Спокойное Средиземное море было в тот летний вечер необычайно красивым. Пассажиры круизных лайнеров вышли на палубы, чтобы полюбоваться закатом. А вот экипаж дизель-электрической подводной лодки Северного флота, которая там выполняла задачи боевой службы, был лишён удовольствия наблюдать, как «солнце пурпурное погружается в море лазурное» - лодка шла на глубине сто метров.
Наверное, подводники всего мира любят стометровую глубину. При необходимости можно быстро изменить её как в большую, так и в меньшую сторону. Наверное, в этом отчасти кроется разгадка вопроса: почему подводные лодки ухитряются иногда сталкиваться друг с другом под водой, в трёхмерном пространстве?
Лодкой командовал капитан 2 ранга, который через две недели после описываемых событий должен был достичь пенсионного возраста. Офицер мог бы на вполне законных основаниях не ходить в ту автономку, но его уговорили. Впрочем, капитан 2 ранга особо и не упирался: по крайней мере, так он ещё на несколько месяцев оставался командиром подводной лодки. А то ведь потом начнётся новая, пугающая своей неизвестностью, жизнь на «гражданке»: прощай, лодка, прощай, Север, прощай, Баренцево море! Да и в Средиземное море (уже в качестве туриста) он сможет снова попасть лишь лет через пять, если доживёт...
Командир, сидя в центральном посту, пребывал в благодушном настроении. Он, в дополнение к положенным пятидесяти граммам сухого вина, принял в тот день некоторое количество «шила».
Неподалёку от командира боцман, седой рассудительный мичман, выполнял свою привычную работу: держал заданную глубину, о чём периодически докладывал, как и было ему положено. Командир всегда неплохо относился к боцману, а тут вдруг почувствовал к нему какую-то особую приязнь. Он снова вспомнил, что и для немолодого мичмана эта автономка последняя: боцман тоже собирался на пенсию. И командир захотел душевно пообщаться со старым служакой:
- А вот ты скажи мне, боцман, лодка у нас хорошая?
- Хорошая, товарищ командир!
- Ты какую глубину сейчас держишь?
- Сто метров!
- А на двести метров можешь погрузиться?
- Могу, товарищ командир!
- А на пятьсот?
- Могу и на пятьсот!
- Ну давай, погружайся на пятьсот метров!
(Следует упомянуть, что лодка была рассчитана на предельную глубину погружения двести метров).
По кораблю прозвучала команда:
- Погружаемся на глубину пятьсот метров! Осматриваться в отсеках!
Боцман начал чётко и размеренно докладывать:
- Глубина сто десять метров! Глубина сто двадцать метров!......
Наконец он хладнокровно и почти торжественно провозгласил:
- Глубина пятьсот метров!
Последовала новая команда:
- Глубина пятьсот метров! Осмотреться в отсеках!
Вахтенные концевых отсеков покосились на свои глубиномеры и доложили:
- Первый осмотрен, замечаний нет! Глубина пятьсот метров! Седьмой осмотрен, замечаний нет! Глубина пятьсот метров!
- Есть первый, есть седьмой!
Командир удовлетворённо крякнул, однако через пару секунд он заволновался и воскликнул:
- Всё, боцман, хорош! Ну тебя к лешему, не искушай судьбу! Всплывай снова на сто метров!
Начался обратный отсчёт. Лишь услышав долгожданный доклад - «Глубина сто метров!» - командир успокоился и вскоре задремал.
По логике повествования сейчас следовало бы, наверное, воспеть оду и тем людям, которые спроектировали этот чудо-корабль с таким фантастическим запасом прочности, и тем, что его построили.
Честно говоря, лодка действительно была хороша, да вот только на пятьсот метров она никогда не погружалась. Просто боцман имитировал погружение и всплытие, исправно докладывая то, что хотелось услышать командиру, а сам ни на метр не ушёл со стометровой глубины.
Экипаж любил и уважал своего командира, несмотря на то, что он порой вёл себя как "enfant terrible" - «кошмарное, но любимое дитя». Всем, даже самым молодым матросам, была известна одна его очень заметная слабость, к которой все давным-давно привыкли и научились действовать «по обстановке».
Отсеки продолжали жить своей обычной походной жизнью. Вахтенные в них постоянно что-то осматривали, замеряли, записывали и докладывали. Неярко горели лампочки внутри продолговатых плафонов, забранных металлической сеткой. Матово отсвечивали запасные торпеды. Уставшие люди, которым в тот час положено было отдыхать, забылись тяжёлым сном в подвесных койках. Штурман склонился над навигационной картой, держа в руке циркуль. Перестраивали свою аппаратуру радисты, готовясь к очередному сеансу связи. Акустик гонял визир по экрану индикатора, пеленгуя всплески электронного луча от шумов ближних и дальних целей. Кок на тесном камбузе творил из консервов, концентратов и сухофруктов свои очередные фирменные блюда, которыми он продолжал удивлять и радовать весь экипаж (эх, если б ещё зелень была!) В затихших кормовых отсеках пахло топливом, маслом и нагретым металлом. Трудились электродвигатели экономхода, почти бесшумно вращая гребные винты.
Подходили к концу очередные сутки последней автономки старого командира.