Х. В? - Х. З!

Александр Штурхалёв
   небольшая  повесть, или затянувшийся рассказ

             Бог знает о чём
*

Ни  воздержанием,ни  толщиною свеч,

Небес нам благосклонность не  привлечь.

А что угодно Богу…Чтоб вы знали-

Угодно, чтоб  ему  не  угождали!


I.

Оставив  позади   заросшие  таёжной  щетиной  берега,  Река  подставляет зеленые бока  неяркому  уральскому солнцу  и, солидной  синусоидой,  делит городок  на  две  неравные  части.  Облизав  пологие  берега, Река  напирает  полной  грудью  на крепко сбитые, окаменевшие  за  триста лет рёбра плотины.  Сбросив  на  почерневшие стволы   многокилометровую  усталость, Речка,  сказочно  постройнев, беззаботной  школьницей  в  легкомысленных  пенных  бантах  вприпрыжку  устремляется  прочь…

Последнее усилие, и обогнув скалистое основание высокого берега, Речка вырывается  на свободу.  Вслед ей,  с холма,оканчивающего город, тёмными  глазницами  звонницы на бледном  вытянутом лице, не одно столетие смотрит Церковь.

С трёх сторон, как это обычно бывает, Церковь  теснит  кладбище.  Среди корабельных сосен, коренастых берёз и субтильных рябин празднично и несуетливо: синеют оградки,  алеют звёзды,  латунь полумесяцев  и  крестов  играет  на  солнце, мраморные  надгробья  спорят  своей  белизной  с  берёзами, солидно сереет гранит, колоритно  чернеют  чугунные   старинные  плиты,  покрытые  арабской   вязью  и старорусскими эпитафиями с «ятями». А какое буйство красок на свежих могилах…

С четвёртой стороны к Церкви подступает Городок  и отличается от цветистого погоста  как  чёрно-белое  кино  от  картин  Рериха. Рассыпанные горохом деревянные домики сереют потемневшими от времени и непогоды брёвнами, чернеют рубероидом крыш, белеют печным дымом и свежеколотыми  дровами.

В один из таких серых, но уютных  домиков по хрустящему декабрьскому снегу, вдоль реки, вышагивал шестилетний я, сияющий как  новый рубль,  сопровождаемый не менее нарядной мамой.  Этот  небольшой  двухэтажный  домик  на  героической  улице Папанинцев  населяло  большое,  дружное,  шебутное  семейство  Кошкиных,  поэтому иначе, чем «Кошкин Дом», этот основательно вросшее  в  землю  строение, никто  и  не называл.  Всё  детство  я  старался  почаще  окунаться   в   ласковое  тепло этого  дома.

И  дело не только  в  замечательной  русской  печи, –  законной  гордости  домочадцев. Не  только.   Лёгкий,  какой-то  солнечный  нрав  «кошачьего»  семейства   превращал  обычные  житейские  хлопоты:  уборку урожая,  заготовку солений,  стрижку овечек, - в  настоящий  праздник   с  шутками – прибаутками, незлобливыми  розыгрышами и подначками…

Безраздельно   властвовал  в   прайде  альфа-самец  Рафаил Иванович,он же «граф  Кошкин», – хозяин дома.   Точнее  думал, что властвует.   Ни  в  коем случае  не  разубеждая  его  в  этом,  домом  неприметно  руководила  «мама-кошка»,- тётя  Шура, -  тихая  женщина  с мягкой  улыбкой  и  по-кошачьи   внимательными

глазами.   Кроме  того,  в  доме  обитали  «кошка  -  бабушка» – баба Шура,  и три симпатичных  котёнка:  Люда, Наташа  и  Ирина.   Поскольку граф был  мне  крёстным  отцом, котята, стало быть, приходились  мне  крёстными сестрёнками.  Младшая  из помёта   входила  сегодня  в  пору   зрелости – Иришке  Рафаиловне  исполнялось  целых   пять  лет.  Собственно  это и было причиной нашего с  мамой  путешествия через заснеженный  город…

В собственном  представлении  я  был  уже  вполне  солидным  человеком, буквально  на  днях  был  перепрыгнут  шестилетний  рубеж. Поскольку  собственная  солидность совпала с серьёзным поводом  -  одет я был  «на выход»: взрослого  кроя пальто с меховым  отложным воротником  и  настоящая ушанка, а не какая – нибудь там шапочка на резинке.  В  те  годы  к  детям  родители  относились  без  ненужного сюсюканья, а к детской одежде подходили очень практично.  То  есть  «на выход» почти всегда означало «на вырост».  «Вырост»  пальто решался  просто – нечего и говорить – лишний свитер распирал плечи, утягивая рукава до нужной длины.  А  вот одевание  шапки  превращалось  в  сложный  ритуал:  особым  образом   сложенная, вязаная  из  козьего  пуха  шапочка  укладывалась  на  мою  макушку,  следом осторожно навинчивалась новенькая ушанка. Надо сказать, почти всегда  процедура эта  достигала  нужного  эффекта  не  с первой попытки.

Не буду лукавить, не весь длинный путь с южной оконечности города на   его северную окраину мы с мамой проделали пешком.  Жёлтый рейсовый автобус с цифрой 2, родинкой чернеющей на покатом  стеклянном лбу, изрядно сократил путь и сэкономил  время.

Обилие жёлтого цвета преследовало меня всё советское детство: жёлтые школы,  вокзалы,  стадионы,  жёлтые Дома Пионеров и  Культуры. Отдельная песня – больницы, не случайно прижилось стойкое сочетание – «жёлтый  дом».   Жёлтые «Жигули» и «Москвичи», а  уж автобусы все  без исключения  мелькали жёлтыми  боками  на  дорогах   детства под  ярким солнцем  аналогичного  цвета.

Трудно сказать, что подвигло молодых «строителей коммунизма» раскрасить  Отечество  в  различные  оттенки  лимона:   то  ли  нехватка витаминов,  то ли  импонировал  цвет  лица Великого Вождя всех народов в последние  десятилетия жизни…. Возможно,  причина   была  менее  явной и  более  возвышенной.   Может  быть,  духовный  вакуум  пробудил  глубинные, генетические воспоминания  об  извечном  поклонении  славян дневному светилу….

Итак, благодаря жёлтому автобусу «Кошкин дом» приблизился  раньше оговорённого времени.  Мама, сторонница порядка, мельком взглянув на золотые часики (подарок отца на моё рождение), предложила  дойти до церкви и кладбища. Проведать могилу отца, уже четыре месяца  сверкающую новыми  венками  среди старых могил. Посмотреть  Церковь, где несмышлёным младенцем я был крещён.  Думаю, это был спланированный экспромт.  Недавнюю  смерть  отца  я  никак  не осознавал, свежий холмик чернозёма, забросанный венками, синий памятник  из сварной арматуры ни как связывался  у  меня  с  образом  прихрамывающего, улыбчивого балагура, каким был отец.  Неловкость и жалость к матери, вот всё,что  я  испытывал  у отцовской  могилы.

Я был не против непредвиденного похода, поскольку от природы любопытен,  а главное радовала  перспектива  показаться  в  парадно- выходном облачении как можно большему числу  людей.  Сказано – сделано.  С  каждым маминым  шагом и двумя моими, белая громада Церкви всё больше нависала над нами. Цепочка нищих начиналась за два квартала.  Лениво крестясь и поминая Господа хриплыми голосами, они, вместе с тем, придирчиво рассматривали подаяния.  От   их  заученного: «Дай вам Бог здоровья», и не пахло смирением и  покаянием.  Напротив, в воздухе стоял  совершенно приземлённый запах нечистот и накануне выпитого спиртного….

Изо всех сил старался я выдавить подобающее моменту  чувство  сострадания,  но  тщетно.  Чувство  было  такое, будто  новым  ботинком  ступил  в  какашку….

У самой Церкви ряды нищих  были гуще и сплочённее. Гуще был и запах этого дружного коллектива.  А уж на широких ступенях Храма видимо располагался весь цвет советского нищенства : если бороды, то непременно поражающие своей нечёсанностью; если обувь, то обязательно перевязанная несвежей тряпкой и ржавой проволокой, а уж одежда впечатляла  ветхостью, обилием  и  размером  дыр и заплат.  Правда,  лица  были  вполне  упитанные.Во всём присутствовал явный перебор, казалось, мой второй ботинок  постигла участь первого. Даже снег на крыльце был грязным, точнее вместо снега ступени покрывала густая коричневая мяша, противно чавкающая под подошвами.

Поднимаясь по ступеням, мама, как из пулемёта сыпала мелочью и конфетами в протянутые ладони, я же с любопытством глазел по сторонам. Вдруг неприметно-неприятная старушенция с клюкой, недавно получившая свою порцию ирисок и медяков, неожиданно сильным подзатыльником сбила с меня шапку… Я тоже чуть не упал… «Голову обнажи, «нехристь» – зло, и почему-то басом  сказала старуха….

Я знал, что мужчины в церкви снимают головные уборы, но мыведь  ещё не дошли, – хотел сказать я, но не сказал…. Секунду  я  смотрел, как  нежно белый пух вязаной шапочки впитывает  коричневую  мяшу, как набухает влагой мех ушанки.  Ещё секунду  я  глядел  в  выцветшие глаза старухи, ненавидящей мой субтильный возраст, будущее, которого у меня было в избытке, а у неё – увы…. Затем коротко глянул на уродливую клумбу бородавки, обильно заросшую чёрными волосьями, и  ударил.

