История о нас
Его разбудила гроза.
Раскаты грома, сперва далёкие, а потом уже грозно звучащие совсем рядом, где-то прямо над крышей «Чайки», и глухая, мерная дробь дождя.
Осень, подумал психолог.
Он сразу заметил исчезновение Белой Королевской Кошки, сразу всё понял. Бас-Т молча вела машину, молчало радио, и даже Смерть задумчиво смотрела в окно.
Слёзы текли по стеклу.
«…А что если эта осень — твоя последняя осень? Самая последняя?»
Он вытер слёзы рукавом пиджака. Смерть обернулась:
— Проснулся?
— Почему ты не разбудила меня, когда она уходила? — тихо спросил директор.
— Она не хотела этого. Сказала, что ты будешь, как это… как Губка Боб. Короче, будешь недоволен.
— Хелли… От меня ушёл мой Друг, которого я знал всю свою жизнь. Неужели ты думаешь, что я был бы недоволен тем, что меня разбудили для того, чтобы с ним попрощаться?
— Прости меня. Кроме того, она же не Ушла. Она просто перешла в другое ведомство. Ты её ещё увидишь… — в её голосе слышалась как-будто бы неуверенность. Вновь прогрохотал за окнами гром.
— Знаешь, Хелли… Все мы просто переходим в другие ведомства. Не умираем, Духи всё-таки. Переходим. А знаешь, лучше было бы умереть. Потому что тогда бы я знал, что, пройдя Приёмку и Ад, пройдя Реинкарнационную Комиссию, я снова буду жить, и мы снова встретимся с теми, с кем расстались в прошлом. Но наша жизнь куда более безрадостна… Я потерял столько Друзей во всех этих Войнах, что…
— Ну прости, родной. И я тебе обещаю, вы ещё встретитесь. Точно.
— Ты подумай, а? — психолог невесело усмехнулся. — И откуда только такая уверенность? Причём во всём? Знаешь, иногда ты меня просто поражаешь. Иногда я думаю, что и Сияющий Сын Радуги не знает того, что знаешь ты. А? Скажи мне, Хелли? Что ты знаешь?
Она отвернулась к окну.
— Ничего такого. Просто я очень давно живу, я пережила своё Мироздание, я чёрт знает сколько уже живу тут… Неужели ты сомневаешься в качестве моего жизненного опыта? А знаешь, сколько я видела таких? Которые расставались и плакали на смертном одре, жалея только об этом расставании? Знаешь, Гер, я всегда их успокаивала, хотя и не положено. Не плачь, говорила я им. Вы встретитесь снова. Обещаю. И они верили мне, и успокаивались, и умирали с улыбкой на лице. Так-то. А ты… Фома ты неверующий…
Они помолчали.
— Ладно, прости меня тоже, — психолог примирительно ткнулся носом ей в плечо. — Я просто… переволновался. Знаешь, всё это так… Я так устал. Я сам не знаю, почему. Ведь Яо был прав, ведь был Переход, совсем недавно, и я думал, что теперь станет легче. Ну, так ведь было всегда. Переход — и облегчение. Но на деле оказалось совсем не так. И я не знаю, почему. И никто не может мне объяснить этого. Никто не может сказать мне, эй! Не парься, друг! Всё будет хорошо, я точно знаю, просто сейчас будет то-то и то-то, а потом ништяк!..
— Я тебе это уже который раз говорю, если ты не заметил.
— Да! Но это у тебя получается очень… туманно. И совершенно неясно, что тебе известно, и почему. И говорить ты ничего не хочешь. Так что, выходит, это не сильно лучше неведения.
— Ну извини. Могла бы что-то сказать — сказала бы. Только вот скоро всё закончится, и уже не нужно будет ничего говорить.
— Ты меня пугаешь.
— Ой, да ладно. Как обычная девушка может напугать Гермеса Несокрушимого, Великого Духа-Воина? Глупости.
