Гена всю свою сознательную жизнь был раздираем любовью и ненавистью.
Он любил свою еврейскую мамулю и ненавидел свои еврейские корни.
Он ненавидел свою жену, и её же он любил со всей горячностью своей семитской души.
Вот и сейчас - он стоял на четвереньках у дверей в квартиру и плакал навзрыд.
От любви и ненависти.
Геннадий бился уже начинающей лысеть головой о дверной косяк, и, казалось, что само Мёртвое море пришло к порогу его жилища – столько многовековой скорби и соли было в его глазах.
Но косяк стоял насмерть, как гарнизон крепости Моссад.
Зная его старую любовь проигрывать деньги в сочинку, жена по заведённому ей же самой уже как три года порядку, не допускала его в квартиру, и соответственно, до супружеского
ложа, пока дверному глазку не предъявлялась минимально установленная ежедневная
дань в размере двухсот гривен.
Сегодня ненавистному глазку, этому оку Циклопа, показать было нечего. Некошерная новорусская свинья, у которой Гена весь день наводил глянец венецианской штукатурки в гостиной, отказалась до окончания работ выдать даже малую толику аванса. Поэтому двери дома и были закрыты.
От частого соприкосновения с косяком, плешь его багровела как лица римских солдат идущих на смерть в честь императора и Рима.
В глазах рябило, и, как в русском лото подпрыгивали бочоночки с цифрами.
Вот 85 – год защиты кандидатской в НИИ технологии судостроения. 87 – третья и последняя женитьба, которая и свела в могилу его мамулечку. 93 – закрытие лаборатории, где он синекурствовал.
Челнок из него не получился, поэтому судьба и привела его в цех мастеров кисти и кельмы.
Жизнь, как стая скинхедов, била Гену по голове и ниже. Но любовь держала его на плаву, а ненависть придавала ему силы.
Поскуливая одиноким щенком, кое-как примостившись калачиком на коврике, Гена уснул под дверью. Уже шестой раз за месяц.
И снилось ему ледовое ревю: облаченная как пёс-рыцарь в рогатый шлём и самоварные латы, его обожаемая и ненавидимая супруга каппелевским невозмутимым шагом пёрла в психическую атаку. Поджилки Гены тряслись как новогодний студень. Но, медленно беря себя в руки и размахивая обрезанной плотью как мечом-кладенцом, Гена гнал ненавистное рогатое воинство по белоснежным простыням. Воинство, теряя щиты и латы, чтобы не упасть лицом в грязь, падало на спину. Дальше Генино воображение рисовало картинки настолько фривольные, что даже во сне он сладострастно хлюпал носом. И не только носом.
Близился новый день, и Гена, уверенный в том, что сегодня то он наверняка раздобудет эти две сотни, даже если ему придётся убить всех старух-процентщиц в городе, счастливо улыбался.