Ловушка для синьора

Инспектор По
К концу празднества с молодым синьором стало твориться что-то неладное. Может, переусердствовали музыканты, может, ударило вино в голову... А впрочем, рыжий шут всего один раз наполнял его бокал, с чего бы стало так жарко и тяжело дышать?
Или это ведьма отравила его? Даром что ее клетка висит на толстой цепи, а сама она неприлично развалилась, болтая ногами между кованых прутьев.
Зря не сожгли забавы ради, решил синьор, когда старуха поймала его взгляд и подмигнула, попивая лучший амонтилльядо из его погребов. А все затея рыжего бездельника - вместо того, чтобы празднично сжечь ее живьем прямо в клетке, шут предложил угостить ведьму хорошим вином, а потом споить за компанию и благородных дам, дабы увидеть разницу или убедиться в ее отсутствии. Потеха так понравилась гостям, что костер жечь раздумали, а вино потекло рекой.
Молодой синьор не выдержал взгляда ведьмы, вновь нахлынувшая волна жара заставила его прикрыть глаза. Одежда вдруг стала казаться тесной и тяжелой, синьор схватил свой пышный ворот, но тут же отпустил, приходя в себя. Не хватало, чтобы гости заметили хоть одну развязавшуюся тесемку на одежде или лишнюю складку на идеально подогнанных нескольких слоях белой парчи.
Из нее шили одежду для всех поколений рода дона Бланко, с тринадцатилетнего возраста наследников. Синьор носил только белое уже шестой год, высокомерно храня в недостижимой простому люду чистоте не только одежды, но и тело. Ни один слуга не был достоин прикасаться к коже господина, разве что шуту было дозволено подавать ему вино или ползать у ног, и уж тем более ни одна куртизанка не могла похвастаться, что знала объятия юного Бланко.
Но с новым приступом бледные щеки синьора окрасились румянцем, а с губ едва не сорвался стон. Он испуганно оглянулся - не заметил ли кто внезапного недуга, но красные лица вокруг плыли в тумане, не видя ничего, кроме себя.
Синьор медленно встал, пляски и хохот окружали его, сливаясь в цветном калейдоскопе, и только за поворотом залы он смог выдохнуть и провести ладонью по лбу.
Что-то невыносимое и сладкое жгло кожу на груди, и синьор уже не сдерживаясь, терзал пальцами одежды, порвав кружевной ворот, добрался до шеи, на ходу расстегивал тяжелый, расшитый жемчугом пояс.
Он слышал только свои шаги в пустой анфиладе, весь грохот остался внизу, все слуги были там, но вдруг понял, что не один.
Тени хранили молчание, пока синьор всматривался в пустоту. Стараясь сдержать дыхание, он неожиданно для себя позвал в темноту:
- Россо? Россо, подойди ко мне.
Все еще наблюдая, как во тьме плещутся несуществующие созвездия, синьор протянул руку, уверенно ожидая ответа.
Но когда скособоченный рыжий кривляка выступил из-за колонны, уверенность покинула его.
Синьор жадно всматривался в него, словно видел впервые, уже было опустил руку на его яркие кудри, но пришел в себя и отослал его прочь.
Шут тут же исчез.

Он не поднимал взгляда на своего господина, он трепетал и боялся, он выжидал.
Он чувствовал себя охотником, а белое пятно, сверкающее во мраке залов, было его жертвой. Но позовет ли синьор его снова? Позволит ли прикоснуться к себе, хоть кончиками пальцев дотронуться до мраморной кожи, чтобы убедиться, что она живая?..
Или ведьма жестоко обманула его, и щепотка пыли, которую он бросил в бокал - яд, и господин умрет?
Шут в отчаянии схватил себя за космы, но его нерожденный вой прервал далекий шелест и судорожный выдох, полный сладости и обещания. Тут же выскочив из своего укрытия, Россо побежал за синьором.

