Ах, какой вечер нынче за окнами. Из-за острой крыши нежная луна блестит щемяще туманная. Как хорошо сидеть в маленькой комнате, наполненной запахом антоновки и звуками улицы.
Окно раскрыто. Лай дальних собак, как короткие отрывистые вопросы. Рокот самолётов, гул поездов. Звуки в доме — потрескивание у стен, в щелях дверей, скрип лестницы.
Комнатка находится на втором этаже, одинокая, воздухом лишь окружённая, поднятая узкой кривой лестничкой с неровными ступенями. Четыре широких окна укрыты лёгкими занавесками со старинным рисунком. Квадратный стол, стул с длинной спинкой. Его приятно касаться руками, двигать, передвигать.
Я сижу за столом в старой маминой шубе. У меня коченеют руки. Я вспоминаю...
В поезде по дороге к Лианозово я увидела девушку. У неё тёмно рыжие волосы, странный, будто глиняный цвет лица. Лицо скульптурное, глаза серые, мягкие, большой рот красивого рисунка, редкой красоты зубы.
Она села напротив меня. Я не могла оторваться от неё. Руки её трепещущие всё время теребили красивый платок. Вся она была не из нашего века.
Светло коричневый свитер сидел на ней как-то особенно — крупными и мелкими складками, он вился по груди, по рукам. Складки эти напоминали движения одежд на иконах. Было в них что-то далёкое, и всё хотелось вспомнить: что это, откуда? И будто это уже было когда-то.
Вдруг взгляд мой пал в ближайшее окно, сорвав меня с места. Я бросилась в тамбур, по дороге неловко задевая людей. Всё светилось будто последним, кончающимся, пресекающимся светом — деревья, земля, дома. Солнце падало за горизонт. Нельзя было сидеть и смотреть — надо было воздуха и пространства. Небо полыхало стоцветным, столиким божеством. Особенно поражала зелёная часть неба — чище травы по цвету. Над зелёным медленно умирали облака в ярких радостных нимбах.
Выйдя из поезда, я всю дорогу к дому оборачивалась и смотрела, смотрела. Над головой летели розовые перья, существуя несколько мгновений. С горизонта вздымались облачные серо синие горы, они круто и тяжело клубились и казались вечными, незыблемыми. Справа от них оторвавшееся блаженное облако светлело на розовом небе.
Дорога останавливалась вместе со мной, смирно ложилась у ног и ждала. Деревья упирались в землю и подставляли мне свои плечи. Дубы оранжево горели на чёрных стволах. Берёзы скользили отрешённо вслед за облаками. Узкая дорога была полна воды и жёлтых листьев.
Запрокинув голову, я следила, как листья отрывались от ветвей и больно летели, напоминая медленных вечерних усталых птиц. К земле они будто припадали, будто её целовали.
Только Бога не было со мной. Нет, был только Бог и я. И глядя на всю эту красоту, мне захотелось любви и жизни через любовь. Я подумала о своём неподвижном сердце, и мне стало больно и страшно.
«Господи, дай мне любовь, Ты ведь видишь, что я умираю, что всё для меня ничто, пока я пуста. Что всякая мысль во мне бесплодна, если в сердце нет любви. Изнемогая от пустоты, оно сохнет, сжимается, каменеет всё дальше и глубже. И скоро будет поздно, и ничто не сможет оживить его».
Так я молилась и шла в слезах. Опять, как в ранней юности, сдавило грудь тяжёлым камнем. «Ниспосли мне любовь ко всему сущему, к этой чёрной корове, к этим сумеркам алым, к этим строгим и дивным берёзам, к этим листьям, жалобно звенящим. Открой моё сердце, не убивай меня, не убивай!»
В небе оттаяло узкое голубое окно. «Вот и ответ», - подумала я.