Красное платье (Евгений Красников5) / Проза.ру

         Разгорался яркий и длинный летний день, удивительно хороший день военного лета. Ни одно облако не скрадывало ровной и пронзительной синевы неба, и оно от этого казалось огромным, высоким и безобидным. И всё под таким небом виделось медленным, маленьким неприметным, и беззащитным: и деревенский дом-пятистенок, и деревья, и люди, и особенно дети, сидящие под кустом диких побегов вокруг пня срубленной когда-то на дрова, яблони.
         Дети сидели в тени, отдав солнцу поцарапанные ежевикой, украшенные цыпками, тонкие ноги.
         Мальчику было шесть-семь лет. На нем болталась большая, не по росту майка, усеянная мелкими дырочками и цвета земли штаны с помочами. Его худое, плохо умытое лицо было серьезным и задумчивым. Такие лица встречаются у голодных и продрогших детей. Девочка, его младшая сестра, глядела на брата широко распахнутыми глазами, в которых светилась откровенная жадная просьба: «Дай!» Голодная, она проворно таскала из кармана своего застиранного красного платьица «калачики», сорванные у дорожки и ела их аккуратно, по одному.
         – Смотри, во какой! – показал ей брат крупное бледно-зелёное колесико «калачика» и протянул: – На!
         Сестренка причмокнула:
         – Мм… Как сахар! – она мечтательно жмурила большие глаза.
         – А ты его пробовала хоть раз, сахар? – небрежно спросил брат.
         – Ела, – неуверенно ответила девочка, – Помнишь, к нам дядя приходил, военный? Вот он мне давал.
         Дети уже верили в то, что выдумывали. Они знали, что такое сахарин, но не помнили, что такое сахар.
         – Я тоже ел, я аж два куска съел. Сладкий-сладкий!
         – Когда папа приедет, он привезет много-много сахара, и я съем сразу сто кусков, – важно сказал мальчик.
         – И я съем сто кусков, папа сказал, что мне тоже привезет, и еще пряников!
Мальчик усмехнулся:
         – Не ври, Надька, когда ты родилась, папы уже не было, он уехал на войну!
         – Нет, было!
         – Нет, не было, – убеждал мальчик. – Спроси вот у мамы.
         – Было, было! – упрямо мотала головой сестренка, ее острое личико сморщилось, она всерьез собиралась заплакать.
         – Надь, ну хватит, хватит тебе хныкать, – миролюбиво успокаивал ее мальчик, – Ну, хочешь, я тебе фокус покажу? Только ты никому не рассказывай. Ладно?
         – Ага! – заулыбалась девочка, лицо ее встрепенулось.
         Брат расчистил среди травы площадку и положил на нее недалеко друг от друга два цветных камешка, которые нашел в кармане штанов среди прочих нужных мальчишеских вещей. Затем, опустившись на колени и наклонившись над площадкой, плотно сжал губы, нахмурил брови и стал пристально смотреть на камешки. И… – вдруг красный камешек вздрогнул, качнулся и стал медленно толчками двигаться к серому камешку.
         – Вить, смотри: поехал, поехал! А как ты это делаешь, а? Я тоже так хочу! Я тоже так хочу, научи! Витька! Научи, а то маме расскажу! – лукаво сказала девочка.
         Витька отмахнулся и стал что-то искать в траве. Наконец поймал какого-то быстроногого жучка и пустил его на площадку. Жук пошевелил усами и помчался спасаться бегством, а мальчик стал сосредо-точенно смотреть на жука.
         И беглец внезапно остановился, хотя ножки его продолжали бежать на одном месте, царапая землю. Потом, несмотря на все старания сбежать, жук стал медленно перемещаться брюшком назад, словно его тянули за ниточку.
         Надька радостно засмеялась:
         – Вить ну научи меня, я тоже так хочу, Витька-а!
         А брат уже не слушал ее. Он поднял голову, насторожился, брови его хмуро сошлись в одну полоску. Где-то далеко-далеко гудели самолеты. Гул нарастал. Он тяжелой волной накатывался, накатывался, грозный и громкий гул военных самолетов.
         Мальчик вскочил и, козырьком ладони прикрыв от солнца глаза, всмотрелся в огромное небо. Там еще ничего не было видно, но гул множества моторов приближался, усиливался, казалось, что всё вокруг содрогается от этого угрожающего гула.
         И по звуку, Витька понял: «Немецкие».
         – Бежим! – крикнул он, его лицо, фигура, тонкая шея были напряжены, но испуга в них не было.
         – Бежим! – повторил брат и, схватив Надьку за руку, бросился к старому, заросшему густым кустом, полузасыпанному колодцу, в котором мальчик устроил себе место для игр.
         Девочка споткнулась и, рассыпав вкусные «калачики», высвободив руку, присела и стала торопливо их подбирать.
         А самолеты летели уже над самой головой, и их низкий вой грузно давил уши, воздух, землю.
         – Надька! Скорее сюда, на тебе же КРАСНОЕ ПЛАТЬЕ, они могут тебя убить!! – срывающимся голосом закричал мальчик.
         Он затащил девочку в убежище, и дети сидели в яме, прижавшись друг к другу, и брат, стараясь прикрыть красное платье сестренки, тревожно следил за уходящими самолетами.
         – Юнкерсы. Бомбовозы. Сталинград будут бомбить.
         Страшный звук, исходящий из неба становился тише, неопределеннее.
         – Сиди, сейчас еще будут лететь.
         Надя, вжимаясь в колючую стенку колодца, стала плакать.
         – Вить, Витя-а-а, я боюся!.. Мама, ма-ама, я боюся!
         Новая волна тяжелых бомбардировщиков заполнила уже не гулом, а ревом все вокруг, натужно переваливаясь с ноты на ноту, и уже не от ветерка, а от этого жуткого рева дрожало все вокруг.
         И дети уже были уверены, что самолеты прилетели их убивать, что сейчас небо и земля взорвутся грохотом, огнем и дымом и все умрут, и все погибнут. Сестренка уже рыдала во весь голос, слезы текли по ее искаженному плачем и страхом лицу.
         – Витька-а-а! Я не хочу, не хочу, они нас убьют, ма-а-ма!
         А самолеты, хищные узкотелые немецкие самолеты, уже были над детьми.
         И Витька вдруг вскочил, лицо его, оцепеневшее от ужаса, стало злым и напряженным. Он стиснул кулаки, рот его ощерился, брови сдвинулись и, задрав лицо к небу, стал пронзительно, не мигая смотреть на самолеты. Вся фигурка его была, как пружина, его руки с побелевшими костяшками кулаков от напряжения мелко дрожали, он побледнел, ноздри его раздувались, волосы на голове вздыбились, как у готовящейся к обороне кошки.
         И ведущий самолет как-то неуклюже клюнул носом, затем, едва выровнявшись, стал медленно опрокидываться хвостом кверху, и натужно, прерывисто рыча, устремился к земле.
         Белое лицо мальчика, как локатор, следовало за надсадно воющей падающей машиной до тех пор, пока за хутором, за тополями вырос вдруг огромный черно-красный огненный шар. А чуть позже в уши ударил тугой страшный грохот, эхом перекатившийся еще раз.
         И тут же Витя покачнулся и упал без сознания, все такой же бледный и натянутый, как струна, маленький седой старик.
         Надя плакала, пока самолеты не улетели. Потом, потолкав брата, спросила:
         – Ты спишь? Просыпайся уже. – И побежала звать бабушку.
         Витька потом как ни старался, ни разу не смог повторить фокус с камешками.