Марина подышала в украшенное изморозью окно, затем приложилась к стеклу пальчиком. В округлом отверстии появилась знакомая картинка: деревья с заиндевевшими ветками, между которыми краснел нахохлившийся снегирь; укрытая снегом беседка; широкий, чуть заснеженный двор, отделённый от проезжей части кованым заборчиком и тротуаром — полосой отчуждения, разграничивающей на «там» и «здесь». Там — сновали скрипящие и дребезжащие трамваи, преображавшиеся зимой в жалующихся на судьбу стариков. Здесь — утренняя тишина и уют, сменяющиеся на птичий гам днём и на людской шум, яркие огоньки вечером.
Как хорошо во дворе будет летом, когда распустят зелёные кудри берёзки, распушатся тополя, а солнечные одноглазые ромашки станут шептаться на ветру с колокольчиками. Марина улыбнулась и сморщилась от боли. Горло было замотано бабушкиным шерстяным платком — опять ангина!
А во дворе-то настоящий каток! Опять прорвало трубу и вода залила их уютный двор. Ой, кто это там? Сашка! В шапке, фуфайке и трусах, в валенках, с привязанными к ним коньками. От удивления девочка аж привстала. Во, даёт! И мороз ему нипочём. Он махал ей руками, неловко подпрыгивал, пытаясь изобразить одинокого лебедя на пруду, но был похож на хроменькую Серую Шейку. Грозный окрик матери известил об окончании первого акта балета на льду. Выбежав с ремнём, она начала гоняться за сыном, пока тот, извернувшись, не заскочил в подъезд.
Сашка нравится Маринке, потому что не притворный, а настоящий. Да и не мог он быть притворщиком. Скорее, мечтателем и даже фантазёром. С ним не соскучишься! И почему только бабушка обзывает его чёртом рыжим? Да еще приговаривает: рыжие, может, и не бесстыжие, но вороватые — точно! Мама успокаивает бабушку, напоминая, что у неё-то он ничего не украл. Но упрямица стоит на своём: дескать, просто не успел ещё, а вот подвернётся случай, и он непременно им воспользуется!
А еще Сашку дразнят Маринкиным ухажёром, только тот и в ус не дует, а лишь посмеивается: мол, кому нужна болезная-то, она же дышит через раз, а через другой — болеет. И то правда: эти ларингиты и тонзиллиты просто замучили.
— Ох, больнючая ты, Маринка-мандаринка! — грустно улыбается мама и обнимает дочь. При слове «мандаринка» глаза её загадочно поблёскивают. — Моё оранжевое счастье!
– Хворая-то вся в отца! — добавляет оказавшаяся поблизости бабушка.
Вот всегда так: всё, что «плохо», — то в отцовскую породу. Папу Марина не помнила, да и был ли он вообще? А если был, то где сейчас? Бабушка говорила: в леса подался. Но в какие не уточняла.
Зато она знала тайну блестящих маминых глаз. История проста и связана с Маринкиным рождением. Беременность тяжело далась маме Жене: пришлось лечь в роддом на сохранение. Однажды её пришел навестить папа, в руках у него был настоящий большой оранжевый мандарин.
— Будет девочка! — ахнула мама. — Вот и назовем её Маринкой.
С тех самых пор мама всегда приносила в день родившейся в ноябре дочери яркий и сочный мандарин. Уму непостижимо, где она его брала, ведь в то время экзотический фрукт можно было достать по блату, а купить только перед Новым годом. Маринка клала мандарин под подушку, а в новогоднюю ночь вывешивала на ёлку. Загаданное желание исполнялось точь-в-точь, и лишь мама знала, что просила дочь у Деда Мороза: то коньки «Снегурки», то велосипед.
А в этом году Маринка решила: хватит расстраивать родных — она должна распрощаться с ангиной навсегда. Ей пришлось нарушить табу — поделиться с Саней, который, раскрыв свою тайну, и как настоящий «рыжий» потребовал рассказать о своей. Девчачье желание избавиться от ангины с помощью висящего на ёлке мандарина не показалось странным. Сашка даже не усомнился, что оно сбудется. Маринке он поверил сразу и навсегда! Хотя и подтрунивал над ней: почему её не назвали Васей или Женей, а ещё лучше — Жевасей. А что, всем приятно!
