Шёлковая рубашка.
Поехал Павел в город на базар муку продавать. Сбыл товар за хорошие деньги. Решил пройтись по торговым рядам, присмотреть себе сапоги. Мануфактуру в Белебее продавали в купеческих домах. В этих заведениях можно было купить всё, или почти всё, но цены были аховые. Белебеевские коммерсанты после закона о НЭПе задышали свободно, им ленинский декрет руки развязал. На одной из самых бойких улиц выстроили местные купчишки высоченные хоромы из красного кирпича и открыли торговые лавки одну другой краше. Потом этих бедняг раскулачили и отправили в Сибирь, дома поотбирали и устроили в них государевы магазины…
Ходит, значит, Павел рыщет по торговым рядам, ищет добротные сапоги. Вдруг нечаянно- нежданно Павлу попадается на глаза косоворотка с пояском плетёным и кистями бархатными. Висит рубашка среди невзрачных сорочек, как яркое пламя, алеет как розовый куст посреди зимы. Спрашивает Павел у торгаша, мол, почём рубашечка? Тот отвечает заносчиво: «Сто рублей, чистый шёлк».
Чешет голову Павел: «Ох, и дорога рубашечка, цена кусается». Деревенский люд на станцию Аксаково ходил подрабатывать, им за ту работу копейки платили.
Глядит Павел, глазам своим не верит, до чего хороша рубашка. Он её и на свет посмотрит, и между пальцами пощупает, и кисточками поиграет. Холодный шёлк приятно щекочет его руку, скрипит так маняще, что в его сердце отзывается: «Купи-купи». Не рубашка, а мечта... «Эх, один раз живём, — думает Павел. — Когда ещё придётся в такой рубашке пройтись….»
Думал-думал Павел да и выложил на прилавок сто рублей, затмила ему разум шёлковая рубаха. Засунул обнову за пазуху и с ликованием в душе направился в деревню. Он не мог дождаться вечера, когда можно будет надеть рубаху и на люди выйти. Стоит перед зеркалом, любуется собой, рыжеватый чуб начёсывает, и так подбоченится, и эдак. Хороша рубашка, ни у кого такой в деревне нет. Кажется ему, что рубаха ему и росту прибавляет и значения. Росточка Павел был невысокого, и на лицо был простоват. Расправив плечи и выпятив грудь, пошёл Павел на гулянку.
В Мало Менеузе по вечерам на улицу высыпает, обычно, вся деревня. Гармонисты растягивают меха, девки поют, молодёжь ведёт хороводы. Жизнь после табуна кипит и бурлит ничем не хуже какой-нибудь Москвы. С одной стороны кучкуется анаткаская молодёжь, а тугасовские* держатся особняком.
Павел идёт гоголем по деревне, нос задрал, даже забыв на время, что мал и неказист, ни дать ни взять петух анаткасовкий. Все головы поворачивают в его сторону, девки смотрят только на него. «Видный парень, как это мы раньше его не замечали?!» — думают они. Самые бойкие норовят подойти к франту поближе, да руками прикоснуться, погладить алый шёлк на его груди.
Млеет от радости Павел, думает, не зря деньги потрачены, ради такого триумфа не жаль и сто рублей по ветру пустить. Кажется ему, что он и высок и удал. Одного задевает неожиданно плечом, второго. Тугасовские парни смотрят, злостью наливаются, думают, надо проучить этого надменного гуся в красной рубахе из Анаткаса. Слово за слово, плечо за плечо, столкнулись парни, силами меряются. Павел, хоть и не бугай какой, а нрава дерзкого, никогда себя в обиду не даст. Анаткаские парни тоже в стороне не остаются, когда своего дубасят. Побросали гармони, позабыли про девок и хороводы, ринулись в кулачный бой.
Драка завязалась такая, что девкам лучше подальше держаться, не дай, бог под руку попадутся. Слышатся крики, мычание, кряхтение, мордобой идёт отчаянный. После первой крови страсти потихоньку ослабевают, парни остывают, расходятся, осматривают раны, уже и не помня, из -за чего драка началась. Павел тоже кровь утирает, ощупывает руки-ноги, губа разбита, на голове шишка, а шёлкова рубашка изорвана в клочья, только пояс с бархатными кистями цел…
Сидит, причитает Павел:
— Даже шёлкового лоскутка на кисет не осталось от сторублёвой рубашки.
//;;р тенкел;х пур;ан к;перен п;р кисет- лах та юлмаре в;т.-чув.,//
* Деревня разделена территориально на два конца: Анаткас и Тугас.