— Петрович! Слышь, Петрович! Погодь малость, — председатель домового комитета догнал пенсионера Волозова, выходящего со двора и ухватил его за рукав. — Ну, ты прям, как черепашка с турбонаддувом— не догнать! Куда наладился?
— А, привет тов.Бататов. Да вот, в гастроном, пшено закончилось. Видишь, ждут? — он мотнул головой в сторону стайки воробьев, что расселись на грибке песочницы в ожидании урочного пайка. — А ты чего хотел?
— Я тебя, Петрович, не буду обихаживать, будто учительницу начальных классов, а спрошу прямо: ссуди полторы тысячи. На неделю… Нет, на месяц.
— Ты что, прикупить что удумал, тов.Бататов? — заинтересовался друг.
— Да не то, чтобы прикупить, — замялся председатель домкома, — тут дело щекотливое… Тут, ты понимаешь, Петрович, другая ситуёвина. Я растрату общественных денег допустил, — и должностное лицо горестно развело руками.
— Ты — растрату? — удивился пенсионер Волозов. — Это как такое могло случиться? У тебя из общественных даже на бутылку не выпросишь, а тут цельных полторы тысячи. Куда ты их зафуздЫкал?
Председатель домкома потоптался, обвел взглядом окна подотчетного дома, одернул полы пиджака, вздохнул и, наконец, решился:
— Петрович, как другу. Только дусе моей — ни полсловечка. Узнает, мне только в подвале жить и останется. Короче, как было. Третьего дня иду в сберкассу, положить общественные деньги, что собирали на ремонт подъезда, на счет кооператива. Чтобы пока то, да сё — процент капал. Ага. Иду себе, ни о чем таком не думаю и аккурат в скверике по Луиса Корвалана гляжу, сидит на лавочке девушка. Молодая, лет 25. Из тех, что увидишь и ладонью подбородок от слюней вытираешь. Волосы распущены по плечам и куда-то за спину. Девичья стать так и бьет по глазам из этой их полуодежки, что топиком зовется. Юбочка короткая, а ноги, ноги — длиннее, чем твоя жизнь, Петрович. Я как увидел ее, так и ладони вспотели, и шаг сам замедлился. И уже кроме нее, ничего вокруг и не вижу. Она заметила мое адекватное поведение, улыбнулась — блин, Петрович, улыбка у нее, как мое счастливое детство — и спрашивает: «Дедуля, хочешь, сделаю тебе хорошо?» Меня это «дедуля» покоробило, конечно. Ладно, думаю, ты был бы на моем месте, тогда все нормально, но я. А потом и подумал: Ей же молодой без разницы. Что ты, что я — всё одно дедули.
— Это ты про что, милая? — спрашиваю ее. А она бровку тоненькую, как стрелка, этак домиком построила, улыбнулась опять и говорит: «Ты что, маленький, дедуля? Я предлагаю оказать тебе сексуальную услугу. Штука — час». «Э, — думаю про себя, — да час я только раскачиваться буду, во вкус входить».
— А давай, полтора часа за пятьсот? — говорю ей. Она мне эдак уголком рта усмехнулась и отвечает: «Торговаться, дедуля, на трассе будешь. Там, может и за полтинник договоришься. У меня тариф, как в пробирной палате. Помнишь, что говорил один литературный герой? Торг здесь неуместен. Полтора часа — полторы штуки». И вот понимаешь, Петрович, я в уме быстренько поделил эти полторы тысячи на годы моей сознательной жизни, так совсем дешево получилось. Уж один-то раз за это дело можно и заплатить. Моя дуся за эти годы куда дороже мне обошлась. Короче, согласился я.
