«…-Что ты играешь? – спросила вдруг с тревогой дочь самаркандского вора.
- Самс! - громко позвал Сильвестр. Цветная капуста,видно, застряла у него в горле. – Нащупал что-нибудь?
- Что-то клевое, отец? - заерзал на стуле Пружинкин.
Саблер пожал плечами, но тут перед ним появилась мясистая потная физиономия Буздыкина.
- А я знаю! – заорал он на все кафе. – Я знаю, что нащупал этот вшивый гений! Переоценка, Самсик, да? Переоценил, да? Недооценил, да? Ну, гад, давай, играй! Ну, Самсик, снимай штаны!»
/Василий Аксенов. «Ожог»/
...ОК,снимаю… /Автор/
Часть I.
…На бульвар спускалась темень…
Сергей Казанин удивился. На мобильнике - «18.12». Минут десять назад только из дому. Что ж она, темнота, за десять минут обволокла дождливый город. Да и рано как-то для середины сентября.
Нет, не темень!
Он даже обрадовался – зверски проявившаяся к сорока годам патология глаз превращала волшебное время сумерек в полигон мучительной борьбы, пожирающей жизненную силу. Фактически – сумерки превращались во время выживания, что вызывало беспомощную досаду.
«Темнота – друг молодежи», романтика, таинство, лунные сонаты ранних и поздних влюбленностей. Верное «личное» время человеческой особи, не стремящейся жить повседневным.
Жаждущей, кроме повседневного, также. «повсенощного»…
…Может, та самая жлобская досада и выгнала его сейчас из цитадели семейного спокойствия. Срыв, неуравновешенность отношения к реальному-сущему, очередное «желание рожна». Того самого «рожна», по которому бьет глумливой мухобойкой слово «невозможно».
«Делаюсь мерзким, желчным мужиком. Жалким лузером» - совсем уж отвратительно припечатал он себя к лавочке павильона автобусной остановки. Отхлебнул из жестяной банки сладкого (сегодня он казался сладким) симбиоза хмеля с солодом. «Она права, безусловно, права. Это я – м….к! Ну и пусть! Пусть бы этот… так-растак… не мучил бы никого, как в юности было. Пусть бы и своим чередом все шло, как шлось когда-то… Не, не хочу, не хочу никого мучить. Не создан я для семейной жизни… Вообще – для ЭТОЙ жизни не создан, все наперекос!! Пусть бы и шло все по-другому, по-Казанински, б…! Поздно, нелепо уж все как-то! И кто из нас тут прав, да и кому нужна чья-то правда…»…
…Не сумерки! Опустевший в облажном дожде бульвар заволакивала серая дымка. Туман-не-туман. Что-то несли в себе клубы поступающего пара, некую тревожность. Вот те на! Откуда что берется, никакой тревоги давно уж не испытывалось…
Хотя, конечно, хотелось, до исступления хотелось!
Сергей Казанин скромно сидел под козырьком остановки, наслаждаясь ласковым вкусом «ячменного кореша». Реально – кореша, парня, дружбана, что тянет за руку – «Айда, чё дремлешь! Глянь, как все прикольно кругом, целая жизнь! Кипит, плещет, сверкает, звенит. И… манит-манит-манит!» Не хотелось думать ни о чем ближайшем, только о самом дальнем. Том самом, что «манит-манит», и том самом, что «невозможно».
«Осень – смертная тревога для хмельного старика».
Нет-нет, Юрий Юлианыч, милый, не дождетесь! Ни «старика», ни даже «хмельного». С духом-Бахусом Сергей Казанин теперь на Вы, как и со всякой стихией. А уж обозваться стариком – для этого по меньшей мере сдохнуть требуется. Задор внутреннего стержня свербит, как в ранние девяностые, хоть тресни. Полная аномалия сознания и самоощущения – видать, вторая причина «неприспособленности» к ЭТОЙ жизни.
…Мимо остановки процокала каблуками молодая женщина, явно торопящаяся, забавно прикрывшая голову легкой курточкой.