— Ну, если ты обычная, то я тогда даже и не знаю… Ладно, неважно… Бас-Т, ну а ты-то что притихла? Сказала бы тоже какое-нибудь веское слово, так сказать.
— Зачем, Герман Сергеевич? Кроме того, я и не знаю, что могу сказать такого.
— Ну тогда радио включи, что ли.
— Окей.
Она щёлкнула тумблером.
«…В сумерках светла темнота,
Я уже не та, что была,
В сумерках темна белизна -
Но тверда вода.
Там за мёртвой рекой
Смерть гуляет с клюкой,
Но жива трава
Под её ногой…»(1) — пропел мелодичный женский голос. Смерть довольно улыбнулась:
— О, люблю эту песню.
— Хех, по-моему, ты любишь всё, где встречаются о тебе упоминания, — хихикнул Кастальский и тут же получил ощутимый удар в бок.
— А тебе что, жалко? — насупилась Смерть.
— Да нет, что ты!
— Вот и хорошо. А так, мне только странно, почему Смерть — с клюкой? Не с косой хотя бы, а с клюкой? Нет, понятно, конечно, что «рекой» лучше рифмуется с «клюкой», но по смыслу получается не очень. А, ладно! Ради самой песни я готова простить эту мелочь.
— М-да, песня… необычная, — пробормотал психолог.
А гроза за окном неожиданно стихла. Кастальский даже не понял, что произошло. Просто вдруг стало очень тихо.
— Знаете, у меня такое чувство, что мы скоро приедем, — задумчиво произнесла Бас-Т.
Директор смотрел в окно. Нет, пейзаж за ним нисколько не изменился. То же узкое, в две полосы, здорово разбитое шоссе, периодически сменяющееся грунтовкой, та же разнотравная степь за обочинами, то же небо… Наверное, то же.
Чепуха какая-то, думал он. Маркус же сказал, Воробьёвы горы. А тут не то что ими, тут и Москвой не пахнет. Пахнет только осенью…
Он открыл глаза. В гостевой комнате царил полумрак, хотя из крохотного оконца где-то под потолком падал на кровать косой луч рассеянного утреннего света.
Директор повернулся на другой бок и замер, удивлённо разглядывая своё отражение в огромном, во всю стену, старинном зеркале.
Он огляделся. Гостевая комната была… Здесь было множество странных вещей, — а может, так казалось из-за того, что он почти ничего не видел, но…
Отчего-то вспомнился Кабинет в том Доме, в Межмирье. Там тоже было множество вещей, назначения которых психолог не знал, как и, возможно, сам Хозяин Дома. Или просто позабыл…
Зеркало удваивало комнату, и ему казалось, что он уже видел это раньше. Где? Хороший вопрос…
Загадки Смерти явно как-то связаны с этими странными дежа вю, думал он. Кажется, есть что-то, что я забыл. Что-то, что я, судя по всему, скоро вспомню. Ведь такого никогда раньше не было? Не было никакого кафе… Да что кафе, — всё вокруг изменилось так сильно, что эти воспоминания казались ещё более абсурдными.
Он встал с кровати и подошёл к зеркалу. Чуть поодаль от него он обнаружил столик; на столике стояла свеча в старинном бронзовом подсвечнике. Он поискал в карманах: Розовая Зажигалка снова обнаружилась в правом внутреннем. Психолог чиркнул зажигалкой (в тишине комнаты её треск показался ему невыразимо громким) и поднёс огонь к фитилю свечи.
Он смотрел на робкое, несмелое пламя, мерцавшее на невесть откуда взявшемся сквозняке. Оно отражалось в зеркале пятном света.
Кастальский подошёл к зеркалу почти вплотную, коснувшись пальцами холодной поверхности зеркальной стены. С той стороны на него смотрел…
«Ну и рожа у тебя, директор».
Под глазами — мешки, чернота. Волосы всклокочены; седина расползлась по ним, как иней по мёрзлой предзимней земле. Черты бледного, болезненного лица заострились, больше обычного очертились скулы. Нос режет пространство, как ледокол — льды Арктики. Недельная щетина на остром подбородке и впалых щеках. Вороний взгляд запавших глаз.
