Больше всего мне жалко тех, кто не спит - не может. Даже если этот человек страшен и мерзок, я пожалею его много, коль он лишен утешения сна. Как я в эту ночь.
Мой ангел бессонницы безлик, волосы его сплетены в слабый жгут и перевиты шнурком, а концов шнурка невидно.
У него хитон цвета бывшей белой простыни и проволочные крылья стрекозиного контура – дюжина таких крыльев в пучке. Он держит руки за спиной, вцепившись в букет. Made in China написано где-то там, внизу, где должны быть ступни, но их нет. Мне нравится этот ангел – нелепый протуберанец приграничного блошиного рынка.
Каков человек, - думаю я чужими словами, - таков и его ангел.
Хочется быть взрослой, умной, снисходительной, независимой,
и перескакивать изящно логические уровни, как опытный, знающий жизнь, человек.
Но когда я чувствую, что меня воспринимают именно такой, на меня обрушивается ужас разоблачения - он такой тяжелый, что я реву, и ищу убежища, и не понимаю, как вообще смею жить видимо и слышно.
Когда есть сон, то такие состояния можно просто переспать и забыть. А когда нет – плохо.
А еще, один мужчина копирует мой сетевой дневник в свой.
День за днем. Только род местоимений меняет и глагольные окончания.
[Тут я встаю и понарошку варю себе кофе – просто заливаю кипятком в чашке молотые зерна, жду четыре минуты и двадцать одну секунду, и размешиваю. Можно пить – получается почти как в джезве. Или лучше. Или не ждать двадцать одну секунду, что за нелепая точность].
Так вот про дневник – я случайно узнала: мне нужно было найти свою не очень давнюю запись о фильме, и я задала поиск по единственной фразе из записи, которую помнила наверняка: «такой вот синематограф первого бардо».
И вышла на его дневник. Который мой. Только пишется от лица мужчины. Я настолько не знаю, что с этим делать, что ничего не делаю. Надеюсь, он понимает, зачем ему это нужно.
[Иногда мне хочется, чтобы он опередил меня на день, написал что-нибудь, а у меня бы это сбылось. Но он никогда не опережает, он идет след в след. И мой дневник – как светильник, закрепленный на его щиколотке, и он боится шагнуть за круг зыбкого света, потому что во тьме - тени чудовищ, и запах угрозы].
А может быть это просто розыгрыш, или чья-то шалость. Я не знаю. Нет, не похоже.
Я поискала этого мужчину на других сайтах, и нашла. Даже фото нашла. И рабочее резюме. И город, и страну. Он юный совсем – нет и тридцати, он гей и меланхолик. Судя по дневнику - ощущенец бога, бредящего свои истины в мире прагманоидов. Это что ли и я такая?
Иногда читаю его - мои - строчки словно донесение о себе – кому, куда…
«Если бы я родился слепым, и жил бы слепым долго, и усвоил мир на ощупь и умозрительно, а потом бы прозрел, то страдал бы, а не радовался. Мне пришлось бы перекраивать всего себя под подаренное зрение – к чему такие подарки, ведь их не снести человеку, ведь жизни не хватит, чтобы овладеть этим даром, потому что вначале надо отречься от всех своих навыков восприятия, практически от себя. И привыкать к тому, что яблоко – это не гладкая на ощупь почти-сфера, что помещается в ладонь и пахнет, а вот то – нечто, что мне никогда добровольно не назвать яблоком, надо себя заставить, притвориться, будто это оно. И так – с каждой вещью, и всем, всем, что теперь стало видимым, и оттого непонятным …
Если бы я вдруг прозрел после долгих лет жизни слепым, то как бы я узнал что именно вижу? Кто бы во мне наладил связь между видимым и смыслом? Да никто. Этот дар зрения слепому – он бы меня убил, отменил, вынудил бы стать беспомощным младенцем и ползти к знанию заново. Черт, кажется, я только что описал сущность христианства с его «рождением свыше», как мило…».
***
Мой дом выстроен как колодец – колодец без воды - мое окно во внутреннем углу. Оно обряжено в белый пластик, это нелепо смотрится на ветхой стене, но мне изнутри не видно. То есть даже в голову не приходило, пока соседнее - наискосок и тоже угловое - окно не вытаращилось однажды вечером белым пластиком рамы. Это окно совсем рядом, но мне не видно, что там за ним происходит, хотя штор нет – видимо, архитектор хорошо просчитал расположение. Или так вышло само.
Ясно, что в комнате идет ремонт, раз заменили раму. И стекла. И, наверное, жильцов.
