Беседу вел Саид-Хасан КАЦАЕВ
Шарип Цуруев родился 20 января 1963 г.
В 1988 г. окончил филологический факультет ЧИГУ им. Л. Толстого. Автор двух поэтических сборников: «Останься, Чечня!» (1992 г.), «Поверь, Отчизна!» (2003 г.).
Ш. Цуруев также опубликовал целый ряд литературно-критических и публицистических статей.
Является одним из выдающихся представителей плеяды чеченских литераторов 80-х годов.
Член Союза писателей России.
Член правления Союза писателей ЧР.
– Шарип, у вас был очень ранний дебют. Расскажите, пожалуйста, о вашей литературной судьбе.
– Действительно, мои первые публикации на страницах районных газет «Красное знамя» (Гудермес) и «Маяк коммунизма» (Ножай-Юрт) появились в I977-I978 гг., когда мне было всего I4 лет. Это были заметки и стихи. А еще раньше, в классе 6-ом, я, по собственной инициативе, начал выпускать стенгазету «Къона зIийдигаш» («Молодые ростки»).
Название было подсказано нашим завучем, замечательным педагогом Ахмедом Умаевым. Кстати, в настоящее время он преподает чеченский язык в Хасав-юртовском педагогическом колледже. Так вот, вокруг той газеты мне удалось собрать лучших учеников нашего класса. Наш класс был в школе особенный – процентов 70-80 из моих одноклассников учились на «отлично» или «хорошо». А такие одаренные ученики, как Нухажиев Амрудди, Газимагомадова Займан, Адмисиева Макка, Кадыров Исраил, Джамалданова Зайдан и другие могли бы достичь немалых высот в науке, культуре или в служебной карьере, если бы оказались более целеустремленными. Мы увлеченно читали художественную литературу, особо увлекались произведениями чеченских авторов. В 7-8 классе у нас было 2 «тайных» общества: «Тайфун» из девчонок, с лидером Займан, и мальчишеское «ОМГ» (организация молодых гуманистов), которую возглавил я. После периода соперничества и состязания, мы провели совместный «съезд» и объединились. Разумеется, девочки без особых
возражений уступили нам лидерство.
После объединения, работа «ОМГ» была более плодотворной. Мы помогали отстающим, активно участвовали в общественной жизни, в клубе села дали своими силами несколько концертов, а однажды (во время китайско-вьетнамского конфликта), готовились отразить возможное нападение Китая – создавали партизанский отряд… Чего только не было!
Сегодня кажется смешным, но тогда нами это все воспринималось вполне серьезно.
– Ваш отец читает и переводит с нескольких тюркских языков. Наложило ли это отпечаток на Ваше творчество? О чем были ваши первые стихи? Расскажите, пожалуйста, об истоках вашего творчества.
– Мой отец хорошо знает киргизский, узбекский, кумыкский языки, но он не специалист по филологии. В 70-ые – 80-ые годы к нам в гости несколько раз приезжали узбеки и киргизы – друзья отца. В свою очередь, и отец ездил к ним. В нашем доме всегда звучали узбекские и киргизские мелодии. Отец, еще со школьной скамьи знавший наизусть «Бурю» А.Пушкина на чеченском языке, стихи и отрывки из поэм М.Гадаева, Н.Музаева, А.Мамакаева, много фольклорных произведений и т.д., считается в селе знатоком чеченского языка и хорошим оратором. Для моего отца величайшими произведениями музыки остаются мелодии Барзы из Герзеля и Умара Димаева. У.Димаева знают все, а про Барзу забыли. А он, в первой четверти XX века, был очень известным гармонистом в Чечне и Дагестане. Кстати, значительная часть репертуара У.Димаева, по его собственному признанию, состояла из песен Барзы. Но это – тема для отдельного разговора.
Я хочу сказать, что я вырос в традиционной чеченской семье, в которой велик был культ отца. Кстати, семьи с патриархальным укладом были не только у кавказцев, но и, как утверждают ученые, у славянских народов. В нашей семье были почти военные порядки: головной убор, застегнутые верхние пуговицы, запрет носить длинные волосы, держать руки в кармане – и многое другое… Приличия соблюдались строго. И вот я удивляюсь, каким образом мой отец – типичный, вроде бы, чеченец-консерватор ( дитя адатов и обычаев ) привязался, казалось бы, к чужой – тюркской культуре. Он уверен, что в мире нет языка богаче узбекского, утверждает, что ни один народ так великолепно не воспел любовь юноши и девушки, как это сделали киргизы в своем фольклоре. Он и Коран изучил на узбекском языке. Мы с ним иногда сверяли переводы некоторых сур на узбекский и русский языки и приходили к выводу, что узбекский вариант ближе к оригиналу. Во всяком случае, так считал отец. В нашей семье, после Корана и жайнов, как почти священные, хранились и почитались: фольклорная книга «Нохчийн иллеш, эшарш», романы «Когда познается дружба» С.Арсанова, позже – «Долгие ночи» А.Айдамирова, сборник стихов М.Мамакаева, номера альманаха «Орга». Первым поэтом, с творчеством которого я познакомился, был М.Мамакаев. Я еще в школу не ходил, когда знал наизусть «Даймехкан косташ», «ЧIегIардиг» и еще два-три стихотворения. Когда я начал сам писать – это было в 4-ом или 5-ом классе, я в душе даже считал, что я судьбой призван продолжить дело Мамакаева. В одном из ранних стихотворений, посвященном М. Мамакаеву, я писал:
Хьайн тIаьхье дIасецна аьлла,
Хьайн дагна ма белахь бала.