Коротко, без замаха левой ногой выбил клюку, сам  при этом испугался, но несправедливость и обида  подняли правую ногу, и  тюкнули  под колено злобной старухе.  Бабка начала заваливаться…

Мама же, выпрямившись во весь, прямо скажем немалый, рост, держа в руке сочащиеся грязью шапки, тяжело оглядела обитателей ступенек.  Карие от природы глаза подёрнула свинцовая серость.

- Вы что,….. убогие,…. Охренели……, – тщательно подбирая  слова, негромко процедила она, но услышали все.  Раннее сиротство, война, оккупация, другие коллизии судьбы выработали у матери интонации, от которых и у самыхотпетых подрагивали коленки.

С  шестилетнего  возраста  я  искренне  сочувствовал  людям, не верящим, а  главное, – не  видевшим  Чуда!  Там, у  церкви,  после  монолога мамы, Чудеса посыпались на меня, как  перезрелые  девушки  на  отслужившего  моряка.

Слепой, стоящий  ступенькой  выше  поверженной  бабки,  мгновенно прозрел, и, подхватив подаяние, бодренько затрусил прочь.  Его сосед, одноногий инвалид, суетливо выпутал из необъятной  штанины недостающую ногу, и закинув костыли на плечо, потрусил подальше от эпицентра.  Самые  отчаянные, -двое глухонемых,  подхватили рухнувшую старуху, и огрев для порядка по спине её же клюкой, негромко матерясь, оттащили к ближайшим могилам.

Преследовать неприятеля  и отбирать назад ириски мы не стали…  Христиане  всё-таки.

Как-то само собой посещение храма выпало из программы выходного дня.  Но и у могилы отца, и за праздничным столом  в  «Кошкином  доме», внутри звенела  тонкая  тугая  струна  обиды,  и  нехорошо  чесались  детские  кулачки.

Только  вечером,  покряхтывая  на  горячем  полке под ударами духмяного веника в умелых руках «графа Кошкина», обида отпустила. Отпустила, но не забылась.

Там же, в раскалённой парной, цепкая детская память поместила этот случай на отдельную полочку, и развела понятия «религия» и «Вера» по разным полушариям    души.

Наверное, случай  этот  так врезался в память ещё и потому, что ни одной злой  старушки  до сих пор мне не встречалось.  Дворовые  бабульки,  до блеска отполировавшие  лавочки  у  подъездов, кутались в  кофточки даже  в  самые жаркие дни.  Они тоже завидовали  нам,  чумазой  дворовой малышне, нашей неуёмной энергии и дури. Но делали это любя, видя  в  нас  продолжение себя, а, отнюдь не соперников на этом свете.  Боже упаси, я не идеализирую  этих бабулек,  в силу возраста  у каждой  был свой неприятный пунктик.  Довольно часто они  распекали нас  за  неизбежные шалости,  после  угощая   ещё неостывшей, нехитрой  стряпнёй.

Дай им Бог, на том свете тёплых лавочек и нескучных собеседников.

Злая старуха у церкви ни капельки не походила  даже на самую ворчливую бабульку с нашего двора. И уж совсем  ничего общего не было у неё с самой героической и доброй Бабушкой ( да, да! С большой буквы) на свете – Марией Архиповной!

II.

Мария Архиповна, мама моего отца, мне, естественно доводилась бабушкой.  И  угораздило  же её родиться  спустя шесть лет после революции 1905 года, и за шесть лет до Великого Октября (пишу без кавычек, – в память о беззаботной пионерской юности). Нетрудно догадаться, что в судьбе её было столько хитросплетений,  причудливых  петель и затейливых  крестиков, что даже записные стоики  и  канонизированные великомученики, услышав лишь малую толику  непридуманных житейских историй, плакали бы, как малые дети, – ужасаясь, восхищаясь, завидуя и преклоняясь. Весь свой  долгий  и  непростой век  бабушка  Мария  помогала людям, избавляя  их от  телесных  хворей  и душевной  немочи.  Успешно и бескорыстно. Божьим словом, травами, и ещё раз  Божьим  словом!   В  сопливом  детстве  и  прыщавой  юности  своей,  я частенько  гостил  у  бабушки,  и  самолично  наблюдал   за   волшебными преображениями  страждущих.   Впрочем,  не  только  людей   исцеляла  бабуля….

Десятилетним пацаном помогал я бабушке собирать вишню. Во двор вбежала запыхавшаяся соседка: «Рятуй, Мария! Орлик сказивься!» Бабуля, коротко заскочив в хату, заспешила к соседям. Разношенные калоши споро шаркали по украинской пыли, бабушка на ходу что-то негромконашёптывала в большую кружку, мелко крестя налитую до краёв воду.

Я тенью семенил чуть сзади. У соседских ворот стоял рослый гнедой конь. Орлика, на котором мы с местными хлопцами частенько гоняли, я признал не сразу.  Коня била дикая  дрожь, крупный, с вишню, пот катился по крупу и вздутым судорогой ногам.  Добавьте безумный испуганный взгляд и пену, хлопьями  вылетающую при шумном дыхании. Чего греха таить, я испугался и  остановился поодаль.  Бабушка  же  принялась  разговаривать  с  Орликом, уверенно  пригнув  тому  голову.  Затем  щепотью  окропила  водой из кружки, и, напоследок, набрав в рот воды, от  души прыснула в морду.
Мышцы  коня  расслабились,  глаза  потеряли  красноту   и приобрели осмысленность, а  вместо  пены  из  пасти вырвался протяжный вздох.  Потрепав  Орлика  по  шее,  бабушка  отёрла  руки  о передник, и зашаркала калошами к дому…


Исцеляя людей и братьев меньших, Мария Архиповна держалав голове бесчисленное множество старинных молитв, заговоров, травяных и иных, зачастую самых экзотических сборов, всё, что могло помочь победить недуг. Знала наизусть, так как грамоте была не обучена.

Однако именно своей неграмотной бабушке обязан я неизбывной и ранней любовью к печатному слову.

Бабушка проживала не близко: её уютная  кирпичная  хата, еле видимая из-за разросшегося сада, стояла на берегу реки Рось, давшей название племени славян – россов. Впервые выбраться на далёкий Урал из под  местечка  Белая  Церковь, что  в  Киевской области,  бабушкеудалось лишь, когда мне вот-вот должно  было исполниться два года. Новой родственнице я обрадовался.  Родители, выматывающиеся на работе, хоть и бодрились, но товарищами в моих детских  забавах были никакими, бывало, и засыпали в разгар игры.  Бабуля  для  игр годилась мало, рассуждал я, а  вот на роль чтеца подходила идеально.

На мою просьбу почитать, бабушка охотно открыла  щедро пересыпанную картинками  книгу сказок, и бойко начала…

Это было что-то. Арина Родионовна, думаю, с удовольствием брала бы уроки у Марии  Архиповны, услышав её сказки. Дело в том, что эта кроткая, скромная старушка была активной участницей партизанского движения, вволю хлебнула военного лиха, и отличалась по отношению к оккупантам крутым нравом и непримиримостью.

Не удивительно, что в бабушкиных интерпретациях, сказочные герои не гонялись друг за другом, в надежде перехитрить и съесть, вообще не занимались привычными сказочными глупостями. Все они были объединены одной высокой целью: борьбой с фашизмом.

Колобок вместе с лисой и медведем пускал под откос поезда, Емеля с  успехом заманивал в болота вражеские  танки, конёк – горбунок спасал от голодной смерти деревни и сёла, разграбленные оккупантами. Связью, естественно,  заведовал Чебурашка, в разведке не было равных мужичку с ноготок и его юному помощнику – мальчику с пальчик…

Разрозненные сказки на глазах превращались в грандиозную эпопею, Сагу о вселенской битве добра и зла…

Но всё хорошее рано или поздно заканчивается, и, погостив пару  – тройку месяцев, бабуля отбыла на родину. Я  недоумевал, огорчался, негодовал, когда родители, открыв книги, ещё не остывшие от бабушкиных ладоней, начинали бубнить маловразумительные истории, совсем не похожие на яркие бабулины  сказки. Родители виновато оправдывались, мол, так написано.

И не то, чтобы я им не верил, не то что бы.…

Но  проверить  не  мог,  и срочно  начал осваивать алфавит.


III.


Не боюсь повториться, бабушка знала множество молитв на  все случаи жизни.   Заучила она их со слов своей матери, многие – со слов  бабушки. А тех, в свою очередь тоже учили мамы и бабушки, и так далее.… С  одной  из  таких молитв, записанной  на  тетрадном  листе  убористым  материнским  почерком, я  прослужил три года на флоте.  Сильнее  оберега,  чем  этот  листок  в  клетку, обёрнутый полиэтиленом, связавший столько поколений, трудно представить.

