Прямая спина и выворотность стоп смущали многих, только не Лёлю. Вышагивая третьпозиционно, девчонка не обращала внимания на зевак. Она «дружила» с высокоподнятой головой и… носилась с апломбом: главное - постановка корпуса! Мама отдала дочь в хореографическую студию, когда та еще детский сад посещала.
У шестилетнего ребенка, выдержавшего испытания ритмикой, пластикой, прошедшего проверку музыкальным слухом и гибкостью, со временем выросли крылья. Девочка не просто танцевала, она парила. Одноклассники её уважали: балерина всё же! Во дворе считали воображалой. А воображать она умела: то перелётной птицею представится, то ланью «обернётся» и… танцует, танцует с упоением.
В девчачьем понимании жизнь не только играла, но кружила, задавая темпоритм домисольным чувствам, да так, что эмоции били через край. Лёлька пыталась изо всех сил приблизиться к равновесию, но ребячество как духовный пограничный пост не могло отказать в пропуске через себя ярким краскам и движениям.
«Балерину отличает стремительная и лёгкая походка… - любила повторять Светлана Доржаевна. А уж её походке, изящным и мягким па мог позавидовать любой. - Для танцовщицы важно равновесие. Держать aplomb!»
И Лелька старалась изо всех сил. Она безоговорочно подражала своему хореографу, разве что в рот не заглядывала. Казалось, что в мире кроме балета и её восхитительной наставницы ничего и никого нет.
Взгляды юной балерины разделяли не все: некоторые испытывали неприязнь. Что за блажь поселилась в голове у девчонки: мнит себя - ни меньше ни больше - Майей Плисецкой?! И если сверстников ещё можно понять, то взрослых – ну никак!
Ведь никто из них не считал потери, сотканные из пота, слёз и даже крови.
Да, батманы, гранд- и деми плие вырабатывают силу и эластичность мышц. Но сколько времени пройдёт, чтобы мышцы эти заиграли?! Или руки… Попробуй не закругли или не удлини их правильно – получишь звонкий шлепок от педагога. Да ещё за корпусом и наклоном головы уследить надо. Ох, и мучения! И это полбеды. Девчонки, пока научились подниматься на полупальцах, совсем измаялись. Хотя Лёльке нравились релевэ. С нетерпением ждала, когда получит новую пару пуантов, нежно прикоснется к атласному покрову, вздрогнет от счастья и… опробует их.
Своими переживаниями девочка делилась с Надюшкой-подружкой и родителями.
- Какая же ты, вооще-е-е… - то ли с восхищением, то ли с завистью присвистывала Надюшка.
- И какая же я, какая? - тормошила, смеясь, подругу.
- М-м-м… Апломбированная!
- Ну и словечко! – расстраивалась Лёлька.
- Видишь ли, дочь, - хитро улыбался отец, - апломб не так уж и плох. Тренирует организм, помогает общей устойчивости. Вот, поди, удержись на одной ноге!
- На двух, конечно, проще… И стоять удобно... - кивала она в ответ.
- Правда, устойчивость не всегда хороша. Нет движения – нет развития. Застой какой-то!
- ?
- А вот та нога, которая в воздухе, предполагает шаг... Шаг вперед!
Опять же, сумеешь сохранить равновесие на одной ноге, на двух - точно удержишься!
- А жизнь-то хитрюга… Хрясь, и… подножку поставит! – сомневалась Лёлька.
- Да… Если «хрясь», то и две ноги не спасут!
Какой же мудрый этот папа! Все объяснит, разложит по полочкам. После таких разговорчиков в душе плескалась гармония.
Все в этой жизни представлено балетом: сначала к станку «привязан» - не отойти, и только после многочисленных трудов, вывернувших наизнанку организм, позволительно выйти на середину зала. И без апломба здесь не обойтись!
«Станком» у Лёльки оказалось детство, а «серединой зала» - вся последующая, щедрая на сюрпризы и экзерсисы судьба. Папа, смехом называвший дочь лягушкой-путешественницей, после печальных событий в её уже взрослой жизни, сказал, как подытожил: лягушка-то лягушка, но скорее та, что в борьбе за выживание превратила жидкую сметану в масло.
***
Но однажды апломб не стал панацеей. Не избавил от боли и отчаяния и выученный на зубок порт де брас. Именно тогда до женщины дошло, что значит, согнуться в три погибели.
