Эбонитовая ручка

Сергей Елисеев
Эбонитовая ручка
 (повесть о матери)

 - А поворотись-ка, сынок! Какой ты стал здоровый! – мать с удовольствием звонко шлёпнула меня по голой спине. – Скажи, а что в армии изо всех ребят таких красавцев делают?
 - Нет, мам. Красавцы только из стройбата выходят. Вот с такими руками, – я протянул перед ней руки загрубелыми ладонями вверх. От ежедневной лопаты и носилок кожа на них замозолилась, растрескалась.
 - Ух, ты! – сказала мать. - Где ж тебя так угораздило?
 - На строительстве складов вещевого довольствия. Мам, ты меня прямо как Тарас Бульба встречаешь.
 - Какой Бульба, сынок?
 - Про которого Гоголь писал. В школе проходят. Забыла?
 - Ой, забыла, Серёж. Я же в школе ещё до войны училась.
 - Подожди, мам, минутку. У меня для тебя есть подарочек.

 Я вышел из кухни в комнату. Вернулся со своим "дембельским чемоданчиком". В нём – кое-что из армии на память прихваченное. Выцветшая пилотка с эмалированной красной  звёздочкой, солдатский ремень с латунной пряжкой, на котором каждые третьи сутки болтался штык-нож автомата Калашникова (оружие часового), пачка удачных и не очень чёрно-белых фотографий. Вот наша казарма. Вот строящиеся склады. А вот и я собственной персоной, с лопатой в руках на защите Родины… Дембельского альбома у меня нет. Не хотелось каждый вечер корпеть над фотографиями и картинками, ломая голову как поэффектнее разместить в альбоме бравых сотоварищей и себя, любимого, на службе отчизне… Вместо этого я шёл в спортзал или на спортплощадку.
 А ещё в чемоданчике есть подарки для любимых людей. Это святое. Придти домой из армии хотя бы без маленького подарочка для тех, кто тебя ждал, это верх неприличия.  И на скромные солдатские деньги каждый демобилизующийся что-то покупал для родных и близких.
 С подарком для отца я определился быстро. Купил ему станок для правки опасной бритвы (отец других бритвенных приборов не признаёт). Пусть теперь точит с удобством свой клинок и выкинет фронтовой ремень, которым до этого пользовался и который иногда гулял по моим бокам.

 С сестрой всё тоже вышло просто. Увидел в магазине цветастый платок. Он мне понравился. Решил, что и сестре он придётся по вкусу.  Ещё я ей купил сборник нот классических композиторов (сестра преподаёт в музыкальном училище). Он мне попался в книжном магазине Минска, куда я однажды вопреки всем инструкциям удрал, будучи в увольнении в пристанционном посёлке, где базировался наш батальон. Переодевшись в цивильное, я сел в проходящий поезд и покатил в Минск. Конечно, зайцем.  И, конечно, напоролся на контролёров. В качестве билета я показал им свой солдатский ремень под гражданской рубахой навыпуск и указал на форменные ботинки. Мол, срочник я… Контролёры попались с понятием. Даже журить не стали.

 Там же, в Минске, в магазине подарков мой взгляд упал на необычную шариковую ручку. Она была изготовлена из куска эбонита в виде толстой палочки с шершавой поверхностью и отшлифованными концами. Тот, в который вставлялся стержень, имел бронзовый, как золотой, наконечник. Другой конец был скошен и отполирован до блеска. На гладкой поверхности было выгравировано золотыми буковками "Беларусь". Приглянулась мне эта вещица. Подумал: "Вот матери подарок. Она сидит вечерами, составляет свои списки-отчёты страховщиков, и пишет дешёвыми школьными ручками. А ей вот какую красивую ручку поднесу, как с министерского стола". Купил.

 И вот дарю.
 - Спасибо, сынок, – говорит мать и целует меня в щёку. - Я эту ручку как память сохраню.
 - Какая память, мам! Пользуйся!
 - Сергей, я у тебя одну вещь хочу спросить.
 - Спрашивай хоть миллион.
 - Серёж, у тебя…- мать замялась. - У тебя … девушка есть?
 - Что за вопрос, мам?
 Мать нерешительно продолжает.
 - Дело в том, что я тебе девушку нашла.
 - Неужели?
 - Правда, правда! Хорошая девушка. Ведь ты уже большой парень. Тебе по жизни определяться надо.
 - Ладно, мам! Я как-нибудь определюсь. Но только сам. Договорились?
 - Договорились… – вздохнула мать и замолчала.

 Я вышел в зал, впервые за два года надел джинсы и футболку и вышел на улицу.

 Куда я шёл? Я шёл на свидание. Сегодня в полдень, в солнечный майский день, в военном кителе с чёрными погонами и золотыми сержантскими лычками на них я сошёл с поезда на вокзале родного города, в котором давно не был. Несмотря на столь значительное событие, особой радости я не испытывал. Мне под тридцать. Я  возвращаюсь домой. Куда? К кому? У меня нет ни работы, ни жилья, ни своей семьи. Что меня ждёт? Полная неизвестность. Я вынул сигареты, закурил…

 Вдруг вижу, идёт мне навстречу девушка. Ну, может, и не девушка, может молодая женщина. Моя старая знакомая. Мы ещё в институте познакомились. Я даже заходил к ней однажды, по английскому языку консультировал.