«Крошу-уля…» - протянул внутри себя Казанин и тут же раздраженно прокашлялся. Опять! Черт!! Ну… ну-ну что он это, зачем? Боже, какая чушь! Нежность «первой баночки» и сразу - мягкая ласка к совершенно незнакомой, и, к сожалению, практически неразличимой женщине. К тому же, похоже, вполне «серенькой» такой, никакущенькой. Блин, во дурак-то, и к чему ему быть таким… черт, «зага-адочным», только жену бесить.
А вослед за «крошулей» из морока выполз автобус…
От внимания Сереги не ускользнула одна алогичность – девушке явно было неловко идти под дождем вдоль проезжей части, но она даже не обернулась, даже не сбавила ход на звук подъезжающей машины. Просто – как и не было ничего. Хоть бы на номер глянула – «не мой»… Хоть бы интуитивно дала в сторону от проезжей части…
Автобус непривычно резко, как даже с радостью выполненного действия, распахнул дверцы. В аккурат напротив рефлексирующего Сереги с банкой ячменного «кореша». В раскрытой душе транспортного средства наблюдался полумрак, убого налаженное освещение.
Двойной «Икарус» грязно-желтого цвета…
Стоп! СТОП!!! Невнятная тревога у Казанина проскреблась по диафрагме и пошла на вертикальный взлет. Если еще и бродят по московским дорогам эти устаревшие чуда «братской Венгрии», то уж никак не желтые! Такие фабричные расцветки закончился, дай бог, еще в восьмидесятые. Чертовщина, не иначе…
«Икарус» стоял на остановке, терпеливо ожидая пассажира. Именно так – «ожидая», «пассажира». Неминуемого – это Серега уже точно понял. Его как будто засасывало в тот самый полумрак древних слабеньких ламп. И он пошел, по вектору колотящейся тревоги, по требованию неминуемости.
Двери захлопнулись с победным шипением, автобус рванул… да-да, рванул с места. «Дождался»…
«Надо было бы еще пару баночек взять…» - совсем уж глупо мелькнуло в голове Казанина. Может, это и было последней трезвой мыслью парня ЗДЕСЬ. Последний глоток первых «ноль-пяти», Серега поставил пустую тару на пол автобуса…
О-о-о-о! Так он делал много-много лет назад. Сейчас он, если и позволял себе награду глотнуть «в дороге», то стыдливо, скороспешно пихал пустую тару в сумку или за пазуху, явно не желая фокусировать на себе внимание попутчиков. То ли дело лет двадцать назад!!
Последние нити театра марионеток, за кои держит реальность, еще пока трепещут, взывают к осознанию – что ж с тобой происходит, парниша ты наш любезный. Но – тает… тает, выветривается по тусклому салону, как насильно «переодевая» в иные формы, в иное времечко.
Теперь уж за окнами точно – тьма.«Икарус» с одним пассажиром в салоне, урча устаревшим, но вполне реальным дизелем, катит по безвременью…
* * * *
Очнулся он, как пробудился, от «победного» звука распахнувшихся дверей автобуса. И, повинуясь той же неведомой силе, вышел на улицу. Подарок братской Венгрии моментально растворился в мерцающей полуреальности.
* * * *
- Алло-о.. – женский голос в телефонной трубке явно удивлен, - А Катя тут уже не живет. Замуж вышла… А какой это Сергей?!
… Казанин повесил трубку автомата, одного из висящих на стене продмага. ДА! Телефон, так и есть, «коммунистический», бесплатно дозванивающий.
Значит, замужем… За первым мужем, за кружковским его приятелем, Петром. Та-ак… Какой год-то??
«А стоит ли искать ее. Что народ-то пугать, не разобравшись, что и почем». Психдома работают исправно, куда торопиться…
Приняв решение, он, робея, пошел по выщербленному асфальту, сопровождаемый шумом нечастых авто. Все больше «Жигули». Изредка пронесется нечто навороченное, с обтекаемыми боками и затонированными окнами. Вот пыхтит «ЛиАЗ-скотовоз», перегруженный заждавшимся его народом, злым добела. Бедолага пискляво булькает слабым мотором, кренятся на бок от перегрузки.
Народу на улице немного, почти вечер ясной поры бабьего лета , разукрасившего жёлтыми листьями корявые деревца палисадников . Ямы в тротуаре, наспех присыпанные сиротским щебнем, под этим слоем предыдущие, разрушенные натиском урбанизации и так же небрежно захороненные.