Хьо сецчохь новкъа а ваьлла,
ГIаьттина со хьайн кIант лара…
Когда я учился в начальных классах, директором нашей школы работал известный поэт Рашидов Шаид. К нему иногда приезжали любимые народом певцы – Дагаев Валид и Магамедов Султан. Они выступали перед нами. Все это положительно отразилось на моем формировании. Мои первые стихи были посвящены Асламбеку Шерипову, реке Аксай, Родине и т.д. В школьные годы я был уверен, что мне суждено стать великим поэтом. Я очень много работал – прочитал из школьной библиотеки все, что написано чечено-ингушскими и местными русскими авторами, в том числе, и ненужные, казалось бы, для творческого роста книги: по экономике, идеологии и т.д.
Легко давались мне также математика и физика. Почти ежегодно участвовал в олимпиадах по этим предметам. Однажды даже стал одним из победителей городской олимпиады по математике. В I978 году был принят в «Прометей». Меня хвалили на первом же заседании. Наш известный писатель Ахмадов Муса до сих пор упрекает меня, что я не оправдал тех больших надежд, которые подавал в юности. Я думаю, что он прав. Во мне что-то сломалось в I980 году – когда я два раза (очно и заочно) предпринял попытки поступить в университет и оба раза провалился на третьем экзамене, хотя я очень серьезно готовился. Помню, на подготовительных курсах, зав. кафедрой вайнахской филологии Тимаев, выходя куда-нибудь, оставлял меня за себя, т.е. мне поручалось вести занятия. При этом он несколько раз говорил: «Я не знаю, поступят ли 39 человек из 40, но то, что Цуруев поступит – я знаю точно». Но вышло наоборот: один я не поступил, а все остальные 39 поступили. Потом мне некоторые из поступивших говорили, что им стыдно смотреть мне в глаза, что, мол, они, заплатив деньги, заняли мое место. Потом я все-таки поступил, наверное, благодаря тому, что открыли пединститут – в университете не было конкурса. Мы сегодня критикуем образование. И поделом. Но, честно говоря, мы же помним: наши соплеменники, особенно юноши, и тогда не отличались особым рвением к учебе. Главное было – сдать зачет, экзамены, избавиться от них, как правило, заплатив определенную сумму. Из 75 человек где-то I0-I5 человек учились более-менее. Мне стыдно, что я, считавшийся всегда одним из лучших и в школе, и в университете, до сих пор, по большому счету, остаюсь малообразованным человеком, не знаю многих элементарных вещей, не владею, на должном уровне, ни русским, ни чеченским языками. И это при том, что я являюсь дипломированным филологом и считаюсь писателем, пишущим, к тому же, теперь и на русском языке.
От потрясения, полученного в связи с провалом при поступлении в ЧИГУ в I980 году, и, как мне кажется, некоторого торможения в творческом развитии я оправился лет через десять. Во всяком случае, я так думаю. С конца 80-х годов, а более серьезно – с 90-х годов, я начал интересоваться философией, религией и, как мне кажется, обрел очень много. И, в первую очередь, душевное равновесие, гармонию, чувство самодостаточности. Сегодня, думаю, я серьезно отношусь к тому делу, которым занимаюсь вот уже более 20-ти лет, – к литературе. Но, в тоже время, я считаю, что литература не может быть выше жизни.Не жизнь– литературе, а наоборот – литература должна служить жизни. Никакая похвала не может меня «поднять в небеса», никакая критика не может «свалить с ног». В этом мире все – преходящее, и нет поводов для особого беспокойства.У меня нет и не было кумиров. Просто нравятся иные писатели. Одними больше восторгаюсь, другими – меньше, к третьим (их, кстати, большинство) отношусь равнодушно. Окололитературная суета, «забота» о завтрашнем дне, о славе, об известности – все это мне чуждо по сути.
– В ваших ранних стихах вы часто употребляли слово «тополя». С чем ассоциируются у вас тополя: с родиной, с родной природой – или это всего лишь красивый поэтический образ?