Банальное, для тех, кто  служил, начало истории. Катастрофически опаздываю из самохода. Полярная ночь.  Звёзды.  Снег.  Мороз.  Недетский ветер с Белого моря.  Пустынная дорога, по которой и в нормальное время негусто охотников путешествовать.  На своём, ну очень секретном объекте в определённое время, подняв  в  определённой  последовательности  трубки бездисковых телефонных аппаратов, я должен был произнести определённые фразы. Пустяки.  Но  вот  опоздание  с  этим  нехитрым  ритуалом  грозило настолько необратимыми последствиями, что и думать не хотелось…

Вариантов было немного, я выбрал крайний.  Прикопав в снегу тулуп, совершить марш-бросок налегке.  Смущали, правда, замерзающий  на  лету плевок,  да  солидное  расстояние  до  объекта.  Но выбора не было…

Расстёгивая тулуп, в нагрудном кармане матросской робы рука нащупала шелестящий пакет.  Оберег! Не убирая руки, скороговоркой, стараясь меньше шевелить замёрзшими губами, по памяти я начал читать молитву…

Сзади раздалось короткое «фа-фа!». Из «Нивы», бледно – жёлтой, как снег за ярангой, женский голос требовательно произнёс: «Садись скорее,машину выстудишь!» Натянув обратно тулуп, я,  не раздумывая, нырнул в приоткрытую дверцу.  Готов поклясться, не было минуту назад на дороге никакой машины.  Ну не было. Но приставать к случайной спасительнице с ненужными вопросами не стал, боясь спугнуть удачу. В салоне и впрямь было натоплено.   Я скоренько  разомлел,  и  даже  неблагодарно и плоско пошутил про окрас  машины:  якобы  снег  именно  такого  цвета  чукчи запрещают   есть   детям.   Нисколько  не  обидевшись,   незнакомка неопределённо  хмыкнула,  и  мельком глянув на мои посиневшие губы, посоветовала: « В бардачке фляжка, достань, согрейся…».

Чудеса продолжались! Коньяк был обжигающе хорош, а главное, к месту.  Кроме того, в бардачке обнаружилась заботливо  разломанная шоколадка и початая пачка «Мальборо».  Жизнь стремительно налаживалась!

Надо ли говорить, что история закончилась вполне благополучно, на этом не закончившись…

Однако, приукрашивать  чудо было бы не честно. Чудо – категория самодостаточная.   В  случае  этом  настоящим  чудом  было  появление машины. А чуткое отношение к одиноким путникам вовсе не чудо, а правило жизни на тех суровых широтах.   Хотя существование  подобных  правили  есть  настоящее  чудо.  Совсем  не так относятся к одиноким путникам даже в средней полосе, что уж говорить об  избалованном  солнцем Юге….

IV.


Хули…,  Куды…,  Худы…,  Худыбердыев, да, кажется,  так  звали того лётчика, который уносил  меня  от  расплавленного  песка пустыни и ошпаренных  солнцем  верблюдов.   На  борту  самолёта  поверх  наскоро замазанной  эмблемы  Аэрофлота красовалась  свежая  надпись: «АИР  ЖОЛЫ».  Краска  была  действительно  свежей, чего не скажешь о самолёте.  Этот ветеран броуновских полётов, этот «могучий старик  воздухоплавания»  наверняка ещё помнил желтые торосы, лично  подписанные Папаниным и Кренкелем, такого же цвета девственную целину, не тронутую ещё круглоглазыми  покорителями. И всё же, не смотря на  прогулы, регулярно отмечаемые пунктом приёма цветного лома, этот  динозавр советского авиа-строения, этот птеродактиль бреющих полётов, – держался в воздухе.

А, судя по тому, как по хозяйски распоряжался  дребезжащим аппаратом Худыбердыев, был он как минимум  Вице – Президентом  новоиспечённой Казахской авиакомпании.

Начнём с того, что посадок  до конечного пункта Минводы предусмотреноне  было.   Инструкции – высший  закон  бюрократии.   Но  не  таков  был Худыбердыев!  Обильные знакомства  плюс маленький бизнес  потребовали трёх  незапланированных посадок, точнее  запланированных  Худыбердыевым.

Середина  90-х   породила  такой  тип  людей:  наглых,  неунывающих раздолбаев – космополитов.  Мне  был симпатичен  этот  пилот – коробейник на  букву «Х..»,  я  сам  тогда был такой.

И всё же, именно благодаря  не в меру предприимчивому  пилоту, я оказался  в  весьма  затруднительной  ситуации. Добравшись из аэропорта до ж/д вокзала Кавказских Минеральных Вод, облегчения я не испытал. Беглый анализ показал. Минусы моего положения:

- Мой поезд показал свой зад восемь часов назад…

- Просроченный билет, он есть, а толку нет..

- Денег с собой столько, что, кроме шуток, горько…

Сделав затяжной глоток казахского пива, оставшегося от многотрудного перелёта,я  перешёл  на  прозу – Плюсы:  Я всё-таки уже в России…

Как ни крути, минусов  несколько больше.…Закурив, я  стал вспоминать, как дошёл до жизни такой…

Оставленный на всё лето наследник требовал не только жаркого солнца и  прохлады  каспийских  волн.   Стремительно  растущий  организм  Сергея Александровича  был  категорически  не  против  белков, жиров, углеводов и витаминов в виде шашлыков, балыков, фруктов, ягод, пломбиров заморских и  т.д. и пр. и др. и протчая…

Но  не  этот  неоспоримый   факт  стал  причиной  моей  финансовой несостоятельности.   Не  обделив  наследника  и  мать его,  в  аэропорт я прибыл вполне состоятельным оптимистом.  На руках имелись: купейный билет от Минвод до Челябинска, запас русских рублей, запас времени- 36 часов, и авиабилет с открытой датой от местного КГБ и настоятельной рекомендацией подсадки на ближайший рейс.

Однако разгулявшаяся казахская демократия пилювать хотела на  рекомендации столь уважаемого ведомства, честно  заработанные мной – пришлось сыграть за сборную КГБ  в волейбол против сборной МВД, нарушив хрупкое спортивное равновесие.

Подсаживать меня авиа-бюрократы – демократы явно не спешили. Два рейса ушли, а мне достались лишь витиеватые восточные извинения и многословные путаные объяснения причин…. Наконец, загнанный  в цейтнот, я вкрадчиво, без эмоций, дозировано подпуская холодной ярости, объяснил руководству, что лишь благодаря моей природной незлобивости,и нежелания тревожить спокойный сон генерала, мои  собеседники  ещё живы, здоровы и пока руководят аэропортом…

Компромисс был найден:  на дополнительном рейсе  за  очень дополнительные деньги.  Вот тут мой личный бюджет оглушительно треснул.  Но  пути  назад  не  было, только вперёд,  к  гостеприимно распахнутому чреву самолёта.
У  трапа  по хозяйски прохаживался мужчина неопределённого возраста, звания и национальности, и вкусно курил.  Над   взъерошенной макушкой темнела облупившаяся надпись: Ан-24.

Я вывалился из толпы, штурмующей трап.

- Александр, –  представился  я.

- Худыбердыев,  -  стараясь  дышать  в  сторону ,-  назвал  себя  Бог  авиации.

-Скажи  мне, « Дедал»,  -  прямо спросил я Худыбердыева, – 24 –это год выпуска?

- Точно не скажу, -  задумчиво ответил «Дедал»,- но неделю назад прибирался в  кабине, – царский пятак нашёл… Ответную  шутку я оценил, и почему-то сразу поверил, что долетим.

Дедал  ведь  долетел, в отличие от Икара.


V.


Но вернёмся к моему незавидному положению. Я начал действовать. Договориться  с  проводницами  не  вышло,  как назло, шёл показательный рейд по травле «зайцев».  Линейная милиция  зверствовала.   Звёзды, потревоженные Худыбердыевым, встали как-то не так.  Битва  у  касс  наградила  меня  новым долгожданным  билетом, но лишила большинства оставшихся  наличных.      Что   архи – печально, поезд отходил через четверо суток.

Начальник вокзала слушал со вниманием.  Ещё бы, я предлагал  заманчивую сделку – он  совершенно  бесплатно  месяц  пользуется  моей видеокамерой ( редкая и недешёвая вещь для девяностых), а ту небольшую сумму,  которая  позволит  достойно  скоротать  четыре  дня  пребывания в Минводах, и три в пути, я  верну  на обратном пути в обмен на видеокамеру. Любой торговец беляшами посчитал бы за честь принять такое предложение, и целовал бы руки.  Но нашёл бы я его через месяц, вопрос?  Несмотря   на заманчивость, схема показалась начальнику сложноватой,… Проще говоря,главный  по паровозикам, не поняв своего счастья, отказал.

Уныние  –  мать  всех  грехов,  и  я  ему  не  поддался.  Эту ночь я провёл  в  гостинице, высыпаясь  впрок.   Не  каждый  день совершаешь подвиг  отшельничества  и  голодания.  Утром,  на  казённом  одеяле сиротливо лежали редкие купюры.  Памятуя, что путь от Челябинска до Ё-бурга тоже стоит денег, я безжалостно спрятал наличность в футляр видеокамеры и сдал вместе с остальным багажом в камеру хранения.

В мир я вышел налегке….   Во  всех  смыслах  этого  слова. Скверик  с  витыми  скамейками был выбран  накануне.   Радовало присутствие  фонтанчика с питьевой водой  и  соседство бесплатного гальюна.  Диспозиция   выбрана  верно.

