Взгляд сквозь годы

               
В самом конце 1953-го года неожиданно объявился отец нашего одноклассника Сени Февралёва.
Вернулся почти что из небытия. До этого никто из нас и не предполагал, что у Сени есть отец.
Время было послевоенное, многие росли сиротами.
Так что не в диковинку была безотцовщина.

По школе поползли слухи – сидел, мол, Сенин папаша в тюрьме за какие-то страшные провинности перед народом.
И не Февралёв он вовсе, а Бог знает кто…В общем, много тёмного было накручено вокруг семейки нашего одноклассника.
От таких разговоров воспалилось наше мальчишеское воображение, некоторые говорить стали, что от Сени надо держаться подальше.

Тут, как назло, сам Сеня целую неделю в школу не приходил.
И мы ещё больше уверились в мысли, что прячется он, стыдится всеобщего осуждения.
Смирнов Петька мне и скажи:
- Любопытно, что они там, за закрытыми дверями, делают?
А я вдруг брякнул:
- Так давай, сходим.
Петька посмотрел на меня с сомнением – нужно ли?
- Мы только глянем, – успокоил я его, – если что не так, уйдём сразу.
Ну, пошли.
 
                Открывает дверь сам Сеня, непохожий на себя, взъерошенный какой-то. Увидел нас, смутился.
- Проходите, – неуверенно так говорит.
Мы мнёмся. Мол, просто спросить, почему в школу не ходишь.
И норовим заглянуть в глубь комнаты.
Сеня умный был паренёк, сразу всё понял.
Вышел в коридор и прикрыл за собой дверь.
- Прогуляемся?

Было у нас заветное местечко. За железнодорожным переездом, в скверике. Скамейка там стояла.
Сколько историй на той скамейке вечерами порассказано, сколько затаённых дум вслух произнесено!
Туда, в скверик, мы и отправились с Сеней. Сели на скамейку, молчим.
 Наконец, Петька произносит сурово:
- Ну, рассказывай!

Не откликается Сеня. Думает.
Тут я не выдержал, положил ему руку на плечо – облегчи, мол, душу.
Чистосердечное признание, сам понимаешь…
И Сеня заговорил. Мы только рты пораскрывали.

Оказывается, он ни в чём и не думает виниться.
Действительно, не Февралёв он, а Викторов. Из семьи знаменитых российских актёров.
Когда отца посадили, – а он ни в чём не виноват, он кристально чистый человек, сказал Сеня таким убеждённым голосом,
что мы смутились, – так вот, когда отца посадили, Сеньку, двухлетнего, сдали в детдом. Было это в феврале.
Потому и фамилию определили ему Февралёв. Но он больше не хочет этой чужой фамилии.
Так закончил свой рассказ Сеня.

- Как же ты из детдома выбрался? – удивился Петька.
- Меня мама нашла, по приметам. Уже в войну.
Мы опять долго молчали. Да и о чём говорить! Подумать нужно было, осмыслить. Не укладывалось всё это в привычные схемы. Главный вопрос, который исподволь начал терзать: как это могли невинного посадиь? Возможно ли такое?

…Вскоре Сеня пришёл в школу...
И случилась история – странная и некрасивая.
Классного руководителя, физичку Марью Ивановну, мы не то, чтобы очень уважали, но побаивались.
«Насмешница» была страшная, правда, особенного рода.
- Чучело, – бывало, скажет она  молчащему у доски, –  в голове у тебя сплошное Броуново движение.
Скажет и заскрипит, как немазаная телега.

В шестом классе мы смеялись, в девятом – отчуждённо смотрели в окна.
Увидев Сеню после продолжительного отсутствия, Марья Ивановна прямо задрожала от удовольствия. Захотелось ей немедленно прыть проявить.
- Февралёв, – сказала она, – где же это вы – сроду никому в классе «вы» не говорила – где же это вы гуляли, позвольте спросить?

Сеня встал и медленно, с трудом произнёс:
- Марья Ивановна, я не Февралёв!
Она так и села. Но быстро пришла  себя и ехидненько спрашивает:
- А кто вы тогда, потрудитесь ответить? Может быть, Гамлет, принц датский?
И заскрипела.
- Не надо смеяться, Марья Ивановна. Я перехожу на фамилию отца, – говорит Сеня.

Видели бы в этот момент нашу классную, что сделалось с ней!
Стоит вся багровая, едва не лопается от злости. И вдруг – в крик:
- Да знаешь ли ты, кто твой отец! Да как ты смеешь!
Комсомольцы, встаньте! Костин, комсорг, почему ты спокойно слушаешь?
И ушла.

Сидим мы. В классе – тишина. Никто головы не поднимает.
Хлопнула дверь. Директор! Тоже – злой, отчуждённый:
- Пойдёшь домой, Февралёв. Пока тебе в школе делать нечего.
Сеня встал и вышел из класса.

Тут то нас и прорвало. Витя Костин, комсорг, кричит:
- Правильно! Нечего ему здесь делать. Кого защищает?
Подумать только, врага народа защищает! Позор!
Петька – в ответ:
- Так отец же. Родной отец.
- Я бы такого отца на порог не пустил! – визжит Витя Костин. – Всю семью опозорил.

Наговорились мы, накричались до хрипоты. А потом кто-то говорит:
- К Сеньке сходить надо. Тяжело ему.
И все согласились. Только путного из этого ничего не вышло.
В нашу школу Февралёв больше не вернулся.

…Прошли годы.
Недавно встретил я в магазине Марью Ивановну. Старая она, конечно, лет девяносто, не меньше.
Но ходит на удивление быстро.
- Слушай, – говорит она мне, – ведь ты у меня учился?
- Да, – отвечаю.
- В какое же время?
Я называю годы.

- Так, так, -  тянет она, - а сам то ты кто?
Удовлетворяю её любопытство.
Моя профессия, видно, впечатления не производит.
Вдруг она оживляется:
- А этого ты знаешь? – называет фамилию большого городского начальника.
И гордо добавляет:
- Тоже мой ученик.
Я хочу раскланяться, но что-то мешает это сделать.
Нужно, очень нужно задать вопрос.

- Марья Ивановна, а Февралёва вы помните?
- Кто это? – бесстрастно произносит она.
- Со мной в одном классе учился. С отцом у него ещё история была.

Марья Ивановна слегка задумывается. Потом говорит:
- Нет, не помню.
- Ну, как же! – настаиваю я. – Ведь он, Февралёв, оказался Викторовым.
Из известной актёрской семьи. Пожалуйста, вспомните, Марья Ивановна.
Марья Ивановна взглядывает на меня изумлённо.
Потом, раздражаясь, говорит:
- Так Февралёв или Викторов? Извини меня, я должна идти.

Я смотрю в её выцветшие глаза.
В них – ни чувства, ни мысли.

Она уже уходит.
Идёт, вперив взгляд в пространство. Уходит всё дальше.

                Р.Маргулис.