«Двадцать четвертый» дом. Сюда, по слухам, милиция не выезжает. Вернее, так просто хочется думать, но это, скорее, детский понт – игра в крутизну, желание приобщения к ментовской «неприкасаемости» друга-одноклассника. Ох ты!
Сергея пробрал вибрирующий холодок. У подъезда, на своем постоянном месте, стояла старенькая «пятерка» Володьки Федулова, раскареженная в лепешку. Как будто ее топтали и пинали по автобазе толпы озверевших самосвалов повышенной проходимости.
«Федул… Родной… О, Господи!..» - Казанин искренне перекрестился, как на икону, на груду железа, похоронившую друга. Никаких сомнений этот изуродованный металл не оставлял…
Вовка! Дружбан!
Такой простой, непосредственный… Федул! «Шумахер» чертов, безбашенная пьянь, переходящая жертва бешено-маточных малолеток, Западающий на каждую пустомозгую дрянь со всей беспредельностью хулигана. Вовка!... А! А вот и он сам..
//Надо же! А говорили, что Володя Федулов умер от алкоголизма, говорили, что уже сам этого хотел… Во идиоты-то! Все так думают, а он, Федул, вот он! Жив-здоров, хоть и потрепан в очередной своей катастрофе. На сей раз – в автомобильной. И – неизменно – нетверез, неизменно - в кураже над самим собой…//
-
…Морда разбита основательно. В компании всегдашних собутыльников, бессменной "мафии" – Димон Золотов, Паля, Кукс, Пенсне. И, как всегда – парочка мутных девчонок пятнадцати-шестнадцати, равнодушно курящих на отшибе тусовки. Боже свЯтый, и откуда этот дурило их вытаскивает, свои перманентные «трагедии»!
- Ну чё, за…ь я за пивом скатался? – пожимая руку Казанину, хрипло проговорил Федул. Сергей с колотящимся – теперь уже от облегчения – сердцем ринулся обнимать Володьку. - Эй… А-а-а-АЙ! – друг разразился пятиэтажным шипящим матом, перекошенный лютой болью. – Ты чё!! На мне ж живого места нет.
- Федул! – отстранился Сергей, - Ну прости! Как я рад видеть тебя в добром здр… Просто видеть!
- Давненько что-то ты, студент… Братва, флакончик студенту! Бери. – он кивнул на распахнутую сумку с новым пивом «Русь» - Где ты был-то! И… что так странно лупишься. Думал, сдох я?
«Скорее, я!» - зловеще мелькнуло в голове Казанина.
//Если б он мог однозначно ответить на этот вопрос. У Казанина все еще путалось в замешательстве путешествие в грязно-желтом «Икарусе» и абсолютно ясный реализм – вот он дом 24, за красной пристройкой Сбербанка – его «хаза» в 22-ом, он едет (наверное) из института…. «Икарус» отлетает дальше и дальше, остаются лишь отголоски, наподобие сновиденных ощущений о внезапно «живых» покойниках.
Даже перевертыш сознания накрыл. Скорее, сорокалетний «человек дождя» с душой молодого придурка - это картинка прошлого, ушедшего. Вернее, нет – увиденного в долгом сне. Дурдом, честное слово, будущее есть прошлое… Сон есть явь. Да какой там к черту сон?! И слабеет, слабеет, отходит это «прошлое», как сновидение при взгляде на солнечный свет.//
- Казан! Слышь, это дело, что ты тут. – оживился Федулов, - до шалмана доведешь? А то с такой репой все менты – мои… Ес?
* * * *
По вечереющей улице плывет флер. Сотканная из всеобщего опустошения аура тревожных лет, как «стремный корабль желаний и грез» у «Крематория». Страх… Обида… Ненависть… Главное – обескураженное недоумение от краха всего привычного, от неизведанной опасности за каждым углом и в наступлении каждого нового утра…
Как дымка обозначенного «холода больших перемен».
Казанин шествовал в этой невидимой ауре уверенными шагами асоциала-анархиста, для нее, для этой дымки, он был свой в доску…
Он уже убедился, что роскошный «пацифистский» хайр при нем, как и дОлжно, равно как и «анархия» на оголенной груди, подарок Майкла с Таганки…
* * * *
«Шалман гудел, как зала ожиданья. А ожиданью не было конца». «Шум и гам в этом логове жутком…».
