Шла зима 1942года. Наша семья была эвакуирована в Уральск из города Белая Церковь, что под Киевом. Первая наша зима на чужбине. Стояли сильные морозы, снежные сугробы засыпали город, только дорожки – туннели связывали жителей друг с другом и прочим миром. Меня на улицу выпускали редко. Моя зимняя одежда явно не была рассчитана на такие морозы. А так хотелось погулять, покататься на санках с горки, познакомиться с ребятами. Я подолгу смотрела в окно. Окно покрывала толстая наледь. Я подолгу скоблили ее ногтями, потом дышала на нее и опять скоблила. Наконец, появлялось крошечное окошечко, и передо мной открывался неведомый мне сказочный мир. Белые сугробы сверкают в солнечных лучах, краснощекие ребятишки в длинных шубейках и валенках тащат санки на горку, а потом с визгом и смехом скатываются вниз. Боже, как я им завидовала! И я в очередной раз принималась канючить:
- Мамочка, пусти на улицу! Я совсем немножко погуляю, только разок прокачусь на саночках. Ну, мамочка, пусти. Смотри, все дети гуляют, одна я сижу дома
И мама, в очередной раз, объясняла мне, что у меня нет валенок, а только фетровые ботики, что пальтишко у меня не очень теплое и я сразу же замерзну. А потом обязательно простужусь, и опять у меня будет ангина. Мама еще добавляла, что она уже устала от наших болезней, то Юрик болеет, то я. Конечно, все так и было, но как хотелось гулять! И я обреченно опять утыкалась в окно. Ничего не поделаешь, надо ждать весны. Может к тому времени война закончится, и мы вернемся домой в Белую Церковь, где не бывает такой длинной и холодной зимы, где не нужны зимой валенки, и можно гулять на улице каждый день. Как я любила эту далекую Белую Церковь! Как ненавидела эту проклятую войну, с ее немцами и их Гитлером! Это они выгнали нас из дома и заставили жить в этом холодном Уральске, это из-за них все время болеет мой маленький братик, и нет с нами нашего папы. Мои горестные мысли прервала Петровна, наша хозяйка, у которой мы жили на квартире.
- Нюра, отпусти ты Людочку на двор, сегодня не так холодно. Моя крестница Маняша за ней приглядит, она уже большая девка, в пятый класс ходит. Пусть дите немного свежим воздухом подышит, а то все дома, да дома.
Я с благодарностью взглянула на хозяйку и опять заныла.
-Мамочка, пусти! Я Маняшу буду слушать, в сугроб не полезу, сосульки сосать не буду, снег голыми руками трогать не буду, честное-причестное слово!
И мама разрешила. Петровна поверх пальто накинула на меня свой клетчатый теплый платок, и завязала его на спине узлом. Маняша взяла меня за руку, и мы вышли на крыльце. Господи! Какой белый, ослепительный мир открылся мне! Какой упоительно свежий и вкусный воздух сам тек в легкие! А как сверкало солнце, все искрилось и переливалось в его лучах! А на пороге стояла Петровна и улыбалась довольно. А в окно смотрела мама и тоже улыбалась.
К Маняше подбежала ее подружка Вера, они усадила меня на санки и девчонки, громко переговариваясь, покатили санки по тропке между высокими сугробами. Я слышала, как Маняша объясняла Вере, что я эвакуированная, немец заставил нас бежать из Белой Церкви, это город такой на Украине. Там сейчас немец. Что у Людочки есть маленький братик, он родился в поезде, когда они ехали сюда. А теперь он все болеет. А Людочку не пускают гулять потому, что у нее нет валенок и теплого пальтишка. И Петровна, крестная, велела погулять с ней и потом забрать к себе в гости. Сегодня приедет сестра Зина, а бабушка испекла пироги к ее приезду.
Я слушала все эти новости и радовалась. Значит, меня везут в гости, и, наверное, угостят пирогом! Вот как мне повезло сегодня! И все это благодаря Петровне. И вместо опостылевшей пшенной каши мне дадут пирог. Как давно я не ела пирогов. Еще до войны мама пекла их с вишнями и яблоками, капустой и мясом. Но, как это было давно! А теперь у нас только каша, противная пшенная каша, да еще с тыквой, фу, терпеть не могу тыкву. Но другой еды нет, приходится есть эту надоевшую кашу.
А Юрочке мама варит манную кашку на молочке, и всегда отдает мне подчистить остатки в кастрюльке. Ничего нет вкуснее манной каши! Но она положена только маленьким детям, а я уже большая девочка, мне уже шесть лет. Так размышляла я, а сама глядела по сторонам. Тропинка, зажатая высоченными сугробами, подвела нас к большому бревенчатому дому с высоким крыльцом и нарядными ставнями. Перед воротами снег был расчищен, двор тоже расчищен и большая черная собака сидела перед конурой. Она подошла к нам, помахивая хвостом, и приветливо гавкнула. Маняша погладила ее по голове и похлопала по спине. А потом сказала, указывая на меня.
- Полкаша, это наша гостья, Людочка, она эвакуированная, ты ее не обижай.