 Мы, конечно же, узнали друг друга.
 - Привет, служивый! – окликает она меня. - Ты откуда такой галантерейный?
 - Из рядов Советской Армии! – отвечаю я ей.
 - Давненько же мы не виделись, – говорит она.
 - Разве это трудно поправить?! Я вечером загляну к тебе. Позанимаемся английским языком. Не возражаешь?
 Она не возражала.

 И вот иду я к ней "заниматься английским языком". Я его почти не забыл. В карауле между сменами читал в оригинале взятых с собой из дома Джека Лондона и Чарльза Диккенса. Но сейчас меня английский не интересует. Два года я не видел женщин (кроме как в редком увольнении). Я действую решительно и напористо. Она сопротивляется, но не сильно…

 … Домой я возвращаюсь поздно. Чтобы не будить отца, тихонько постучал в дверь. Тут же открыла мать. Ждала, значит. Ничего не сказала. Спросила только: "Ужинать будешь?"
 "Какой тут ужин," - ответил я и на цыпочках направился к своему дивану…

 Сон не шёл. Я лежал, думал, вспоминал… Итак, я снова дома. Куда бы я ни уезжал, я всегда возвращаюсь домой, к матери. Мама-мама…Ты всегда со мной.

 Одно из первых воспоминаний в жизни – это как я лежу рядом с тобой. Я – маленький несмышлёныш, ещё не умеющий говорить. Ты – большая, тёплая, уютная.  Я беру между пальцев твою ночную рубашку, тереблю её и приговариваю:"Щупа-щупа". Больше я ничего не могу сказать.

 Устав лежать на одном боку, ты переворачивалась на другой, перетаскивая меня через себя. Я барахтал ногами, попадая внизу во что-то мягкое и пушистое. Пригревшись на другой стороне койки, я засыпал, чувствуя твоё дыхание на моей макушке.

 Когда я немного подрос, ты больше не брала меня к себе.
 - Мам, мне скучно! – скулил я. Ты садилась ко мне на краешек дивана.
 - Не скучай, мой маленький. Твои друзья с тобой, - говорила ты и рассаживала рядом на табурете мои игрушки: медвежонка Мишу, куклу Нину и безымянного пластмассового моряка с отломанной правой рукой.
 - Мам, а я уже большой?
 - Почти большой, сынок.
 - А кем я буду, когда стану совсем большим?
 - Кем хочешь.
 Кем я хочу быть? Я не знаю.
 - Скажи, кем хорошо быть?
 Мать задумалась.
 - А что ты любишь? – спросила она.
 - Я люблю кино смотреть. Интересно это.
 - Ну, становись тогда геологом. Будешь по разным местам ездить, ископаемые искать. Много чего увидишь.
 - А как же ты?
 - Я буду дома тебя дожидаться.
 - Нет, мам. Я не хочу от тебя уезжать.

 В то время я больше всего на свете любил ходить с тобой в кино. Мы сидели рядом в тёмном зале (билет ты покупала всегда один, но я садился в соседнее обычно свободное место) и смотрели фильм. Для меня это было пределом счастья. Передо мной на экране – люди. С ними происходят невероятные приключения. Это так увлекательно! А сбоку – мама. Я физически чувствую её тепло. Блаженство.

 Поэтому, когда мы идём по улице, проходим мимо кинотеатра и видим афишу, я начинаю просить тебя пойти в кино. Мама! Пойдём туда! Нам будет вместе хорошо! Но ты не соглашаешься. Тянешь меня прочь от кинотеатра.  Я поджимаю ноги, ору что есть мочи. Прохожие оглядываются на нас, сочувственно кивают. Какой капризный мальчик.

 Меня решили водить в детский сад. Накануне первого дня ты со мной серьёзно разговариваешь. Ты будешь хорошо себя вести? Плакать в садике не будешь? Не буду, обещаю я. 

 И вот ты приводишь меня в детский сад. Как много тут детей! Все бегают, шумят. Мне показывают мой шкафчик. Здесь будет храниться моя одежда. На дверце – круглая картинка – морковка с зелёным хвостиком. Надо запомнить.
 Ты уходишь. Оставшись один, я озираюсь беспомощно. Впервые в жизни я без мамы. Мне страшно. Воспитатели ведут меня в игровую комнату. Здесь ковёр с разбросанными на нём игрушками. Вдоль стен – полки, и снова игрушки. Но ничего это меня не интересует. У меня  пропала мама. Я забиваюсь в угол комнаты, сижу неслышно, неподвижно, пуская слёзы. Тёти воспитательницы выводят меня в столовую, сажают за стол вместе с остальными детьми. Я сижу, но не ем. Мне хочется к маме.

