Мщика жалко

Юрий Шпилькин
К вечеру Александр Иванович пригласил на уху брата с женой. Сосед Панин сам несколько раз заглядывал, а потом пришел уже с баяном. Пришли сестры Алексеевы, подружки жены Александра Ивановича, с ними лет шести сынок Алеша, как они обе его называли и друг семьи Николай Павлович, неопределенных лет. О них надо рассказать подробнее. Красавицами их трудно было назвать. Правда имена они имели красивые как у пушкинских героинь Ольга и Татьяна. И счастливыми их не назовешь. Но петь они были мастерицы. Во всякое время года и по всякому поводу, да без повода тоже.

Голоса у них были чудные. У Ольги чуть пониже, а Татьяна заливалась соловьем.
На судьбу они хоть и не жаловались, была к ним не очень благосклонная. Обе никогда не выходили замуж. Ольга после технологического института работала на масложиркомбинате инженером. Комбинат в основном перерабатывал  хлопковые семечки на масло. И в треклятые девяностые, на зарплату им выдавали хлопковое масло. Оно хуже, чем из подсолнуха, но народ к нему привык и его брали. Николай Павлович на своих стареньких «Жигулях» привозил флягу в свой гараж и народ, зная день привоза, с бидончиками шел к гаражу. Ольга продавала масло дешевле, чем в магазине и оно быстро расходилось. Никому не известно была ли у них любовь с Николай Павловичем, но лет шесть назад она родила Алешу.  А после того, как это случилось, Николай Павлович перебрался жить в гараж. То ли по зову сердца, то ли по воле жены. 

Татьяна была старшей сестрой, да и мать у них рано умерла. Все заботы по дому были на ней. Окончила она пединститут. Обучала детей русскому языку и литературе, а также при случае приходилось заменять и историков, и географов. Когда Ольга потеряла работу, жили  на учительскую зарплату. Словом замуж так и не собралась. То ли самой некогда было, то ли никто не позвал.

Уху варить Александр Иванович никому не позволял. Варил, приговаривая:
– Конечно это не иссык-кульская уха. Там не только двойная, тройная получалась. Но ничего, зато здесь у нас не только угамская маринка, но и царская рыба – форель. В центр блюда он выкладывал громадную голову маринки, обкладывал ее форелью, а вокруг по краю размещал неразрезанные картофелины. Все это посыпал луком и зелень. И наливал в пиалушки наваристую уху. Объедение!- Под ушицу надо по граммульке, - радостно провозгласил Панин. Все молча, согласились. Потом выпили за приезд Александра Ивановича. Потом за то, что не влип.Наконец Панин взял баян и пробежался по клавишам.

- Что споем? – спросил он. Черный ворон? Или?
- Нет, - перебил его Александр Иванович, - пусть Алексеевы споют. Целый месяц их не слышал, даже в горах их песни пел. А еще лучше, каждая в отдельности свою песню.
- Я предлагаю, - подхватил Панин, - пусть каждая споет свою песню, а Алешка рассудит кто лучше поет, хорошо, Алексей? – обратился он к мальчишке, которому порядком уже надоело застолье и он порывался на улицу. Поэтому радостно закивал, не понимая, какую трудную задачу берет на себя. Надо было определить, кто будет петь первой. Николай Павлович вытащил две спички, отломил головку у одной, отдал их мальчику и объяснил, что надо делать. Тому все больше нравилась игра взрослых: - Короткая спичка начинает первой, - по-взрослому объявил он, протягивая спички Ольге. Она пристально смотрела на Алешу, а тот, крепко сжал кулачек и, задрав голову, старался не выдать тайну. Ольга с трудом вытащила спичку.- Мама, тебе начинать, - торжественно объявил Алексей.

