1
- Петька, одумайся!
Мать стояла между ним и дверью, раскинутые руки её заслоняли ему выход. Вид её был ужасен: волосы седыми прядями выбились из-под платка, щёки краснели жарче, чем угли в печи, а глаза высекали молнии. Ничего хорошего такая картина не предвещала.
Петька, двадцатипятилетний парень, с худым, но крепким телом, странным выражением лица и вообще какой-то неприметной внешностью, стоял перед матерью и не решался отвести её руки. Как?
- Если ты пойдёшь туда, прокляну! Мало тебе, что родня обходит наш дом стороной, соседи косятся, скоро совсем здороваться перестанут, отец твой больной слёг совсем! Мало? Что вы привязались к ней, окаянные?! Бусурмане, безбожники, дьяволята!
Мать вдруг как-то вся сгорбилась, потускнела, состарилась в один миг. Она медленно опустилась на порог, закрыла лицо своими большими, натруженными руками и тихо-тихо заплакала.
Сын молчал. Он будто бы задумался о чём-то. Но долгая дума длилась всего одно мгновение. Он осторожно обошёл сидящую мать, толкнул кулаком дверь и резко захлопнул её с другой стороны. Вышел во двор.
Солнце резко ударило в глаза. Прищурился, неспеша свернул самокрутку (кисет-то памятный, сестрин подарок), затянулся пару раз и резво зашагал в сторону церкви.
Тума ещё "спала" и не знала, что над её символом сгущаются тучи...
2
...Петька Щербаков в детстве был мальчишкой обычным, наприметным. Учился ни шатко, ни валко, как все, гонял голубей, драк не затевал, но и не сторонился их. Ни с кем крепко не дружил - так чтоб "неразлейвода", - приятельствовал, да и только.
Да и вообще детство его протекало обычно и неприметно. Последний, четвёртый ребёнок, в семье крепкого крестьянина Петра Кузьмича Щербакова, обещал вырасти в такого же крепкого крестьянина. Хозяйство у отца было большое, только управляйся: две коровы, лошадь, поросят разнокалиберных полон хлев, добрый косяк гусей да уток, благо пруд рядом, кур да цыплят изрядное количество. Добрый надел земли тоже не мог обойтись без старательных крестьянских рук.
Отец-то он мужик работящий, ему вряд-вряд в поле пахать, да телеги-сани готовить, опять же и по дому работа всегда найдётся, поэтому когда поползли по Туме слухи о якобы совершаемых беспорядках в столицах, о каких-то революционерах, - он к ним не шибко прислушивался, а проще сказать, пропускал мимо ушей. Крестьянское дело - хозяйствовать, а не разговоры разговаривать.
Да и дети его - два старших сына и дочь-невеста - не больно-то интересовались этим. Баловство, одно слово, жить надо как отцы и деды жили, - чего зря болтать-то?! Но не таков был Петька!
Уже в мальчишках он вывел для себя закон: ватага сильна главарём. А вот главарём, вожаком-то, ему стать никак не удавалось. И лишь однажды, когда он на глазах у своих сверстников, утопил в Таборке. завязавши в мешок, соседскую кошку, в глазах его приятелей он увидел какой-то огонёк интереса к нему. Петька не забыл этого огонька и в своём понимании, принял его за уважение.
С тех пор его не покидала мысль сделать что-то такое, что навсегда поднимет его в глазах однокашников над всеми, заставит их "зауважать" его по-настоящему и признать вожаком. И такой случай вскоре ему представился.
Однажды пацаны затеяли "салки" недалеко от дома купца Остроумова. Ну, в игре всё бывает, и получилось так, что Петька Щербаков нечаянно сбил с ног купеческого внучонка - сопливого мальчонку трёх лет от роду, всё время мешающегося под ногами. На ту беду рядом проходила кухарка купеческая - Варвара. Подняла она крик, прибежал сам Парамон Елизарыч. Не долго думая, купчина сграбастал Петьку промеж ног и всыпал ему пару раз по мягкому месту.