Сегодня ночью я не сплю - это всё звездопад. Стою у окна, смотрю во двор-колодец, мне не видно неба, но я слышу, как недалеко - на заливе - звезды срываются в море – каждый август нестойкий небесный клей выветривается за вечность.
Можно ли втащить в текст кусок реальности, прямо через окно, и не думать о несовместимости измерений, - сомневаюсь я, и тут в раме этого самого окна появляется женщина. И что-то говорит. Мне. Я хочу отпрянуть, вырезать себя из кадра, но это уже невозможно – надо догнать слухом звуки сказанного, и протолкнуть сквозь рот ответные звуки. Я сейчас, я быстро. Кажется, она сказала «прикурить». Нет, она сказала «зажигалка сдохла».
- У меня есть спички, - говорю я. Голос отвык, что им пользуются, и весь мятый - даже склеившийся, как высохший сложенным дождевик.
- Ну кинь, - говорит женщина.
- Я не умею кидать так, чтобы ловили, - смущаюсь я.
[Это правда. Нужно очень меня знать, чтобы понять куда не туда полетит брошенный со всем старанием предмет.
Это как с любовью – поладишь с кем-то, и думаешь: «вот кто прошел кастинг на мой сценарий», дальше ликуешь и обращаешься как с персонажем, и удивляешься "что ж он реплики не те подает, не выучил что ли"]
- Подожди, я щас, - говорит женщина, - закрой-ка глаза.
«Могу ли я подождить, как туча, - думаю с закрытыми глазами, - «подожди - да подождю, нивапрос…»
- Ну вот, - выдыхает женщина, стоя уже на моем подоконнике, - где твои спички, давай. А чё сера синяя?
- Не знаю. Это финские спички, там сера, наверное, в цвет флага – синяя. А ты – ангел?
- Ясное дело, - усмехается женщина, - кто ж еще-то. Ну не блажи, какой я ангел, я – соседка.
- А как же ты перелетела из своего окна в моё?
- Посмотри, - она поворачивает голову в сторону двора и сгибает указательный палец - «вниз посмотри, мол». Выглядываю. По внутреннему периметру двора-колодца уложены огромные упаковки стекловаты – ее выгрузили вечером, и ее так много, что достает до окон второго этажа. До моего. И до ее. По ней она и прошла, аки по … Всего-то шагов пять от окна до окна наискосок.
- Чё не спишь? – закуривая, спрашивает женщина-не-ангел, и я принимаюсь ее разглядывать. Волосы на прямой пробор, длинными черными спиралями до плеч. Узкий нос с горбинкой. Рот насмешливый, подвижный. Брови хорошего рисунка, глаза темные, впрочем, сейчас ночь.
Женщина убирает прядь за ухо, и я вижу на щеке большую узорчатую татуировку.
- Зачем это? – спрашиваю я невольно, запоздало сообразив, что вопрос бестактный.
- Родимое пятно ретушировала, - равнодушно говорит женщина.
- А разве можно?
- Нет. Ну и что? – она усмехается, - пепельницу дай.
Я подаю ей кофейное блюдце. Пепельницы у меня нет. Есть небольшая урна с пеплом из крематория, но это не стоит использовать - пепел к пеплу - не тот случай. Мне ее дали на хранение, обещали забрать, потом уехали в Европу на сезонные заработки, да так и не вернулись. Лет восемь как не вернулись. И знать о себе не дают. Живу с прахом в шкафу. Чем не сюжет.
- Пепельницы у тебя нет, – говорит женщина, давя окурок в белом блюдце, - и любовника тоже нет?
- Зачем мне любовник, - смеюсь я, - у меня есть муж.
- Муж содержит, любовник обслуживает тело, и вообще женщина без любовника это как человек без паспорта, - оконная гостья усаживается на диван с ногами, поднимает колени к груди, и натягивает на них подол туники. Очень уютно сидит. Где-то вдали ее муж и любовник живут ради нее, мир в гармонии, хорошо.
- У меня нет любовника, зато есть виртуальный двойник. Это тянет на паспорт?
- Доппельгангер? Круто. Расказывай.
Я запускаю второй ноутбук – для наглядности. Открываю свой сетевой дневник и блог двойника. Джаред - его сетевое имя – Jared.