— Да-а… — выдавил психолог.
— Пить надо меньше, — отозвалось отражение. Кастальский вздрогнул.
«Что? Опять?!»
Но нет. Отражение смотрит на психолога испуганно, встревоженно, но не подаёт никаких признаков самостоятельной жизни.
«Радуга, что за ужасная тишина».
Взяв подсвечник в руку, он наощупь двигался по комнате, словно ища что-то. На одной из… видимо, полок, он нащупал нечто вроде шкатулки. Посветив, он увидел: это и правда была шкатулка, судя по всему, старинная, как и всё здесь. На крышке была какая-то гравюра, однако время её не пощадило, и он не мог понять, что там было изображено.
Он поддел крышку длинным, жёлтым от табака ногтем, и вдруг… услышал музыку.
Хрустальные колокольчики. Музыкальная шкатулка.
«…Знаешь, тут так тихо… Но эта тишина — она совсем не такая, как… Знаешь, я не люблю тишину. Она напоминает мне о Войне… И о многом… разном. Но здесь — совсем другое! Слышишь? Словно мириады крохотных хрустальных колокольцев — и в то же время тихо. Я, знаешь, ужасно рад. Я пока не знаю, как мне сделать то, что я хочу сделать, но я чувствую, что здесь я найду ответы на все вопросы, которые только существуют…»(2)
Ты тогда всё понял, Кейн. Как тебе это удалось? У тебя не было никого — кроме Рипли… и Истока. А у меня — Смерть, Сонни, Луу-Ван… Даже Валя, Джин… Я могу поговорить с кем угодно, я могу получить тысячу советов, я могу услышать сотню мудрых слов, я могу… И тем не менее, я никак не могу понять, что это, зачем, почему?
— Зря терзаешь себя вопросами, Герман Сергеич. Знаешь, на любой вопрос всегда есть ответ — но он может быть получен не раньше отведённого для этого срока. И это в равной степени касается всех. Людей, Духов… или там гвииров, протеидов. Вспомни Сиррума — он так долго ждал, так долго не мог понять, для чего это всё, почему с ним случилось то, что случилось. Но в итоге… время пришло, и ответ был получен.
— Спасибо что заглянул, Сонни, — директор улыбнулся. — Признаться, я даже соскучился по тебе. Наверное, я единственный, кто воспринимает тебя не как Сияющего Сына Радуги, Всемогущего, и так далее, а как Сантино Францони, или просто Сонни, паренька, которого мы с Валькой спасли тогда от скинхедов, которого я учил ходить на Ту Сторону, который мыл посуду у меня в квартире и восхищался кофемашиной, который…(3) Да что там…
— Сентиментален, как всегда, — Сонни присел на краешек весьма величественного, хотя и очень изящного старого чиппенделевского кресла, помнящего, наверное, ещё Семилетнюю Войну. Он огляделся по сторонам.
— Скажи же, этот Яо просто насобирал тут всякого старья. А Маркус говорит: мол, гений дизайна! — Кастальский фыркнул.
— Ну, — Сонни пожал плечами. — Во всяком случае, тут довольно уютно.
— Ничего, неплохо. Но ты ведь не о мебели со мной говорить пришёл, да?
— Пожалуй. А ты неважно выглядишь. Смерть тебя не бережёт?
— Что значит — «не бережёт»? — возмутился психолог. — Я что — фарфоровая статуэтка? Или стойкий оловянный солдатик, чтобы меня беречь? Глупости какие.
— Ну конечно… Оттого у тебя и вид такой, словно ты пил, не просыхая, как минимум месяц. М-да. Но ничего, ты не волнуйся. После того, как я закончу работу над Духами нового генеза, пьянеть ты перестанешь.
— Да? Знаешь, лучше не надо. А то… ну, вроде как тому, кто не пьянеет, никогда не понять того, что чувствует пьяный.