– Мое детство прошло на берегах Аксая. В нашем селе, у реки и вдоль искусственного канала, было много ив и тополей.
Мне они очень нравились и казались загадочными. Конечно, они ассоциируются у меня с малой родиной и детством. Их образ вызывает то нежную грусть, то какую-то непонятную тоску.
– Какое место занимает поэзия в вашей жизни?
– Как я сказал выше, раньше для меня поэзия была всем – не только состоянием души, но и чуть ли не образом жизни, своеобразной формой моей связи с миром… Я все время писал или читал.
Я до I983 года написал около 20 общих тетрадей стихов и поэм, статей, рассказов и пьес. Конечно, почти все эти вещи далеки от совершенства. Я хочу сказать, что я, как говорится, поэзией жил и дышал. Теперь… теперь поэзия, как «праздник, который всегда со мной». Как то немногое, что мне до конца жизни не изменит, как важное составляющее того обстоятельства, которое делает меня человеком самодостаточным, даже, можно сказать, счастливым.. У меня нет никаких иллюзий насчет своей скромной персоны и своих достижений в творчестве, я абсолютно устойчив, трезв, спокоен. Это, как мне кажется, потому, что я постиг смысл некоторых важных в жизни вещей. А вообще, наши ответы очень часто бывают зависимы от нашего сиюминутного настроения. То есть – завтра я могу дать другой, возможно, даже противоположный ответ на этот вопрос.
– Что побуждает вас к творчеству: любовные переживания, несправедливость, чувство красоты?
– Трудно сказать. Вернее, нельзя сказать однозначно. Наверное, все вместе, что вы назвали, но, в первую очередь, все-таки не совсем объяснимое, страстное желание высказаться, если даже знаешь, что тебя никто не услышит, не прочтет… Жизнь, по большому счету, не исток для творчества, не первооснова, а объект, приложение, средство, что тоже очень важно. Но я человек не современный (в известном смысле) и считаю, что природа творчества, его корни, его смысл и суть – это все трансцендентно, запредельно, таинственно.
– Известно, что Бальзак читал свои произведения вслух и даже разговаривал со своими героями. Звучание, ритм произведения, очевидно, в поэзии важнее, чем в прозе. Проверяете ли вы стихи на музыкальность? Читаете ли их вслух?
– Иногда читаю и вслух. Бывает иногда, что я заменяю неблагозвучное слово другим, более подходящим, но, в большинстве случаев, все это – музыкальность, благозвучие – получается само собой, без особых усилий. Кстати, наиболее удачные из моих вещей, как правило, написаны легко и за очень короткий отрезок времени.
А иногда разговаривать со своими героями – это, кажется, нормально для писателя.
Способность «над вымыслом заплакать» – первостепенное – по важности – качество для творческого человека. Помнится, покойный Ахмад Сулейманов (да помилует его Аллах) в I984г., кажется, на вечере, посвященном 80-летию со дня рождения основоположника чеченской литературы С. Бадуева, рассказывал о том, как жена Саида застала его среди ночи в кабинете плачущим.
– Къонах, что с тобой? – спросила жена.
– Я убил Бусану… Бусану я убил, – ответил Саид.
Только вживаясь в придуманный, вымышленный мир образов, можно создавать настоящие художественные произведения. Факты окружающей нас действительности могут подтолкнуть, «подсказать» что-то, но сами по себе, так сказать, в чистом виде, мало что значат для писателя. (Я знаю, многие придерживаются другой точки зрения.) Ведь художника от документалиста отличает, в первую очередь, способность к художественному обобщению, способность оторваться от факта и абстрагироваться.
– Пастернак как-то сказал, что он дожил до пожилого возраста, потому что избегал предсказывать свою судьбу в стихах, как это делали Лермонтов, Есенин, что слово имеет магическую силу. У вас были попытки осмыслить жизнь, предсказать собственную судьбу?
– По-моему, это что-то из области мистики – я имею ввиду способность предсказывать судьбу. Другое дело, бывают люди, которые «ориентируют» себя на конкретный образ жизни или дают себе установку на определенный возраст (срок), а потом «работают» на обозначенное время, в конце которого их организмы, возможно, морально и физически изнашиваются… И они, возможно, умирают. Об этих явлениях я где-то читал. Но это свойственно не только писателям.
– Существует мнение, что образование (или начитанность) мешает творчеству; что, чем больше знаешь, тем более подвержен чужому влиянию… Вы один из самых начитанных поэтов современности. Знание мировой поэзии мешает вам писать или наоборот?