Собака согласно кивнула головой и обнюхала мои ноги. Я от страха закрыла глаза, а она лизнула меня в нос и неторопливо отошла. Все засмеялись.
- Ты ее не бойся, она маленьких не обижает. Она собака умная, все понимает. Она только Гитлера не любит, вот смотри. Полкаша, Гитлер идет, взять его!
Собака яростно бросилась к воротам и долго лаяла и становилась на дыбы. Девочки стали смеяться и хвалить Полкана.
А потом мы зашли в дом, но дома никого не было. Видно все поехали встречать Маняшину сестру Зину. Когда мы разделись в коридоре и прошли в комнату, меня всю окутало теплом и чудным, почти забытым запахом. Пахло пирогами, свежеиспеченными пирогами. У меня тут - же забурчало в животе, и рот наполнился слюной. Вера тоже принюхалась и спросила Маняшу, с чем пекла бабушка пироги. Маняша приподняла скатерку на сундуке, и мы увидели два огромных пирога. Она отрезала длинную полоску и разделила ее на три части. Начинка была оранжевого цвета.
- С морковкой, - сказала Маняша. – Значит другой с манной кашей.
Я с удивлением смотрела на девочек. Таких пирогов я не пробовала. Я осторожно откусила от своего кусочка, пирог был необыкновенно вкусным, и я незаметно для себя проглотила весь кусок. Попросить добавки я не решилась, а так хотелось! Девочки уселись на диван и стали рассматривать какую-то книгу, а я подошла к горке, где на полках стояла посуда и множество фарфоровых статуэток. У нашей хозяйки тоже была горка, и там стояли фарфоровые собачки, лошадки, петушки и рыбки. Я могла подолгу рассматривать их, стоя на стуле, трогать их мне категорически запрещалось. Однажды, когда я оставалась одна дома, я открыла дверцы горки и достала все фигурки. Но, тут вернулась мама, и мне попало изрядно. Мало того, что меня отхлестали по попке, но меня еще и поставили в угол на целый час. А у Маняши стояли на полке балерины, спортсмены, футболисты и бравые военные, гномики и ангелочки, принцы с принцессами и даже доярка с коровой. Оторвать глаз было нельзя от этого чуда. Маняша увидела, что я увлеченно рассматриваю ее коллекцию, подошла и спросила, что бы я хотела посмотреть поближе. Я не поверила своим ушам. Мне предлагают подержать в руках эти сокровища? Девочка увидела мое недоумение и рассмеялась.
- Выбирай любые две, а потом я тебе их заменю на две другие.
Я выбрала балерину и доярку. Маняша усадила меня за стол и дала статуэтки. Я до сих пор помню эти вещицы, помню до малейших деталей. Много лет спустя, уже, будучи вполне взрослой женщиной, я увидела в Ленинградском пассаже такую же балерину, и, конечно, купила ее. Она у меня цела до сих пор.
А потом приехали на тележке, запряженной лошадью, Маняшина родители, ее сестра и бабушка. Стало шумно, все обнимались и целовались. Я забилась в уголок и смотрела издалека на этих веселых и радостных людей. А потом единственный мужчина в этой семье заметил меня и спросил, что за девочка сидит в темном углу. Маняша сказала, что это эвакуированная девочка с Украины, она живет у крестной, и зовут ее Людочка. Крестная должна скоро прийти и забрать ее домой. Меня вытащили к столу и стали расспрашивать. Я сначала стеснялась, но вскоре почувствовала себя, как дома. Я рассказала, как долго мы ехали из Белой Церкви, как нас бомбили немцы, как у мамы в поезде родился братик, как нас нашел папа и привел к бабушке Петровне. Все слушали, а бабушка почему-то стала плакать. А Маняшин папа посадил меня за стол рядом с собой и погладил по головке. А потом все сидели за столом и кушали разную еду, а я ждала, когда же дадут пирог. Наконец бабушка принесла пироги, уже разрезанные на куски и велела всем выбирать какие кому нравятся. Маняшин папа спросил у меня, какой я хочу, и я сказала, что хочу с манной кашей. Большей кусок пирога мне положили на тарелку и еще дали кружку теплого молока. Уверяю Вас, я прожила большую жизнь, но ничего вкуснее этого я не ела. Почему-то все замолкли и молча смотрели на меня, а бабушка опять стала плакать, а Маняшин папа все гладил меня то по спине, то по голове. Наверное, я ему понравилась. А потом пришла бабушка Петровна и мы стали собираться домой. Все вышли в коридор и смотрели, как меня одевает Петровна. Маняшин папа взял мои ботики и строго спросил у Петровны:
- Что это? Разве у ребенка нет валенок? Маняша принеси твои старые из кладовки, те черные, что тебе стали малы. Думаю, Людочке они подойдут.
Маняша принесла валеночки,и они очень даже подошли и я их носила всю войну. А когда мы пришли с Петровной домой, то оказалась, что в сумке у Петровны, кроме моих ботиков, был еще большей пакет с пирогами. И с морковкой, и с манной кашей.
Эти пироги я помню всю жизнь. Но сама даже не пыталась такие испечь. Почему? Этого я объяснить не могу. Наверное, боюсь испортить память о тех милых и добрых людях.