Приписывается Эйнштейну: «Я не знаю, чем будут воевать в третьей мировой войне, но в четвертой мировой люди будут воевать дубинками».
- Эта война когда-нибудь кончится?
- Не в этой жизни, майор. Не в этой жизни. Вон, в истории, помнишь, была Столетняя. Так наша-то, теперешняя, может и дольше быть. Потому что та – европейская была, а у нас, как не крути, все же мировая.
На войне главное не бой и даже не страшное большое генеральное сражение. Потому что когда бой – тогда все понятно, и решает там количество народа, качество его вооружения, умелость, наконец. А вот то, что перед боем – оно самое трудное. Постоянные перемещения. Совершенно никому непонятные перемещения. Марши туда и оттуда. До стертых ног, до дыр в сапогах. Из села в город, из города – в село. Зачем? Почему? Подготовка позиций. Ожидание врага… Или наоборот – это он ждет, враг наш. А мы идем и его ищем. А чего его искать? А того, что у него тоже командиры. И он, враг, то есть, тоже марширует туда и сюда. И, наверное, тоже не знает, почему туда, а не обратно. Но ничего, ничего, рано или поздно находится поляна для встречи дорогих гостей. И вот тогда – количество народа, качество его оружия, умелость солдат.
Когда-то в древности все решала техника. Техника и еще горючее на каком-то этапе. Так и говорили, что бензин – кровь армии, кровь войны. И даже были еще потом такие войны, где лучшие компьютеры, лучшие технологии производства, всякие там лазеры-мазеры и прочее высокотехнологичное позволяли остановить и даже уничтожить издали целые танковые армии.
Или вот еще было такое оружие сдерживания. То есть, оно же было оружием самого первого удара. Во всех крупных странах в наставлениях и в планах, укрытых за толстыми стенками стальных сейфов говорилось о том, что ударивший первым побеждает. Это вам не войны старой истории, когда нападает один, а побеждает совсем другой. Когда как в шахматы… Тут все было проще: залп, красиво поднимающиеся в зенит, а потом склоняющиеся к западу и востоку ракеты, ожидание – и все. Нет целой страны. А то и целого континента. Вот только такие же ракеты могли быть у противоположной стороны. И в ответ на твой залп следовал сразу запуск ракет оттуда. Ну, а дальше, собственно, начиналась рулетка жизни и смерти: сколько боеголовок отстреляют умелые противоракетчики, сколько собьются с пути направленными помехами, сколько просто не взорвутся, потому что срок им уже пришел, сколько дойдет до цели и бабахнет, да какой мощности…
В общем, не начинали войну только потому, что рассчитанные математиками потери своей стороны в результате ответного удара противника превышали допустимые значения. Допустимые – это когда после войны есть еще кому восстанавливать экономику, рожать детей и делать свою страну главной в мире. Вот и было оружие первого удара – оно же оружие сдерживания. А кто его не имел, тот дико завидовал и всяко кучковался вокруг тех, кто имел.
Сдерживали.
Сдерживались…
Пока горючего хватало.
Пока не выплеснулся наружу перекипевший котел Африки.
Пока вместо противостояния Восток-Запад не выстроилась линия обороны Север-Юг.
А чем можно испугать человека, чья семья и так умирает от голода или жажды или от болезней? Атомной бомбой? Ха!
- Воротнички подшить, так вашу и перетак и три раза этак! Мы тут не партизаны какие-нибудь, по лесам шугающиеся, а регулярная, так вашу, армия!- слышен рык сержанта.
Сержант хороший. Сержанты – они все хорошие. Вот только меняются часто. Потому что как только бой – вот и нет сержанта.
- Идиоты молодые,- это он уже тише, добрее.- Вы хоть понимаете, что не для красоты подшивка? Это же от фурункулезов ваших постоянных. От грязи.
- Ничо-о-о,- смеется кто-то из молодых сибиряков.- У нас вот медведь, говорят, раз в год моется, так его все боятся. И нас будут бояться…
- Не будут, боец! Нас уже боятся. Потому что мы – армия!
- Так точно!
Сегодняшний марш вывел на околицу давно сожженного села. Трубы печные еще стоят – это признак, что село, скорее всего, было «наше». Когда находим «не наше» - там обычно торчат тонкие, огнем свитые разно и согнутые стальные газовые трубы, да еще водопроводные. Хотя, что тут наше, что – нет, давно никто не может разобраться.
- Слушай, Иван Петрович, а ты мирное время помнишь?
- Это, смотря как рассуждать. С одной стороны, вроде и мир был, помню, а с другой – все время воевали. Если не мы и не с нами, то все равно где-то была война. Или террор – тоже ведь война, если вдуматься.
- Но вот такого же не было?
- Такого? Такого не было. Да кто же мог подумать о таком? Знаешь, сколько у нас на складах лежало стрелкового оружия? В двадцать раз больше мобилизационной потребности! В двадцать раз! Это каждому в армии по двадцать автоматов.
