Студент консерватории Cаша Пучков отправился на репетицию. Так он называл ежедневные упражнения у парадного подъезда особняка на центральной проходной питерской улице. Студент любил погожими летними днями совмещать нужное с приятным и полезным. Во-первых, он действительно часами репетировал, не досаждая соседям по хрущёвке, а во-вторых, зарабатывал какие-никакие деньги.
Студент установил пюпитр, разместил на нём папку с нотами, достал скрипку, положил открытый футляр на землю и начал, как положено, с гамм и упражнений.
Потом он играл с листа, разучивал новые вещи, вспоминал свои любимые произведения. Народ шёл хмурый и озабоченный, деньги бросал вяло и нехотя, в основном мелочь. Оживление наступало при появлении группы туристов, страшно раздражавших своими любопытством и назойливостью, но, однако же, оставлявших немного больше, чем просто прохожие. Впрочем, Саша старался не обращать внимания на публику, играя для себя.
«Интересно устроен мир, – думал он, – когда играешь дома, тебе стучат в стену, требуя прекратить. А когда делаешь то же самое, но на улице, люди проявляют интерес и платят деньги. А если на сцене – то ещё больше интереса и ещё больше денег».
Этот философский поток сознания вместе с темой из Паганини был вдруг прерван.
– Эй, миннезингер! Слышь, братан, дело есть.
Перед студентом стоял коротко подстриженный качок с толстой шеей в чёрном костюме и рубашке.
«Телохранитель, – усмехнулся про себя студент, – и печать на лоб ставить не надо, и так всё видно».
– Хорошо играешь, – качок положил в футляр приличную купюру.
– Тут такое типа дело, – продолжал он, – у нашей фирмы как бы юбилей. Послезавтра будет презентация. Мы в этом доме находимся. У нас тут свои как бы дела, – он с трудом подбирал слова, мероприятие называется «150 лет»… типа… дома.
При этих словах студент внутренне напрягся.
– Ну, так вот, – продолжал качок, – шеф просил договориться чисто насчёт музыки. Послезавтра в шесть. Сможешь?
– Смогу, – сходу и легко согласился Саша.
– Ну, вот и хорошо. Если найдёшь ещё кого, там типа для дуэта, будет ещё лучше. А если инструмент какой почудней – ну там арфа или контрабас – совсем хорошо.
– Арфы нету. Флейта будет. Устроит? – по-деловому ответил студент.
– Ладно, давай флейту.
– О’кей, – ещё легче ответил Саша.
– Насчёт оплаты не сомневайся. Не обидим. Денег типа дадим, довольны будете оба. Только вот что, – качок подумал и продолжал. – Надо, чтобы вы были во фраках. Ну, а если баба, – то в вечернем платье. Но чтобы тёмного цвета. Усёк?
– Бабы не будет. Фраки найдём, – бодро сказал Саша.
– Репертуар играй свой. Шефу нравится. Мы тебя давно заметили, – улыбнулся качок.
– Договорились – послезавтра в шесть, – сказал студент и поправил ногой футляр, случайно сдвинутый качком с места.
– Вы пораньше приходите. Ну, там в половине шестого. Охране внизу скажете, что к нам. Вот моя… как бы... визитка, – качок протянул помпезный кусочек картона, украшенный виньетками, – поднимайтесь на второй этаж. Ну, до послезавтра. Ждём.
– До послезавтра, – спопугайничал музыкант и принялся разглядывать визитку.
Потом он отыграл свой положенный час, собрал выручку, убрал скрипку в футляр, сложил пюпитр и пошёл на перекрёсток к светофору. Перейдя дорогу, он направился в кафе, которое находилось как раз напротив парадного подъезда дома, возле которого он играл. Вскоре к нему подошёл друг и соратник по искусству Гоша, репетировавший в соседнем квартале, учившийся вместе с ним, да к тому же и живший в одном доме с Сашей.
Нужда, в хорошем смысле этого слова, гнала их обоих на улицу. Соседи плохо переносили Гошину флейту на пятом и Сашину скрипку на третьем этаже.
– Привет, – сказал Гоша, – как оно?
– Привет, – ответил Саша, – нормально.
После репетиции друзья имели обыкновение пить пиво под зелёно-полосатым зонтиком уличного кафе. Только после этого священного ритуала они ехали домой.
– Слушай, – сказал Саша, – нам тут работу предложили.
– Чего хотят? – поинтересовался Гоша.
– Послезавтра в шесть надо поиграть на какой-то корпоративной фигне. Вон в том доме. Обещали не обидеть.
– Здорово, денег срубим. А ты чего такой кислый?
– Да так, думаю, – неопределённо ответил Саша.
– О чём думаешь?
– Понимаешь, тут такое дело... Я, вообще-то не хотел говорить. Словом, не сочти меня за идиота, – сбивчиво начал Саша.
– Не тяни.
