Запоздавший из-за слякоти сенокос захватил Новосёловку разом. Деревенька ожила, засуетилась,деловито собираясь и хлопоча. Еще бы, выживали новосельцы тайгой и скотом. Леспромхоз прикрылся еще в девяносто пятом,лесничество - через семь лет, дольше всех совхоз держался, но там зарплаты - с комаринный нос, и выдают их регулярно - в Новый год и на Пасху. И осталась Новоселовка доживать, как брошенная сыновьями старуха-мать,надеясь на скромную пенсию, да на собственные руки. Жизнь эта была нелегкой, излишествами не располагающая - наскребешь на необходимое и хорошо. Но другой у новосельцев не было. И в первый же распогодившийся денек то там, то тут зазвенели во дворах отбиваемые косы, радостно, празднично, точно предвкушая, как вгрызутся они в сочные стебли молодой еще травы, и поникнут под острым жалом головки полевых цветов, щедро смешанные с пыреем и тимофеевкой.
– Дзинь-дзинь-дзинь, – отдавалось по всей улице.
– Дзинь-дзинь-дзинь – откликалась мучительно дьяковская душа. Пусто было Мишке и муторно.
Чудна крестьянская природа, клянет работу, на чем свет стоит, завидует отчаянно горожанам, живущим на всем готовом, уверяет подросших детей: «Езжай в город, что тебе здесь хвосты коровам крутить». Но если судьба повернется так, что крутить нечего – пусто подворье, наваливается тоска, и ни вздохнуть, ни охнуть, пугают мертвой тишиной стайки,омертвелые, безжизненные,зарастающие непривычной лебедой. Но хуже всего - стыд, едучий, вопреки народной поговорке. Ведь совестно даже на улицу выйти вечером, когда бредет неторопливое стадо домой, а если уж вышел, идешь виновато, уступая дорогу хозяйкам и ребятишкам-погонщикам, точно и перед ними, за безделье и праздность свою в ответе. Незаметно, через пот, становится труд не только жизнью, но и мерилом достоинства. Держишь хозяйство – труженик, хозяин…А так – пустышка. И ничем от сельских бичей, у которых одна забота напиться, не отличаешься.
Мишка так и топал от магазина, уперев взгляд в землю.Нет до прихода стада было еще далеко, но звенело над Новосёловкой предпокосье, лихорадочное, торопливое. Еще год назад и Мишка Дьяков был бы охвачен приготовлениями: подлаживал грабли, осматривал старенький тракторишко, раздавал Томке поручения, для проформы больше, она и сама знала чего и сколько купить,что приготовить, что уложить в рюкзак косцам. Суета эта была всегда счастливой, светлой, прогретой солнцем, запахом травы,она наполняла до краев ощущением важности происходящего и собственной значимости. Еще год назад...
А сейчас мерил Дьяков чужую улицу тяжелыми шагами. Один, некому ненужный, точно выброшенный на обочину трассы. Машины мимо мчатся, но никому до него дела нет. Бутылка водки за пазухой, взятая без причины, только потому, что завтра не в рейс и есть пять дней передыха нагрелась. Мишка и сам не знал за каким чертом её купил? Пить в одиночку – он не любитель, а друзей в Новосёловке не завел. Деревня тяжело принимает пришлых. Кто такой для них Мишаня? Что-то вроде китайцев, что обжили заброшенные совхозные поля, понастроив наскоро теплиц и изгадив местную речушку сбросами. Чужак, человек бесполезный для села, и даже вредный. А самое главное –непонятный. Но раз уж живет, то пусть себе живет. Вспомнил, как смолкли в магазине все разговоры, едва открыл Мишка дверь. В полном молчании выстоял он очередь, швырнул пятитысячную купюру, озадачив худенькую продавщицу.
– Мельче нет? – спросила она растерянно, – Не наторговала еще.
Мельче – были, но вытащил именно эту купюру, точно в лобешник молчаливой Новосёловке зафитилил:"Нате вам, голодранцы".
– Наторгуешь – отдашь. – отрезал Мишаня.– Не держу мелочи.
За деньги не боялся, отдадут.
Сгреб с прилавка бутылку, хлеб, кольцо колбасы и пару банок тушенки, десяток яиц, досадуя, что приходится брать все это, когда своё, куда вкуснее и дешевле. Но нет своего, и не будет.Все попытки, хоть как-то заполнить двор скотиной, Катюшка вскидывала распахнутые глаза и спрашивала недоуменно:
– Зачем кур? Разве ты на десять яиц не заработал?
Мишка пытался путано объяснить, что ему не жаль денег. Ему просто не хватает привычной суеты. И до того момента, как увлечет он молодую подружку в постель, куда деть себя не знает. И к все что-то делает, а делает в пустоту. Не наживает, а проживает. И дни свои, и деньги. Но толково объяснить Катюшке не получалось. Не понимала. Да и как поймет человек, ни разу не растивший, не ходивший за скотиной, какую гордость вызывает крутолобый телок, вымахивающий за лето, точно на дрожжах. Своё. Вот этими руками выращенное. Не важно мясо ли на столе, шмат ли сала, а то и просто сусек погреба, наполненный отборной морковкой – своё. Смог, поднял,не боясь труда, не жалея тела…Пересилил природу, жизнь эту нелегкую и самого себя.