Всем — это маме Марины, которую звали Евгенией Васильевной, и бабушке — Василисе Евгеньевне. Такому «стечению имен» удивлялись все. А соседка по площадке, необъятная тётка Вера, ещё и злорадствовала вослед удаляющейся хрупкой и миниатюрной Марининой маме.
— Мало «спикать-то» по-английски да дурью энтой голову детям забивать! Лучше бы мамаше претензию выписала за имечко придуманное, — приговаривала она и ухмылялась: — Вот поэтому и мужики в доме не держатся — своих Жень и Вась хватает!
Охочие до сплетен бабки поддерживали: в квартире проживают лица неопределенного пола. Однако Василису Евгеньевну побаивались, поэтому шептались за глаза.
***
Нежданно-негаданно, разноцветно и весело ворвалась к дворочадцам новогодняя пора! Залихорадило, закружило, заполонило блеском, золотом и зеленью окружающее пространство. А красный, почти кумачовый? Был такой! Игрушки, мишура, карнавальные костюмы, различные украшения и аксессуары — всё играло, переливалось, погружая людей в сказочную феерию. Преображались не только двор, город, страна, но и лес с речкой — природа ликовала и радовалась окончанию старого и приходу Нового года.
В канун новогодних праздников двор оживал ещё и потому, что из очередной экспедиции возвращался отец Сани. Дядя Егор был геологом и постоянно разъезжал по стране. Громко и радостно встречали жители соседних домов огромного, почти двухметрового Егора — заводилу и организатора, весельчака и неутомимого путешественника. Воздух наполнялся шумом, и казалось, что люди, птицы, животные даже передвигались быстрее.
Правда, при виде Марининой мамы большой мужчина затихал, смущался и краснел. Его жена, шустрая рыжая Клавдия, слюной исходила при виде изменившегося в лице мужа.
— Смотри, тока взгляни хоть раз на Женьку, я те бороденку-то прорежу!
При случае она недовольно косилась в сторону Евгении и раздражённо фыркала.
— Ты, Клавдея, не очень-то... — заступалась бабушка за дочь. — Нам чужого не надо! Был тут один, да и тот в леса подался... Исчез, сгинул! Бог с ним! — и миролюбиво добавляла: — Да ты шибко не переживай, может, и твой геолог заплутает где.
Утихомирившаяся было Клавдия на последних словах аж подпрыгивала:
— Да ты что, Василиса Евгеньевна! Да как же без отца… детям-то?! У меня их трое!
В ту пору искусственных ёлок и в помине не было, а настоящую хвойную красавицу доставляли из леса. Каждое предприятие в городе старалось загодя приобрести для работников ели. А какой же Новый год без пушистой и зелёной ёлки?!
К новогодним праздникам готовились всем миром. Очищали территорию, а чуть поодаль от центра двора возводили большую горку. Катались все: и взрослые, и детвора, вперемежку и по очереди. Усталые соседи не спешили расходиться по домам, ведь на улице так интересно.
Ночь покрывалом темным, зимним накрыла быстро, и не пикнешь! Спать, спать, спать…
Сашка проснулся от громкого разговора родителей.
— А я говорю, принесёшь Женьке ёлку, уйду от тебя насовсем!
— Ну как тебе не стыдно! Я ж не только им, и другие люди ждут… — пытался урезонить отец.
— Им, другим… Вот пусть другие и приносят… Сказала: уйду! И детей заберу! — пустила в ход железный аргумент Клавдия.
— Да ты пойми, голова садовая, три женщины — и ни одного мужика! Кто-то должен им помочь?! Новый год же!
Спросонья Сашка не понял, кто, кому и сколько должен. Он было перевернулся на бок, но вдруг вскочил как ошпаренный. «Постой, постой… Это что же получается? У Маринки не будет ёлки? А как же мандарин? А желание?»
Голова пошла кругом, сердце забилось. Да не бывать этому! Сашка вскочил с кровати. Дождался, когда мать с отцом уснут. Поднялся, оделся, нашёл топор и верёвку, тяжело вздохнул и вышел.