 Вечером ты пришла. Как я кинулся к тебе в коридоре! Даже упал… Ты меня одевала, а воспитательница, стоявшая рядом, приговаривала: "У Вас очень впечатлительный ребёнок. Тяжёлый случай".

 Летом наш детский сад отправили на дачу. Это длинный одноэтажный деревянный домик, в котором установлены койки для детей, а также есть столовая и комната для игр в ненастную погоду. Но погода всё время чудесно тёплая. Нас – около сорока детей лет пяти-шести. С нами постоянно воспитательницы Марья Ивановна и Альбина Алексеевна. У них ещё есть помощница Оля, девочка лет пятнадцати, которая, однако, нам кажется тоже взрослой тётей. Кругом – лес. Он смешанный, но с большим количеством дубов. Мы играем на поляне. Однажды в кустах я нашёл белый гриб. Он был огромен, наверное, величиной с папину шляпу. Марья Ивановна меня хвалила, чем я очень гордился. Я был маленький, тщедушный. На занятиях по физкультуре стоял в шеренге предпоследним. Силой и ловкостью не отличался. Поэтому любая  похвала была мне особенно приятна. Ещё я отличился, когда на лугу поймал в сачок гигантского кузнечика. Альбина Алексеевна сказала, что это даже не кузнечик, а "очумелая саранча".

 Наступил родительский день, о котором на даче много говорили и долго готовились. Подготовка заключалась в репетировании хорового пения и индивидуальных танцев. А ещё мальчики должны были изображать "полёт самолётов".

 Слов песни я не понимал. Поэтому пел то, что мне слышалось.

 "Взяли мы замазку и за детский сад.
 Партии спасибо ото всех ребят"

 Что такое партия – я не представлял. Но искренне верил, что мы её укрепляем замазкой.

 Потом мальчики на открытой сцене изображали самолёты. Родители сидели на скамейках напротив и наблюдали. У нас на груди были приколоты картонные самолётики и мы, раскинув руки-крылья и гудя как моторы, кружились по сцене. "Ах, какие виражи делают наши славные лётчики!" – подбодрила нас Марья Ивановна. Это так меня воодушевило, что я решил показать высший пилотаж. Издав звук, который трудно ожидать от двигателя внутреннего сгорания, я на бреющем полёте ринулся по сцене. Вираж был столь крут, что я споткнулся и полетел (уже самым натуральным образом) со сцены на землю. Реакция зрителей была мгновенной и неоднородной. Кто-то смеялся, а кто-то с тревогой загалдел: "Мальчик, ты не ушибся?" Сильно ушибиться я не мог, так как высота сцены была не более полуметра.

 На сцене восторг был полный. Коллеги-лётчики восприняли мой полёт с нескрываемым ликованием. А Лёха Петрухин (противный малый) кричал: "Ура! Бомбардировщик разбился!"

 После обеда нас отпустили гулять с родителями. Отец с матерью увели меня в лес. На поляне мать расстелила одеяло. Мы сели втроём.
  - Ну как тебе здесь? Нравится? – спросил отец.
 - Совсем нет.
 - Почему? – поинтересовалась мать. – Ребята обижают?
 Я не стал говорить, что Лёха Петрухин отнял у меня колёсико от будильника. А Игорёк Минаев стукнул ногой пониже коленки, когда я не отдал ему своего оловянного солдатика. Меня дразнят заикой. Если я и играю, то чаще с девочками.
 - Мне тут скучно, - сказал я.
 - Ничего, привыкнешь, – ответил отец. – Летом надо отдыхать, набираться сил. Хочешь, я тебе свисток сделаю?
 - Не надо. Всё равно Лёха отнимет.
 - А ты не отдавай! – сказал отец. - Неужели ты за себя постоять не можешь?
 Он поднялся, направился к кустам. Вскоре вернулся с прутиком. Вынув нож, начал работать. Через некоторое время в его руках уже было нечто вроде дудочки. Он стал дуть в неё, издавая достаточно громкие свисты и присвисты.
 - На, держи! 

 Подошёл момент прощанья. Приехавшие родители уходят, торопятся на пригородную электричку. Среди них моя мама с отцом. Отец жмёт мне руку, а мать на прощанье целует. Я стою…. Сердце моё сжимается. И когда они отошли уже довольно далеко я бросаюсь им вслед. Нет! Я не хочу быть здесь! Я хочу к маме. Я упал на пыльную дорогу, задёргал ногами.
 - Возьмите меня отсюда!

 Подбегает Марья Ивановна.  Обхватывает меня и кричит моим родителям.
 - Уходите скорее! Я его удержу…

 Дальнейшего я не помню…..