— А тебе это важно? — Сонни улыбался.
— Не знаю… Наверное…
— Понятно. Ладно, поглядим.
— А… мы чего-то ждём? — поинтересовался психолог.
— Угу, — Сонни кивнул. — Мы ждём Луу.
— О, неужели, сам Великий Дракон пожалует? — удивился Кастальский. — А по какому поводу?
— А тебе нужен повод?
— Да нет, наверное… Кстати! Я, знаешь, всё хотел понять… может, у него спросить… Ты помнишь, ну, то есть, он-то тебе наверняка рассказывал… та история, когда из его слёз родились Миры Радуги и Духи?(4)
— Ну и что?
— А помнишь другую историю? Про Мир Люкс?(5)
Сонни откинулся на спинку кресла.
— Помню. А у тебя что, нестыковка?
— Есть немного, — признался директор. — Вроде бы обе истории мне рассказывала Н'Крарл-ыльк, и в то же время…
— А всё просто, на самом деле. Даже не знаю, почему Великая Мать тебе этого не рассказала.
Было так.
Мир Люкс был левым глазом Великого Дракона. Он отражал и преломлял свет, которых исходил от его правого глаза, который, в свою очередь, Миром не был. Правый глаз Великого Дракона был звездой, называвшейся Этамин. И когда Спираль погибала, эта звезда, став сверхновой, взорвалась, из-за чего Мир-кристалл треснул и разрушился. И «смерть» люксов дала начало Радуге, то есть, слёзы Великого Дракона были преломлённым Светом Изначального.
— Так что, — закончил Сонни, — всё на своих местах, всё стыкуется. Просто в один краткий, в сущности, миг произошло столько событий, что трудно себе представить, как такое вообще возможно. Но не забывай ещё и о временной аномалии.
— Вот оно как… — протянул Кастальский. — Да-а… Думаю, трудность ещё и в том, что Н'Крарл-ыльк рассказывала всё это как легенды, сказания, и рассказывала их так, как рассказывают сказания. В них не было ничего о взрывах сверхновых. В них была любовь. Волшебство. Вот поэтому…
— Понимаю. Ну, в общем, ты спросил — я ответил.
— Да…
Сонни покачал головой:
— И всё-то вы о волшебстве… То Хантер, то вот ты теперь. Думаешь, теперь вокруг тебя волшебства нет, или его мало?
— Да нет… ничего такого я не думал. Я, признаться, об этом вообще не думал. О многом думал… О том, что ушла Ват-У, а я даже не попрощался с ней… О том, что Хелли что-то знает обо всём этом, что творится вокруг меня, и ты, видно, тоже, а может, и остальные… А я… не люблю сюрпризы, знаешь ли, — он невесело усмехнулся. — И все эти перестройки, реформации, новый генез… Вот ты мне скажи, Сияющий — а была ли во всём этом необходимость?
— Необходимость?
Сонни посмотрел в зеркало. Кастальский невольно проследил за его взглядом; Сонни отражался в зеркале пятном яркого света.
Музыка смолкла.
— Завод кончился, наверное, — пробормотал психолог, пытаясь нащупать на шкатулке какое-нибудь колёсико, или что-то подобное, чтобы музыка заиграла вновь.
— Не больше, чем обычно, Герман Сергеич. Была жизнь, которой жили мы, все мы. Реформация была естественным продолжением этой жизни. Логичным. И я — всего лишь тот, кто подкрутил колёсико, чтобы музыка снова зазвучала. Не более того.
— Ну хорошо, допустим. Знаешь, у меня такое чувство, что всё уже случилось. У тебя такое бывает?
— Бывает, хотя и нечасто, — улыбнулся Сонни. — Но потом приходит Луу-Ван и всё мне поясняет.
— А-а, — догадался директор, —так он и мне должен сейчас всё объяснить, для этого и придёт?
