***
Это случилось в тот год, когда впервые показали новый фильм "Остров сокровищ". Мальчишки были в восторге. Они повторяли фразы капитана Смоллетта про то, что "ему не нравится этот корабль" и про то, о чём судачат матросы, они играли в пиратские клады и они делали "бенганки" - длинные, как правило, алюминиевые, трубочки, из которых плевались иголками, замотанными нитками. Яда, к счастью, они изобрести не сумели, но меткости в стрельбе достигли необыкновенной. Школы города стали опасными местами.
Лёшке тогда лет десять было и он не ушёл общей участи: нашёл у отца в хозяйстве трубку нужной длины, насадил на неё обрывок старого шланга от душа, чтоб губы не царапать, свистнул у сестры пять самых тонких вышивальных иголок (ей и двух хватит, она вообще одной вышивает), а заодно и три мотка дефицитного мулине - чёрного, жёлтого и красного, и смастерил отпадные полосатые стрелы. Дня два тренировался плеваться в комнате и на улице и вышел, наконец, на тропу войны. Стоял конец апреля: солнечный, томный, навевающий приятные мечты о летних каникулах, и менее приятные, но скоропроходящие мысли о четвертных и годовых контрольных. В школе шли бои.
Лёшка гонялся за Слепой, которому был должен три вкладыша, с особым азартом. Вот он настиг его на большой перемене в нижней рекреации напротив кабинета математики, прицелился, дунул и попал в мощную ягодицу Соньки, дочери учительницы математики Веры Игоревны. Она была годом его старше, но крупнее в полтора раза, с необъятной задницей, и однажды её мама насмешила весь класс, непринужденно достав из сумочки штаны-бананы, развернув их во всю ширину и спросив: "Как вы думаете, ребята, моей Сонечке подойдут?". Сонька взвыла, как сирена и бросилась в объятья матери, поспешившей ей на помощь.
Ситуация была и без того тяжелая, но Лёшка её усугубил. Когда в учительской завуч допрашивала его, почему он носится на переменке с оружием и стреляет по девочкам, он гордо молчал. Когда его стыдили красным галстуком и сестрой-отличницей, он только воинственно шмыгал носом. Но когда Сонька противным голосом сказала "Да он самый маленький в классе, вот на себя внимание обратить и хочет", Лёшка не выдержал. Он повернулся к подлой девчонке и выпалил: "А ты вообще молчи, презренная еврейка!". Эффект был потрясающий. Его немедленно временно исключили из школы, собрали совет дружины с вопросом, достоин ли он носить гордое звание пионера, и, конечно, вызвали родителей специальной запиской, которую лично, краснея, отдала Лёшкиной маме в руки секретарша Танечка.
Чтобы сказать правду, Лёшка имел смутное понятие о том, кто такая "еврейка", и уж совсем никакое о том, что такое "презренная". Лёшка на днях слушал по радио спектакль "Айвенго", крепко запомнил, как все обращались к Исааку из Йорка и просто применил понравившееся громкое выражение. Но бомба взорвалась: Сонечка и её мать действительно принадлежали к богоизбранному народу.
Дома Лёшку допросили с пристрастием. Отец отобрал все пистолеты, пистоны, рогатки, брызгалки и запасную бенганку с боеприпасами. Мама, долго объясняла, почему так говорить нельзя, и между её бровями залегла глубокая суровая складка. Сестра, которую взгрели по комсомольской части за то, что допустила в семье брата-националиста, вышла из ванной с красными глазами и молча села писать домашнее сочинение по "Мёртвым душам": значит, вечером, когда лягут спать, не будут шептаться через комнату и ничего страшного или смешного Лёшке не расскажут.
