Дети

Елена Тюгаева
Во дворе пятиэтажного дома много солнца и мягкой тени от ясеней. Некошеные травы почти захватили детскую площадку. Вообще, война между травами и площадкой длится давно, с тех пор, как построен дом, а тому уж лет тридцать пять минуло.  В первые годы войны побеждала площадка - на ее стороне была государственная власть в лице дворников, своевременно косивших травы. Но ветры времени унесли власть, а с нею и военные удачи детской площадки. Сейчас сила на стороне растительности. Полынь, тысячелистник, вех ядовитый и тимофеевка захватили дорожки, сожрали пространство под турником, задушили в своих зеленых лапах лавочки и заборчики.
   Однако у площадки есть сильные союзники. Это дети. Они отстаивают свои права без криков, лозунгов и газетных истерик. Дети вытаптывают травы в процессе игр. Поэтому около горки, качелей и железных лесенок виднеются желтые пятачки земли. Сверху двор похож, наверное, на старинную географическую карту: немножко желтых обитаемых стран и огромные зеленые поля Terra Incognita.
   Сейчас дети сосредоточены на горке. Седьмой час, и, хотя летом вечера светлые, скоро детей загонят домой. Они знают это и спешат наглотаться свободы.
  Горке не меньше лет, чем дому. Это сооружение по праву могло бы продолжить собой список: египетские пирамиды, Тадж-Махал, Великая Китайская стена, Эмпайр-Стейт-Билдинг... Имеется в виду не историческая ценность, а фундаментальность и готовность простоять века для пользы человека. Ветры и дожди бьют горку, хулиганы-подростки поливают ее жидкостями своего организма сверху, а бродячие собаки - снизу. Горка стоит. Слегка покрытая ржавчиной, слегка поскрипывающая, она гордо символизирует собою Мир Детства.
   Только на горке дети могут проявить себя в полной свободе. Они играют одни, без родителей, только за самым маленьким мальчиком Рогдаем присматривает мама богемного вида в хипповом сарафане до земли, но мама сидит на лавочке поодаль,  уткнувшись в книгу, ничего не видит и не слышит. Дети съезжают с горки, лежа на животе и на спине, головой вперед, боком, кубарем. Они используют как аксессуары для катания сплющенные пластиковые бутылки от лимонада, картонки и полиэтиленовые пакеты. Никто не поднимается наверх по лесенке. Все бегут по крутому склону - это показатель отваги, спортивного шика. На бегу дети заключают разнообразные пари.
- Кто последний - тот самая тухлая баба!
- А теперь, кто последний - тот обезьянье говно!
   Особенно старается в изобретении названий для проигравших Кирилл, мальчик лет семи. Он гуляет во дворе один с младенчества, поэтому чувствует себя, как рыба в родном пруду. Его никогда не зовут домой, он идет сам, в сумерках, а то и в темноте, гонимый голодом. Семья у него вполне благополучная, мама - работает на фабрике, папа сидит в тюрьме, отчим шоферит на дальних рейсах. Впрочем, судить о детях по семье не следует никогда.
  Неправильный, но очень живучий дедуктивный метод - судить о детях по родителям. И вообще - считать детей придатками или производными взрослых. В Средние века художники рисовали детей в виде взрослых маленького роста. Принято говорить, что эти художники не знали пропорций человеческого тела. Чепуха! Все они знали не хуже нас с вами. Они подходили к изображаемому миру философски. Ребенок - совершенно отдельное и вполне самостоятельное существо. И если он не знает тригонометрии и языка Дельфи, не умеет варить суп харчо и водить КАМаз, это не значит, что он неполноценен. Многие взрослые тоже не знают языка Дельфи.
 - Серё-о-о-жа! Серё-о-о-жа! - проносится над двором и ясеневыми тенями пронзительный голос.
    Мама с пятого этажа кличет сына, а тот живо прячется под горку. Там пахнет визитами кошек, плесенью и травами, но это - убежище. Сережа отличается внешне от других детей. На нем светлые шорты и майка, белые гольфики и сандалии цвета кофе с молоком. В плюшевом рюкзачке Сережа всегда носит пару кукол Барби, зеркальце и детскую косметику. Дети смеются. Мама говорит, что дети - дебилы, пьяное зачатие, им просто завидно. Сережа искренне любит своих Барби, но ему требуется связь с социумом. Поэтому лучше с детьми, чем с мамой.
- Пацаны! - кричит Сережа из-под горки. - Я кирпичи нашел!
  Все пользователи бесплатного аттракциона устремляются вниз. Каждый спешит завладеть отдельным кирпичом, или хотя бы обломком. Кирпичи огромные, белые силикатные, и есть несколько обломков красных.
