Под топот дождя, на чердаке нашего дома, работает, с недавних пор, подпольная соковыжималка. Гонит сок канистрами, течет сквозь магазины.
Липну к замочной скважине левым глазом, наблюдаю: идут смуглые молодцы вереницей, кепки в руках. В кепках фрукты горками, кто сколько унесет. Тут тебе и яблоки, и груши, и виноград. И апельсинов - видимо-невидимо, рассыпаются по дороге, катятся зигзагом лестницы, стучатся в двери. Открываю. На пороге три оранжевых шара-беглеца, крутятся по инерции на месте, просятся в квартиру. Уже собираюсь впустить, но тут фруктовый надзиратель гремит каблуками, через ступеньки прыгает. В руке апельсиновая плеть, на лице улыбка собственника. Хватает апельсины с решительностью палача, арестовывает в карманах.
- Сил больше нет, за ними по этажам бегать. Первыми под пресс пойдут, - выносит надзиратель приговор. Хладнокровно подмигивает. Восхищаюсь его хладнокровием, а у самого во рту сахара - пересохло все. Доползу до крана, припаду к источнику водопроводной жидкости, напьюсь хлорки.
- Велика ли плаха, - спрашиваю, - большой пресс?
Слова с каждой секундой становятся все острее. Язык как наждачка, смазки нет.
- Величиной с ладонь. Выписали сюда горных силачей. Стоят теперь в ряд, сжимают кулаки, давят сок.
- И мно-го со-ка выходит? - пустыня во рту выталкивается сухими слогами.
- Как хором затянут, так пуще водопада.
На прощание, замечает фруктовый надзиратель мои муки на побелевших губах. Достает апельсин из заточения кармана, протягивает как взятку:
- Возьми Дарагой! Пей на здоровье... - разворачивается и возносится на этаж выше. Несет других беглецов в кулачные тиски. Из них не вырвешься. Я смотрю на освобожденного, срываю зубами шкурку и ем.
Вибрирует чердак, выжимает сок днем и ночью под хоровое пение. Придают, должно быть, высокие голоса силу рукам, а у меня от них пропадают мысли. Пожирает их навязчивая Сулико на завтрак, обед и ужин. Боже, где ты участковый майор, возношу тебе молитвы. Снизойди милостиво и подари нам тишину.
Вот он, на первом этаже, свое имя со стен стирает. Папка в руках, звезды на погонах слепят лампочки. Выше первого не пойдет - чердак не его территория. Слишком высоко, голова лысеет от возможностей. Привык участковый к земле, тут не до полетов. Плюет майор на листок у входа, вывешивает объявление. Почерк - подарок графологу, но слова заметны и запятые присутствуют.
Стоим в ближнем соседском кругу, читаем дружно.
" В связи с постановлением об увеличении продолжительности жизни населения, настоятельно рекомендуем употреблять свежевыжатые соки утром, днем и вечером. По просьбе жильцов, хоровое пение будет исполнятся про себя."
Дочитали, тишина кругом. Чердак молчит, процесс выдавливания идет.
Расходимся по квартирам, а сок уже в наших комнатах - капает с потолка, ползет радужными пятнами. В гостиной манговый, в спальне гранатовый, в туалете сливовый. Подставляй тазы, выжимай тряпки в стаканы, пей до ста лет...
Не стать нашему дому долгожителем. Отворяются разом все форточки и выпускают навязчивый слух бумажными самолетиками. Мечет ветер беспилотную эскадрилью, заносит по вольной прихоти куда надо. Оседает слух в официальных кабинетах угрозой взрыва и колет террористической занозой тыл в серых костюмах.
Реагируют быстро. Летит спецназ с крыльями, влетает без приглашения, захватывает крышу. Ищут бомбы, ломают чердак. Нашли или нет, не знаю. Впрочем, бомбы, они везде.
А чердак теперь пуст, и жильцы, как всегда, пьют воду из крана. С ней век не прожить.