Полдня прошло неплохо. Обилие питьевой воды глушило поначалу  чувство  голода.  Сложнее стало вечером, когда соседние лавочки облюбовали любители пива, среди которых попадались и профессионалы.  Смачный хруст чипсов, сухариков, густой аромат беляшей навевали грусть.  Образ отца Фёдора, бредящего колбасой на одном из кавказских  утёсов становился  ближе и трагичней.

Грустил я недолго. Решив, что после чебуреков, пива и беляшей, народ захочет вкусить пищи духовной, в сквер потянулись ловцы душ. В дальнем конце сквера показалась  странная пара.  Держа в руках  кипу цветных брошюр, мужчина и женщина очень  средних  лет не пропуская ни одной скамьи, пытались завязать беседу с заблудшими  любителями хмельных напитков.  Беседа явно не клеилась, и проповедники смешно, и не всегда удачно уворачивались от запущенных в них чебуречных  корок и пустых бутылок.  Дошла очередь и до скамейки, где,  в  гордом одиночестве,  я  проводил  время  в  размышлениях.

Торопливо объявив:  « Мы хотим провозгласить Благую Весть!» -  пара по привычке  шарахнулась в сторону.  Хотя предметов, пригодных для  метания у меня  не наблюдалось,  дама смотрела с опаской, мужик заметно трусил….

Я  откровенно  скучал,  и,  чтобы  не  потерять  нечаянных собеседников, начал с комплимента.  Похвально, отметил  я,  что  в отличие  от ортодоксальной  церкви, где за копеечную свечку фарисеи берут рубль,  они  бесплатно  раздают  совсем  не  дешёвые  по  виду буклеты.   Миссионеры  расслабились.  Я недолго, в нейтральных выражениях посокрушался об отсутствии  единства и однородности православия, затем, не давая опомниться, сурово обвинил своих оппонентов в непоследовательности. Где, – сокрушался  я  почти искренне, – долгожданная  Благая Весть?  Где, с позволения сказать, увлекательный  рассказ о райских кущах  и  охренительной мудрости, ожидающих меня  после встречи с ними…

VI.

Голос мой, обильно омытый бесплатной минеральной водой то обволакивал участием, то укоризненным шепотом  мурашками забирался под одежду.   Разномастные   миссионеры,  всё  больше напоминая  бандерлогов,  внимающих шипенью  Каа,  обязательно застревали в деревянной паутине моей скамьи…

С  каждой ночью спать становилось уютнее:  многочисленные буклеты  от  Свидетелей  Иеговы,  Адвентистов  Седьмого   Дня, Пятидесятников,  и т.д.,  покрывали  жестковатый  скелет  моего пристанища.  Самые  пухлые шли под голову, форматом побольше,-с успехом заменяли матрас.  Большинство проповедников приходили продолжить беседу, им действительно было интересно.    Я   же, польщённый вниманием, и, нашедший нечаянный интерес и  какую – то осмысленность предстоящих нескольких дней, был в « ударе »!

Нет, я не призывал их к каким- либо действиям, не требовал покаяния и отречения, нет. Мы  общались…

Просто  солидный  ворох  бессистемных,  как мне казалось, знаний из области теософии, истории религии, то ли под воздействием вынужденного поста, то ли по другой причине, трансформировались в достаточно  стройную, в меру  гибкую, короче,  вполне жизнеспособную картину Мира.

Годы любительского интереса, семь лет университета…, видимо Количество, как и  утверждали классики, переплавилось в Качество. О Бердяеве  и  Рерихе,  Гурджиеве  и  Кастанеде,  Серафиме  Соровском и  Александре  Мене,  теории  эгрегоров  и  бахаизме…о  чём только  мы не  говорили.   В  общем,  о  том, что мир намного объёмней и красочней, чем  представляется  на  первый  взгляд.  Мир верований и заблуждений в том числе…

В  общем,  как  сказали   бы   классики: « Остап был голоден, Остапа несло…».   Кстати, о голоде.…  Хоть бы одна б…  богоугодная душа  вместо б…буклетов принесла бы б…беляш, б… бесполезно… Видимо моей пастве и в голову не приходило, что я не чураюсь земной пищи.… Ха – ха-ха.

В   теперь  уже  редкие  часы  одиночества,  когда  пустел и сквер, приютивший меня,  напротив  моей  скамейки   остановилась  вокзальная  цыганка.   Видно  было, что просто так она не уйдёт.   Бедняжка   решила,  что  «бледный  юноша  со  взором горящим» станет лёгкой добычей.   Не  мигая,  чёрные  в  разноцветных  крапинках зрачки вперились в  меня.   Так же, не мигая, замерев, уставился на меня, уцепившись за  пышные  мамины  юбки,  цыганёнок  лет  четырёх.   Его  грудной  родственник, незаявленного пола тоже подозрительно затих на руках у внушительной мамы.

-Ба,- с  умилением  подумал  я,  - да у них семёйный подряд, -  серьёзные  чавэлы.

Ай-да-ну-данайцы  продолжали молча буравить меня глазами.   Я  по –возможности  не  отводил  взгляд, стараясь не моргать и не смеяться. Лишь раз не сдержался, незаметно для мамы подмигнул цыганёнку.  Того почему-то сразу заколбасило,  цветные юбки, шурша, спрятали беззвучно смеющееся  тщедушное тельце.

Цыганка, решив, что клиент дозрел, шагнула вперёд, выпростав вперёд пухлую  руку, обжатую крупными кольцами.  Я мягко, но твёрдо сжал двумя  руками  смуглую  ладонь, и,  не  давая  опомниться  начал  жаркий  монолог:

-вижукрасавицапоглазамтвоимпечальным-кручинасердцетвоёгложет -мужчинатвойпеременилсяктебе,кдетямтвоим, будтонемилывыему, опостылели- продолжая  таинственно  бубнить, не выпуская руки,  я  начал подниматься со скамьи – вижупричину-беду-разлучницу: дамабубноваянапутивсталаксчастьютвоему: опоилаокрутиладобра-молодца. Кровьменструальнуюввинокрасноеподмешала.маетсянеможется добрумолодцунесовладатьсамомусприворотомзлым.поспеватьнадо,

новолуниепридёт,окрепнутчары!!! – Последнюю  белиберду  я  говорил уже стоя, грозно нависая над гадалкой.

Из ступора побледневшую ворожею вывел младенец.   Он  вдругистошно завопил, словно подтверждая нелёгкую их  с  мамкой  долю. Опомнившись,  цыганка  вырвала  руку  и  попыталась  ретироваться. Я  преследовал  её  ещё  какое-то время, горячо убеждая, что если она принесёт   семь  беляшей,  один  я  заговорю,  его-то  и  надо скормить неверному мужу, а остальные я съем…

Напрасно  я  ждал  возвращения  пёстрой  фигуры  с  дымящимся свёртком, – то  ли  муж  цыганки  принципиально  не  ел  беляшей,  то ли слово «съем»  прозвучало слишком  зловеще…

По традиции,  мечту о беляшах я топил в фонтанчике с водой. Отфыркиваясь  от  попадающих  в  нос брызг и накатывающего  смеха, я  вдруг  вспомнил,  что  наступающий  вечер  последний   в  кавказской эпопее, поезд придёт утром.

Этим вечером, в окружении новых приятелей: сектантов, баптистов и агностиков, я не без удовольствия  смаковал, как перезревшая цыганская мадонна уверенно тянет ко мне пухлую ладонь, обилием  колец похожую на лапку перелётной  утки – разрядницы. Сходство с уткой усилилось, когда незадачливая гадалка, смешно переваливаясь, подобрав одной рукой юбки,спешила вырваться из сквера. Крупные маки на плиссированной юбке скукожились, обнаружив  полноватые ноги, не смотря на жару, обутые  в  калоши на тёплые носки.  Умолчал я лишь о заговорённом беляше.

Отсмеявшись, моя разношёрстная  компания  как-то  разом затихла в задумчивости.

- А какой веры цыгане? – прервал  кто-то   возникшую  паузу.

VII.


- Я слышал, они вроде бы  из Индии, – неуверенно  предположил  адвентист  Семён, – стало – быть, буддисты?

- Ты так и Пушкина в колдуны Вуду запишешь! – возразил Лёва, судя по гордому профилю и вкрадчивому  голосу потомок жидо-масонов.

Завязался диспут…

На самом деле среди цыган есть и зароострийцы  и  католики, мусульмане и  дзен – буддисты,  православные  христиане, наверное,  есть и иудеи… всё дело лишь в том, какая  религия  преобладает  на  той  территории, по которой они  кочуют.

Хотя каждый цыган в душе – язычник.…  А впрочем, всё по порядку.

Семён был прав, именно из Северной Индии примерно в IX веке пять кочевых племён  свалили подальше от набегов злющих арийцев.  Воевать будущие цыгане не хотели, не любили, да  и не могли.  Любили и умели петь, танцевать, немного ковать и вырезать по дереву.   Основной же талант ( а может инстинкт ) был – тырить. Ну,  это мы считаем – тырить.  Главное божество  будущих  цыган, этакий барон небесного табора – бог солнца Обертсши, по- видимому,  был первым марксистом.