И всё бы ничего, ладно, да приятели Петькины сию картину наблюдали и похихикивали, а кто и вовсе откровенно "ржал" над незадачливым сверсником. Петька затаил обиду.
В этот вечер он с приятелями Гошкой и Спирькой пробрался в купеческую скирду (а дело было после уборки урожая) и, не долго думая, пождёг её. Приятелям удалось незаметно скрыться, и слух о Петькином "подвиге" быстро разошёлся среди всей компании ребят. Конечно, некоторые взрослые тоже узнали об этом, но пойди докажи! Не пойманный - не вор! И Петькин авторитет в глазах приятелей значительно вырос.
3
А беспорядки-то в Питере вышли, оказывается, нешуточные! Весной восемнадцатого года приехал В Туму комиссар из волости, агитировать, значит, за новый порядок, а с ним помощник его, в чёрном кожухе, с револьвером на боку.
Сей помощник собрал тумскую молодёжь и рассказал, что в Рязани образовываются комсомольские ячейки, вся молодёжь из бедняков и сочувствующих сбивается, значит, в стаю за дело мировой революции. И прислан-де он в Туму такую же ячейку комсомольскую собрать. Ребята поначалу молчали, но вот поднялся местный краснобай Тимоха Смагин, шалопай и выпивоха, и поддержал комиссарова помощника:
- Чего, - говорит, - нам в стороне от правого дела стоять? Даёшь комсомол! Записываюсь в ячейку!
Постепенно и другие потянулись, и Петька Щербаков не из последних. Набралось их человек десять таких, а Тимоху, как самого сознательного, к тому же закопёрщика, поставили над ними секретарём. Ну, а Петьку - его помощником.
Удар по самолюбию Петькиному был внушительный, к тому же недолюбливал он Смагина давно. Тот всегда посмеивался над Петькой, кичился своим "пролетарством" и "неимуществом", а Петьку величал "подкулачником" :
- Тебе, - говорил, - с революцией не по пути, у отца твоего, вон - амбар от хлеба ломится!
Петька этого не забыл.
Первое мая отмечали с флагами и музыкой. Нестройной толпой прошли по пыльной дороге. Пели песни и кричали лозунги. И даже фотографировались на память (приезжал фотограф из города по случаю праздника).
Прдолжили гулянье на берегу Таборки. Весна стояла ранняя, как без времени созревшая девка, солнышко припекало так, что молодёжь решила открыть купальный сезон. Разгорячённые самогоном парни ныряли в реку с берега, поднялся шум-гам, в общем - веселье в самом разгаре.
- Ну что, искупаемся?
Смагин неспеша разделся. Петька уже был в воде, когда увидел, как тот нырнул. Что-то холодное шевельнулось в душе. Вот он, случай-то!
Петька дождался, когда Тимофей повернулся на спину и расслабился, - резко поднырнул под него и рванул, что есть дури, за ногу вниз! Смагин и крикнуть не успел - всё кончилось очень быстро...
Поначалу отсутствие секретаря никто и не заметил: мало ли куда он отошёл! Спохватились только когда стали собирать лозунги да флаги на берегу. Смагина-то нету!
Петька Щербаков первым вызвался искать пропавшего вожака. Он добровольно обошёл всю Туму, расспрашивая всех, даже местного придурка Гриню: не видел ли тот Тимоху Смагига? Нет, всё напрасно!
Местные мужики принесли сети. стали нырять в реку, в поисках молодого парня, и нашли его ниже по течению. Утоп Смагин-то Тимоха, как есть утоп!
- Да он всегда спьяну в воду лез, баламут, будто чёрт его за что дёргал, - крикнул в сердцах дед Михей, сосед Смагиных.
На том и порешили. Чёрт-де дёрнул.
Приехал тот вожак комсомольский из волости, следствие решили не открывать, доложили ему всё честь честью. Тимофея Смагина похоронили как положено.
