- А скажите, батенька, зачем вам вообще публикация этой книги? И не просто публикация, а еще и грамотный пиар? Славы захотелось?- обратился к своему собеседнику поджарый мужчина средних лет. От такого вопроса, что называется «в лоб», его собеседник, рыхлый, весь какой-то мятый писатель Кирилл Геннадьевич Остроперов окончательно смешался… По его отечному, мятому под стать костюму лицу, медленно стекал провинциальный румянец. А его собеседнику, литературному агенту Петру Сергеевичу Щелчкову беседа, похоже, нравилась.
- Так что, милейший, жажда славы не дает спокойно жить?
«Ну и что на это ответить? - думал Кирилл Геннадьевич, исподтишка разглядывая своего визави, - тебе-то, конечно, столичный фрукт, к чему слава, к чему любовь читателей? Ты и так очень неплохо устроился в своей столице. Сидишь тут передо мной, обедаешь за мой счет, в славянофила играешь: батенька, милейший, ресторан «а-ля рус». Да тут тарелка борща тянет на гонорар от статьи про мелиорацию, которую я почти неделю писал».
- Славы, славы, и не надо стесняться, - Щелчков, похоже, чувствовал себя хозяином положения, и смущение Остроперова доставляло ему удовольствие.
- Ну если и славы, что ж в этом плохого, - какими-то толчками выдавил из себя писатель.
Славы ему, действительно, хотелось. И на встречу с Щелчковым его привело именно желание опубликовать роман, на написание которого ушло больше года. Он не помнит тот момент, когда желание сбросить с себя надоевшую шелуху заказных статеек стало вдруг нестерпимым. Он еще долго гнал навязчивые образы, которые прорастали в нем как озимые и яровые, о которых он писал в небольшом журнальчике для фермеров. Но Остроперов хорошо помнит те новые, непривычные ощущения собственной свободы, которые испытал после трехдневного заточения наедине с клавиатурой, когда этот его роман, наконец, начал проступать, обретая краски, формы… Мама Кирилла Геннадьевича, с которой наш писатель проживал после своего короткого неудачного брака, в ту пору гостила в деревне у дальних родственников. Вернувшись, застала своего сына похудевшим, помолодевшим, и решила было, что у ее Кирюши завелся роман. Но вскоре она поняла, что стало причиной такой метаморфозы.
- Все вы, батеньки, мните себя новыми Достоевскими, ну на худой конец, Толстыми, романисты…
Остроперова в Щелчкове раздражало все… И эта его небрежная манера снисходить до собеседника, и эта вертлявость, пытавшаяся казаться деловитостью. И сумма обеда, которая пробивала значительную брешь в весьма скромном бюджете Кирилла Геннадьевича. «Какой-то скользкий тип», - думал об агенте Остроперов. И хоть «сосватали» этого «гения пиара» весьма уважаемые люди, с которыми наш герой был знаком еще по работе в пресс-службе регионального руководства, писатель еле сдерживал свой порыв уйти, прервав беседу. «Совсем я одичал, - ругал себя Осторперов, - время такое, приходиться быть циничным, деловым. Да мне с ним не детей крестить, лишь бы дело свое знал. Между прочим, в этом самом ресторане, в котором изъявил желание встретиться Щелчков, есть блюда и подороже, так что он еще поскромничал».
Между тем, приятно отобедав, господин Щелчков рассматривал очередного соискателя на звание популярного писателя. Он давно уже сделал главный для себя вывод о платежеспособности клиента и просчитал возможные услуги, которые окажет ему за эту весьма скромную плату. Он даже обед заказал весьма посредственный, опасаясь, что у этого мятого субъекта не хватит денег, чтобы расплатиться. Но вот отказать себе от удовольствия поиронизировать над сидящим напротив человеком, он не мог. «Пусть хоть так удовольствие получу, раз отказался от осетрины по-царски», - думал Щелчков, наблюдая, как сжимается писатель от каждой фразы, брошенной им. «Ну совсем как ребенок, и зачем ему в большой мир литературы, пописывал бы свои статейки, курсовые, что он там еще пишет».
- Ну так вот, любезный. Просмотрел я ваш романчик. Как это у вас там: «Лучи брызнули соком надкусанного яблока». Что ж, хорошо, вкусно. А зачем вам слава-то? Вы ведь и не знаете, что будете делать, проснувшись знаменитым.
«Действительно, зачем? Я ведь и не задавал себе подобного вопроса. Сейчас моя жизнь тиха и размерена, а что потом… Эка, куда меня занесло», - мысли Остроперова столь явственно проступали на его лице, что Щелокову эта игра нравилась все больше и больше.
- Вот вы, писатели, знатоки душ человеческих, так сказать, знаете, зачем пишете?
- Да ведь иногда нельзя не писать, оно само где-то внутри рождается, не дает спать, жить…
- А я скажу, это вы, братцы, так с собственными комплексами борьбу ведете… Скажете я не прав? Вот убери от вас все эти комплексы, всю эту внутреннюю дисгармонию, и писать было бы не о чем.
- Позвольте с вами не согласиться. А как же классики?
- А что классики? Достоевский, будь у него приличное состояние, все время проводил бы у зеленого сукна. Толстой ведь в книгах свои метания, свой путь к Богу описывал.
- И все-же вы не правы. Писательство не столько способ выразить собственное мироощущение…
- Да, а тогда что? Просто у одних это получается более созвучно большинству, и тогда они становятся популярными. У других есть некая иносказательность, многотолковость что ли, что позволяет быть избранным элитой.
- А как-же с героями, которые рождаются помимо собственного сознания. Они живут, строят отношения, влюбляются, наконец…
- Все это писательские выдумки. Любовь героев – это некая сублимация, перенос собственных чувств на весьма эфемерный объект. Своей жизнью жить надо. Мне вообще кажется, что наша страна – страна писателей. Люди не хотят решать свои психологические проблемы привычным для всего мира цивилизованным путем. Я даже больше скажу. Писательство – одна из черт российской ментальности. Это, знаете, как лень – двигатель прогресса. Так вот у нас лень, помноженная на комплексы, рождает, как вы там сказали – героев с их любовями?
- Следуя вашей логике, писательство – это такая форма психической болезни?
- Ну не совсем психической. Я бы сказал – показатель психологических проблем.
- А как же таланты? Как же формирование ценностей?
- Ну, относительно талантов, я ранее говорил. Да, среди закомплексованных людей есть довольно способные в форме выражения своей мысли. Есть вообще большие оригиналы, но там-то как-раз может идти речь о психических отклонениях… Важно ведь что – найти своего читателя, а лучше читателей и побольше… Попасть в струю, так сказать…
То, что произошло далее, Кирилл Геннадьевич иначе как помутнением рассудка объяснить не мог. Он молча встал, взял в руки тарелку с недоеденным борщом и опустил на голову господину Щелчкову. Бросив на стол мятые купюры, он спокойно вышел из зала и, не торопясь, отправился домой, вдыхая ночной воздух полной грудью.