 … Помню зиму. Мы идём к бабушке (твоей матери) на старую квартиру. Ты везёшь меня в санках. Вечер. Под фонарями кружатся и падают на землю крупные снежинки. Я закрываю глаза, и мне кажется, что я лечу. Открываю глаза, чтобы обнаружить, что мы одолели (ты прошла, а я проехал) ещё изрядный кусок пути.
 … Помню весну. На деревьях за окном пробились зелёные листочки. Я оправляюсь после очередной болезни. Мы вдвоём идём в больницу, где у меня должны взять кровь из пальца на анализ. Я страшно боюсь. Ты меня успокаиваешь. "Всё будет хорошо. Не бойся. Ты же мужчина". Укол в палец я выдержал геройски. Выйдя из больницы и понимая, что самое страшное позади, я испытываю неописуемое облегчение. Мы стоим рядом друг с другом на улице в ожидании трамвая. Ярко светит солнце. Весь мир кажется мне светлым и абсолютно прекрасным…
 … Помню осень. Под ногами шуршит листва. Мы возвращаемся с тобой из магазина. Я уже давно присмотрел эту игрушку. Голубой грузовик-самосвал. Он завладел моим воображением сразу же, как только я его увидел.  Он был такой большой… У него поднимается кузов (нужно только покрутить рукоятку сбоку), а в кабине есть даже скамейки для водителя с пассажирами! Я грезил этим самосвалом. Но отец сказал: "Хватит! Или дома барахла мало?" Однако я не мог расстаться с этой голубой мечтой. И вот она у меня в руках. Размером чуть меньше меня. И очень тяжёлая. Но я, счастливый, не чувствую веса. Сколько лет прошло! Мама, спасибо тебе за это счастье.

 Помню, как я пошёл в школу. Мне было чрезвычайно интересно рассматривать все те вещи, которые мне купили для учёбы: пенал, счётные палочки, набор карандашей, перьевую ручку с перьями и даже счёты. Таких игрушек у меня раньше не было.
 В первом классе учиться мне не понравилось. Какая скука – писать карандашом палочки и крючочки. А когда перешли на перьевые ручки, у меня почему-то с пера частенько стекала приличная чернильная клякса. Но потом программа усложнилась. Надо было читать и считать. Мне это нравилось гораздо больше. Учился я легко. Из класса в класс переходил с похвальной грамотой. Учителя говорили, что если так пойдёт, то я окончу школу с золотой медалью. Я знаю, мать гордилась мною.

 Помню, как я упросил мать купить мне настоящий велосипед. Не детский трёхколёсный драндулет, а почти взрослую машину. Мне было лет девять-десять.
 Я ехал на велосипеде по дороге. Не посмотрев назад, я повернул налево и тут же страшный удар отбросил меня далеко в сторону. Я упал и потерял сознание. Очнулся, наверное, быстро. Надо мной склонился парень в мотоциклетном шлеме.
 - Пацан, ты живой? – испуганно спросил он.
 Я хотел ответить, что я живой, но голос пропал, язык меня не слушался. Я поднялся, подобрал свой велосипед. Рядом валялся сбивший меня мотоцикл. Волоча помятый велосипед, я медленно-медленно побрёл прочь от уже начавшей собираться толпы любопытных. Примерно через час речь вернулась ко мне, и я направился домой. О случившемся я ничего не сказал матери. Она так и не узнала, что я был сбит мотоциклом. Отцу же я сказал, что упал. Он взял велосипед на завод, где заварил треснувшую раму и заменил повреждённое колесо. Я снова помчался…

 Я обожал скорость. Спускаясь с горки, я добавлял ещё педалями. Ветер свистел в ушах. Я захлёбывался от восторга. И не заметил открытый люк на дороге (в России не редкость). Когда я летел по воздуху, то успел вытянуть перед собой руки. Приземлился на локти, которые ободрались до кости. Голова ударилась о руки, а не об асфальт, и это спасло меня. Крови было немного. Сгоряча я даже не почувствовал сильной боли. Отправился домой. Увидев меня, мать чуть не упала в обморок.
 - Ты глянь на себя, - с дрожью в голосе сказала она. Я посмотрел в зеркало. Лица не было. Была лиловая заплывшая масса с двумя щёлочками для глаз…
 Не знаю почему, но скорую мать не вызвала. Я ушёл  к себе в комнату, лёг на диван и тут же уснул.
 Ночью я почувствовал жжение на щеках. С трудом разомкнул свинцовые веки. Передо мной в полумраке сидела мать.
 - Как же так получилось, сынок, - приговаривала она, и её горячие слёзы капали мне на опухшее лицо...

 Если не считать отъезда на дачу с детским садом, то до пятнадцати лет я не разлучался с матерью ни на один день. Впервые отъехал из дома в лагерь труда и отдыха в Херсоне на один месяц. Конечно, скучал по матери. Вернулся с огромной радостью.

 После школы я поступил в институт. Знаю, что мать этим внутренне очень гордилась. Изо всей родни я – первый, который получит высшее образование. Она вставала рано, готовила мне завтрак. Обычно – овсяная каша. Иногда с крутым яйцом.
 Потом мы стали расставаться чаще и на более длительное время. Каждую осень я уезжал в колхоз на картошку. И на всё лето – в стройотряд.