— Приходим к ней домой, а живет она в трех минутах от того места, где мы познакомились. Первым делом, как в квартиру вошли, она мне руку протягивает ладошкой кверху и пальчики сжимает-разжимает — пальчики тонкие, длинные — но не в кулачок, а как бы что-то в ладонь зажимает. «Плата вперед, дедуля», — говорит. «Да какой разговор? — это, значит, я ей отвечаю. — Можешь и всю мою одежу спрятать, я от этого дела и сам никуда не сбегу. Ты меня, милая, только дедулей не зови. А то чувствую себя ветераном гражданской войны на пионерском собрании. С публичными воспоминаниями, как на тачанке Смольный брал». Она звонко так рассмеялась, ни дать ни взять — рюмки хрустальные в серванте, и говорит: «Хорошо, буду тебя звать фрунзиком». «Фрунзиком почему?» — я до того удивился, что и штаны снимать перестал. Так и стою перед ней в одной штанине. «Не нравиться фрунзиком, буду называть бобОсиком», — с готовностью соглашается она. «Ну, уж нет! Тогда лучше фрунзиком». Ага. Разделись мы, что называется, до положения нудЕй… Ну, нудисты, не знаешь, что ли? Голые они ходят. Я и обомлел. Ах, какое туловище..! Да, тьфу на тебя, Петрович! Причем здесь мое туловище? Моим организмом теперь уже только пробоины в борту судна затыкать. Я про нее говорю. Я такое туловище в последний раз в молодости и видел. Здесь, здесь — всё на месте. А уж как она подступилась ко мне… Ох, Петрович, что же она вытворяла, я такое только в бундесовской порнушке и видел, что она вытворяла со мной.
Тов.Бататов надолго замолчал, пристально всматриваясь в мысленный телеэкран, демонстрирующий безудержный немецкий разврат. Пенсионер Волозов, устав ждать продолжения рассказа, медленно поводил ладонью с растопыренными пальцами, перед лицом друга. Безрезультатно. Покашлял в кулак. Пошмыгал носом. Эффект по-прежнему был нулевым. Наконец председатель домкома, видимо досмотрев сюжет, вздохнул и ожил:
— Но вот в подробностях, Петрович, и не проси, рассказывать не буду. Сам понимаешь, настоящие мужчины своими победами не хвалятся.
— Да и не надо в подробностях, — заблестевшие глаза пенсионера Волозова говорили совершенно о противоположном желании, — ты мне так, общую картину обрисуй. Штрих-пунктиром. Как оно, в твоем возрасте с двадцатипятилетней?
— То-то и оно, Петрович, что пунктиром. Сплошной штрих получился. Уж так девочка старалась, а мой-то мерзавец всего разок головёнку свою бестолковую приподнял, зевнул и снова уснул. Ума не приложу, чего это он так? Дома, с дусей моей, совершенно по-другому себя ведет.
— А это от того, тов.Бататов, что забыл ты народную мудрость, «дорого яичко ко Христову дню». То есть, всему свой урочный час. Прошло твое золотое время с молодками кувыркаться. Вот и потерпел ты афронт на любовном фронте. Так что же, вот так собрался и ушел не солоно похлебавши?
— Почему это «вот так»? — обиделся тов.Бататов. — Время не вышло, а деньги заплачены. Высидел я время, по прейскуранту положенное. О жизни поговорили, о том о сём. Я ее только попросил не одеваться. Так она голышом и кофем меня напоила, и волосы на голове мне ладошкой в шутку ворошила. А я насмотреться не могу, праздник души себе устроил.
— Так вы о чем говорили? Поди, о баснях?
— О каких баснях? — не понял герой-любовник.
— А дедушки Крылова басни. «Лиса и виноград». Помнишь такую? — хихикнул зловредный друг.
— Тебе сто грамм не налей, только дай позубоскалить, — добродушно отозвался тов.Бататов. — А я все равно знаешь, какое удовольствие получил? Вот где я еще полюбуюсь молодым, упругим девичьим телом? Хоть и за деньги. Я уж твердо решил: отдам тебе долг — ты же займешь мне? — подкоплю нужную сумму и снова к ней пойду. Разговаривать.