Все случилось в одночасье, хотя Лёльке казалось тогда, что невероятная, неимоверно долгая чёрная полоса никогда не закончится. Она готовилась стать мамой. Роды были неблагополучными, операция длилась более трёх часов. На свет появился мальчик-богатырь, весом почти в четыре килограмма. В общую палату женщину перевели на четвёртый день, а ранним утром следующего к роженицам зашёл врач и сообщил Лёльке: ребёнок нездоровый, без свойственных новорождённым рефлексов и с нулевым иммунитетом. Мало того, глаза у малыша с «эффектом заходящего солнца», а физиологическая желтушка не исчезает.
За окном весенним половодьем шумели родственники, радуясь рождению внука, сына и брата. Бабушка и двое дедушек (все Петровичи) бурно обсуждали имя ребёнка. Отец мужа, дурачась, кричал, чтобы Лёлька сжалилась над стариками и назвала бы внука Петей. Муж светился счастьем – сын! – махал цветами и прыгал. И только бледная, остолбеневшая Лёлька ничего не слышала и не видела сквозь мокрую завесу слёз, в которой растворялись родные и любимые лица.
Как-то, после перевязочных процедур, женщина зашла в гигиеническую комнату, где и дала волю чувствам. Она сосредоточенно молчала, пока звенящая пустота не заполнила пространство до отказа, не стала раздирать и обжигать внутренности – до чего же горько! От высохших слёз лицо онемело. Горло осипло от тревог и боли - кричать не могла. И обессилевшим, одиноким щенком она заскулила.
Внезапное прикосновение не испугало. Прикосновение не человеческой плоти, а невесомой, почти воздушной энергии. Пустота наполнилась светом. Ярким, но не режущим глаза. Безмолвность прокралась мягкой и успокаивающей мелодией. Лёлька почувствовала себя маленькой, заблудившейся в лесу девочкой. Пришло и ощущение: она не одна в этом огромном, бескрайнем мире. Есть недоступное разуму НАЧАЛО, стремящееся успокоить, приласкать, пожалеть, помочь. Помочь нуждающейся одинокой душе, открытой нараспашку.
Откровение заглушило волнение и успокоило. Лёлька, вернувшись в палату, забылась глубоким сном, в котором увидела залитую солнцем комнату с лёгким занавесом, растревоженным летним ветерком. Сама Лёлька, смеющаяся и выглядывающая из окна. Взгляд упал на выступающую часть оконного проёма, где на одном из кирпичей было нацарапано имя «Никита». Её смеху вторил кто-то невидимый, но такой же живой, нежный, и от этого почему-то хотелось рыдать. Но он не давал огорчаться и даже кричал на неё.
Очнулась она от детского плача – по палатам начали развозить новорождённых. С этого дня спокойствие и уверенность не покидали женщину. Она знала, как назовет сына, и верила, верила безгранично. Вера не иссякла даже тогда, когда после роддома она с сыном "загремела" в больницу, ушла из которой со скандалом, потому что поняла, если ещё хотя бы на один час останется там, то случится непоправимое.
- Через шесть месяцев выяснится: нормальным будет ребёнок или идиотом?! – «хлестнула» на прощание заведующая детским отделением областной больницы. Брошенное в спину раздражение не сбило с ног: оно будто натолкнулось на преграду, а, ударившись, рассыпалось мелкими иголками.
- Вот блаженная, всё ей нипочем! – не успокаивалась докторша.
Подписав бумажки «отказника», Лёлька сняла с врачей ответственность, взвалив её на свои хрупкие плечи, и вышла из больницы с сияющим лицом, бережно держа драгоценный конвертик со сладко посапывающим малышом. Она знала: злые слова для острастки, высшие силы хранят её.
Готовя четырёхлетнего сына к Таинству Крещения, Лёля пришла в храм немного взволнованной. Она ожидала чего угодно, но нашла удивление. Как оказалось, сын родился в один день с преподобным Никитой, столпником Переяславским. На вопрос совершавшего Таинство священника - отца Иннокентия, заглядывала ли она в церковный календарь имён, лишь отрицательно мотнула головой. После посещения храма появились окрылённость, задумчивость и понимание: жизнь не сплошное фуэте. Когда-то и остановиться нужно.