Гулять его не отпустили, велели учить русский язык и историю (зачем, ведь из школы ж выгнали всё равно), мама весь вечер звонила по знакомым, ища связи в горроно, и складка на её лбу не разглаживалась. Лёшка и сам погрустнел, забеспокоился, долго ворочался в кровати, и уснул только после полуночи. Спал он крепко, и тревожные сны ему не снились
***
Лешка уже полдня сидел на полу у кабинета директора. По крайней мере, ему так казалось. В кабинете шло разбирательство: директор, завуч, старшая пионервожатая, математичка и мама. Соньки не было - "чтоб не травмировать психику бедной девочки лишний раз", заявила ее мамаша. Эх, была б она мальчишкой, он бы давно накостылял жирной ябеде по полной. А так что - сначала долго стоял в кабинете, его стыдили, мама ровным усталым голосом (ох он не любит, когда у нее такой голос) объяснялась за него, а он бормотал "Я не нарочно" и "Извините". Потом его выставили за дверь.
В школе пусто: суббота, четыре часа дня. С двух сторон в рекреации лестницы: одна на спуск, другая на подъем - обе сторожиха заперла в полчетвертого на ключ. Так что осталась только одна маленькая лестница в конце коридора - от столовой к гардеробу. Куртку из гардероба Лешка забрал, когда тетя Паша сказала, что ей домой пора. Теперь вот сидит на ней на полу, смотрит, как в луче света пылинки пляшут, думает: а что если взять мамину баночку из-под шампуня (удобную, цилиндрическую), а в головку вставить иголку от шприца (Качар даст, у него мама-медсестра), то ведь такая брызгалка, пожалуй, и стрелять будет дальше, и целкость будет лучше. Вот тогда он из-за угла настигнет Соньку прямо в наглые глаза, а сам успеет удрать...
- Выставили? - Лешка вздрогнул. Перед ним стояла Юля Соболева, девчонка из его класса. Одета по-домашнему: в бордовый вельветовый сарафан и белую блузку с жабо. Прямо у него перед носом ее ноги в белых колготках, собравшихся под коленками в гармошку и коричневые ботинки на молниях.
- Угу.
- А я тебе хотела сказать, Алеша, что ты молодец. Правильно ты эту задаваку подстрелил! Подумаешь, мама - учительница!
Лешка поднял голову. Юлина голова плыла над воротником стойкой, зачем-то обшитым какой-то торчащей фигней (мы-то знаем дамы, что это гофрированная рюшечка называется), освещенная золотистым солнечным светом. Карие глаза улыбались, передние зубки закусили верхнюю губу, а пышные каштановые локоны были завязаны в два хвостика. Челку удерживали несколько заколок в виде земляничек, божьих коровок и незабудок. У Лешки заныл желудок.
- Делов-то. Па-а-думаешь, - сказал он и поднялся с пола.
- Ой! Смотри - курточку совсем запачкал. Дай отчищу.
- Не....
- Да давай. - Она несколько раз хлопнула ладошкой по болонье, покачала головой и сказала: - Нет, так не получится, надо с водой. Пойду в туалет, почищу.
Лешка побрел за ней, сам не понимая, зачем это делает.
- Ты куда? Я ж в девчачий, - засмеялась она, - тебе нельзя туда. - И побежала в дальний угол рекреации. Перед дверью остановилась, оглянулась, погрозила пальцем, и скрылась внутри. Лешка стоял, а эхо от ее топочущих ножек еще звенело у него в ушах. Прошла минута, или пять, или полчаса - он не понимал, и Юля появилась, неся в руке его старую синюю куртку, аккуратно свернутую подкладкой наружу. Снова стук каблучков и эхо в пустом прогретом за день помещении.
- Держи. И больше так не делай никогда. Маму пожалей свою. Хотя вы, мальчишки, все такие неряхи, - она подправила лямочку сарафана.
- А ты что здесь делаешь? - выдавил Лешка.
- Я на музыке была, у Инны Игоревны,- внизу у раздевалки был кабинет, в котором учительница музыки давала получастные уроки игры на пианино. - Ну ладно, мне пора. Ты не бойся, все хорошо будет. Пока!