Путаясь в одеждах, дон Бланко распластался на кровати. В полубреду он водил по своему телу руками, дергался и метался по постели, то едва дыша, то, напротив, постанывая. Лоб его покрылся испариной, а из зажмуренных глаз словно собирались хлынуть слезы.
Истома терзала его, неведомый ранее жар захватил все его члены, ладонями он то ласкал себя, то хватал, пытаясь унять непонятный зуд.
Россо сам покрылся потом от увиденного.
Осторожно, словно пытаясь не спугнуть редкого зверя, он подкрался к краю кровати. Синьор все еще вызывал в нем благоговение, Россо не решался прикасаться, но просто смотреть не было сил.
Он начал с обуви синьора, стараясь не задеть его ног своими неуклюжими пальцами, снял башмаки и положил у кровати. Потом, борясь со страхом, легко дотронулся до белой ступни, но одернул руку.
Белая ткань рвалась под руками синьора, несколько жемчужин скатились по шелку, и Россо попытался снова.
Мягко, но все уверенней, он поймал пятку, ощупал ногу до колена и, задыхаясь от волнения и счастья, залез на кровать.
Синьор запрокинул голову, оголяя в растерзанном вороте шею, он так и не смог снять расшитый пояс, теперь хватая себя через одежду.
Россо навис над хозяином, как хищник над беспомощной жертвой. Он любовался им, жадно вглядываясь в каждый кусочек открывающейся кожи. Слои парчи расходились, как лепестки цветка под его осторожными руками, бутон раскрывался, дурманя ароматом возбуждения и просыпающейся похоти. Все больше распаляясь, шут уже рвал одежду, раскидывая кружева, чтобы быстрей добраться до нагого тела.
Наконец, он едва не задохнулся, синьор выгибался под ним, стонал уже не переставая, и рабский мир шута рушился у него перед глазами.
Это не божество, осознал он, не холодная мраморная статуя, это даже не господин... Распаленный плотской жаждой мальчишка трепетал на влажных простынях, а никакой не синьор, его мольбы были так бесстыжи и страстны, что Россо, уже теряя разум от желания, облизнул сухие губы и кинулся на него, чтобы, наконец, утолить свой голод.

Вместо рук синьора на его теле теперь были смуглые и грубые ладони шута, они мяли белую кожу, оставляя следы; острый на шутки язык теперь был хозяином всех тайных мест на теле бывшего господина, горячие губы пили и не могли напиться его соками.
Голос синьора охрип от стонов, но никто бы и не услышал криков, когда жадный шут, обезумев окончательно, распинал его на кровати, все шире и шире пытаясь раздвинуть податливые колени, все глубже падая в ярко-красное пламя, искры которого словно окутали обоих, сплавляя воедино.

Синьор очнулся на рассвете, но плотные шторы не пускали ни одного луча, и он не сразу понял, где находится. Он не чувствовал своего тела, словно налитое свинцом, оно утопало в перинах, но стоило ему пошевелить одним пальцем, как по венам словно прошлись молнии; остатки жаркой сладости наполняли кровь, и вот он уже стал казаться себе легче пуха. Синьор поднял одну руку, привыкая к новым чудесным ощущениям, потом двинул второй и вдруг понял, что его ложе занято еще кем-то.
Но испуга не было, искры блаженства то и дело пробегали по коже, и сам не понимая, почему не кричит и не зовет прислугу, он выбрался из кровати и осторожно подошел к окну.
От тяжелой портьеры веяло холодом, это отрезвило синьора. Осознание приходило медленно, ледяные камни пола забирали его тепло, и когда дрожь взяла вверх, он с ужасом оглянулся на свою постель.
Ни простыни, ни его изорванная одежда, ни он сам больше не были белоснежными. Повсюду расцветали пошлые розы, и кожу то покалывало от их шипов, то ласкало лепестками. Боль от уколов и наслаждение от ласк смешивало чувства, переворачивая мир вокруг, тело его помнило весь ночной трепет, подавляя стыд, о котором говорил разум.
Юный синьор вдохнул глубже и опустился обратно в постель. Ноги замерзли, и его тянуло в тепло перин.
Бывший раб по-хозяйски впустил его под одеяло, и синьор послушно забрался в жаркие силки, из которых ему уже не суждено было выбраться.

~ Fin ~