– То, что ты говоришь о моих познаниях – более чем преувеличение. Но начитанность действительно может мешать. Бывает иногда такое, что мысли других выдаешь за свои. Тут нет ничего общего с плагиатом. Просто информация, пребывающая «в спячке» в области бессознательного, «проснулась» и, потеряв «свой файл», перебралась в область сознательного и нашла место в «твоем файле». А ты совершенно искренне выдал эту информацию (мысль), как свою. Примерно такое случается, по-моему. Но без высокого образования не может быть развития творчества. Мозг должен работать постоянно. «Душа обязана трудиться и день, и ночь, и день, и ночь…»,– как сказал Н. Заболоцкий.
То, что я читал и читаю, мне не мешает, наоборот, помогает избавиться от общего примитивизма и банальности…
– Кто из мировых поэтов оказал на вас влияние и в каком ключе: стилистически, морально?
– Из зарубежных: Г. Лорка, А. Мачадо, Хименес, Унамуно, Г. Мистраль, Р. Дарио и др.
Ты же помнишь, в начале 80-х мы все – молодые литераторы – «болели» испаноязычной поэзией. По-моему, она близка нам своим высоким напряжением страстей, образной системой и исповедальностью. Многие «прометеевцы» переводили ее на чеченский язык и, надо сказать, получалось неплохо. Из русских: А.Пушкин, М. Лермонтов (само собой), но сильнее – Ф. Тютчев и А.Фет. Возможно, их тончайший лиризм, самоуглубленность, отрешенность от мирской суеты – плод влияния европейской культуры эпохи широкого распространения шопенгауэровских идей. Я, читая их произведения, получаю высочайшее наслаждение.
В русском переводе мне очень нравились французские символисты. Из русских поэтов: А.Блок, В.Брюсов, И. Северянин, Н. Гумилев, В. Маяковский, К.Бальмонт и другие. Они почти ежедневно «беседуют» со мною, даря мне минуты радости.
Бальмонта я считаю одним из лучших мастеров стиха в русской поэзии.
В начале 80-х я даже пытался использовать некоторые приемы Бальмонта в своих стихах. Например, стихотворение «Мел баьIIаш IаьIна сан зезагийн арахь» написано, как мне кажется, в бальмонтовском стиле. Мысли, чувства, содержание – это все мое, я имею ввиду формальную сторону, например, звукопись, повторы, внутренние рифмы. По-моему, ничего ненормального в этом нет.
Мы ведь знаем, что и на русских поэтов той поры очень сильное влияние оказали французские символисты… Из советских поэтов второй половины XX века, как наиболее читаемых мною, повлиявших на меня, я бы назвал Н. Рубцова, А.Прасолова (незаслуженно забытого), А.Вознесенского, Е. Евтушенко, Ю. Кузнецова, В. Соколова, Е. Винокурова, Б. Слуцкого и др.
Конечно, я не всех назвал… Но все они на меня повлияли – кто в большей, кто в меньшей степени.
– Какая поэзия вам ближе: восточная, западная или латиноамериканская?
– Я уже сказал, испаноязычная, да и европейская, только современников я не очень понимаю. Или они труднопереводимы – я не знаю. Что же касается Востока, то он – разный. Если так можно сказать, между Востоком и Востоком не меньше разницы, чем между Востоком и Западом. Поэзия мусульманского Востока (О. Хайям, Низами, Навои, Саади) нам родственна, понятна, а вот большинство стихотворений из китайской, японской, корейской классики лично мне остаются непонятными. Они носят, на мой взгляд, чересчур описательный, созерцательный характер, их смысл слишком завуалирован, они слишком холодны, в них не кипит жизнь страстей и мыслей. Или все это не совсем очевидно. Я повторюсь – к тому же, поэзия почти не поддается переводу.
Да, я остаюсь сторонником тех, кто считает, что поэзия непереводима или почти не переводима. Так же считал один из отцов герменевтики Гадамер, но я этой точки зрения придерживался и тогда, когда не был знаком с работами этого выдающегося философа XX века. (Герменевтика – греч.– искусство, традиция и способы толкования многозначных текстов, учение о принципах их интерпретации.–Прим.ред.) Более или менее переводима так называемая поэзия мысли – интеллектуальная поэзия.
– Ваше внимание как поэта привлекает прошлое, настоящее или состояние души?
– Все. Буквально все.
– Поэзия – это все-таки молодость. Недавно вам исполнилось 40 лет. С годами пишется легче или труднее?
– И легко, и трудно. Легко, потому что имеется какой-никакой опыт, немного мастерства. Трудно, потому что всем написанным всегда остаюсь недовольным. Понимаешь, это ситуация, когда писать на среднем уровне – не хочешь, а на высшем уровне – не можешь. Хотя нередко бывает и так, что вещь, которая тебе не нравится, восторженно воспринимается читателем. И наоборот.
– С годами приходит мастерство, но лучшие стихи создаются, может быть, в юности. Как вы относитесь к идее написания романа?