— Не совсем, хотя да, конечно, ты прав. Так оно и будет. Он тебе многое объяснит. Но и я не лаптем делан, и кое-что могу рассказать тоже.
— Например?
— Помнишь последний свой Переход?
— Да…
— Помнишь, что случилось? С тобой? Ради чего я даже прибыл к вам в офис?
— Разделение! — осенило Кастальского.
— Именно, — кивнул Сияющий. — В принципе, это случилось благодаря ряду факторов. Слияние с Духосошественским, смертность, Смерть, забравшая тебя, а ещё — проход через Врата её Храма. Часть тебя ныне принадлежит Мирам Спирали, как ни крути. И хотя я «сшил» вас обратно, это была, несомненно, лишь временная мера. Невозможно сшить двух Существ из разных Мирозданий, даже если они когда-то были одним и тем же Существом. Тобой, то есть. Зато, — он довольно улыбался, — это дало мне уникальную возможность провести твою реконструкцию. Именно тогда, когда я «сшивал» вас. Мне достаточно было одного воздействия. Правда, с одной оговоркой. Вот скажи, как ты думаешь, кто стал Духом нового генеза?
— В каком смысле?..
Директор чуял, что подвох где-то совсем рядом. Вот-вот…
— Ну как же. Вас ведь стало двое. Гермес, Дух, попал в Г'виирн и прошёл там через Врата Смерти. А Кастальский, человек, попал в Приёмник, однако до Ада не дошёл, ибо был вытащен нашей милой Морриган.
— И… И что?
— Гермес, Дух, пройдя через Врата, стал частью Миров Спирали. А Кастальский, человек, остался тут. А теперь, знатоки, внимание, вопрос: кто станет Духом нового генеза?
Воцарилась тишина. Директор сглотнул.
— Если я всё правильно понял, ответ — я? Кастальский? Человек?
— Умница, Герман Сергеевич, — Сонни встал с кресла и, подойдя к старику, нежно обнял его. — Ответ правильный.
…
— Ты ведь знала, да?
— Знала, — Смерть кивнула. — Это, и многое другое.
— А почему не сказала? Не могла?
— Точно, — она глядела в окно. За окном всё так же пролетал степной пейзаж.
— А… Понятно…
— Что ты чувствуешь?
— Не знаю, Хелли… Растерянность, кажется… С одной стороны, всё логично. Особенно со слов Сонни. С другой — всё настолько невероятно, что не торопится укладываться в голове…
— Ну, от этого есть одно верное средство.
— Какое?
— Забей. Не парься и будь счастлив, как в песне поётся.
— Понятно…
…
— Постой-ка, Сонни… то есть, мы ждём Луу-Вана для того, чтобы…
— Да. Для того, чтобы закончить цикл и, условно, восстановить равновесие.
— Ты хочешь снова разделить меня? — прошептал психолог.
— В этом нет необходимости. То, что вас держит вместе, является одновременно твоим «родовым коконом». Когда ты, Герман Сергеевич Кастальский, Дух нового генеза, родишься, в Гермесе для тебя не будет никакой надобности. Вы с ним — как близнецы, прикреплённые к одной плаценте. Но когда вы родитесь, эта плацента не будет больше нужна ни тебе, ни ему.
— А что будет… с ним?
— С Гермесом? Он вернётся домой, — Сонни улыбнулся.
— То есть?..
— Да. На Г'виирн. Его жизнь там.
— А как же… Ведь Спираль погибла?
— Спираль жива в прошлом. Там, откуда родом Смерть. И все остальные.
— Смерть! Что будет с ней?!
— Увидишь. Могу только сказать, что из-за всех этих событий вы не расстанетесь. Это я тебе гарантирую.
«Конечно, Хелли. Как ты могла рассказать мне о таком? Это… немыслимо».
«— Эй, Гермес-а'ффар, ты погрустнел, — заметил К'али'м. — Почему? Ты волнуешься за мою сестру? У вас, наверное, так не принято…
— Есть общее, К'али'м. Духи, перевоплощаясь, уходят в Исток, откуда и появились.