Это стихийное круглосуточное «заведение» всегда вызывало у студента Казанина всестороннюю гамму чувств и цитат. Он закатывался сюда нередко, когда опускали жалюзи все комки в районе, неизменно, в творческо-экстатическом подпитии. Чаще – один, бывало с барышней или другом – за глотком голимого беспредела, донных общественных импульсов.
Маленький, провонявший сивухой, жестяной домик, пластмассовые круглые столики. Стойка «бара» - бесформенное образование из прилавка «совкового» магазина и вручную сколоченных досок с претензией на «кантри».
Начало ночи… То есть, «день еще только начался» - привычное настроение легко подогретого молодого организма, «ща устроим…».
Глаз скользит по публике.
Как это ночь!!! Был же ранний вечер, когда он встретил Вовку у разбитого авто? Рука потянулась к кобуре на ремне джинсов за мобильником – посмотреть время. А-а-а-а!! Какой, к дьяволу мобильник?! Пусто на ремне, ясен перец. Огляделся – часы над головой несвежего бармена, пожилого кавказца, показывали одиннадцать-двадцать. Еще одна, что ли, «дыра» во времени.
Или же Федул так долго рассказывал о том, что
- …права накрылись пожизненно – теперь только воровать – а у меня семья – жена-то на хер послала, но ребенок-то мой – тут предложили ребята какую-то ох….ю работу – все восстановят, как новенькое будет, две тонны грина в месяц, джип водить – только вот выход от них один через трубу крематория – да ну пох… - делать то уже нечего, другой дороги у меня нет да и зачем от такого уходить – вот как раз они будут в шалмане… - и что-то дальше и дальше в этом роде.
Дурная запись шансона… О-о! Динамик тянет про «обратный билет»! С него же все и началось, с «обратного билета» этого, уж больно талантливо Егорушка симпровизировал эту тему…
//Поиски в сети и жадные прослушивания «Гражданской обороны» не могли пройти даром для подвижной психики Казанина. Уж не в этом ли дело? Не Летов ли увел за собой??//
Публика, по-советски, разношерстная. В облаках общей никотиновой зависимости мелькают лица, образы, ловятся энергии всевозможных устремлений и жизненных направленностей… Да, именно поэтому Серега и любил закатываться сюда один, занимать столик в углу (как правило, свободный), брать штофик принципиально дешевой сивухи – приблизиться, присоседиться ко всем этим поползновениям шалманного тусняка. И – наблюдать, наблюдать, оценивать, пропускать через толщу идей и музыкальную память всю эту лавину славного времени распада подгнивших устоев… Сознательная мысль о «парении», о созерцательности его, Казанина, в этом обществе, только угнетала и расстраивала. Парень желал слиться воедино со своим временем, как чувствовал свою причастность в разрушительном движении «нижней тундры» по устоям павшего тоталитаризма.
…Плохо врубаясь, что – НЕТ, не мог. Сторонний созерцатель – он и есть сторонний, «за бОртом», в чем и результат зудящей рефлексии о социальной импотенции, «неДО» по любимейшему Владимиру Семенычу…
То ли дело Федул, бессовестно бросивший своего школьного кореша в этом стремном заведении. Он – как рыба в воде.
- Здорово, девчонки! – налет со спотыкача на столик с двумя малолетками.
- До свиданья! – надменный ответ умно-холодных глазок скороспелой нимфы, завязанных (пока) только на одной своей дружке.