Он   полагал,  что  любая  вещь  под  солнцем  принадлежит  всем.   И  кто  первый стырит,  пардон, – завладеет  этой вещью, тот и красавчик,  красавэлла,  в  общем, настоящий  чавэла.  Так  до  сих  пор  считает  каждый  уважающий  себя  цыган.

( Да и мы, славяне по мировоззрению где-то рядом.)

Так вот, пять племён свалили из Индии на запад. Поскольку племена были кочевыми, то довольно споро докочумали  до Каспийского моря.  Море тогда было скучное: ни тебе нефтяных вышек, ни рыболовецких траулеров, – глазу не за что зацепиться.  К  тому  же  стояла поздняя осень, что довольно прохладственно  и неуютно, лично убедился в этом.   Поэтому  тонкий  ручеёк  самых  теплолюбивых потенциальных  цыган  потянулся  в  сторону  Африки – через Иорданию  в  Египет.

Основной  же  поток,  перекурив,  оправившись  и  подмотав  портянки, хлынул  в Европу.

Отсталой Европе поначалу пришлись по душе ярко  одетые  смуглые, весёлые Новосёлы.  Те охотно пели, танцевали, гадали, не забывая отдавать дань верховному Божеству  и природной склонности.   Европейцы, не испорченные поголовным  средним образованием, слабо разбирались в географии  и  сдуру  стали  называть  цыган – Египтянами.   Те, в свою очередь, ничуть не обидевшись, придумали пару красивых легенд о собственном происхождении напрямую от фараонов…

Но всё больше росло противоречие между косными представлениями средневековой  Европы  о  частной  собственности  и  прогрессивными  взглядами  цыган.

Ромалэ  в  совершенстве  овладели  искусством, в последствии получившем  красивое название  экспроприация.  Согласитесь – ничуть не хуже  престидижитации …

( Пойдя  простым  логическим  путём, совершенно очевидно, что  большевики  в тайне симпатизировали  богу  Обертсши, этакие  жидо – цыгане…Ха…)

Дело значительно усугублялось тем, что цыгане никогда ни под каким видом не платили налогов.  Чиновники,  накануне  скрупулезно   подсчитав  подушные и прочие подати, наутро  вместо  табора  обнаруживали  лишь примятую  траву,  подсохшие  кучки дерьма, затейливыми окружностями раскиданные по полю, да, если повезёт, пару стёртых  подков… Себе в утешение налоговые  чиновники  напридумывали примет:   мол, дерьмо – к деньгам, подкова – к счастью.

Само собой, начались гонения.  Кто только не приложил руку к притеснениям цыган.  Отметился изгнанием из страны весёлого племени  и испанский  король Фердинанд, и  французский парламент.  Англичане, те дважды пытались избавиться от  злостных  налогонеплательщиков:  ГенрихYIII  предпринял первую  попытку, но особенно рьяно  взялась за дело королева Мария I. ( «Кровавая Мэри»).   Как  тут было  не  поднять  на  щит  господствующую в местах гонений религию.  Но  и эта  «теологическая   мимикрия»  не  всегда  спасала  цыган…

Даже  Россия  Матушка  в  лице Елизаветы  Петровны   слегка попритесняла  цыган с  медведями.   Правда   длилось  это  недолго,  да  и  то  в окрестностях Санкт – Петербурга.   Уж  больно  близки славянские и цыганские души.  И «охотой к перемене мест…»,   и  любовью  к  экспроприации,  и,  напротив,  нелюбовью  к налоговым органам….   Не  случайно  возник   презабавнейший  феномен – вы  только вдумайтесь – русский цыганский романс!


VIII.


Так или примерно так, за точность не поручусь, звучала моя последняя лекция  на  кавказской  земле.  Как и предыдущие, встречена она была на «Ура!»… . Время было позднее, разговор, пожурчав  бесплатным  фонтанчиком,  постепенно сошёл  на  нет.

Мы стали прощаться.  Пожеланий счастливой дороги и телефонов случайных знакомцев набралось предостаточно.  Оставшись один, я прошёлся по скверику, ставшему приютомна эти несколько дней.  Фонтанчик  как-то сник.   Небо  серело.  Притухшие  звёзды ритмично мерцали в такт близкому перестуку набирающих  ход поездов, чу-чу,  чучух, чу-чу,  чучух…

Постель брать будете? – пронзительный  голос  вернул  меня  к  действительности. Конечно.  Постель  в  моём  положении  была  не  роскошь,  а  осознанная  необходимость.

Наскоро застелив влажными сероватыми кусками  ткани  верхнюю  полку, я вновь отдался убаюкивающему  ритму …            Проснулся  я  от  запаха.  Неведомые  и  невидимые мне попутчики,   резали  помидор.  Спелая плоть поддалась, кожица треснула, выпустив смерч головокружительного аромата.   И  хотя   я  лежал,  повернувшись  к  стене,  всю последовательность действий  кулинарных садистов представлял очень чётко.   Вот,  в томатную рану кинули соль.   Аромат сразу загустел, потерял летучесть, и стал медленно оседать… .  Под  неострым  ножом  аппетитно захрустела  зелень…  .  Правила  приличия требовали  представиться  соседям по купе.   Но те же правила запрещали при  знакомстве  заливать  живых  людей  слюной  и  желудочным   соком,  а  потому  я продолжал  имитировать  безмятежный  сон.

Симулировать было не сложно.  Тепло молодого тела  подсушило сероватую бязь простыней.   В  любом  случае  постельная  ткань  была  чище,  суше,   уютнее   грубой материи мелькавшей за окном  смутной  эпохи…

Следующее пробуждение  встретило меня  ночным  полумраком купе. Внизу хрустели  куриные  хрящи,  поскрипывали склизкие солёные огурцы. Магазинные, бочковые, причём прошлогодние, – без труда  определил я по запаху. Полное отсутствие ароматов смородины, укропа и чеснока и едва уловимый,  но стойкий запах  затхлости  убедили меня в этом.  Приглушённые запахи подвядшей  зелени, заветренной варёной курицы,  не вчера сваренных яиц и слегка плесневелых огурцов душноватым облачком  плавали по купе. Аккуратно спустившись в проход, япоздоровался с соседями.  Мама, папа и сын, все трое крепенькие как  боровички,вяло кивнули мне, не отрываясь от трапезы.  Хомячки – боровички в силу  отлаженного пищеварения  имели неяркий румянец  под заплывшими, тусклыми глазами – пуговками.

Я вдруг ясно представил, как  эта троица так же деловито, размеренно поглощает прелести Юга. Пряный морской бриз зеленоватым желе подрагивает  в одноразовыхтарелках,  сквозь  молочную белизну  пластиковых стаканчиков просвечивает аккуратно разлитое негорячее рассветное солнце, в прозрачных  креманках  разноцветными шариками подтаивают закатные крики чаек, пенный шум прибоя…

Знакомиться с тремя толстяками решительно не хотелось, я вышел из купе.

Анна Адамовна, пожилая проводница  с  пронзительным  голосом,  на  поверку оказалась  вполне душевной тёткой. После того, как  я  шуганул  пару пьяных  в зюзю  дембелей, нагло требующих от проводницы  водки и зрелищ, мы подружились. Душистый чай с травками, заваренный  Анной Адамовной  отличался  от разносимого по купе, как  открытка с видом на море от оригинала. Душистым чаем  я  и ограничился, отговорившись недавним  отравлением  вокзальными  разносолами.  ( На самом деле я опасался за реакцию организма,  отвыкшего  от твёрдой пищи).  Выслушав  незатейливую историю отравления, Анна Адамовна зашуршала холщёвыми мешочками с травами.

В следующей порции свежезаваренного чая появились новые нотки: ощутимо отдавало  черёмухой и смородиновым листом.

На десерт Анна Адамовна  потчевала  меня  дорожными, и не только, байками.Десерт  был  на  любой  вкус:  с ощутимой  кислинкой,  напоминающей  варенье  из крыжовника – о Воркуте и Магадане,  терпкий алычовый рассказ  о  крутых  горных перегонах, пряная, как грушевый джем  быль о детстве в опрятном поселении поволжских немцев,  экзотические цукаты рассказов о КВЖД…

Когда  я  добрёл  до купе,  уже  занимался  новый  день.   В  рыжий  барабан заспанного  светила  долбили  верхушки  мелькавших  за  окном  елей.  Сероенебо наливалось  синевой.… Уснул я почти счастливым.  Духмяный  чай  приятно согревал  пустой живот,  рассказы проводницы  грели душу.  Сон  был  лёгким  и цветным.   В причудливом калейдоскопе мелькали  небритые золотозубые старатели, коварные щуплые китайцы в пограничной форме, поездные карточные шулера с добрыми лицами…

Так незаметно, в приятных ночных бдениях  и  дневной, нетяжёлой  дрёме под монотонную  перкуссию  рельсовых  стыков пролетели эти несколько суток…

Талантом рассказчицы, внешней простотой и внутренней силой, Анна Адамовна всё больше напоминала  мне покойную бабушку.  Видимо  я  тоже  напомнил проводнице кого – то из  близких, а может просто от широты  русско-немецкой души, на прощанье Анна Адамовна вручила  мне иконку.  Не  иконку  даже, а небольшой медальончик с ликом  Святого Николая-Чудотворца, покровителя путников.