 Потом меня на целый год послали в Африку. Разлучаться с матерью мне не хотелось. Было тяжело на душе. И только одна мысль, что я улетаю на таинственный континент,  увижу другие страны и народы, как-то отвлекала меня. Уже оказавшись в центре Африки, я получил письмо от сестры. Она писала, как проводив меня на вокзале, семья вернулась домой. Мать увидела на спинке стула мой серый английский свитер, в котором я ходил в институт. Посмотрела, взяла его в руки, села на стул и расплакалась…

 Соседи и сокурсники мне завидовали. Повезло же человеку! Командировку в рай получил. В "раю" я был с геологоразведчиками, с которыми мы пересекли всю страну с севера на юг. Пески и горы. Красноморские горы – невысокие, но ущелья обрывистые и глубокие. Упадёшь – костей не соберёшь. Сахара – не ботанический сад. Кроме раскалённых песков – никого и ничего вокруг на сотни километров. Не подведи нас, "козлик", четырёхколёсное чудо производства Горьковского автозавода. Сломаешься – и никто не найдёт наши высохшие, песком засыпанные мумии.
 А по лагерю геологов ползают всякие твари. Фаланги, скорпионы. В соседнюю палатку заползла гюрза и укусила нашего работника Мухаммеда. Он несколько дней пролежал в бреду (какая может быть скорая в пустыне?), но выжил. Ночью над лагерем совсем низко, кажется, схватят за волосы, летают летучие мыши. Это противно, но не опасно.
 По вечерам при свете мигающей лампочки, питаемой дизельным генератором, я пишу письма на Родину. Больше всех – своей девушке. Пожалуй, меньше всех – матери. Вот, мама, я и стал геологом…

 Ты меня ждала, и я вернулся. Вернулся, чтобы окончить институт и снова уехать. Теперь – по распределению "сеять разумное, доброе, вечное" на ниве просвещения в сельской школе. Деревня. Грязь. Беспробудная пьянка. Надо уходить. Я ухожу в армию.
 Ты снова меня ждёшь. Приезжаешь ко мне с отцом и сестрой на принятие присяги. А перед отправкой в войска ты приезжаешь одна. Приезжаешь, потому что знаешь – теперь мы увидимся не скоро. 

 … Мы расстаёмся на КПП. Я смотрю на тебя. Ты – маленькая, слегка располневшая (возраст берёт своё). Накрашенные губки (ты не можешь не красить губы). Над верхней губой – родинка. Но даже сейчас я не уверен, на какой стороне лица – левой или правой. Ты всегда для меня была абсолютно цельной. Частями я тебя не видел.

 - Служи хорошо, сынок, - говоришь ты и прижимаешься ко мне. Седеющая прядка щекочет мне ноздри. Ты делаешь усилие, чтобы не заплакать. Ты не хочешь меня отпускать.
 - Служи!

 Служба не задалась. Череда "залётов", один нелепее другого. Среди прочих – уснул на боевом посту мой подчинённый рядовой Джумабаев. По закону подлости вместе с командиром части на проверку постов вышел замком округа генерал Волков. Джумабаева не без труда нашли в каком-то сарае спящим в обнимку с автоматом. Первый кнут – мне, командиру отделения. Потом ещё происшествие, за которым последовало жестокое (и несправедливое) наказание. Позор и унижения. Было невыносимо тяжело. Порой казалось – зачем мучиться? В руках – оружие. Одно движение и всё сразу кончится. Но мысль о тебе, о том, как тебе будет больно, если что-то случится со мной, удерживала меня от последнего отчаянного шага… Я отслужил. И вот я снова дома. На своём диване. Наконец-то я засыпаю…

 Утром я надел форму и отправился в военкомат докладывать, что сержант такой-то благополучно прибыл на предписанное место и приступает к гражданской жизни.

 После долгих мытарств я устроился на работу. Сел в "ящик", где за зарплату вахтёра начал переводить инструкции по изготовлению реактивных снарядов. Тогда же и женился. На той самой девушке (или женщине). Мой выбор мать не одобрила. Видно, чувствовала, что брак не получится, но сказала: "Живи как знаешь."
 Тогда же мне сделали предложение, от которого было трудно отказаться – работа с иностранцами, повышенная зарплата и жильё в кратчайший срок. Но в другом городе. Я согласился и уехал. Вскоре ко мне присоединилась жена. Но пробыла со мной недолго.

 Три года я бывал у матери лишь редкими наездами, в основном по праздникам. А однажды она ко мне приехала сама. Без предупреждения. Я очень удивился. Слава Богу, что в тот момент я оказался в квартире, а не где-нибудь на переговорах. Мать пробыла у меня меньше часа. Осмотрела мою более чем скромную однокомнатную служебную квартирку с казённой мебелью. Выложила на стол гостинцы - колбасу, сыр, селёдку (в стране трудно с продуктами, и она, как все, недавно ездила за ними в Москву). Я ей говорил, что работая с иностранцами,  в продуктах нужды не испытываю (на подсосе). Уговаривал остаться ночевать. Но она не согласилась. Выпив всего лишь чашку чая, засобиралась на вокзал. И даже попросила не провожать её…

 Через три года, ещё до истечения контракта, я снова вернулся к матери. Можно сказать, что с завода меня выкинули. Ни жилья, ни жены, ни работы. И волчий билет впридачу. Политически неблагонадёжный тип и проблемы с трудоустройством.