Все притихли. Ольга сначала зарделась, а потом побледнела и закрыла глаза. И вдруг откуда-то изнутри как стон раздались первые звуки ее голоса: « Не одна-то ли, да одна, ай, во поле дорожка» как бы недоумевала она. И вот ее голос прорвался, и полилась нестерпимая тоска: «Во поле дороженька, эх, во поле дороженька». Тесно было песне в комнате, она рванулась в распахнутое окно и то ли чайкой, то ли горлицей полетела вдаль. А вслед накатывалась волна звуков вопрошания:
 Не одна-то ли дороженька, ай, дорожка пролегала,
 Она пролегала, эх, она пролегала.
Неисчерпаемая тоска русской души, вмещалась в одно слово этой песни: не до любила, не до ласкала, не отдала себя без остатка. Каждый сидевший за столом представлял свою тропинку. И все начали тихонько подпевать. За окном внизу стали собираться соседи. «Алексеевы поют» - передавали они друг другу. - Хорошо поет, - прошептал Панин. Александр Иванович, предупреждая его, погрозил пальцем. Голос Ольги взвился во всю мощь, как бы потерял всякую надежду найти свою дорожку:
 Эх, частым ельничком доро… ай, дорожка зарастала,
 Она зарастала, эх, она зарастала.
Заиграла голосом Ольга, умножая и без того щемящую боль.
- Молодым-то ли горьким, ай, горьким осинничком
 Её заломало. Эх, её заломало.

Сдержанные, глухие рыданья внезапно раздались за столом. Женщины, подперев голову руками, всхлипывали, а мужчины украдкой пытались смахнуть, невесть, откуда взявшуюся слезу. И как бы теряя последние силы, почти полушепотом  Ольга выдохнула:
 Как по той ли по дороженьке, ай, по той ли дорожке
 Нельзя ни проехать, ой, да ни проехать, ни пройти…
Несколько секунд стояла тишина, но тут за окном раздались аплодисменты. Кто-то крикнул снизу: - Жаксы! Молодец, Ольга!
Потом разом все заговорили, зашумели. Николай Павлович неуклюже поцеловал Ольгу, поздравляя ее с победой. Но тут шум прервал малолетний арбитр: - Теперь мамы Тани очередь петь.

Все повернулись к Татьяне. – Ой, не знаю, что теперь и петь, не то, чтобы жеманясь, скорее задумчиво произнесла она.
И вот раздались знакомые до боли слова:
- Степь да степь кругом, - голос взлетел, а потом поплыл все шире и шире и как бы недоумевая, что может происходить в эдакой величественной красоте.
- В той степи глухой умирал ямщик,- глухая пауза, тьма. Но есть еще неукротимая  воля! Голос неудержимо нарастал:
 - И собравши сил, чуя смертный час, он товарищу отдавал наказ…
Скажите, какой человек с русской душой не любит эту песню? В ней самое главное: Жизнь и Смерть.

Когда-то Аристотель сказал, что трагедия – это катарсис. Как сказали бы современные философы сопереживание с горем Другого – очищает душу. Но что в греческой трагедии? Она изображала, чаще всего неотвратимость кары Богов, порой весьма недоброжелательных. На  людях нет вины; они ищут лучшего пути в своих действиях; гибнут потому, что уже заранее богами решено и предсказано их осуждение. Человек  бессилен был уйти от своей судьбы.

Редкая русская песня не вызывает очищения, катарсиса. Сидевшие за столом, жили в песне. Александр Иванович сидел, подперев подбородок обеими руками, полузакрыв глаза медленно в такт песни покачивался. Сношенницы Татьяны, обнявшись, склонили головы друг к другу. Алеша притих, прильнув к Николаю Павловичу. Руки Панина лежали на баяне, а он неподвижно смотрел куда-то поверх голов на стену в одну точку, словно пытался увидеть картину, что рисовала Татьяна. А, когда прозвучали слова «А любовь ее я с собой» тут голос взвился все выше и выше, у всех горло перехватило от неимоверного напряжения и все вместе выдохнули: Унес.

Взрослые, очарованные песней, не стеснялись слез. А Алеша рыдал. – Ты, чево, сынок? – спросила Татьяна, притянув к себе мальчика. – Мщика жалко, - всхлипывая, ответил тот. – Какого Мщика? – не поняла Татьяна. – Ну, ты же сама пела -  Умирал Я Мщик… - Ямщик, сынок, ямщик. – Ну, я и говорю, что Мщик, а может он не умер, - неожиданно с надеждой спросил Алеша.- Нет, нет, не умер, мой родной! Обрадованный ребенок объявил, что выиграли обе мамы! Все дружно захлопали в ладоши. За окном также раздались аплодисменты.