– Поверь  мне, Саша, больше чем  ты живёшь, я  путешествую, – заметила Анна Адамовна, и, слегка волнуясь, поведала  сжатую  инструкцию  по применению медальона.  На дорогу следует помолиться перед  большой иконой Спасителя, держа медальон в руке: Никола в путь, Христос – подорожник!  Бог на дорогу, Никола в путь! А два раза в год, на  Николу Вешнего  ( 22 мая ), и Николу Зимнего ( 19 декабря ), необходимо  поставить  свечку, молясь о даровании удачи в дороге, счастья в пути, и благополучного  возвращения…

IX.


В Челябинск  поезд прибыл утром.  Организм требовал привычного дневногоотдыха.   И  он  таки  его  получил,  едва  я  взобрался  на  пыльное  сиденье  рейсового «Икаруса».  Морфей  отпустил свои крепкие объятья спустя  часа три, когда  красно -белый  монстр   уже  въезжал  на  территорию  единственного  тогда   автовокзала города Екатеринбурга.   Мотор заглох, прибыли. Отсюда до моего подъезда, даже  не торопясь, было от силы минуты четыре.            Возможно, поэтому, подумав секунду, я рискнул, и ринулся  к  лоткам.  Ладонь, сжимавшая  остатки денег, предательски вспотела.   Новомодные  в  то  время   хот – доги  и  гамбургеры  оставили  меня равнодушными.  Дальше.  Пицца, истекающая  оплавленным  сыром… Теплее. Дальше.  Вот они родимые!  Полностью  освободившись  от наличности, я  стал счастливейшим  обладателем  трёх  огнедышащих, круглых, сочащихся  густым ароматным  соком,  покрытых  хрустящим  тёмным  загаром  кулинарных шедевров! Трёх  дымящихся, аппетитных, хорошо  пропечённых  бомб, с  мегатоннами мясного наслаждения  внутри.  Бомб  системы«БЕЛЯШ»!


Изо всех  сил я  старался  есть медленно, вдумчиво  делая полузабытые жевательные движения.   Честное слово, старался.  Но  мозг  давал  сбои, и, большие, обжигающие  куски  стремительно  проваливались  куда-то  внутрь  меня…

Организм тут же отозвался  на коварную бомбардировку.  Звуки, которые рвались наружу,  меньше  всего напоминали  довольное  урчание  насытившегося хищника.   Высокие  звуки, напоминающие  сирену при авианалёте,  перемежались с низким  утробным  рыком  медведя – шатуна.  Звуки  затихали ненадолго, но только лишь затем, чтобы  собраться с силами…

Так, наигрывая организмом  сложные  джазовые  импровизации, добрёл я  до дома.  Именно до дома, в квартиру я не попал…

За время каспийского отдыха, неспешных перелётов над казахскими пустынями и степями, размеренных переездов по просторам родины, неторопливых диспутов в привокзальном  скверике, я совершенно  отвык от сумасшедшего  ритма  большого города.  Город же,  недовольный  моим  отсутствием, закручивал  тугую  пружину предстоящих событий.   Событий   стремительных  и  разных,  как  густой  поток зверей, одинаково поспешно спасающих свои, разные по размеру и ценности шкуры от  лесного  пожара

Итак, в квартиру я не попал.  Встретить меня  должен был  Лёха  Малой. Хороший парень, в прошлом  домушник.  Незадолго до моего отъезда  оказалось, что ему  неплохо бы пожить какое-то время  вне дома, а мне требовалось присмотреть  за квартирой.  Надёжней  смотрящего, чем  завязавший  домушник, представить  трудно.

Но в квартире его почему-то не было. Здравый смысл предлагал подождать, внутренний же  голос  требовал  немедленных   действий, он  и  перевесил.  Спустя  минут  десять, аккуратно  вскрыв  балконную  форточку,  я  перевалился  в  прохладу  квартиры.  В животе  продолжало урчать, звук  вдруг  стал пронзительней  и  ритмичней.  Нет, это не живот,  в  квартире надрывался  телефон.   Я  взял трубку.  Голос  на  другом конце был не знаком, но хорошо поставлен.   Он  чётко  выговаривал  знаки  препинания,  и, даже букву «В» в слове «Здравствуйте».

- ЗдраВствуйте, – сказал голос, – Я  адвокат  Алексея.  Печальная  действительность показала, что  он не совсем завязал с преступным прошлым.  Алексей  задержан, он просил  передать вам  ключи, я скоро заеду. До  свидания…

Монолог  был  напористый,  я  едва  успел  вставить  неопределённое  «Х-мм».

Снова зазвонил телефон. Потом опять.  Затем ещё.   Звонил потерявший было меня  Город, укоризненно напоминая о себе  голосами  друзей, деловых  партнёров, однокашников, приятелей по преферансу и т.д.

- Дзи-и-нь.  Олег Варлаков взволнованно  сообщил, что пока я прохлаждался на морях, он успел заложить свою квартиру, смотаться в Москву, и притащить  на радость  обывателям  здоровенную  фуру  невиданной  в  здешних  местах  водки! Водка шести видов, на клюкве, бруснике, калине, и т.д.   Нужна  экстренная помощь в  реализации, и поэтому он  сейчас  завезёт  образцы и бумаги…

- Дзи-и-нь. –« В суету городов, и потоки машин, возвращаемся мы,  просто некуда деться…» – голос Урумбаева  мало походил на  голос Высоцкого,  но  пел  Димыч с душой.  Закончив  с  музыкальной цитатой, Димон  сообщил, что пока меня  черти где-то носили,  в  театре  списали  прикольные  диски  с  шумом трамваев, грохотом поездов, речами Брежнева, боем курантов  и  даже  пулемётными  очередями.   Сейчас  он   возьмёт  самые  прикольные пласты, перейдёт дорогу, и будет у меня…

- Да, чтоб два раза не бегать, прихвачу  флэкс. (так  Урумбаев именовал бутылку водки..)

-  Чтоб три раза не бегать, бери  казан, и всё для плова, –  скорректировал я Димку.

- Дзи-и-нь.  – Здорово, братишка, – это звонил Азат, – как съездил? Молодца! Ты марки случайно не собираешь? А то письмо пришло из Ирана, всё  зелёными марками  ушлёпано…

– От Ильшата? –  догадался я, – ну как он там?  ( Ильшат  Насыров  в  мою студенческую юность- аспирант, бунтарь и атеист, редактор  подпольного журнала и алкоголик…)

- Точно. Пишет, что медресе закончил, чуть ли не экстерном. Теперь посылают в США, в библиотеку конгресса. Редкие рукописи изучать, связанные с исламом.

Приветы всем передаёт!  Пишет, что стал «толерантным трезвенником», но посидеть в старой компании не отказался бы…  Кстати, о трезвости.  Я тут ликёро-водке закрыл долги по электроэнергии, рассчитываются, сам понимаешь, водкой!  Не хочешь водочкой поторговать? Образцы и бумаги завезу.

– Вы что, сговорились все, – не выдержал я,  и  коротко  рассказал  об  Олеге.

Азат, посмеявшись вместе со мной, сообщил, что если и были какие-то сомнения, то теперь он точно подъедет…

- Дзи-и-нь.  –Здравия желаю! –  майор Костя на том конце провода  старался быть серьёзным, но получалось не  очень.  С  приехалом!  Заедем  с  ребятами через часок, на загар полюбуемся, да разговоров накопилось.…   Ну, бывай!

- Дзи-и-нь.  Позвонил  Иваныч. Мой  старый,  во  всех  смыслах,  товарищ. Иваныч  был, как  и  я  обезображен философским  образованием,  с  той  лишь разницей, что мы одновременно закончили: Иваныч – факультет,  а  я – первый класс. Иваныч порадовался моему возвращению, предложил заглянуть вечерком. Заодно пожаловался на самочувствие, мол, перепады настроения, тревожность. Однако,  недомогания его немедленно отпустят, если я недорого продам Иванычу тонн двадцать цинка.  И с жаром  принялся  описывать  характеристики  цинка, который  мне  ещё  предстояло  найти.

В этом был весь Иваныч. Раздолбай, как и я, только постарше.  На  его стихи несколько песен поёт Кикабидзе, но не за это уважают его в нашей компании.

Как- то  на стрелке не то с осетинами, не то с чеченцами, небритые  горцы  очень буднично  пообещали  его  зарезать.  На что немедленно получили жизнерадостный ответ: « Мысль не убьёшь!»  После продолжительной паузы, самый сообразительный из  оппонентов  неуверенно  заметил: – «  Но  Мыслителю  морду  набить  можно ».

Надо ли говорить, что Иваныч продолжил  свою  героическую  жизнь, а горцы зауважали  русскую  школу  философии…

Звонки  поменяли  тональность.  Теперь  трезвонили  в  дверь. Первым  прибыл адвокат.  Свежий и элегантный, как и подобает.   Я  являл собой прямо противоположное зрелище: с многодневной щетиной, припорошенный  интернациональной пылью. Адвокат энергично поздоровался  и прошёл  в  гостиную,  на  ходу  терзая  застёжку  портфеля.  Я предусмотрительно  не  стал  закрывать  дверь,  просто  слегка  притворил.  И  точно, адвокат  ещё  продолжал  сражаться  с  пижонским  портфелем,  когда  в  дверном проёме  показался  запыхавшийся  Олег.   Красноречиво  потея  крупным  телом,   Олежа   кивнул, поставил  в  прихожей  первую  коробку  с  диковинной  водкой,  и  целеустремлённо поспешил за следующей. Между второй и третьей коробкой просочился  невозмутимый Урумбаев,  погромыхивая   заслуженным  казаном,  шурша  объемными  пакетами…

- Видал, сассун! ( ) – горделиво кивнул он на  пакеты и зажатые под мышкой виниловые раритеты.