 Отец орёт.
 - Доигрался, сукин сын? Будешь знать, как язык распускать, либерал херов!
 Вмешивается мать.
 - Успокойся ты. Не останется он без работы. Найдёт чего-нибудь.
 - Что он найдёт? Что он может, кроме как языком трепать?! Растяпа недоделанный!

 Для него, слесаря сантехника, любой человек, не знающий как заменить унитаз и починить сливной бачок – никчёмное существо.
 Всегда и во всём прав он и только он. С ним надо либо соглашаться, либо вступать в драку.
 Всё время, которое я пробыл рядом с отцом, было заполнено шумом, матом, визгом с подпрыгиванием и дикими сценами. Вести себя по-другому он не мог по той же причине, по которой носорог не может избавиться от своего рога. При ближайшей возможности я покинул дом, в котором беспрерывно бузил отец. Мать же прожила с ним более полувека. Но разве назовёшь это "жизнью"?
 Для него все окружающие – жулики и враги. Придя с работы, он долго и подробно (иногда артистично и в лицах) рассказывает матери о том, какая сволочь старший мастер, какой гад начальник участка и какой недотёпа новый напарник. Сам он работает как лошадь. Его портрет висит на заводской доске почёта. Зарплату всю до копейки отдаёт матери. 
 Мать вечером готовит ему на работу "тормозок". Открыв холодильник, я вижу уложенный ею на тарелке завтрашний отцовский обед на заводе.  Это кусок курицы или рыба. Пара котлет или колбаса. Огурцы или помидоры – по сезону.
 Скандалы повторяются со строгой цикличностью. Годами. Десятилетиями. Когда мать пытается возразить, он свирепеет. Швыряет ложки, чашки. Шарахает дверью. Поднимает руку и рукоприкладствует.

 Сколько раз мне, маленькому мальчику, хотелось встать между ним и матерью. Не встал. Испугался? Вряд ли. Это было что угодно, но только не страх драки, хотя он смёл бы меня как засохшую муху с подоконника. Не встал, наверное, оттого же, отчего волки не идут на красный флажок. НЕЛЬЗЯ.
 Мама, прости, что я не перешёл за флажки… Прости за многое другое, что я порой делал по глупости. Сейчас мне за это стыдно.
 Ты тоже не была идеалом. Иногда поступала по отношению ко мне несправедливо. И даже некрасиво. Но я не хочу об этом вспоминать. А писать – тем более.

 Работу я всё-таки нашёл. Устроился в отдел информации очень мирного института разрабатывавшего удобрения и новые виды пластмасс. Снова женился. У тебя прибавилось внуков, которым ты даришь подарки, и которые, кажется, составляют суть твоей жизни. Ты очень любишь, когда я с сестрой прихожу к тебе. По-быстрому накрываешь стол. Общение с родными – для тебя всегда большая радость. Помню, как в детстве на праздник у нас собирались гости. Твои сёстры и братья отца. На радиоле игрались пластинки, под которые ты танцевала с дядей Володей. Особенно тебе нравилась пластинка "А у нас во дворе есть девчонка одна". Запыхавшись, ты садилась за стол. Водку никогда не пила. Только сладенькое дешёвое вино. Вкуса настоящих вин ты не знала. Как не знала многих других приятностей жизни. Ты выросла в трудное военное время. Помню, рассказывала, как немецкий самолёт разбомбил какой-то склад, вокруг которого разлетелись детские игрушки. Ты подобрала себе куклу. Рано вышла замуж за тяжёлого человека. Убожество коммуналки. И скандалы, скандалы…