Гостья снова отправляет прядку за ухо, обнажая татушку, и читает на моем ноутбуке:
«… и вот по тому, как остро не сложилось – а ведь могло, по шлейфу высокой тоски от невозможности возможного счастья мы и заключаем что это была настоящая несбывшаяся любовь. Страдать по ней невыносимо и сладко, и в этом эмоциональном рационе и состоит весь толк от нее…»
Переводит глаза на дневник Jared’a и читает продолжение там:
«… а то как в результате складывается – это мы воспринимаем, как неумолимость жизни, раздавившей капсулу любви в своей тяжкой поступи…»
И снова читает мой дневник:
«…люди, помогающие другим, выполняют функции Бога по выравниванию блага, растягиванию материи по улучшенному контуру…»
«брак некоторых женщин – это честный обмен сексуальных услуг на заботу и покой»
И блог Jared’a:
… заботу и покой»
«А это цитаты из писем моей двоюродной бабушки. Нашел в потайном ящике бюро, представьте!!!
«…самое лучшее в жизни не любовь, а пост-пост-любовь.
когда уже отболело, а ты не умерла. Живешь и открываешь потихоньку секреты проделанного с тобой трюка…»
«…как же унизительна обнаженная, обнаруженная не единственность тебя для мужчины, какая гадость эта конкуренция с другой самкой, какое животство, тягота и тоска, стремительный откат в самые хтонические низы, где монстры ненависти движимы бездумностью, чистой механикой инстинкта…»
- Двоюродной бабушки? – гостья смотрит на меня весело.
- Двоюродной бабушки, - повторяю я, - наверное, Jared всегда мечтал о бабушке. Но три восклицательных знака – как утомительно и безвкусно.
- Ты хочешь это прекратить? – вдруг спрашивает она, и я понимаю, что это не праздный интерес, это деловой вопрос.
- Я хочу понять, - говорю я.
- Что ты мне дашь, если я тебе помогу? – гостья чиркает спичкой, закуривает – в воздухе пахнет серой – я нервно смеюсь своей цепочке ассоциаций: сера-ад-дьявол-сделка-продать душу.
- Спички. Я дам спички.
- Кэцэ, - кивает эта женщина-с-татуированной щекой.
[Культурные коды повсюду, как жить, как жить.] Ночная гостья, шагая в окно, сообщает:
- Пойду, запрягу пару хакеров на твоего Jared’a.
- Как тебя зовут? – ну а что, надо же познакомиться для удобства.
- Никак, - доносится с улицы, - я сама прихожу.
***
- Эй, - машет она из окна наутро, - посмотри своего Jared’a теперь, с твоего компа будут видны все его скрытые записи.
- Разве так можно сделать?
- Нет. Ну и что? Посмотри. Хотела понять – вот и поймешь. Там ничего сложного.
***
Ничего сложного. Скрытые записи. Не скопированные с моих. Дневник для себя.
Они выделены другим шрифтом и цветом. Читаю только их, пропуская свои.
«Сегодня я продал квартиру в Л-ке. Денег хватит на год жизни в П. И на не очень подержанный миникупер, и что Олег только в нем нашел.
Я купил себе и Олегу год а т м о с ф е р ы – это самое дорогое что можно купить. Что будет потом. Я не знаю. Может быть, меня постигнет скоротечный рак, или забьёт битой гомофоб, или собьёт машина. Еще не знаю как, но я нарвусь».
«Я никогда не понимал, как можно вместе со всеми любить и хором петь какой-то хит. Какой-то свальный грех, фу. Я люблю и тем обособляю от всех прочих. Моё, не троньте!»
«Я не могу прожить этот год собой. Мне нужен чужой сюжет. Я войду в него и буду с ним и он со мною. Олег такой красивый. Я смотрю как он спит, он красивый и мне кажется, что ему хорошо. Какая ж связь. На красивых приятно смотреть, потому что кажется, что им хорошо. Бред».
«Я должен найти кого-то похожего на меня. Лучше женщину. Да, женщины очень подробны в ощущениях. Олег подсел на каперсы. Как он может их есть – с его-то чувствительной слизистой. При этом оливки каламата ему кажутся слишком ядреными».
«Сегодня я нашел дневник, который мог бы написать сам. Теперь начну отучать себя от жизни. Поселюсь в чужом сюжете, буду бесплотен. Практика на год, перед тем как совсем».
« Похоже, мой женский двойник тоже фанатеет от цирка дю солей. Нашел пересказ Кортео для слепых. Ну это я так назвал, на самом деле там просто подробное описание шоу. Или нет, скорее интерпретация. Я видел это шоу, и понял его так же, потому написанное показалось мне описанием. Что ж, это только доказывает, что я нашел нужный мне дневник, и могу поселиться в нем, как персонаж. Как лирический герой то есть».
«Зачем они старались выживать в концлагерях? Работать до смерти, голодать, терпеть боль, и в результате таких месяцев, а то и лет, все равно умирать? Почему было сразу не нарваться на автоматную очередь? Что за невидимая изоляция удерживает в унизительной жизни?»