- Сам видал! – привычно отшутился  я.

Димыч по – хозяйски прошёл на кухню, освобождаясь от груза.     Между четвёртой и пятой коробкой  водки, прираставшей в прихожей, заглянул Азат, держа перед собой  объемный пакет.  С  уважением посмотрев  на Олега, Азат с шутливым  сожалением  заметил: – У меня ноша поскромнее, и принялся расставлять на журнальном  столике  образцы  продукции  местной  Ликёро – Водки…

Звенели местные бутылки, в прихожей солидно погромыхивали  коробки с экспериментальной  московской  водкой,  из  кухни  в  выставленную  форточку терпко потянуло обильно шинкованным луком, оттуда же слышалось шкворчание масла  и  напевы Урумбаева.

Рассказ  адвоката  о  мытарствах  Лёхи  Малого  становился  всё сбивчивей, глаза всё шире.   Он,  наконец – то  вручил  ключи  от моей квартиры,  и  заторопился к  выходу.  В прихожей адвокат столкнулся с тремя  дюжими  дядьками в омоновской форме.  Заехал  Костя,  как  и  обещал,  в  ту  пору  он  был  начальником  штаба.  Двое других:  заместитель и  командир  одной  из  рот.

- Здорово хулиганы, – поприветствовал  он компанию, и, оглядев диспозицию, заметил:

- это мы удачно зашли!

-  Входи, оплот конституции, – откликнулся  я.  Костя с состраданием  пожал мне руку и набросился на  присутствующих: – Дайте  вы мужику  хоть помыться – побриться с дороги.

На звук  знакомого голоса из кухни показались  вначале очки, затем весь Урумбаев:

- Не фиг делать, пол топтать!  Лишний рот – хуже пистолета! – свою тонкую душевную организацию  Димыч предпочитал баррикадировать  от окружающего мира  цитатами и поговорками.

- Урумбаев, Ваши документы? – отреагировал  на его появление  Костя.

Коренной свердловчанин Дмитрий  Тургунович  Урумбаев на своё « счастье» был  наполовину узбеком, что у знакомых омоновцев служило постоянным поводом для  зубоскальства.  Не любят почему- то  в ОМОНе  эту гордую нацию.

- Усы, лапы и хвост, – мои документы. -  Привычно ответил  Урумбаев, – и очки, – добавил он, чуть подумав….

X.


Контрастный  душ,  наконец – то  смыл  дорожную  заторможенность, винтом  в слив ушла усталость.   Выйдя  из  ванной, я заметил, что  горизонт уже подёрнулся  арбузной  дымкой,  тени  деревьев  и  соседних   домом   набухли  и затяжелели. День подходил к концу.  На вопрос, какой сегодня день, Урумбаев просипел: – « А день, какой был день тогда, ах да, среда…».   На  что  один  из омоновцев  начал сокрушаться, что рыбный день,  а у нас одно мясо.

- М-да, недоработочка, – заметил Костя, и потянулся к домашнему телефону. Сотовых  тогда ещё не было.  Поэтому  пришлось  диктовать  рыбный  заказ оперативному дежурному, тот  по рации  связался с машиной, стоящей у подъезда, УаЗиК  стартанул  за  рыбой.

Ждали только меня.   Всё, что должно быть охлаждено, уже  томилось  в холодильнике, то, что должно быть порезано, уже было нашинковано и разложено в уютной посуде, а чему положено стоять на плите и источать дурманящие ароматы, – стояло и дымилось….  Только сейчас я  поверил, что дома!

Наступление четверга я помню отчётливо.  Сначала  проснулись троллейбусы. Чуть погодя пробудились мелкокалиберные, но голосистые городские птахи, затем всё остальное.   Кроме  нас, – мы  не  ложились.

А   вот  пятниц  на  той  неделе  не  было  ни одной.   Не  было,  и  всё  тут.  Какне было субботы и воскресенья. За четвергом  сразу  начался  понедельник.  Тяжёлый и беспощадный.…   Молчаливые  тени  бродили  по  квартире,  каждый  по-своему  настраиваясь  на  нелёгкие будни,  борясь с последствиями  затянувшегося  отдыха.

Общее настроение выразил Урумбаев. Встряхнув спящего Димыча  за  худое плечо, на  правах  хозяина  я  поинтересовался,  что,  собственно,  желает  граф в это время суток?   Не  открывая  глаз,  Урумбаев   пожелал                мира  во  всём  Мире, безоблачного неба над страной, и  немного холодного  пива…

Учащённый пульс мегаполиса  требовал от своих подданных такого же  стремительного  темпа.   Тех  же, кто  сбивался  с  ритма, безжалостная центробежная  сила  гигантской  Карусели  Большого  Города   немедленно раскидывала  по житейским окраинам.  При определённой  доле  ловкости и везучести можно было попробовать  снова запрыгнуть на  неё…

Последовавшие  за  кавказской  эпопеей  пять  лет  я  только  этим  и занимался:  то летел кувырком,  то,  собравшись с силами, вновь запрыгивал на гигантский Аттракцион  Тщеславия.   Подобная  эквилибристика  отнимала   немало сил.  Каждый  последующий  прыжок оказывался  короче предыдущего. Всё ближе и ближе  оказывался я к опасному краю  Карусели, где точек опоры минимум, а скорость, напротив, максимальная….

Очередное  катапультирование  приземлило  меня  за   96км.  750м. от Екатеринбурга, в небольшом, продуваемом всеми ветрами, но недоступном для  простых  смертных,  городке….  Тс-с-с.  Закрытом  и              секретном.  Строго говоря,  это  не  совсем  и  город.    Подчёркивая  преимущества  проживания  в этих оазисах социализма, подобные поселения несколько хвастливо называются ЗАТО  (Закрытые  Территориальные  Образования).     Мол,  есть,  наверное определённые неудобства проживания за колючей проволокой и контрольно-следовой полосой, ЗАТО  преимуществ неизмеримо больше. Что, как ни грустно, правда.

Итак,  я  в  небольшом  городке,  зато  в  ЗАТО.  Начало  января.  Запах  мандарин  и  шоколада  ещё   не   потерял  свежести  и  актуальности. Ещё не  все  конфетти  и  останки  петард  присыпало  свежим  снегом.    В  кухонное окно  с  девятого этажа,  не  смотря  на  полночную  темень,  хорошо было видно, как  пронизывающий  ветер  трепал  верхушки  елей,  беспардонно  забирался  под  густые  игольчатые  подолы.   Ели, брезгливо и зябко  отряхиваясь, пускали в лицо  обидчику  фонтаны  снежной  пыли.  Город N.  оправдывал  своё название:  в чёрный  бархат ночи  степенно планировали  крупные  снежинки.

В маленьком   городке   этой   ночью   всё  было  на   удивление крупным: крупные  звёзды  мерцали  новогодней  гирляндой,  крупными  жёлтыми зубами  свысока печально  улыбалась  луна-переросток, высвечивая  могучие ели, уходящие  за  горизонт,   который  прямо  по  центру  вспучивался   крупной, по-уральски  пологой  горой…. Да  и  сам  себе  в  эту  ночь  я  казался  крупнее  и значительнее, что  рождало  в  заметно  покрупневшей  голове  мысли исключительно возвышенные  и  масштабные.  Я отстраненно  любовался  суровой ночной феерией, смакуя   изделия  армянских   виноделов, мысли  же  бродили  во  мне  абсолютно  самостоятельно.   Иные  сдувались,  не  успев    проявиться,   другие  же,  едва оформившись, причудливо  переплетались,  мягко  утекая   за  грань  сознания…

Одна  же  из  мыслей, дольше  прочих,  гуляя  во  мне, упорно  не  желала отпускать,  скреблась  тревожно,  будоражила,  мешая   созерцать   траектории снежинок – диверсантов.   Волей – неволей, пришлось  прислушаться  к  неявным, ещё не оформленным в слова  докучливым сигналам.

XI.

На  поверку  мысль  оказалась  дельной,  и  объясняла  необычную  красоту и  масштабность  нынешней  ночи.    Наступившая   полночь  перевернула    лист календаря.   Новая  дата  была отнюдь не рядовой. Случилось РОЖДЕСТВО…

Для многих праздник этот по значимости далеко отстоит от  Нового Года,  1мая,  8 марта и 23 февраля,  где-то  наравне  с  Хеллоуином  и  Днём взятия  Бастилии.   Просто   очередной   повод   выпить – закусить,  да обменяться  ненужными  безделушками….  Правда,  западным  недобрымветром   занесло  в  Россию  моду  в  этот  день  запекать в духовке  трупы  гусей,  с  особым цинизмом   нашпигованные  яблоками.