- Я знаю! - пронзительно вопит Арина. - Из кирпичей можно сделать мел!
  Арина - тяжелая рыхлая девочка. Она учится во втором классе, то есть, старше почти всех детей. Но лидером она не является, нет, слишком тупая. Вообще, глядя, как Арина распихивает детей на горке и катится вниз, безобразно задрав толстые ноги, легко представляешь ее в засаленном фартуке на рынке: "Пирожки с капустой по десять, с мясом - по семнадцать. Где я вам возьму сдачу с пятисот? Совсем охренели!"
 Арина первая швыряет кирпич оземь, чтобы разбить его, но нет, слишком слаб удар, слишком неуклюжа рука будущей продавщицы пирожков.
- А, блин, - глотает Арина досаду пополам с соплями.
- Во как надо! - восклицает высокий худенький Гриша. Кирпич со страшным грохотом бьет о железный край горки. Обломки летят во все стороны. Дети хватают их, но не спешат рисовать. Каждому хочется быть крутым, как Гриша, каждый норовит разбить свой кирпич. Гром поднимается до небес, неизвестно, слышат ли его обитатели горних кущ, но хипповатая мама с книжкой на минуту выныривает в реальность.
- Рогдай! Не смей! Это опасно!
  Рогдай слышит, но не слушается. Один за другим он упорно швыряет кирпичи, которые в три раза больше его головы. Сила в ручках, тонких, как камышинки, происходит, видимо, от силы духа.
- Рогдай, перестань! - кричат дети. Даже им делается боязно - не кирпичей, а упорства. Когда дети станут постарше, и мозги их будут хорошенько нашпигованы информацией, они узнают понятие "пассионарий". Вряд ли впрочем, они вспомнят тогда Рогдая, разбивающего кирпичи. Наши память и информация существуют раздельно, почти никогда не контактируют, мешают друг другу, вот почему мы так не любим учиться.
  Хипповая мама, увидев, что дитя не собирается подчиняться, вновь углубляется в чтение. Она сторонница системы свободного воспитания Жан-Жака Руссо, или считает, что детям надо предоставлять возможность выбора и способа угробить себя, или книга так увлекательна - неизвестно. А грохот вскоре стихает. Дети набили целую кучу обломков. Начинается процесс творчества.
  Те, кто помладше и поглупее, пытаются рисовать на утоптанной земле. Кирпич оставляет еле заметные следы, и вот возникают под ногами подобия лиц и зверьков, солнышек и елочек. Взрослых всегда умиляют подобные рисунки. Мол, дети рисуют детское, светлое, доброе... Хрен с два! Дети примитивно конформируют, приспосабливаются, рисуют то, что положено рисовать. Большинство из них уже через пять лет будет ненавидеть школьные уроки ИЗО, а один-два навострятся вместо кошек и человечков писать гуашью пейзажи с рассветами и березами и плакаты с надписями: "Скажи наркотикам - нет!", за что сорвут немало призов на различных конкурсах юных талантов...
   Рисуя домик с трубой, Арина рассказывает трехлетней сопливой Лизе:
- У меня мама белеменна. Уже семь месяцев белеменности. У нее мальчик будет.
   Один Кирилл честен. Он создает на боку горки гигантскую надпись, извечный слоган русского народа, три кривые волшебные буквы. Арина читает вслух и хихикает. Гриша показывает пальцем и гогочет. Рогдай бежит к маме и спрашивает:
- А чего Киря написал?
Мама на миг поднимает глаза и отвечает:
- Дурак озабоченный твой Киря.
- А давайте лучше из кирпичей кэстрик сделаем! - предлагает Кирилл, бросая орудие рисования. Кэстрик - значит, костер. Детям понятно это слово, у них вообще свой язык, состоящий из уменьшительных неологизмов и устоявшихся выражений, вроде дурашливого: "Так тебе и надо, курица-помада» или двусмысленно-неприличного: "Ах, у ели, ах, у ёлки, ах, у ели злые волки".
  Идея подхвачена, все дружно складывают из кирпичей квадратное кострище, потом ищут палки, сучья, бумажки, благо, двор полон подобных богатств. Еще минута, и запылал бы огонь (Кирилл, ко всему прочему, курит и всегда имеет при себе спички), но тут мальчик Тарас нечаянно задевает палкой предплечье Арины. Та издает страшный хриплый вопль. Издали может показаться, что кричит раненый кит-белуха.
- Больно же! Дебил! Урод!
   Гриша пробует выразить Арине покровительство - роль крутого парня обязывает.
- Ты зачем ее ударил? - строго спрашивает он у Тараса.