– Я лет I5 думаю об этом. За это время несколько раз были моменты, когда считал, что я созрел написать его. Но каждый раз мешали внешние обстоятельства. Я для себя написал несколько рассказов и повесть. Это было чем-то вроде разведки боем. Думаю, кое-что получилось, но пока над этим не работаю. Даст Аллах, все впереди.
– Что для вас главное в творчестве? Расскажите, пожалуйста, о своих рабочих «приемах». Сколько времени требуется на обдумывание, фиксирование и обработку мыслей?
– Для меня самое главное – быть честным и искренним и в творчестве, и в жизни. Не слыть, а быть. Перед Богом, перед самим собой, а потом – перед людьми. Я думаю, что я свое главное произведение еще не написал. Я слышал о своих стихах и восторженные отзывы, и критику. Я знаю, об их недостатках можно говорить бесконечно. Но меня никто не может обвинить в неискренности. Писать себя, писать – не лицемеря, без фальшивых ноток – вот и весь мой «прием». А так, конечно, я ищу новые формы выражения, есть поиски и другого плана. На обдумывание иногда уходит много времени, но пишу я, как правило, быстро.
– В чем, по-вашему, назначение поэзии, литературы?
–Я думаю, все то же, что и сто лет назад. Литература, истинная литература, должна быть – в основе своей – гуманистична. Она должна дать читателю эстетическое наслаждение, пробуждая при этом «чувства добрые». В этом плане, высшим образцом соответствия своим целям и задачам можно считать русскую классическую литературу. Перед ней модернистская и постмодернистская литература кажется мелкой по сути. У литератур малочисленных народов, помимо общих для всех литератур, существуют свои собственные, специфические задачи – это сохранение языка, содействие укреплению единства нации и пробуждению национального самосознания.
– В последнее время вы опубликовали ряд стихотворений на русском языке. По мнению некоторых читателей, это наиболее удачные из ваших стихов. На мой взгляд – это прорыв к более широкой читательской аудитории. Стремление не только высказаться по поводу наболевшего за эти годы, но и желание быть услышанным. Что вы скажете об этом? Как вы относитесь к вашим «русским» стихам?
– Мои «русские» стихи мне дороги. Мне особенно важно было мнение о них русских читателей. К моему удивлению, русские их восприняли хорошо. Например, один высокообразованный человек сказал буквально следующее: «Вы обладаете большим даром. Вы сумели затронуть душевные струны людей другой национальности и вероисповедания. Это не каждому дано. Спасибо».
Конечно (я говорю не потому, что скромничаю), я весьма скептически отношусь к своим способностям и – особенно – на русском языке. Повторяю, я – человек без иллюзий. То, что они мне дороги, не говорит о том, что они – с художественной стороны – совершенны. Просто я хотел сказать, что я и в «русские» стихи тоже вложил всю свою душу. И я удовлетворен тем, как их воспринимают читатели.
– В последнее время много говорят о национальной идее. Вы не могли бы сформулировать, что такое национальная идея: возрождение родного языка, культуры, образование государства, свобода?..
– На мой взгляд, национальная идея в этом бренном мире может заключаться только в том, чтобы достойно прожить свою жизнь в соответствии с предписаниями Всевышнего. Ни больше ни меньше. Достойная жизнь возможна только в условиях свободы личности, со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами. И – плюс – материальный достаток. Сейчас многие, говоря о необходимости развития родного языка, сами, как правило, ни дома, ни на работе не говорят на нем. Многие чеченцы всегда отличались крайностями в своих действиях и безрассудством в поступках. Оно и в политике сказывается отрицательно. Одни, например, «дошли» до того, что способствовали развязыванию войны против своего народа. Другие «трясутся» перед Кремлем и чуть ли не благодарят его за то, что его посланцы бомбили наши селения, города, убили десятки тысяч людей, и при этом рабски заявляют, как тургеневский персонаж: «Если барин бьет, значит, есть за что». Вчера одни из нас возносили чеченцев до небес, утверждая, что и в раю люди будут говорить на чеченском языке, а сегодня другие из нас, словно соревнуясь в самобичевании, доходят до самоуничижения. Они считают нас виноватыми во всех грехах и преступлениях, со времен адамовых.
Совершенно очевидно, что не правы ни те, ни другие. Мы не лучше других. Но мы и не хуже других. Надо быть человеком очень ограниченных умственных возможностей, чтобы серьезно считать наш народ виновным в этой войне. Если мы и виноваты в чем-то, то только в том, что оказались слабыми, мы виноваты перед самими собой. Мы не сумели оказать сопротивления развязыванию войны. Наш народ виноват только перед самим собой. С русскими, аварцами, осетинами мы должны иметь равные отношения, как с добрыми соседями, как с верными друзьями.