– Этому дому – сто пятьдесят лет. Вон, видишь на фронтоне – год строительства.
– Ну?
– Ну вот, а бюст на стенке видишь?
– Да говори уж, – не выдержал Гоша.
– Так вот, это мой пра-пра- не знаю сколько раз дед.
– Ни фига себе, – присвистнул Гоша.
– Это мой дом.
– Да?
– Ага.
– Ты таким тоном говоришь, как будто на приступ пойдёшь. Ты его что, отнимать собрался?
– Ничего я не собрался, – ответил Саша. – Просто тут фамильная история. Я там и не был никогда, и узнал-то недавно.
– А как узнал?
– Бабушка рассказала. Всю жизнь молчала. А за год до смерти разговорилась. Когда скрывать стало не нужно. Там жуткая история. Не хочу о ней.
Но Гоша заинтересовался и попросил:
– Может, расскажешь?
Саша вздохнул и нехотя начал:
– Бабушка тогда маленькой была. Лет пять. Они после революции еле спаслись со своей матерью. А отца казаки зарубили. Подъехали с красными повязками и начали стучать в дверь. Он сам и вышел. Поговорили, и они его прямо по голове шашкой. Он упал. Кровь. Крики. Бабушка с матерью в окно всё видели. Мать её сразу в охапку и вместе с прислугой – к чёрному ходу. Бежали, в чём были, даже документы не взяли. А там на какой-то телеге – в глухую архангельскую деревушку, к прислугиной родне. Так они и спаслись, там и жили. Всё по Пушкину: была столбовая дворянка или кто там, а стала простая крестьянка. И золотая рыбка не потребовалась.
Гоша молчал, не зная, что сказать.
– Слушай, – вдруг ошарашенно протянул он, переводя взгляд с бюста на доме на Сашино лицо, – а как ты на этого мужика со стенки-то похож!
– Они с отцом моим – как две капли воды. Одного возраста... и вообще. Нам бабушка как показала – мы обалдели.
– А у вас документов никаких не сохранилось? – спросил Гоша.
– Да ты что! Я же говорю – они чудом спаслись. И постарались всё забыть и никому никогда ничего не рассказывали, даже своим. И фамилию поменяли. Никаких следов.
– Кроме фотографического сходства, – отметил Гоша, не отводя взгляда от дома.
– Гены в камне, – философски заметил Саша.
– Но, наверно, в архиве можно что-то найти?
– А зачем? Возвращать его себе что ли?
– Да... С семнадцатого года нога хозяина тут не ступала.
– Послезавтра ступит. Да я – ничего, – поспешно сказал он, – просто так, свербит что-то. Где фраки-то найти? – вернулся он в реальность.
– А напрокат возьмём. Пойдём – я знаю одно место.
Музыканты поднялись, взяли свои инструменты и отправились за спецодеждой.
В назначенные день и час молодые люди в чёрных фраках и белых манишках стояли у парадного подъезда.
– Так вот, почему ты у этого дома играешь, – догадался Гоша.
– Я только у парадного никогда не стою. Это где-то здесь произошло. А как сюда входят? Всё закрыто. Кода не знаем.
– Ты хозяин – тебе видней, – съязвил флейтист. – В телекамеру улыбнись – может, откроют.
Саша нажал на первую попавшуюся кнопку кодового замка. Никакой реакции не последовало.
– Ну чистый Некрасов, – сказал он, – посетители у парадного подъезда. Ты не помнишь, что там с ними случилось?
– Завернули их, – вздохнул друг, – «и пошли они, солнцем палимы».
В замке наконец что-то щёлкнуло, дверь открылась, и на пороге возник массивный и неприветливый охранник.
– Вам чего? – грубо и коротко спросил он, разглядывая юношей во фраках.
– Мы на презентацию. Вас что, не предупредили? – Саша достал визитку и прочитал название фирмы и имя качка.
– Сейчас выясним. Заходите.
Ребята остались стоять у двери, а страж куда-то позвонил.
– Всё в порядке, – сказал он важно. Можете идти, только покажите, что у вас там, – и он указал на футляры.
– Инструменты, – оскорблённо ответил Гоша.
– Слышь, Моцарт, ты не обижайся. Я должен проверить. Работа у меня такая. Открывай давай!
Озираясь по сторонам, музыканты открыли футляры. Охранник осмотрел скрипку с флейтой, успокоился и коротко сказал:
– Идите. Второй этаж.
И друзья медленно пошли наверх.
– Порядочки. Спасибо, карманы не выворачивал, – саркастично, но тихо процедил сквозь зубы Гоша, поднимаясь по лестнице. Как тебе родовое гнездо?
– Что-то уж очень хмурое, – вертя головой направо и налево, ответил Саша.
На втором этаже их опять ждала закрытая железная дверь с кодовым замком. Саша нажал кнопку звонка, и дверь довольно быстро открылась.