— Вот видишь! — торжествующе воскликнул гвиир. — Значит, ты должен понимать. Неужели тебе бы не хотелось однажды вернуться туда, где ты был рождён?»
«Потом, на протяжении всей своей жизни, я не раз вспоминал слова этого молодого гвиира. Хотел бы я вернуться? Странный вопрос. Но теперь я понимаю, почему я не смог ответить на него тогда. И теперь, даже спустя так много времени…»
— Твой дом там, где твоё сердце, сыночек.
Он посмотрел туда, — Луу-Ван, Великий Дракон сидел там, на кресле рядом с Сонни, не доставая ножками до пола. Он улыбался.
Рядом с ними стояла Смерть. Она тоже улыбалась, но её улыбка была грустной.
— Нам пора, да? — Кастальский чувствовал, как быстро бьётся в его груди сердце. Человек. Дух нового генеза.
Она кивнула.
— А как?
— Обернись, — сказала она.
Он обернулся и увидел зеркало.
Там, в сумрачном отражении, он видел их. Луу-Вана, который выглядел точно так же, Сонни, который казался сгустком яркого Света, а ещё…
М'аре'нн, Жрицу Смерти, такую, какой он видел её там, в Г'виирне, во время Перехода, стоя перед Вратами Храма. Её синие косы волнами плыли по ветру.
И себя… Нет. Его. Гермеса. Хотя сейчас они несильно отличались друг от друга.
А за их спинами он видел ажурные шпили воздушных башен Тол'Гвиира, Обители Света.
Луу-Ван кивнул Сонни, и они пропали.
— Значит… вот так вот? Так просто?
— Не совсем, — она улыбнулась. — Это только часть, скажем так, обряда. Но не волнуйся. Я знаю, что и как будет, и не оставлю тебя.
— А как же… Друзья?
— Ты не расстанешься с ними. Хоть вы с Гермесом больше не одно целое, память у вас одна. Кстати, хочешь, расскажу тебе кое-что?
— Расскажи.
— Со мной — то же самое.
— То есть?
— Я, то есть Хелли Морриган, останусь тут. Я перестану быть гвииром, перестану быть Ангелом. Смертью, правда, быть не перестану… А М'аре'нн — она останется там. Поэтому ни Кастальский, ни Гермес могут не волноваться. Их любимые всегда будут с ними.
— Здорово… — только и смог сказать он, улыбаясь.
— Ага.
— Знаешь, я только одно не могу взять в толк. Ведь это всё… Это же не случайно, так ведь? Конечно. Но для чего это нужно?
Она задумалась. Потом покачала головой и улыбнулась:
— Нет. Ни за чем. Это просто жизнь, Гер. Просто наша жизнь. Наша история.
Он улыбался ей в ответ и думал: как странно. Как будто гора с плеч спала. Ни за чем. Просто так. Просто жизнь. Просто наша история.
Он смотрел на гладь зеркала, а за ней открывался изумительный вид на Мир Лазурного Ветра. Он улыбнулся М'аре'нн, своей любимой, а потом они развернулись и неспешно пошли в сторону Тол'Гвиира.
— Ну что, Герман Сергеич, — Хелли приобняла психолога, — думаю, нам стоит вернуться к остальным?
— Да, Хелли, — Кастальский посмотрел было на зеркало, но увидел в нём только отражение гостевой комнаты и их отражения. — Да, ты права. Идём.
И они вышли из комнаты.
1 — Ольга Арефьева, «Глюкоза»
2 — слова Каина из «Седьмой Истории Потусторонней Компании: Кровные узы»
3 — все эти события описаны в книге «Хроники Потусторонья. Проект»
4 — см. «Потусторонняя Компания. История четвёртая: Миф»
5 — см. «Хроники Межмирья. История Ангела по имени Джин. Глава «Кастальский говорит о Любви».
Глава 10, она же 0 - http://www.proza.ru/2011/09/07/179