 В последнее время ты стала часто хворать. Я навещаю тебя и вижу, что ты выглядишь всё хуже. Передвигаешься всё трудней. Я приношу тебе апельсины и твою любимую докторскую колбасу. Я знаю, что всё это у тебя есть. За тобой присматривает дочь, а твоей пенсии и большой пенсии отца вам более чем достаточно. Но я знаю, что тебе приятно получить продукты именно от меня. Поэтому я покупаю тебе в магазине коробочку кефира. И себе – баллон пива. Мы сидим в кухне за столом, напротив друг друга. Кухня почти пустая. Мало выходя на улицу и почти не общаясь с людьми, отец направляет кипящую в нём ненависть уже на вещи. Выбросил стоявшие на полке кораллы, которые я привёз с Красного моря (на кой чёрт этот мусор?) Выкинул почти все чашки, ложки и ложечки (зачем человеку лишнее?) Вазы, тарелки и прочую посуду отправил со сладострастием в мусорное ведро как личных врагов. На полке оставил только два гранёных стакана и баночку с сахаром, а в выдвижном ящике – пару ножей и вилок (жить надо правильно и обходиться минимумом). Вычистив кухню, стал выискивать вещи в других местах. Выкинул стиральную машину (в деревне машин не было!), настольную лампу (нечего ломать зрение), телевизионный стабилизатор. Выкинул шашки, шахматы, коробочную игру "15 квадратиков". Каждая вещь для него – как живое существо. И каждую вещь он люто ненавидит. Добрался до моих записных книжек. Вырвал и выкинул записи по арабскому языку, сделанные мной когда-то в Африке. Оставил чистые страницы (надо быть экономным). Ушли в мусорное ведро мои рисунки, карандаши, ручки… Мать давно ни о чём с ним не спорит… Она сидит передо мной, подперев щёку ладонью.
 Вспоминает, как однажды в детстве, увидев на трамвайной остановке женщину с шикарным воротником из черно-бурой лисицы (с плеч женщины свешивались лапы и хвост) я пообещал ей точно такой же.
 - Где же ты возьмёшь такого зверя? – спросила обладательница чуда-воротника.
 - В лесу поймаю! – заявил я. Стоявшие вокруг люди весело рассмеялись. Лису я не поймал. Но однажды, будучи уже зрелым мужчиной, купил тебе пуховый платок. Ты его приняла без внешнего выражения эмоций. Но я знаю, ты была на седьмом небе.
 - Наливай и мне! – вдруг храбро требуешь ты.
 - Чего? Пива?
 - Конечно!
 - Тебе нельзя! У тебя гипертония и прочие прелести.
 - Наливай, тебе говорю! Или мне умереть и пива хоть раз в жизни не попробовать?
 В кухню входит, опираясь на костыль, отец. Ему – тоже стакан. Сначала отец вспоминает родную деревню и как там всё было хорошо и правильно. Потом танковую бригаду, в которой служил во время войны.
 - Ты когда барахло своё выбросишь? – спрашивает он у меня.
 "Барахло" – это книжный шкаф в зале, забитый моими словарями и книгами.
 - Это нужные мне вещи, - говорю я.
 - Настоящему мужику такая херня не нужна, - констатирует он.
 - Давай ты не будешь указывать, что мне в жизни нужно.
 - Что??? Сопляк!!! – Отец замахивается костылём…

 Я выбегаю из квартиры…
 …………………………………………….……………………

 Недавно мне позвонила мать. Спросила про жизнь, про текущие дела. Я удивился её голосу. Он был ясен и чёток. Совсем не похож на дряблый голос больной женщины, который я слышал в последние месяцы.
 - Сергей, я поговорить с тобой хочу, пока отца в квартире нет. Ты у меня большой и умный мальчик. Ты должен понять.
 - Говори, мам.
 - Вы у меня хорошие дети. И внуки у меня замечательные.
 - Ну, уж какие есть.
 - Мне в жизни, Серёж, ничего не надо. Лишь бы вам было хорошо.
 - Нам хорошо, мам.
 - И, слава Богу. Я вами очень довольна. Всё-таки не зря я пожила.
 - Мам ты чем-то расстроена? Плохо себя чувствуешь?
 - Не хуже обычного, сынок. Ещё я тебе про отца расскажу.
 (Что она мне может рассказать? Кажется, мне всё про него известно.)
 - Я молоденькая была. Работала на патронном заводе прессовщицей. (Ничего нового) И вот проходит мимо моего станка недавно пришедший в цех парень. Симпатичный такой, кудрявый (Да, отец был в молодости красив. Прекрасно сложен, правильные черты лица). Приглянулся он мне. Думаю – как привлечь его? Раскидала я тогда патроны вокруг пресса. Он мимо прошёл, патроны подобрал и мне протянул. Говорит, что надо поддерживать чистоту и порядок. Так мы познакомились. Поженились быстро. Я совсем девчонкой была. (Да, ты была очень молодая. Даже когда я у тебя родился, и мы шли с тобой по улице, держась за руки, тебя принимали за мою старшую сестру). Но ты ведь знаешь, какой у нас отец (Мне ли не знать!) Постоянная ругань, скандалы. Не нравилось мне это. Мы развелись. Я сошлась с другим мужчиной. (Вот он, скелет из шкафа! Время от времени, в пылу очередного дебоша отец выкрикивал что-то на почве ревности). Прибежал он ко мне. Просил, божился и клялся, что мы жить будем нормально. Я вернулась.  Я беременная была, Серёж. (Беременная? От кого? Я настолько ошарашен услышанным, что у меня нет сил задать этот вопрос). Я спрашиваю у него – что же мне делать? А он в ответ – делай что хочешь. – В трубке раздался вздох. – Повели меня к какой-то бабке делать аборт. Грех это, Сергей. А по тем временам ещё и преступление.
 Я молчу. Ошеломлённый такой тематикой, я не в силах произнести ни слова.
 - Вот как было, - говорит мать. – Теперь ты всё знаешь. Ой, отец пришёл. – Мать положила трубку.
 Я в шоке. Зачем она мне всё это рассказала?

 ……………………………………………..

 Позвонила сестра.
 - Срочно приезжай. С матерью плохо.

 Я вскочил на велосипед, помчался на другой конец города.
 Квартира родителей – на втором этаже хрущёвки. Прикрепив велосипед цепью к батарее в подъезде, взбегаю на второй этаж, толкаю незапертую дверь.