Мишаня открыл калитку, думая, что неделю еще маяться бездельем. Неделю, которую Мозгуй выделил мужикам на покос. А кому Дьякову косить? Кошке вон разве…
И когда упал в кресло у телевизора, вздохнул с облегчением.С недавних пор телевизор стал для него, чем-то вроде спасательного круга, не хочется говорить, ну и не надо, делай вид, что телек смотришь - тоже заделье.
– Выпьешь? – спросил, отламывая кусок колбасы, не дожидавшись ответа, наполнил Катюшке стопку. Щелкнул пультом.Замелькали картинки...
Катерина вздохнула:
– Миша, ты часто пить стал…
– А что еще делать? Пей, ешь, тебя люби. – подмигнул он ей, скорее для того, чтобы спрятать тягучую тоску.
Катюшка села на подлокотник кресла и взъерошила отросшие за лето волосы.
– Давай на речку сходим?
– Сейчас? – удивился Мишка. – Вот в воскресенье и сходим, как люди.
– Ми-и-иш, – протянула жалобно девушка. – В воскресенье или в среду, какая разница? Там круглосуточно открыто.
– Не хочу, – отрезал Мишка, не объясняя, что речка – это баловство, отдых, а среди недели, когда по-доброму дел должно быть невпроворот, отдыхают алкаши или больные.
Однажды заведенные часы внутреннего порядка сбоев не знали, работа, дом, и редкие, от того и радостные особенно праздники. Праздники, которых ждешь. С Катюшкой домашняя жизнь превратилась в сплошной выходной. Первое время это нравилось. Но уже через месяц, бесконечное безделье, разбавляемое редкими и мелкими заботами по дому, не радовало…
Иногда Мишка спохватывался, что живет не так. Что на самом деле, надо бы и столбы поменять, и баньку перекрыть. И даже пытался занять себя, но ощущение временности, а потому и ненужности всех трудов не покидало. Новые лиственные столбы так и валялись в штабеле. Банька по-прежнему текла, а заставить себя взяться за ремонт не мог. Катерина не напрягала, позволяя валяться до обеда…Огород особо времени не отнимал. Да и что это за огород? С блошиную пятку. Пять соток картошки да сотка грядок. Куда больше? На двоих и этого достаточно.
Упрекнуть Катерину Мишке не в чем было. Бабенка она старательная. Но всё как-то не в ту сторону старательная.Он окинул взглядом чистый дом с непонятными картинками на стенах, статуэтку негритянки с кувшином на голове, какие-то витиеватые прутья в высокой вазе на полу...Бессмысленные и вечно мешающиеся предметы. Какой в них прок? Но Катюшка любила все эти прибамбасы до умопомрачения, таща их после каждого визита к матери. Предполагаемую тёщу Мишка ни разу не видел, и не хотел видеть. Жила она где-то в Сибирске. Преподавала то ли в училище, то ли в лицее непонятное сольфеджио. Слово запомнилось только потому, что едва сорвалось оно с Катюшкиных пухлых губок, так тут же и почувствовал он вновь свою дремучесть. Что это и зачем, и как его преподают - спрашивать не стал. Просто, наглухо отгородил себя от прежнего Катькиного мира. Да и свой прежний раскрывать девушке не спешил.
– Миша, ты мне ничего сказать не хочешь? – Катюшка качнула стройной ножкой в кокетливом красном тапке и ухватила губами мочку Мишаниного уха – Мур-р-р…Миша-а-а-а.
Он машинально привлек женщину, с неожиданной досадой подумав, что они из койки вот три часа назад вылезли.
– И чего тебе сказать? – попытался он подхватить игривый тон.
Но за окном назойливо звенела отбиваемая коса, Мишка усмехнулся, видать сосед – молодой совсем, маялся, доводя инструмент до совершенства. Литовку отбить – это же уметь надо. Не так рука пойдет и все загубил лезвие, будет как пила. Вспомнилась «бабка» и приноровленный молоток, оставленный у Томки…эх, пальцы вдруг сжались, точно поймали рукоять инструмента…
– …не доверяешь, совсем… – тряхнула за плечо Катюшка – Ты о чем думаешь?
– О тебе, – соврал Мишка и сгреб девушку, накрыв податливые губы.
Катюшка подчинилась охотно, обвилась повиликой. Но Миша вдруг остановил горячие руки.
– Давай еще по одной, – и потянулся к бутылке.
Тело пресытившись любовью, Катюшку возжелать не хотело.
