Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка,
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?
Вашу тонкую шейку едва прикрывает горжеточка,
Облысевшая, мокрая вся и смешная, как Вы.
Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная
И я знаю, что крикнув, Вы можете спрыгнуть с ума.
И когда Вы умрете на этой скамейке, кошмарная,
Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма...
Так не плачьте ж, не стоит, моя одинокая деточка,
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы.
Лучше шейку свою затяните потуже горжеточкой
И ступайте туда, где никто Вас не спросит, кто Вы. (А.Вертинский)
Маленькая моя... Лежи, не двигайся. Я же вижу как тебе плохо. Ну же, не плачь. Поздно плакать-то. И не смотри на меня так, я не в чем не виновата. Давай я лучше подушки тебе поправлю. Опять кашляешь? Да, в больницах нынче жутко холодно. Я тебе, кстати, кофту шерстяную принесла. Давай помогу одеть. Вот так вот. Лучше? Теплее? Вот и хорошо. Через час будем уколы делать, а пока можешь поспать. Не хочешь спать? Ладно, тогда давай поговорим. Я тебе про себя что-нибудь расскажу, а ты просто слушай. Лежи и слушай. Только не плачь. Это ведь не я на больничной койке лежу. Зина меня зовут, да, а ты уже успела забыть? Ах, точно, у тебя ж и с памятью совсем плохо. Бедная моя, бедная... Зачем же себя до такого доводить-то?! Что тебе было радости от этого порошка? Молчишь. Правильно, молчи. Тяжело тебе, я знаю. Давай одеялом получше укрою, а то вот ручки у тебя совсем замерзли. Маленькая ты совсем. Всего восемнадцать... Мне вот скоро тридцать будет, вроде бы и я не старая, а на тебя смотрю, и, кажется, будто такая между нами пропасть, что и краев не видно. Уже восемь лет тут медсестрой работаю, насмотрелась на таких как ты. Тощие все, с синяками под глазами, взгляд пустой, руки трясутся... Зачем же вы так, а? Что смотришь так грустно? Мне, временами, как домой еду от вас, так самой плакать хочется. Жила бы ты тихо-мирно, училась бы, работала... А то, что теперь у тебя за жизнь? На ноги подняться не можешь, есть нормально не можешь, лежишь себе в этой холодной палате и лежишь. И не будет лучше, милая, не будет. Таких как ты у нас даже за людей не считают. Вот увидит Клавдия Петровна, что я тут с тобой сижу, так еще выговор сделает. Мол, есть у нас нормальные больные, за ними и следить надо, и посидеть с ними можно, а вот с такими как вы - извольте. Такие как ты, для них - нелюди. И возиться они с вами не хотят. Будешь умирать - никто к тебе не подойдет, не поможет. Только уколы по расписанию, и все. А я не могу так. Жалко мне тебя, деточка, жалко до слез. Так, что аж сердце на куски разрывается. Ну, что ты опять плачешь?! Не плачь, не исправишь теперь ничего. Расстраиваю я тебя только, ты прости меня, пожалуйста. Я пойду. Завтра приду, носки тебе шерстяные принесу, чтоб ноги так не мерзли. До завтра, деточка, ты держись только.
Утренняя смена началась в 8 утра. Зина, тихо ступая, шла к палате номер 11, где лежала Аня Плетнева, кокаиновая больная, как называли таких между собой врачи. В сумке у Зины лежала пара собственноручно связанных шерстяных носок. Только одевать их уже было некому.