- Ну и пошли на…, шалавы е…. – уже откачнулся от девчачьего столика Вован, направляясь вглубь темного зала, к компании угрожающего вида парней, по прикиду наводящих на мысль о вечной войне. Видимо – те, то самое обещанное «Солнцево», хотя кто их знает. Вряд ли те структуры назначат стрелу ТУТ…
…За что Казанин любил, просто обожал Вовку Федулова – так это за его отрешенность от дурных мыслей и поступков. При своем вечно-пьяном и матершинном облике чел этот был… какой-то чистый, что ли. Что бы он ни говорил или чувствовал – все происходило набело, без подспудных червоточин, без оглядки, «до конца»… (Как поэт у Сашбаша). Поэтому и был он непутевый, изгойный, постоянно битый ментами или гопотой в чужих районах, постоянно брошенный женщинами – любил он также, как и жил - дотла… все, «что движется». И Федул тянулся к Сереге. Редко тому встречались столь благодарные и внимательные слушатели его медленно-душервущего гитарного репертуара, в коем он (говорили) признанный мастер. Кто, как не Вовка, забудет весь свой дворово-кабацкий имидж, а будет морщинисто прислушиваться, кивать, просить еще «то-то и вот-это» из известного, вздыхать, душевно и тяжелым голосом комментировать. Славный Вовка! Все то, что любо в друзьях, вместил в себя этот «беспредельщик». Да, именно такого бы Сергей назвал этим словом, а отнюдь не отмороженных неофитов криминальных структур. Беспредел в Казанинском сознании – слово жизнеутверждающее… В первую очередь – честное. Как Вован.
И эти вот «шалавы е…» - вовсе не желание обидеть девчонок, а просто разговор на их же, по его мнению языке – вроде как язык у нас один, что теряться.
- Коз-зел… - сморщилась от отвращения отказавшая в расположении девица. Вторая ж, как показалось, расстроилась от подружьей жесткости. Она явно была более романтично настроена.
…Проверь у них паспорта – если б имелись вообще таковые – выяснилось бы, что девкам еще четыре, наверное, года, как «рано» здесь сидеть в пол-двенадцатого. Умненькие мордашки, хоть и очень непохожие одна на другую. «Стихи и проза, лед и пламень», как говорится. На столике – универсальный синий «LM», четыре баночки семиградусной «Водки-лимон», целлофановые ополовиненные стаканчики. (Вообще как-то инфернально смотрятся на этой голубой баночке откровенно девчачьего напитка крупные латинские буквы «VODKA»). Умные девочки, присевшие обсудить глубоко-женские свои проблемы устройства мира и общества, обстановку всеобщего недопонимания тонких сущностей в безжалостном человеческом «стаде» и так далее. Им – по крайней мере одной их них – никто тут не нужен…
Польстило, что одна из них, которая «стихи и пламень», живенько проводила его глазками, пока он шел к бармену. Девочке уже явно наскучила умная подружкина беседа, душа просила разгула и приключений. Видимо, она отреагировала на имидж студента – длинный хайр, жестяная «анархия» на оголенной груди. Неформал. Посрамление всего общепринятого. Красивые глазки девчушки возбужденно искрили – типа «вот с кем бы потрендеть» о мировой правде, вот познакомиться бы… Она всем телом как бы просила его «подсядь, подвали!». Он даже услышал ее глубокий вздох – досада на то, что подруга настроена по-иному, и ничего тут не поделаешь…
- Ой, малой, прости дуру грешную! – с этими словами на него налетела какая-то дама крепко за тридцать. Казанин вздрогнул от неприятного чувства – пьяная «старуха», огромная обтянутая молодежными брюками, задница, просвечивающие сквозь трикотаж белые трусики. Вся какая-то распаренная, пышная. Рыжая– по видимому, крашенная. Морда откровенно ****ская, выдающая не-первый-день запоя. Рубашка - тоже «девчачья», груди-тыквы прут наружу, в пышности своей грозясь взорвать каскад пуговиц. Гадкое ощущение пронзило Казанина – очень не любил он подобный типаж человечества. Даже прошипел, что было несвойственно:
- Осторожней!
- Лера, очень приятно – красивым, что тут скрывать, голосом отпарировала «пышка»
«Да хоть холера, мне то что»
- Какая тут самая деш…Экономичная? – буркнул он бармену, кивнув на водочный ряд. Получив ответ, заказал четыреста без закуски.
- Чо так слабо? – с неприятной улыбкой прогундосил пожилой кавказец, - студэнтам скидки. Беры палучше!
- Мужик, давай, что просят! – возмутился Сергей. Не будешь же этому «гоги» объяснять о своей странной страсти – накачиваться самым отвратительным пойлом, в желании шмякнуться всей рожей об общее дно.
Вообще он уже почувствовал веселую агрессию и жажду
«ураганных» приключений, с чем и провалил в открытое нутро залпом первую дозу «Столичной» какого-то подвального разлива…
/продолжение следует/