«Если умру жертвой гомофобных разборок – хоть какой-то толк. Затюканный мальчик из провинции, которого даже родители презирали так, что с горя умерли. За границей, где и работали. Уехали подальше от сына. Такого. Хорошо хоть бабушка умерла раньше, чем я сделал камингаут, не узнала ничего про своего мальчика. А мальчик продал родительскую квартиру и просадил наследство за год, с любовничком, ах подонок. Это я. А ведь мог бы …».
«Сейчас мне хорошо. Всё решено. Душа пристроена в чужой дневник, тело получило что требовалось. Я плохо распорядился, Господи? Как мог. Я старался. Я ведь долго очень старался быть нормальным, думал, что так надо. Мне очень больно жить, у меня не осталось ресурса. Год подойдет к концу и всё. И хорошо. На цирковом велосипеде я уеду по туго натянутому тросу в небеса. Как Мауро из Кортео. И не надо меня оплакивать».
«Черт, она наткнулась на мой дневник. Рановато. Мне нужно еще два месяца, а потом закончатся деньги, закончится контракт Олега, и аренда квартиры. Пока буду продолжать как ни в чем ни бывало. Она должна понять. Хотя как она поймет, если ничего о мне не знает. Нет, она просто почувствует, что лучше меня не касаться. Я неприкасаемый, гы. Уверен, она не станет всякие дрязги и прочее...».
***
- Ну как тебе? – спрашивает вчерашняя гостья, устраиваясь на моем подоконнике с сигаретой.
- Мне кажется теперь, я должна что-то сделать.
- Ты должна мне спички.
- А. Да. Вот.
- Так что насчет пепельницы? В чем ты хранишь пепел?
Я вздрагиваю. Смотрю на нее.
- У тебя в доме пепел. На хранении. Или уже нет?
- Откуда ты знаешь? – у меня опять склеился голос.
- Неважно. Так контейнер у тебя?
Я молча выхожу и возвращаюсь с керамической пирамидкой.
- Я тебя не обижу, - говорит мне эта охотница за прахом - [кто она вообще, ведьма с татуировкой, что за люди вокруг меня образовываются, Господи, куда, спрашивается, смотрит мой безликий ангел с блошиного рынка.]
Она открывает пирамидку, что-то невозмутимо объясняя:
- Тут много. Мои ребятки хакеры свое дело знают. Сдали нам твоего доппельгангера не только в вирте, но и в реале, и им причитается. Я возьму им, и себе на булавки. Ну, на хорошие булавки, чего там. Остальное – как хочешь. Можешь порадовать Jared’a наследством от бабушки. А можешь не отягощать ему жизнь, и оставить всё себе. Уедешь куда-нибудь в Норвегию на пээмжэ.
[Что она несет, сумасшедшая, что она курила такое, прикуривая от моих спичек.]
Она смотрит на пепел с брезгливым удивлением. Я смотрю на нее. Что она ожидала там увидеть, интересно.
- Это и правда пепел? – говорит она хмуро, - халтурят сволочи, вон осколки не пережженных костей. А ребятки радовались, когда сложили два и два и решили, что родители твоего доппельгангера именно тебе и оставили урну с как бы прахом бабки. Уж больно все складывалось головокружительно…
Она замолкает, рассеяно глядя на серый зернистый пепел.
- На самом деле, там хорошо так было отложено бабушкиных камушков на чорный день – в той урне, которая… Ты как-нибудь намекни этому Jared’у, что ему умирать не стоит – дело есть. Пусть поищет кому предки бабушку доверили. Будет на что купить себе еще полтос жизни. А у тебя, кстати, эта хрень незахороненная откуда?
- Оставили на хранение одни знакомые, да так и не забрали. Уже лет восемь как не объявляются.
- Совпадение прям сюжетообразующее. А ты точно ничего… хотя нет, конечно, куда тебе. Ладно. Мне пора.
- Ты теперь тут живешь? В той комнате, где окно наискосок от меня?
- Нет, это мне просто вписка была нужна на пару суток, и меня впустили в пустую комнату после ремонта. Сегодня у меня обратный поезд.
Она выходит в окно. Как быстро формируются привычки, надо же.
***
«Сегодня ночью», - пишу я в дневнике, - «ко мне приходила гостья …»
Я пишу так, чтобы Jared понял, а остальные восприняли как вымысел, спровоцированный августовским звездопадом.
На следующий день я привычно кликаю на закладку с его дневником и получаю ошибку 404.
Страница не найдена. Значит, прочитал. И понял. Ура.
Дорогой Jared, надеюсь у тебя получилось.