- Пока! - сказал Лешка и стал думать. Мысли у него были смутные, блуждающие, и сводились, в основном, к тому, что Юля похожа на красивую порхающую бабочку, и к тому, что она такая добрая - единственная его пожалела.
Мама вышла из кабинета и позвала его внутрь.
- Значит, так, - сказала директор, суровым голосом - В понедельник на общей линейке попросишь у Сони прощения перед всеми. Громким голосом и по-настоящему. За год - неуд. по поведению. И еще раз увижу в школе с любой вашей брызгалкой, палкой плювачей или пистолетом с пистонами - выгоню, не посмотрю на заступников из горроно. Вот пусть они тебе подходящую школу подбирают. Понял?
- Угу.
- Это что за "угу"? Отвечай членораздельно! Понял?
- Понял.
- Можете быть свободны.
Мама вежливо попрощалась со всеми, улыбнувшись каждой, даже противной Сонькиной мамаше, и, не огладываясь, пошла по коридору к выходу. Лешка плелся за ней. Уже на улице мама наклонилась к нему, взъерошила волосы и шепнула на ухо: "Эх ты, презренный еврей... Придется тебе в июне с папой все парты в школе выкрасить". Лешка рассеяно подумал, что красить парты - ерунда, а вот, интересно, у Юли волосы действительно такие золотистые или в них просто так свет отражается? наверное, гладкие, мягкие, вот бы потрогать...
Мама больше о Лешкином проступке с ним не разговаривала - у нее было твердое правило: наказание назначено, разговорам конец. А вот отец долго ругал, стыдил, а потом сказал:
- Придется на работе отгулы брать. Получка маленькая будет в июне. Так что, Алексей, с сегодняшнего дня и до самых каникул не будет тебе никаких карманных денег!
***
Лёшка заперся в ванной и при свете красного фонаря проявляет фотки. Руки ловко снуют между ванночками, пахнет фиксажем, а думает он о другом. Он думает о том, что у Юли скоро день рождения. И она его пригласила. А ещё он думает о синей бабочке, которую видел два дня назад в универмаге, куда мама водила его купить новые брюки на лето. Мама остановилась поговорить со знакомой продавщицей в галантерее, а он увидел в витрине бабочку-заколку. Шёлковую, нежную, с двумя мерцающими шариками на концах усиков. Эту бабочку он никак забыть не может, всё представляет, как бы она ловко уселась на золотисто-каштановых Юлиных волосах. Но стоит она дорого, почти три рубля. У Лёшки таких денег нет, и у мамы не попросишь - после истории с бенганкой-то. Лёшка вздыхает и пытается подумать о чём-нибудь другом. Не получается. Эх!
Вечером сидит за книжкой, книжка интересная - "Последний из могикан", а не читается. Ведь на день рождения надо дарить подарок. Мама, конечно, что-нибудь придумает, но то мама. А так бы он сам подарил, взаправдашний подарок. Сестра смотрит, хитро улыбаясь:
- О чём задумался, детина?
Слово за слово, вытянула Лёшкину тайну. Эх, вот они всегда такие, девчонки. И почему от них почти ничего не утаить? Смеётся, негодяйка. Полезла в стол, достаёт трёшку.
- Держи, потом отдашь потихоньку.
А откуда у неё трёшка? Она сама в восьмом классе учится, небось, на завтраках скопила. Отказаться ну совершенно невозможно. Синяя бабочка уже машет крылышками под самым его носом. А вот как её подарить. Просто сунуть и сказать "Это тебе". Хорошо бы коробочку какую-нибудь симпатичную...
Одна морока с этими девчонками!
***
Юленька расчесывала волосы сначала гребнем, потом щеткой, как учила мама, и думала о Кузнецовой. Эта Кузнецова представляет из себя, что красавица, а у самой ноги как макаронины и родинки по всему лицу. Но у нее стрижка модная - сессен, настоящие золотые сережки, и за ней Бойцов из пятого класса бегает. Юля вздохнула: за ней никто из старших еще не бегал. Зато она заполучила Алешку, который сейчас знаменит на всю школу, Кузнецова на дне рождения пускай от зависти сдохнет.