А новым секретарём комячейки поставили Петьку Щербакова.
И никто, ни одна живая душа не догадывалась, кто был тем самым чёртом, что дёрнул Тимоху Смагина на дно Таборки. Как кошку в завязанном мешке...
4
Зима выдалась голодная. Да и морозы такие, что по ночам трещали заборы, а окна домов затягивало ледяной коркой.
Перебились как-то, ничего. Вон в Поволжье, люди бают, народ вообще друг дружку есть. Голод страшный. По стране разнеслось новое слово - продразвёрстка. Специальные отряды ездили по деревням и сёлам и выгребали весь хлеб из амбаров, оставляя лишь на подушное пропитание. А семена? Что сажать-сеять-то по весне будем? Это власть не волновало.
Петька-вожак, Петька-секретарь! Не страдая излишней сознательностью, он всё же первым привёл продотрядовцев к отцовскому амбару и указал где хлеб храниться. Петр Кузьмич кинулся было к грабителям, да куда там?! На штыки больно-то не попрёшь! Сыновья стояли рядом хмурые, со сжатыми кулаками, бросая недобрые взгляды на младшего. Соседи из-за заборов ближних вообще Петьку по матери величали, да делать ничего не могли.
Отца после этого как дубиной по голове огрели. Сник мужик, разумом помутился, опустил руки. Совсем слёг старый Кузьмич.
А хранилище для собранного хлеба решили в церкви устроить, тем паче что батюшку Евфимия давно расстреляли за зданием местного совета, вместе с купцом Остроумовым, под заунывный плач местныз старушек. Церковь осиротевшая стояла, неприглядная.
Петька ещё летом получил директиву из губсомола о борьбе с религией как чуждым явлением, пережитком прежнего порядка. И он боролся во всю мочь: устраивал гулянки у церкви, с пением скабрезных частушек, рисовал звёзды на церковных вратах, устраивал субботники по великим праздникам. А на Пасху вообще митинговал со товарищи у церковной ограды.
И тут такой случай: зерно ссыпали в церковную ризницу, как в обычный амбар! Это ли не демонстрация новой жизни?!
В губсомоле Петькины усилия заметили, пригласили на конференцию, ставили в пример, как проводника новой жизни в деревне, ну, а уж в Туме-то его авторитет и вовсе был непререкаем.
5
"Как же сковырнуть-то её совсем, чтоб до кирпичика вся рассыпалась? Ишь, стоит, как бельмо в глазу! А из кирпича того клуб бы на этом месте построили!"
Так думал про себя молодой секретарь комсомола Пётр Щербаков каждый вечер, ложась спать, и каждое утро, вставая с петухами. Мысль эта уже давно не давала ему покоя, тем более, что волостной секретарь Кузнецов не далее как вчера намекнул:
- Справишься с поповской заразой в Туме, быть тебе на моём месте, а меня, брат, в губсомол переводят!
Вот Петька и старался! Надо скзать старался не на шутку. На прошлой неделе договорился с Селиваном Куневым из МТС за четверть самогона, зацепить церковь тросами с четырёх сторон, со всех углов, и рвануть трактором! Всё вроде бы удачно вытанцовывалось: выпили чарку договорную, ударили по рукам, разошлись. И откуда про то прознали тумские бабы?
Ктром, когда они с Куневым подьезжали на тракторе к церкви, там уже собралась огромная толпа женщин, да не только тумских, но и из соседних деревень. Громче всех горланила старуха Матюниха из Спирина:
- Антихристы! Христопродавцы! Чего удумали?! Не дадим Храм на порушение, костьми ляжем!
И легли. Бабы, старухи, девки, - в нарядных выходнях платьях и полушалках, - легли в пыль у Храма, всем своим видом выражая твёрдую решимость отстоять его целостность.