– Знаешь, я пойму всё. – почему-то сказала Катя и заглянула в глаза, как бывало заглядывал маленький еще Борька ожидая подарка…
Но нечего было понимать. Да и о чем он мог поведать девушке? О Ташке? О том, что безуспешно пытается отыскать дауна сестру на точках? Или о пьяной мамаше…Нет, для Катюхи, Миша на свет тридцати пяти лет от роду появился. И из родни у него только Томка и дети. А большего ей знать не надо. Слишком уж она интеллигентненькая, чистенькая, беленькая. Чего уж на неё его, Мишанину, грязь тащить. Пусть свою накопит, тогда и чужую лучше поймет.
Мишка проглотил теплую водку и поморщился:
– Не всё, Катёнок. У нас пожрать что-нибудь есть?
– Картошка с грибами. А ты попробуй, просто попробуй, человеку надо делиться сомнениями, радостями, болями, тревогами, тогда ему становиться легче, психологи советуют…
Мишка бесцеремонно скинул Катюшку с колен
– Тащи, мать, закуску.
– Я просила, не называй меня "мать"! – взвилась она обиженно
– Верно, – Мишаня налил себе, уже не спрашивая подругу – Какая ты мать. Ты щелкуха еще.
– Почему ты хочешь меня обидеть? – обернулась она у порога кухни.
Вместо ответа он прибавил телевизор, не хотел он никого обижать, выходило так.
– Дзинь, дзинь, дзинь – настойчиво застучало вновь.
Мишка дернулся.
– Кать, а сосед у нас кто? – крикнул в кухню.
– Я не знаю. У него еще дети не учатся.– Катюшка вкатила в комнату маленький столик на колесиках, укрытый вышитым полотенцем и аккуратно водрузила на него блюдца с тоненькими кружками колбасы и сыра,тарелку с горсточкой картошки, не забыв уложить сбоку веточку петрушки.
Мишка откинул зелень раздраженно:
– Катька, я так-то не козел, травой не питаюсь. Ему лет сколько?
– Я же сказала, не знаю.
– Чудно, соседи же.
– И что повод лезть к чужим людям? – Катя уложила на Мишкины коленки салфетку. – У него два ребенка, дошколята. И в школу им не скоро, когда пойдут, я тебе сообщу.
Серая мутная волна поднялась без причины, вдруг отчаянно захотелось взять да и перевернуть к черту и этот лощеный столик, и прихотливо разложенные тарелки, чтоб брызнуло стекло, чтоб закричала испуганно Катька…
– Дура ты. – Мишка схватил бутылку и рванул во двор.
Сосед молодой и такой тщедушный, что с трудом верилось, что вот это и есть отец дошколят, прикусив губу, колотил по лезвию литовки, почему-то уложенной не на бабку, а на старый диск. Коса отдавалась болезненным звоном.
– Дзинь, дзинь-дзинь.
– Дай-ка! – скомандовал Михаил без перехода. – Бабка есть?
– Я не умею, на ней, – покраснел парень.
– А на диске умеешь? – хохотнул Мишка. – Чего косовище-то сырое, мозолей не боишься насажать?
– Да, вот только сделал.
– Вот, заранее надо. А сучклявей-то жердушки не нашел? Тащи бабку, отобью.
Мишка провел по неровной рукояти, с такой нежностью, точно косовище было живым. Ухватил ручку , зачем-то приноравливаясь, как будто вот здесь, сейчас, немедленно собирался косить.
– А Бима-а-а-а глязный – раздалось совсем рядом.
Дьяков обернулся на детский голосок и только тут разглядел девчушку лет трех, пухлые ручонки её сжимали шею старого пса, тот разомлевший от жары даже не пытался вырваться. Морда его и в самом деле была щедро усыпана пылью. Мишка присел рядом:
– Это ты его так учумазила?
Девчуха насупилась.
– Я маленько только, он сам дальше.
– Не укусит? – спросил Мишаня
– Бима доблый -доблый, – ответило крепенькое чудо и прижалось щекой к к пыльной морде собаки.
Сердце вдруг зашлось непонятной тоской. Вспомнился разметавшийся во сне Денька…
– Вот, – парень протянул холщовый мешочек, – От деда досталось.
И виновато пояснил:
– Мы первый год корову взяли. Как в деревне и без коровы?
– Твоя? – Мишаня кивнул на девульку и споро извлек бабку и молоток.
– Моя, – ответил с гордостью отец, – Сын спит.
– У меня тоже сын, – хотел сказать Мишка, да прикусил язык…
Катерина встретила друга тяжелым молчанием. Впрочем, Мишка этому был даже рад. Не нарушая раскаленной тишины, скидал в пакет рубаху, старые джинсы, резиновые сапоги.
Катюшка наблюдала за ним, прижав кулаки к подбородку, видать держала себя, чтоб ненароком не сказать лишнего.
– Я в Березовск, – наконец решился Мишаня, – Помогу Томке с покосом.
– Ночью? – Катя замерла
– Часиков в пять закошусь, пока трава воглая…Спи иди.
И шагнул во двор, к машине.
– Ты к ней? – бросила Катя отчаянно.
– Нет, – неуверенно ответил Мишка.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2011/10/26/1586