- Я не бил! - голос Тараса дрожит от подступающей истерики. Исцарапанные грязные ручки он прижимает к груди. Именно так лет через пятнадцать эти руки, испещренные не царапинами, а, увы, синими татуировками, прижмутся к груди, иллюстрируя истерический крик:
- Брешет она! Все было по взаимному согласию!
  Дети заступаются за Тараса. Все видели, он не бил. Тихонечко задел. Видя, что оскорбитель уходит от наказания, Арина падает на землю, задирает ноги и сучит ими в воздухе. От крика раненой белухи взлетают вверх по ясеням перепуганные дворовые кошки. Детям наплевать. Они пока в равном положении - все умеют закатывать истерики, никто не стыдится слез, никого не останавливают стереотипы "Мужчины не плачут" или "Девушка должна быть скромной". От Арининой истерики только один толк - дети забыли о костре, и обитатели пятиэтажки могут спокойно ужинать - не заполыхает сухая трава на детской площадке, не примчатся красные машины, не взорвется газ, не погибнут в пламени любимые спальные гарнитуры, компьютеры и хомячки.
   Арина пробует средство посильнее. Она подходит к читающей хипповатой маме и воет около нее. Взрослые боятся детских истерик. Взрослые обожают восстанавливать справедливость среди тех, кто слабее, поучать, наказывать - опять же, тех, с кем легче справиться. Но не тут-то было! Хипповатая мама поднимает лицо от книжки и говорит скучающим голосом:
- Девочка, если тебе надо орать, отойди подальше от моего уха.
  Какой-то женский импульс все-таки вылупился из Арининых воплей. Другая девочка, Ира, вдруг начинает обеими руками рвать траву. Она сыплет ее на подножие горки и объясняет детям:
- Я делаю для нас мягкую посадку.
  Мягкая посадка из травы - типичная женская бессмыслица, такая же, как глажение нижнего белья, пирсинг языка или сумочка-клатч. Неудивительно, что это придумала Ира. Она куда красивее Арины, с вьющимися темными волосами, гибкой талией, изящной формы ножками. Мальчики и сопливая трехлетняя Лиза охотно следуют примеру красавицы. Все рвут траву и укладывают ее толстым слоем у горки. Гламурная мода задана будущей гламурной дивой. Особенно старается Гриша - крутым парням положено завоевывать сердца первых красавиц.
- Серё-о-о-жа! - разносится над двором протяжный зов. - Серё-о-о-жа, домой!
  Сережа ныряет под горку, а поскольку все долго заняты мягкой посадкой, от скуки вынимает из рюкзачка своих Барби. Их надо срочно переодеть. В вечерние платья с блестками и перьями, соответственно времени суток. За этим занятием Сережу застает Кирилл, глумливо хохочет и орет:
- А Серый - голубой! А Серый - голубой!
   Гриша и Ира смеются, а Рогдай идет к маме и спрашивает:
- Мам, а почему Киря говорит, что Сережа голубой? У него же одежда белая, а не голубая.
 Мама поднимает лицо от книги:
- Извращенец твой Киря.
    Кто первый начинает - неизвестно, наверное, крутой Гриша, но дети вновь катятся с горки - на бутылках, картонках, пакетах. На спине, животе и кубарем. Дурацкая мягкая посадка разлетается во все стороны, лезет в волосы, пачкает шорты и сарафаны. Забыл об обиде Сережа, забыл о Сереже Кирилл, мчится на горку Арина, вытирающая локтем сопли. Правда, месть заставляет ее с самой вершины крикнуть во всю глотку:
- Тарас - в жопе ананас!
   Но это уже без зла, это остатки перегоревших эмоций, и Тарас не обращает внимания. Смех, визг, толкотня, задираются подолы девчонок, открывая неделями не стираные трусы, набиваются шишки, скрипит старое железо... А через пять минут все вдруг скатываются в последний раз и улетают  со двора - то ли на стадион, заросший бурьяном, то ли за гаражи, где мужики пьют пиво... В древности и взрослые срывались и улетали вот так, беспричинно, хаотично, бесцельно, помните Великое переселение народов или движение монгольских племен? Тогда все были детьми, все смело исследовали мир. А сейчас человечество состарилось, заплыло жиром, обзавелось тяжелой и неудобной для перемещений утварью...
- Мам, - растерянно спрашивает Рогдай, оставшись один перед горкой, - а куда все делись-то?
   Мама приходит в себя от книжного забытья и берет сына за руку:
- Пошли домой. Ужинать пора.
Солнце садится в верхушки ясеней, окрашивает двор зловещим красноватым светом. Рогдай, насильно влекомый за руку, плачет и кричит:
- Не хочу домой, не пойду домой!
И голуби ворчат недовольно - им уже спать хочется, голубям. И плывет издалека протяжный крик:
- Серё-о-о-жа! Серё-о-о-жа!

август 2011
Медынь