К Щербакову подошла его сестра Нюра:
- Петруша, отступись! Что ты делаешь?! В этой церкви родители наши венчались, нас всех здесь крестили, тебя, дурака. в купель здесь кунали. Отступись!
- Уйди, дура! Бабки - темнота, и ты туда же?!
Поплевался-поплевался Петька, да пришлось отступить. Не давить же народ, право дело... Только мысль о разрушении крепко в мозгах засела, спать не давала. И задумал он тогда сбросить колокол с церковной колокольни. "Хоть язык у ней, проклятой, вырвать, и то - дай сюда!"
Вечером в сердцах проговорился об этом дома, а мать-то и услыхала. И в крик, в слёзы, в уговоры.
А утром вон чего устроила! Не пущу, и всё тут! Только что-то надломилось в матери: то ли устала бороться с сыном непутёвым, то ли поняла, что безполезно всё. Страна рушится, что там церковь тумская? Эх, Россия-матушка, да куда же ты идёшь-то? Зачем?
6
Спит ещё Тума, а Петька Щербаков, зажав в зубах цигарку, резво шагает по направлению к церкви. Там ждут его комсомольцы-активисты, старые приятели - Гошка да Спирька, да ещё пара пацанов из молодых да ранних.
Верёвки приготовили заранее: крепкие, длинные, просмолёные. Такие не оборвуться. Он, колокол-то, тяжёлый, да как пойдёт с высоты, то уж и особых усилий не надо, - рухнет за милую душу.
Пока прилаживали верёвки да примеривались к месту, откуда-то набежали зеваки. То ли опять прослышали где? Но Петьку было уже не остановить. Он бегал снизу и срывающимся голосом командовал:
- Левее бери, тяни шибче, пихай дружнее!
Колокол никак не хотел падать. Петька уже охрип оравши, он перестал обращать внимание на упрёки образовавшийся толпы и едкие замечания в свой адрес, он жаждал одного: скорей бы спихнуть этот упрямый колокол!
Вдруг что-то хряснуло сверху и сразу же тонко зазвенело, как натянутая струна, и колокол сначала медленно, заваливаясь на бок, а потом пугающе быстро стал падать вниз. Прямо по курсу его падения, остолбенев и разинув рот в недосказанном крике, стоял секретарь комсомола Петька Щербаков, и понимал, что сейчас будет раздавлен.
Толпа издала пугающий вздох, и тут же услышала тошнотворно-страшный звук:
- Шмяк-к-к!
В ту же минуту, расталкивая людей, пробиралась к эпицентру событий простоволосая женщина, с диким, горящим взором. Она вдруг стала в двух шагах от упавшего колокола и обмерла. Из-под колокольной шапки торчала голова её сына...
Подвода уже увозила всё, что осталось от Петьки, прибывший участковый милиционер что-то записывал, а мать всё стояла и смотрела на это место. Колокол не разбился, он был цел и когда-нибудь ещё сможет заговорить, а тот, кто его сбросил, уже не заговорит никогда...
Тот, кто всё видит, наверху, рассудил видимо по-справедливости...
7
...С той поры не видели больше в Туме Агафью Щербакову, как сгинула куда-то.
И только через месяц шопинские мужики, ловя рыбу в Таборке, наткнулись на труп немолодой женщины.
Вытащили на берег. Один подошёл ближе, вглядываясь в лицо:
- А баба-то, кажись, тумская, - где-то я её видел. Гляньте-ка, мужики.
- Точно, тумская, - промолвил второй, - это же Агафья, покойного Петра Кузьмича Щербакова жена. Сына-то ихнего, Петьку-секретаря, в Туме колоколом задавило! Гляди-ка, точно она!
Мужики повздыхали, покачали головами, вызвали участкового...
...А Таборка продолжала молча нести свои воды. Она ещё не знала. что через каких-нибудь шестьдесят-семьдесят лет превратится в мелкую, мутную речушку, которую и в половодье кура в брод перейдёт.
Всё только начиналось...