Видать, бдительные цензоры не пропустили, чтобы поменьше упоминать ее, то есть водку, сорокаградусную.
И он почесал пятерней свой большой живот, довольный такой логикой.
Павел Петрович отошел от холодильника и, присев на корточки, открыл дверку шкафчика под мойкой. Пошарил там рукой – ему даже пришлось, кряхтя, с головой залезть в шкафчик – так далеко он спрятал бутылку с водкой. Дальше положишь – ближе возьмешь! Это он от Светланы её прятал. Иначе вылила бы водку прямо тут же, в раковину.
Светлана в последнее время просто житья ему не давала. Всё грызла его и грызла. Просто ела поедом.
Мегера, да и только!
Павел Петрович работал до недавнего времени ведущим инженером на оборонном предприятии. Но завод сначала перепрофилировали на выпуск спутниковых тарелок для телевизора, а потом и вовсе прикрыли. У Павла Петровича специальность была узкого профиля, поэтому вот уже почти год он никак не мог найти себе работу. Пособия по безработице только и хватало, что на дешёвую водку.
Павел Петрович дрожащей рукой налил себе сразу полстакана и тут же выпил.
– Ух!
Он выудил ложкой красный, треснувший от спелости помидор из трехлитровой банки и закусил...Хорошо! Стало хорошо! Мозги у него прояснились, на душе стало легко и приятно.
– Нам весело, нам радостно и на морозе жарко!
Павел Петрович взял с подоконника пачку дешёвых сигарет, закурил. Он смотрел на изрисованные морозом заиндевевшие окна и пытался вспомнить тот страшный сон, который только что приснился. Что же ему приснилось?
Он ловил обрывки сна как рыбак уходящие в прорубь концы сети. Но ничего толком не мог вспомнить. Кто-то, кажется, накидывал ему на шею полотенце и хотел задушить...Или нет, вроде это он полотенцем чью-то шею давил, вурдалака какого-то.
Выползающий из тьмы подсознания ужас медленно-медленно подкрадывался к сердцу и сжимал его своей клешнёй. Павел Петрович даже почувствовал, как холод от замёрзшего окна добрался до него. Казалось, морозная ночь просочилась не только через окно, но и сразу через все стены и заморозила цветы в горшках на подоконнике, рыбок в аквариуме в прихожей, всю квартиру и самого Павла Петровича, оставив биться только одно сердце.
Пальцы, державшие сигарету, задрожали, а слюна вдруг куда-то исчезла, и во рту стало сухо-сухо. Павел Петрович попытался облизнуть пересохшие губы и тут в дверь постучали. Павел Петрович от неожиданности вздрогнул и чуть не обронил на пол дымящуюся сигарету.
– Кто это среди ночи?
Он испуганно покосился на дверь в спальной. Светлану бы не разбудили!
Павел Петрович подошел к двери и, даже не поглядев в глазок – так он боялся пробуждения жены, быстро открыл её.
На лестничной площадке стояли три милиционера, соседка баба Лида и Василий с первого этажа.
Милиционеры быстро, оттеснив его дальше, вглубь прихожей, вошли в квартиру.
– Круглов? Павел Петрович? – сказал один из них.
– Да, – ответил Павел Петрович в недоумении, – чем обязан?
Баба Лида согласно закивала головой. Да, он, это он.
Милиционеры, не снимая обувь, прошли в квартиру. Один из них заглянул в спальню.
– В чем дело? – возмутился Павел Петрович, – по какому праву!
– Да, – сказал милиционер из спальни. – Она здесь. Вызывайте следователя и судмедэксперта! Понятые! Подойдите сюда!
– Что? Что такое! – закричал Павел Петрович, готовый броситься на милиционера. Но стоявшие рядом стражи порядки быстро скрутили его.
– Как она кричала! Как кричала! – баба Лида качала головой и всё ахала и ахала.
Через раскрытую дверь спальни Павел Петрович увидел жену. Она распростёрлась на полу, рядом с кроватью, словно безжизненный манекен. Вокруг её шеи было затянуто узлом тонкое полотенце. Мороз сковал его сердце.