***
Саня шёл по лесу и плакал от бессилия. Он понимал, что заблудился, страх противно опутывал нутро, загоняя тошноту под ложечку. Эх, не дотяну! Его вихрастый рыжий чуб маячил огнём среди белоснежной пустыни. Шёл, шёл, пока вдруг не накатила такая усталость, что захотелось умереть. Силы куда-то испарились. Потянуло в сон, и он, присев, закрыл глаза. Последним стало воспоминание о горячем духмяном борще, который умела готовить только мама…
По цвету чуба или по какому другому признаку, но его нашёл недалеко от трассы дальнобойщик, спустившийся с обочины справить нужду. Обнаружил он парня в обнимку с ёлкой. Деревце было небольшим, но пушистым: иголочка к иголочке. Затащив парня в кабину грузового авто, опытный водитель привёл парня в чувство и хотел отвезти в больницу, но мальчишка встал на дыбы — не просил, а требовал доставить прежде по адресу. Шофёр покачал головой, но согласился.
Хватились парня лишь поздним вечером. Забил тревогу отец: сын исчез! Бросились искать. Обзвонили больницы, милицию. Клавдия ревмя ревела, но до последнего не соглашалась обращаться в морг. Хаос в настроениях и чувствах закончился, когда появился еле дышащий и еле стоящий на ногах Сашка. Ещё с порога он объявил: «Не хочу и не буду ничего говорить, хоть убейте! Глаза закрываются — пойду спать». Впервые в жизни родители промолчали и в напряжённой тишине просто кивнули в ответ.
О Сашкиных приключениях Маринка узнала не сразу, а лишь спустя десять лет. А тогда тринадцатилетняя девчонка ничего не понимала: новогодние каникулы Саня провалялся в больнице, её к нему не пускали; взрослые, к кому ни обратись, не раскрывали рта, даже мама хмурилась и уходила от ответа; тетя Клава смотрела на Маринку волком, дядя Егор смущённо улыбался и кашлял. Семьи напоминали родовые кланы Капулетти и Монтекки. А через неделю мама объявила Маринке, что они срочно уезжают в крупный сибирский город. Ей предложили отличную работу с хорошим заработком.
О подробностях и деталях ей поведала бабушка, когда красивая двадцатитрёхлетняя внучка приехала на родину после окончания вуза. Они чаёвничали. На столе в плетёнке — любимые мандаринки, которые сегодня продаются на каждом углу. Внучка делилась: мол, устроилась на престижную должность, есть молодой человек с серьёзными намерениями. Бабушка обрадовалась несказанно.
— Вот и хорошо, голубушка моя, вот и замуж отдадим, а там и детки пойдут на радость нам с мамой! — она смахнула слезу. — Эт не какой-то чёрт рыжий! А любишь парня-то?
— Не знаю… — задумалась Марина. — Уверенности нет… Да ладно, бабуль, давай лучше в детство заглянем — так хочется повспоминать. Да и Новый год не за горами… — остановила её Марина.
Ну и довспоминались... Девушка сидела и молча слушала. Слушала, слушала, пока слёзные горошины не превратились в ручеёк.
— Ба-буш-ка… Ба-буш-ка! — уже рыдала девушка. — Почему, ну почему я узнаю об этом лишь спустя много лет?!
Слёзы обжигали, и боль была такой сильной, такой невыносимо терпкой, тааааакой…
Мельчайшие подробности предновогоднего вечера десятилетней давности всплыли в памяти, как спасательный круг. Тогда раздался тревожный звонок.
— Кто там? — осторожно спросила девочка. Дома она была одна.
— Я эта… Са-а-шшш-ка… Воттт… ваасьми… — слабо прошептал он.
— Ой! Са-а-а-н-я… С наступающим тебя… — бросилась к нему Марина и осеклась, увидев лицо друга. Перед ней стоял другой Сашка. Исчезла жизнерадостность, он смотрел поверх Маринки и молчал, взгляд был какой-то сумасшедший. Она поняла: что-то случилось, но что? В тот момент она испугалась и… растерялась.
— А-а-а… Ты… А это? Принёс? Что? — только и смогла вымолвить.
— Йооолыкааа… тебе… — произнёс Сашка, еле шевеля губами то ли от мороза, то ли от волнения.