- Н-да… Вот бы сейчас тот автомат…
- А этим? Врагам нашим – тоже автомат? А потом – нам бы снарядов и пушек, нам бы самолетов и бомб, патронов нам, да взрывчатки… Нет, дорогой ты мой боевой товарищ. Всем - поровну. Теперь только так.
В фантастических романах часто поминали специальный отдел, занимающийся поиском вмешательства инопланетного разума в наши земные дела. Рано или поздно героические ребята таких внедренцев находили и либо уничтожали насмерть, либо изгоняли с планеты в далекий космос, а земляне продолжали свои игры.
Правда, ученые говорили между собой, что, мол, если до нас все же долетят космические корабли, то каков же их уровень развития, тех, кто прилетит? И кто мы для них тогда, получается? Для гипотетических прилетевших с другого края галактики? Чем мы им интересны можем быть? И приходили к выводу – ничем. То есть, даже если и прилетели они уже, то смотрят, как исследователь на муравьиную мельтешню в большом муравейнике. Смотрят и нам не показываются. Вернее, мы их просто не видим, не можем даже ощутить, а они, может, давно уже тут.
Да кто же тех ученых слушает?
А потом мир кончился.
Можно долго спорить и пытаться доказывать, кто тогда первый нажал кнопку. Тут даже сам повод не интересен. Потому что оружие, оно чтобы стрелять. Не может ружье висеть вечно на заднике сцены и не выстрелить в конце концов. Для чего делали тысячи стратегических ракет? Для первого удара? Вот и пошли ракеты из шахт. Полетели ракеты с пилонов из-под крыльев стратегических бомбардировщиков, рванулись им навстречу такие же – с другой стороны.
Кто-то из понимающих процесс застрелился, кто-то повесился. Ждать полчаса и больше, пока долетит неминуемая жестокая и страшная смерть – это тяжело. Это не для каждого.
Войска уже поднимаются по тревоге. Бегут солдаты на плац, стучат подковами сапог, возвращаются за оружием и боеприпасами. Взлетают по красной ракете самолеты. Космические станции начинают вести круглосуточное наблюдение за передвижением противника.
Полчаса… Или все же целый час? Это был последний час, крайний, когда третья мировая уже началась, но еще не был убит ни один вражеский солдат.
А потом ракеты долетели. И не взорвались. Ни одна ракета, ни одна бомба – не взорвались. И остановились двигатели атомных подводных лодок. Танковые дизели замолкли. Самолеты попадали с неба, как запущенные неловкой рукой камни. Ослепли космические станции. Последний раз мигнули компьютеры, а потом погасли все лампы во всем мире.
- А-а-а, суки!- кричал генерал, щелкая раз за разом курком пистолета, прижатого к виску.- Гады, твари!
Порох не горел. Взрывчатка не взрывалась. Ток не проходил по проводникам. Исследователь, тот, что давно наблюдал за нами, решил, видно, что объект исследования подлежит охране. И охранил, запретив практически все оружие, убивающее издали и массово.
Но разве войну остановишь вот так просто? Если уже муравьиные колонны выступили из своих муравейников, то они переплывут реки и ручьи, своими телами погасят огонь, но все равно доберутся до врага.
- Говорят, европейцы своих стали мечами вооружать. Как в книгах. Куют такие, как в музеях.
- Да, слышал я такое. Но ты подумай сам, сколько времени надо, чтобы научить одного хорошего мечника? Они вон и лучников пытались научить – и что вышло?
Вышел пшик. Действительно, лук не стал массовым оружием. Да и мечник, самый сильный и умелый – что он может против сомкнутого строя регулярной армии?
- А на юге, слышно, копья куют – металл экономят.
- Это они правильно. Копье – вещь опасная и к строю пригодная. Только вот как они будут копьями свою оборону крепить? Окопы, скажем, рыть? Да хотя бы даже своих закапывать, погибших? Нет, все-таки на сегодня наше оружие – лучшее.
- Сержант!
- Я!
- Там у тебя брусок был хороший, помнится. Дай-ка мне.
- Да вы мне дайте, товарищ майор! Мы тут все сами сделаем!
- Нет уж. Оружие, блин, любит ласку, чистоту и смазку… И точить свое оружие я буду сам.
Майор, отвлекшись от умной беседы с пожилым замполитом, склонился с бруском в руке к блестящему стальному острию, подравнивая, подчищая, подтачивая до остроты бритвы.
- Да, наше оружие лучше. Крепкое древко, стальная кромка, широкий захват – голову срубить можно легко. И рубят, сам видел. Да и закопаться от врага – тоже поможет. И своих похоронить. И просто – один на один с любым их мечником выйти не страшно. А еще говорят, что этих лопат на наших складах – на сто лет вперед!
- Вот и повоюем, майор. Вот и повоюем.