Отношения по формуле: «раб – хозяин», «младший – старший», «обвиняемый – обвинитель» неприемлемы для нас категорически. Ни с какой стороны. В то же время мы должны быть порядочными, вежливыми, благодарными за любую помощь и сами должны – при необходимости – оказать помощь соседям, быть честными кунаками. Мы и детей своих должны воспитывать в таком же духе. Мы постоянно должны говорить, что войну начали не русские и не чеченцы, а бандиты и с той, и с этой стороны. И это будет правда. Все это имеет отношение к вопросам формирования национальной идеи. Ни у одной нации не может быть идеи жить во вражде с соседями или за чужой счет.
Если мы сможем отстоять те права, которые провозглашены Конституцией РФ, мы получаем немало. Но мы добровольно отказываемся даже от того, что нам дано.
Например, Конституция ЧР объявляет русский и чеченский языки государственными языками ЧР. Но вслед за этим – оговорка, что делопроизводство ведется исключительно на русском языке, который является языком межнационального общения. Если не разрешено ведение делопроизводства на чеченском языке, значит, не будет и реального содержания его статуса как государственного языка. Например, в Конституции РФ – черным по белому – написано, что в национальных республиках РФ, наряду с русским языком, язык титульной нации может быть объявлен государственным и, соответственно, на этом языке возможно введение делопроизводства.
Важнейшее значение для сохранения чеченской нации как таковой имеет перевод начальных классов на обучение на чеченском языке. Чтобы чеченский язык изучали широкие слои общества, нужно сделать так, чтобы в нем была практическая необходимость.
Нашей интеллигенции следует постоянно поднимать этот вопрос. К сожалению, большинство в нашем обществе суть данной проблемы понимают поверхностно, а власть имущие, кажется, вообще не желают об этом знать.
Национальная идея, по-моему, должна содержать в себе и тактические задачи, и стратегические цели, и духовно-нравственные искания, и эстетические воззрения народа.
– Помимо таланта и эрудиции, чем еще должен обладать писатель, чтобы быть совестью народа, моральным авторитетом, как: Х.Ошаев, М.Мамакаев, А.Айдамиров?
– Вы задаете очень много сложных, но интересных вопросов. Не слишком ли много для одного интервью? Но хозяин – барин. (Смеётся.) По-моему убеждению, есть дар от Сатаны и есть дар от Бога. Дар от Сатаны внешне, чисто формально, ничем не уступает второму типу дара. Ведь есть же выражение «чертовски талантлив». Сатанински одаренный любит внешний лоск, любит шиковать, пускать пыль в глаза. А может даже ввести в заблуждение – на долгие времена – многих людей. Он может иметь благообразное лицо, говорить правильно и красиво, но он бездушен, он изнутри прогнил из-за зависти и корыстолюбия, тщеславия и амбиций. Такой тип-виртуоз – пленник показухи. Этот дар – со знаком минус. (Здесь я имею ввиду не только и не столько чеченскую литературу, сколько литературу, искусство и другие сферы человеческой деятельности вообще. И поэтому не привожу примеров.) Рано или поздно он сам обличает свою античеловечную и аморальную сущность. А дар от Бога, в первую очередь, нацелен на добрые дела, на милосердие. Он гуманистичен, созидателен изначально. Внешне он может очень скромно проявлять себя. И еще одна проблема нового времени.
У нас каждый человек имеет право писать и издавать, в том числе, и халтуру, и безнравственные, аморальные по содержанию, некачественные, с художественной точки зрения, вещи. К сожалению, нередко вещи – достоинства домашнего альбома – грубо навязываются читателю как хорошая литература. Неискушенного читателя можно ввести в заблуждение или «внедрять» в его сознание сомнительные ценности. Это серьезные издержки рыночной системы. Наша задача состоит в том, чтобы помогать действительно одаренным, талантливым людям.
Я очень рад, что в современной чеченской литературе есть несколько писателей и поэтов, серьезно занимающихся творчеством. Но их возраст – от 35 до 50. Я не знаю ни одного подающего надежды в возрасте до 30 лет. Талантливому человеку, чтобы реализовать свои возможности, необходимо получить хорошее образование и быть работоспособным. А чтобы быть подлинным авторитетом в народе, нужно иметь и мужество, и честность. Думаю, именно эти качества преобладают в характерах писателей, названных тобой. К сожалению, этих качеств не хватает иным нашим современникам. Слишком много суеты, лицемерия, показухи, зависти… Ведь все это не имеет никакого отношения ни к литературе, ни к делу служения народу. Очищаться нам всем надо от скверны. Очищаться всем, во все времена. Очищаться не на словах, а на деле – в душе, в мыслях. И, во имя Аллаха, честно служить высоким идеалам. Чеченский Къонах – идеал мужчины, в первую очередь, человек благородный. Только благородный человек может быть внутренне свободным.