Да, но Кузнецова наверняка целовалась уже со своим Бойцовым, и в раздевалке за пальто он ее прижимал... А Алешка маленький, неловкий, уши у него красные все время, не решится он. Ни за что. Юля удовлетворенно посмотрела на ровные локоны и прямой пробор, послюнявила указательный пальчик и пригладила брови. Надо действовать самой. Новое венгерское платье: нежно-абрикосового цвета с рукавами-летучая мышь и широким поясом на крючках висело на плечиках. Новые черные лаковые туфельки стояли рядом. Капроновые колготки еще были ей великоваты, но сейчас жарко, и она может надеть прозрачные носочки... Пускай Кузнецова от зависти сдохнет.
Он пришел неправильно - позже всех, так не положено, должен был первый заявиться. Или все-таки правильно: все увидели, как он подарил ей огромный букет черемухи (ободрал какое-то дерево, идиот. Зато рисковый) и коробку зефира в шоколаде (она тут же поставила его на стол, хотя с удовольствием бы съела одна). Приоделся, волосы вымыл, а он блондин, оказывается. Симпатичный, вообще-то. Жалко, что маленький, ведь почти на пол головы ниже. Все равно он всех в классе побить может, и рыжей Соньке досталось, и в школе он удержался. Юленька все не могла решить: целовать его сегодня или подождать еще. И зачем он руку в кармане держит, не красиво же.
- Алеша, да ты не стесняйся, иди к столу. Девочки, у вас всего один кавалер, что вы зеваете. - Мама вмешалась.
Всегда она не к месту.
За столом Лешка сначала хмурился, корчил рожи и стеснялся. А потом оказался вовсе ничего себе: и с курицей легко управился, и торт разрезал по всем правилам, и даже рассказал пару историй про японскую народную борьбу, из которой дзюдо образовалось. Под конец показал сальто назад, фляк и несколько приемов карате.
Но после торта заторопился почему-то и стал собираться.
- Что ж ты так рано уходишь, Алеша? - Опять мама. - Бросаешь нас одиноких. Юленька, проводи гостя, а мы тут с девочками танцы устроим.
Пока Лешка надевал кеды, она возилась с замком.
- Ну, пока, - буркнул он. Опять красный и рука опять в кармане.
- До свиданья, Алеша, - она наклонилась и легко чмокнула его в угол рта. Па-адумаешь, делов-то! Он уже сбегал по лестнице, прыгая через три ступеньки (Лешке до смерти надоели разглядывания, смешки и непонятные намеки, к тому же сегодня была очередь их класса играть в футбол на школьном стадионе, и в восемь надо быть там, уже в нормальной одежде, а не в этом неудобном костюмчике и рубашке с натирающим шею воротником).
В гостиной Пугачева пела "Миллион, миллион, миллион алых роз", а Кузнецова громко рассказывала, какой ее Бойцов высокий и сильный.
- Да он просто дылда. Вот и все.
- Ну конечно - этот что ли лучше, который ниже любой девчонки в классе? Да он на физре последний стоит.
- Зато сильные и ловкий: он твоего Бойцова побьет.
- Он? Ха!
Кузнецовой было завидно до слез, и все это заметили. Юля торжествовала.
А Лешка побил Бойцова, потом еще пару пятиклассников. Лешка вообще в то лето очень много дрался, сам не понимая, почему. Дрался до крови, громадных синяков в поллица и шишек на лбу, пока, в сентябре уже, тренер не заявил решительно, созерцая лилово-желтые нераскрывающийся глаз: "Еще одно украшение этого рода - к городским соревнованиям не допущу!".
Сине-черная шелковая бабочка, так похожая на настоящую, перекочевала из кармана в ящик стола. Там она лежала много лет, пока уже восемнадцатилетний Лешка не выкинул ее вместе с засохшей стрекозой, десятком деталек от забытых конструкторов и парой членских книжек ДОСААФа