 Мать лежит слева на разобранном диване, накрытая лёгким одеялом, из-под которого высунута голая нога. Совсем тоненькая исхудавшая ножка. Левая рука на животе. Замечаю почерневшие ногти.
 Мать в сознании. Она стонет. Я наклоняюсь над ней.
 - Мам, я пришёл…
 Она пытается что-то сказать, но не может. Только стонет.
 - За что мне это? в чём я виновата? - И снова стоны.

 - Давно она так? – спрашиваю я у сестры.
 - ТАК – первый день. А как было раньше – сам знаешь.
 - Что у неё с левой рукой?
 - Отец прищемил. Она из туалета выходила, за косяк держалась. А он дверью шарахнул от злости.
 - Скорую вызывали? - спрашиваю я.
 - Полчаса назад. Вот-вот должна подъехать.
 Сестра всхлипывает. Не в силах совладать с собою, она переходит на плач. Я похлопываю её по спине.
 - Ну-ну… Успокойся.
 Звонок в дверь. Входит бригада скорой помощи – здоровенный краснощёкий парень (наверное, врач) и миловидная блондинка (наверное, медсестра).
 Осматривают её.
 - Сделайте, что-нибудь, - говорит сестра.
 - Делаем, что можем, - отвечает врач. – Сейчас уколем. В больницу ей надо.
 - Вы не отвезёте? – спрашиваю я.
 - Нет, мы не развозим. Это вы сами…

 Бригада уехала. Мать притихла. Должно быть, подействовал укол.

 Сестра подходит ко мне.
 - Завтра в больницу повезём. Ты поможешь?
 - Конечно.

 Мать снова стонет. Мы с сестрой подходим к ней.
 - Мам, что с тобой?
 - Мне холодно…   
 Мы надеваем на неё кофту. Я протягиваю руку матери через рукав. Рука безжизненная, тыльная сторона ладони – с бурым пятном. Такое же пятно под подбородком на груди. Ой, как мне хорошо знакомы такие пятна. Видел я их в больницах. Знаю ЧТО они предвещают…

 Снова стоны.
 - Мне жарко… 
 Мы снимаем с неё одеяло. Она успокаивается. Похоже, уснула.

 - Я, пойду? – спрашиваю я у сестры и направляюсь в коридор.

 Сестра догоняет меня в коридоре.
 - Вот, возьми. Мать просила передать тебе. - Сестра протягивает мне свёрток. Я разворачиваю и …. стою, словно ударенный током. У меня в руках - круглый шершавый брусок эбонита, с надписью "Беларусь" на скошенном конце. Я всё понял!!! Я отвернулся от сестры, чтобы она не видела моих брызнувших слёз, и сбежал вниз по ступенькам.
 Прыгнул на велосипед… Едва видя перед собой, остервенело закрутил педали…

 … Рано утром позвонила сестра. Приезжай. Она умерла…

 Я приехал менее чем за полчаса. Она лежала недвижимая на спине, откинув правую руку в сторону и спустив левую с дивана. Я наклонился и поцеловал её. Она ещё не остыла. Мама! Прости! Прости меня, что не был с тобой в последний час. Ведь я не мальчик. Не мог не знать, что эти пятна означают. Я знаю, ты простишь меня. Но я себя – никогда.

 Из кухни в зал вышел отец.
 - Вот она и подарочек мне поднесла, - фырчит он. Да. Сегодня у него день рождения. Юбилейная дата.
 У меня перед глазами – перебитые материны ногти, а в ушах – "за что мне это?"
 . ………………………………………..

 И было всё, что бывает в таких случаях. Деревянный крест в коридоре, обитая красной тканью крышка гроба на лестничной площадке. Мимо не пройдёшь без дрожи.

 На погребении отец плача что-то сдавленно бормочет. Единственное, что я разобрал – "она – моя половинка". 

 Я держался спокойно, хотя слёзы сами сбегали по щекам. Смотрел на чистое майское небо, вспоминал голубой грузовик и думал – Вот он конец?

 Я отвернулся, чтобы не видеть, как её опускали в землю. Но стук  молотков, словно забивающих гвозди в сердце, мне избежать не удалось.

 ……………………

 Прошло какое-то время.  Жизнь течёт, приносит изменения, и не только потери, но и прибавления. Я стал дедом. Забот и проблем – бесконечное множество. Я редко бываю на могиле у матери. Но думаю о ней часто. Кажется, что всегда. Может, это ненормально?

 Что у меня от неё осталось? Очки с расшатавшимися дужками, помятый золотой перстенёк, который я ей когда-то подарил  после одной финансово удачной загранкомандировки, дамские часики, оставленные мне на последнем свидании перед отправкой в войска. В ящике письменного стола лежит толстая эбонитовая ручка с выцветшей надписью "Беларусь" на полированном скосе.

 Я живу и чувствую что жизнь без матери совсем другая. Я понимаю, что всё самое светлое и радостное в моей жизни было от неё. Мам, мне очень тебя не хватает. Но, Бог даст, придёт время, и мы с тобой снова встретимся, чтобы не разлучаться уже никогда.