– У вас есть опыт преподавания не только чеченской литературы, но и философии. И сейчас работаете над диссертацией на тему о свободе. К какому выводу вы пришли в результате научного поиска: что такое свобода в представлении чеченца?
– Я недоволен тем, как я работаю над диссертацией. К сожалению, из-за войн, из-за материальных проблем и большой занятости у меня были большие перерывы. Поэтому работа растянулась на многие годы. Хотя окончательных результатов и нет, сам процесс чтения, сбор и обработка материалов мне, как я думаю, приносит большую пользу в плане общего развития и духовного роста. На основании прочитанного, накопленного и проанализированного мною материала, я пришел к выводу, что свобода в представлениях чеченцев – это свобода личности и мало что общего имеет с идеей государственного строительства. И в ХIХ веке, и в ХХ, когда чеченцы воевали, то воевали вообще против государства как такового, против государственного насилия. Нравственные, этические идеалы народа можно обнаружить в вербальных формах приветствия, прощания и других пожеланиях. В таких словосочетаниях как «Марша вогIийла» («Приходи свободным»), «Марша Iайла» («Оставайся свободным») мы видим, что для вайнахов свобода является высшей нравственной ценностью, важнейшим составляющим менталитета чеченцев. Все это требует очень серьезного и долгого разговора… Здесь я хочу лишь сказать, что чеченцы никогда не откажутся от своей свободы, от той свободы, о которой говорю я, т.е. свободы личности. А когда откажутся, они перестанут быть чеченцами. Не каждый свободный человек – чеченец. Но каждый настоящий чеченец – это прежде всего свободный человек. Чеченцу нужны права говорить правду и то, что он думает. Вернее, эти права у него есть со дня рождения. Чеченцу нужно, чтобы другие уважительно относились к его правам, религии, обычаям, культуре, языку. Чеченцу нужна возможность честно зарабатывать на хлеб насущный и чуть больше… Чеченцу нужна Родина-Нохчийчоь, чтобы он не чувствовал себя обделенным на этой земле, а если он проживает вдали, чтобы на старости лет мог приехать домой умереть. Еще чеченцу нужна песня. Ты понимаешь, наверное, о чем я говорю? Так вот, если его лишают этих жизненно-важных вещей, конфликт неминуем. Говоря, что чеченцу нужно то-то, я не восхваляю нас. Другим тоже нужно много чего. Но я не могу говорить за них. Им самим лучше знать, что им нужно. Суть существования обычного чеченца – это свобода. Вообще человека нельзя лишить свободы, в ее глубоком философском понимании. Никакая сила не сможет это сделать. Выбор всегда стоит за человеком, и свободен ли он – зависит от него самого. Лично я всегда выбираю свободу, в любых условиях… Страх, деньги, комфорт, страсти могут иногда очень мешать, создавать серьезные препятствия на пути восхождения к свободе. Но я как человек, как чеченец, как писатель никак не могу потерять свое лицо, самого себя, свою сущность, не могу потерять свою свободу. Иначе я перестану быть полноценным человеком, чеченцем и писателем. Свобода – это именно то условие, без которого человек не может быть самодостаточным, т.е. нормальным человеком, соответствующим своему внутреннему я и смыслу своего пребывания на земле. Теряя свободу в таком смысле – человек теряет все. Уж лучше отказаться от земных благ. Несвободный человек социально опасен, подл, зол, он потенциальный преступник. И, наконец, самое главное, свобода – это дар Всевышнего. В Судный День мы будем отвечать за свои деяния и поступки на земле только лишь потому, что были свободны, перед нами был выбор. Иначе – какой с нас спрос? Несвободный не может отвечать за свои поступки. Но освобождение (в обычном смысле) рабов не избавляет их от внутреннего рабства. Они не знают, как быть свободными, что делать со свободой и творят зло. Примеров тому много. Крайне важно, чтобы была гармония между внутренней и внешней свободами.
– Что вас побудило написать «Поэму абсурда», поэму о хаосе? Насколько она абсурдна и реальна? Что для Вас абсурдно: время, война, жизнь?
– Сама действительность, наверное. Она реальна в той степени, в какой может быть реален абсурд и абсурдна в той степени, в какой была абсурдна реальность в 90-ые годы в Чечне. В данной поэме абсурд – это бессмысленная, пустая, грешная порочная жизнь. И не просто жизнь, а целая система, что ли… Мне в той поэме были интересны люди на фоне общественных катаклизмов. Мне было интересно, как проявляют себя в экстремальных ситуациях внешне обычные люди. Я хотел в голосах, во внутренних монологах своих героев, порой мало чем отличающихся от внешних, отобразить, в главных чертах, нашу абсурдную эпоху в самый трагический период жизни нашего народа . Я слышал в этих голосах блоковскую «музыку стихии». Разрушительную, отрицательную по своей природе.