Что  резко ударило по поголовью  отечественных  гусей  и стратегическому запасу  яблок  страны   непобедившего  ещё  капитализма  с  нечеловеческим  от натуги   лицом.

До сегодняшней ночи  и  в  моём  личном рейтинге   Рождество заметно  уступало  таким   глобальным   датам,  как  День  Флота  и  День Рождения  Тёщи.  Однако, странная  ночь,  да  пятизвёздочная  подруга  с  армянкой  вязью  на  этикетке  заставили  по-новому  взглянуть  на  этот День….

По сути, Рождество, – не  что  иное,  как  День Рождение по-хорошему Странного  человека  из Назарета, наречённого при  рождении Эммануилом. День Рождения необычный, – сегодня  Грандиозный Юбилей  с  Тремя Нулями! И  не  так  уж  важно,  был  ли  Богом  этот  добрый  человек, воскрес ли Он  на самом  деле после   мучительной  казни,  уже не важно…

Не родись  2000 лет  назад  этот смуглый мальчуган с голубыми  глазами, жили  бы  мы, как  дураки, в  каком – нибудь 5760 году совершенно не нашей эры…

СТРАХ. Страх  правил  миром  до  нашей  эры. Суровые Боги с косматыми бородами  грозили  с  небес могучими  перстами   юному,  проказливому, шумному  племени  Человеков, недавно  заполонивших  Землю. Страшно вращая   всевидящими   очами  из  под   хмурых   кустистых  бровей,  Боги без устали  пужали  сопливое Человечество: – забияк  и  сорванцов  стращали Огнём  Небесным; -  капризули  и  плаксы,  как  огня  боялись  Всемирного Потопа; -  ябедам – корябедам,  растрёпам  и  неряхам  грозили  Мором  и Бубонной чумой….  Богат и разнообразен был арсенал  небесных напастей  и  божественных  подлянок.

ЛЮБОВЬ.  Любовь,  а   не  Страх  правит  Миром, -  заявил  вдруг добрый Человек  из  Назарета.  Не  надо  бояться! Любовь  мудра, – только  она ведает  движениями  небесных  Светил  и  земных  Стихий. Любовь безрассудна,  а  потому  бесстрашна,  она  не  боится  ни Смерти, ни Мора, ни  наводнений….

«Оба – на!» – удивились  забияки  и  проказники!  «Вона – чё!» – обрадовались  растрёпы  и  грязнули!  «Вот и думай?!» – закручинилась капризули и  рёвы.

На губах  Человечества  стремительно  подсыхало  молоко, открывая юношеский  пушок.  Человеки начинали           бурно  взрослеть.   Взрослеть  и  любить!  Любить  и  бороться!  Бороться  за  любовь! За   любовь, и против тех, кто  против….

Вначале  долго  мутузили  ту  половину  Человечества,  которая  нихрена  не понимала  в  Любви  и   Всепрощении….   Затем,  и  среди  лучшей  и  самой миролюбивой  половины  Человечества  нашлись  отщепенцы, – и  любящие  спустя  рукава,  и  Всепрощение  понимающие  слишком  буквально,  да  и  сострадающие  как-то  вяловато, без души.   Таких   метелили  от  души,  со всем  тщанием  и любовью….

Я  долго  тряс  головой,  избавляясь  от  наваждения.    Картины крестовых походов, костров   инквизиции, раскалённого  марева над Голгофой, медленно теряли резкость и обьём…. Разгорячённый  лоб оставил на оконном    стекле влажное пятно, мигом  затянувшееся причудливым морозным узором.  За  кухонным столом  этой  ночью  царили  минимализм  и  аскеза.   Пузатая  бутыль  коньяка,  блюдце  с    пластиками  подсохшего  лимона  и  оплывшими осколками шоколада, пепельница, да  бокал.   Я уделил   равное внимание всем  предметам  сервировки, проще  говоря,  выпил – закусил….     Пустив  в  пространство  струйку дыма, я уже понимал, каким  образом  можно восстановить  справедливость, какой именно подарок  я приготовлю Юбиляру….


Прав, тысячи раз прав был Ломоносов, утверждая, что ежели где-то  что-то  убудет,  то  в  другом  месте  прирастёт  непременно.   Так  и  есть,  с рассветом   в  пятизвёздочной  бутыли  убыло всё содержимое, зато (ЗАТО) ещё недавно  чистый  лист бумаги  покрылся  убористым  почерком :  семь  стихотворных  миниатюр, посвящённых  означенному  событию, были готовы….

Вековою  скукою  снедаем

И  тоской по юности томим,

Помогает Боже -  Раздолбаям!

И гораздо реже – остальным…

Прочёл  я,  стоя, чуть покачиваясь в такт.  Так же, с выражением, прочёл и остальные вирши.  Затем, на счёт – раз, – сел,  на  счёт два, – вытянул ноги на  угловом  диванчике.  На счёт три, – я уже безмятежно храпел, и ничто уже не омрачало мою бессмертную  душу.

Дней  через  сорок  дальний  родственник  знакомого  жены   приятеля друга  по пустяшному  делу  пригласил зайти в отдел капитального строительства  православной   Епархии.    В  пустяковом  деле  я,  разумеется, подсобил, а, спустя  короткое время, как снег на голову, абсолютно неожиданно получил большой подряд на внутреннее обустройство и отделку  двух Храмов   на севере Урала….  Даже  отъявленный  циник  и  самый  отпетый  агностик не осмелиться  расценить  сей  факт  иначе,  как   ответ  оттуда!!!

Дело  было  хлопотным, новым, интересным  и  стабильно  прибыльным. Оно настолько захватило меня, что последующие  пару  лет  пролетели мгновенно.  Как то незаметно миновала  Дата, приближение  которой  ожидалось мной  со  всё возрастающим  опасением….

Отец умер в 36 лет, и, чем ближе становилось  собственное 36-летие, тем  чаще  посещали меня  невесёлые мысли.   Казалось очень вероятным, что  каверзы  и  гримасы  Судьбы  в  этом  возрасте  не  минуют  меня.   Холодный  и  липкий комочек   иррациональных   тревожных   предчувствий   поселился  где-то  под сердцем, и  рос себе потихоньку, неназойливым  тиканьем  всё  чаще  напоминая о себе….

XII.

Всё проходит, прошло и это…. Когда  Храмовый комплекс  был  сдан, мне  уже    перевалило  за  37.   Оба  эти  факта  не  могли  всерьёз  не  радовать!  Правда, было   ещё одно обстоятельство:  партнёр  по  предыдущему  бизнесу  в самом  начале  православно – строительной эпопеи  с  жаром  распространялся о новом  проекте: завод по производству  чипсов, сухариков, и тому подобной пивной атрибутики.

Дело  верное, – убеждал  Дима, – ненавязчиво  напоминая  том,  что  парень  он  не   промах:  учился  в  «Бауманке»,  а,  кроме  того,  он «Лучший  менеджер  России  1996  года»….   Трудно  сказать,  что  больше   повлияло  на  моё  решение,  то ли  собственная  природная  доверчивость,  то ли  генетически  заложенная   неистребимая   мечта  о  непыльном   доходном   деле, – «свечном  заводике»,  например.   Так или иначе, но немалые денежки,регулярно поступающие                из  Епархии,  «преумножались»  на этом «заводике».  На  досуге,  закончив  многотрудный  проект, я    озадачился  арифметическими  вычислениями.   Однако, точные  науки  никогда не являлись моим    сильным  местом,  и  жирная   шестизначная   цифра после слова  ИТОГО упорно  ускользала  из  рук.   По  одним   подсчётам, заработанных  денег  хватало на счастливое детство будущим  внукам.  Результат  повторных   арифметических   экзерсисов   был   более пессимистичным:    внукам    выходил  жирный  «шиш», –  хватало лишь  мне  на  безбедную  старость….

Чтобы  развеять  сомнения, а также  узнать, насколько приросли и  преумножились  «Капиталы»,  за  разъяснениями  я  обратился,  само собой,  к «лучшему  менеджеру  России  1996  года»….   Нетрудно догадаться,  «всё, что нажито непосильным трудом», всё до последней  копеечки, было самым  бездарным  образом профукано, прокакано,  бесталанно  спущено  в  чрева  фасовочных  аппаратов  и    жарочных  шкафов….

Вновь, совершенно неожидаемо,  я  стал  беден, как «церковная мышь».    Богатым  оставалось  лишь  воображение.   Оно то и рисовало   страшные   портреты   менеджеров,  образца  1996  года.   Глядя  на «лучшего  менеджера  России…», я  с  ужасом  представлял, какими же уродами  были  менеджеры  поплоше  и  пожиже….  В  сердцах, я даже  посвятил   недавнему   партнёру  недурственную  эпитафию:

Не привлекался,  не был,  не служил,

Не состоял, да, в общем, и не жил…


Но брать грех на душу передумал,- Бог  ему прокурор и судья… В  конце  концов, я  молод,  чертовски  хорош собой, страшно умён, полон планов и сил… впереди ещё  ого-го-го  сколько всего… А позади комплекс   из  двух  роскошных Храмов, на  гранитных  ступенях которого,  смею надеяться, и,  даже почему – то  уверен, никто и никогда не станет  срывать  подзатыльниками  головные уборы  маленьким, любопытным  мальчишкам….


27апреля 2008г. («Пасха»)