На пороге стояла миловидная запыхавшаяся девушка.
– Здравствуйте, – церемонно поприветствовали её музыканты.
– Проходите, – сказала девушка, не здороваясь. – Сейчас подойдёт Павел Николаевич.
Тут же показался качок. Девушка убежала.
– Привет, менестрели! – опять продемонстрировал он недюжинный словарный запас.
Потом Павел Николаевич пристально оглядел молодых людей и остался доволен их внешним видом.
– Нормально, – удовлетворённо сказал он, – проходите и можете начинать… типа… как бы… разминаться.
Ребята смотрели по сторонам, не зная, где им предполагалось находиться.
– Так, – продолжал распоряжаться качок, – будете стоять вон там – в углу, под пальмой. У окна. Играть всё время! Не пить! Вести себя прилично! Расплатимся в конце. Лады?
– Всегда готовы, – отрапортовал Гоша, и друзья пошли в свой угол под пальму.
Они положили футляры на специальный столик, установили пюпитры и принялись настраивать инструменты.
Зал был большим, светлым и просторным. Под потолком со старинной лепниной висели американизированные гирлянды разноцветных, хитроумно сплетённых воздушных шариков. У длинного стола, уставленного бутылками, тарелками с закусками и подносами с бокалами, сновали вышколенные официанты. Чувствовались суета и некоторая напряжённость перед торжественным событием.
В шесть двери распахнулись. Начала собираться публика.
Мероприятие было пышным и многолюдным. Звучали речи. Приглашённые тусовались у шведского стола, бродили по залу с бокалами, болтали и смеялись. Немного опоздав к началу, приехала журналистка с оператором и долго выбирала место для съёмки, а потом сделала несколько дублей репортажа на фоне музыкантов под пальмой.
Ребята играли в своём углу дуэтом и соло, непринуждённо иллюстрируя происходящее. Начали они с Вивальди, затем перешли к Скарлатти, затем к Доницетти, потом остановились на Моцарте. В конце вечера подвыпившая публика, забыв о теме мероприятия, потребовала концерта по заявкам. И флейта со скрипкой к всеобщему удовольствию исполняли «Таганку», «Мурку» и «Владимирский централ».
Все остались довольны. Когда приглашённые разошлась, в уже опустевшем зале к уставшим музыкантам подошёл качок и доверительно сказал:
– Молодцы. Шефу понравилось. Спасибо, ребята. Будем иметь вас в виду на будущее.
С этими словами он протянул им конверт. И ребята действительно остались довольны заработанной суммой.
Им предложили выпить, и они пропустили по рюмашке, закусив бутербродами.
Потом студенты взяли свои инструменты и пошли к выходу.
– Ну, как тебе родные пенаты? – опять поинтересовался Гоша, для того, чтобы что-то сказать.
– Не греют, – коротко и без энтузиазма отозвался его друг, спускаясь по лестнице, и вдруг замер.
– Полинка, – растерянно произнёс он и указал на барельеф в вестибюле над дверью.
– Ага, – протянул обалдевший Гоша, – как это мы её сразу не заметили?
– Да халдей этот привязался, – отвлечённо сказал Саша, разглядывая каменный профиль неизвестно сколько раз прабабки.
Так они и стояли, молча созерцая скульптурный портрет и никак не комментируя сходство Сашиной старшей сестры с барельефом.
– Ну, семейка, – тихо присвистнул Гоша.
– Эй, лабухи! – раздался недовольный голос охранника. – Посмотрели и пошли. Хватит тут крутиться.
– Да скажи ты ему! – возмутился Гоша.
– Молчи, – тихо отозвался Саша, – пойдём.
Дверь за ними закрылась, и они пошли по ночной улице по направлению к метро.
– Да, красивый у вас дом был, – задумчиво констатировал Гоша. – Некрасов не с него стихотворение написал?
– А кто его знает? Но у него всё было хуже – там посетителей просто прогнали, а нам и заработать дали, и угостили, и перспективу пообещали, и ещё спасибо сказали, – произнёс наследник-инкогнито. – Хорошо, что бабушка не дожила до этого. Она бы очень расстроилась.
Тут молодые люди вошли в метро и стали спускаться на эскалаторе вниз.
– А может, так и надо? – на манер Васисуалия Лоханкина рассуждал Саша. – За чьи-то грехи отдуваюсь? Может, предков этого халдея от парадного когда-то турнули, а теперь он меня... Хотя... как я отдуваюсь? Прадеду – вот досталось!
– Философствуешь? – спросил Гоша.
– Вот тебе и gloria mundi, – задумчиво произнёс Саша.
– Ничего не поделаешь, проходит, зараза, – откликнулся его друг.
Тут подошёл поезд, и музыканты поехали домой.
-----------------------------------
*Sic transit gloria mundi (лат.). – Так проходит слава мира.
("Коллекция характеров". Рига, "Gvards", 2008.)