– Как писалась ваша поэма? Есть ли у вас давно начатые и незаконченные вещи?
– Поэма писалась по-разному. Отдельные части легко, другие труднее. Сейчас бы я ее написал по-другому или не написал бы вообще.
Начатых и незаконченных вещей у меня много.
– Традиционный вопрос: над чем вы работаете сейчас, что планируете на будущее?
– Планирую завершить когда-то начатые произведения, и хочется поработать в прозе. Мне кажется, у меня кое-что накопилось и я внутренне готов. Завершаю также несколько литературно-критических и публицистических статей.
– Изо всех людей, наверное, поэт наиболее остро ощущает проблему ответственности перед народом, перед будущим. В чем она заключается, особенно в военное время?
– Я повторюсь кое в чем… У моего отца, наверное, были и есть недостатки – где-то был вспыльчив, а по отношению к нам, своим детям, слишком строг… Но я не знал никого более честного и искреннего. Я всегда стремился перенять эти качества. Считаю, что для поэта – это самое главное. Нельзя быть честным и искренним, не имея мужества и других личных достоинств. Поэт в мирные времена ответственен перед народом только в определенном смысле. Но в такие лихие времена, как нынешние, он – однозначно – должен быть с народом. И говорить правду, невзирая ни на что. Говорить правду во имя народа и от имени народа – это его святой долг!
– Недавно в Центральной городской библиотеке Грозного состоялся вечер поэзии «Чеченские поэты – за мир», в котором приняли участие и вы. Какова роль поэта в жизни общества?
– Выдающийся русский философ В.Соловьев, в одной из своих работ, размышляя о поэзии и роли поэта в жизни общества, писал о том, что в древние времена – на заре человечества – поэт, жрец, предсказатель были в одном лице. Поэзия имела магический смысл. О том, что поэты были святыми людьми, жрецами, духовными лидерами, писали и другие философы и исследователи культуры. Поэтов-жрецов возвеличивал ореол святости и тайного могущества.
Прошло много веков, тысячелетий, и мир изменился. Изменились формы общественного устройства, фантастического уровня развития достигли наука и техника, появилось бесчисленное множество вещей, а многое исчезло без следа. Сегодня быть писателем, поэтом, в понимании многих (да и в реальной жизни), стало чуть ли не профессией.
Конечно, писать стихи и рассказы среднего уровня, формально даже безупречные, можно научить почти любого образованного человека. Но эти «произведения» будут бездушны, и здесь речь может идти только о ремесленничестве, но не об акте творчества.
Быть истинным поэтом – это участь или призвание немногих, это как знак судьбы, как вердикт высших сил. Для меня, вне всяких сомнений, поэты – люди избранные. Такие же избранные, как и настоящий врач, учитель, пахарь… Каждый избран для своего дела. И каждое созидательное дело – велико! Отличительное и наиболее сущностное свойство поэта – острее, чем остальные, чувствовать свое пространство и переживать свое время. Душа поэта– открытая рана. Мельчайшие движения и изменения вокруг находят в ней отклик.
Поэт не может жить вне времени и в отрыве от жизни своего народа. Поэт не может согласиться с несправедливостью и со злом вокруг себя. Поэт – представитель Гармонии, Доброты, Красоты и Истины. И, в этом смысле, он вечно протестует против хаоса, против сил зла. Когда поэт соглашается петь оды власть имущим или предательски молчать за хорошую комфортабельную квартиру, высокооплачиваемую должность и т.д. – он тотчас умирает.
Много лжи в нашей жизни... и поэтому много зла. В этом мире кто-то всегда должен говорить правду. Говорить правду в любых условиях, в любое время.
И в первых рядах глашатаев истины должны быть поэты. Поэт – дитя свободы, в то же время, душа поэта – обитель вечной свободы.
И в сегодняшней жизни (жизни, которая состоит не только из трагедий и тревог, но и теплых надежд, и веры в будущее, и любви) поэты должны занимать самую активную позицию. Они в своем творчестве не должны быть ни за правых, ни за левых, ни с оппозицией, ни с позицией. Они должны быть за Добро, за Красоту, за Истину – а все это может быть при условии мира и свободы. Война – это величайшее зло на земле. И те, кто начинает войну, – величайшие враги всего человечества, а те, кто ведет войны, убивая безвинных людей, – рабы сатаны. Вечно им гореть синим пламенем в Аду! Поэты всегда за мир. Поэты должны быть за мир! И велик потенциал духовной мощи поэтов, и обладают они большими возможностями повлиять на духовный мир человека.
И в этом смысле, с тех давних времен, упомянутых в начале статьи, сущность и поэтов, и поэзии не изменилась.
Поэт, «в минуты роковые» для своего народа, должен быть гражданином, патриотом и человеком. А если сказать одним словом – къонахом.
И – да будет так!