Судья объявила, что решение суда будет оглашено завтра в десять часов утра, и попросила всех получить у секретаря повестки. Потом она, шурша черной мантией, быстро покинула зал.
« Жара такая! – подумал Огуреев, глядя ей вслед – Спешит стащить с себя свой балахон. Тоже не позавидуешь…»
Адвокат с помощником прокурора Таракиным и истцом Березковым, о чем-то переговариваясь, торопливо двинулись из душного тесного зала, и он поднялся следом.
В тени, на бетонных и пыльных ступенях крыльца здания суда Огуреев увидел стоящего с сигаретой Пашку Таракина. Белая прокурорская рубашка с погонами была мокрой на спине так, будто Пашку окатили водой. Огуреев пощупал свою рубашку и поморщился.
- Черт бы подрал эту погоду! – зло процедил Огуреев – Мозги плавятся, и одно желание напиться холодного пива.
Он глянул на палящее солнце сквозь кроны развесистых кленов притулившихся к двухэтажной стене районного суда, и тяжело вздохнул.
- Ненавижу наш июль!
- Бога ради! – скривился Таракин – Не вспоминай, а то и так жить не хочется. У меня сегодня еще два процесса.
Переложив форменную фуражку из одной руки в другую, он протянул Огурееву открытую пачку сигарет с фильтром, и пока тот доставал себе сигарету сказал таким же жалостливым голосом.
- Злой ты стал Лешка! В институте веселый был. Чего ты вцепился в этого старикана? Ему до пенсии два года…
- А ты, значит, добрый? – спросил безразлично Огуреев, нагибаясь чтобы прикурить от сигареты однокашника.
- Он что, руководству завода чем-то не угодил? – опять поинтересовался Таракин.
- Да, причем здесь руководство? – вспылил Огуреев – Я что, тебе явные вещи должен объяснять? Эта железнодорожная ветка наша! И рельсы, и шпалы, и земля под ней куплены заводом. И заметь, не от хорошей жизни, а потому, что кроме завода она никому не нужна…
- Спокойней ты! – поморщился Таракин.
- Единственное, что нам не принадлежит на этом переезде, так это сама дорога на поселок Казачий! – будто не слыша собеседника, горячо продолжал Огуреев - Но автоматический шлагбаум мы установили за свои деньги. И теперь нам эта будка обходчика там не нужна. Она нужна была, пока обходчик поднимал и опускал шлагбаум вручную. И принятое решение о сносе этой будке, находящейся на нашей земле, не может быть не законным…
- Да не про это речь! – повысил голос Таракин.
- Нет про это! – резко выкрикнул Огуреев – Именно про это! Второй процесс подряд талдычим все об одном. О том, что человека лишили рабочего места, о том, что он инвалид третьей группы, и что воспитывает двоих несовершеннолетних внуков, от которых отказались пьяницы родители, о том, что мы не можем предоставить ему другого места работы. Обо всем что угодно, но только не о том, что является существом дела.
- Человек, по-твоему, к существу дела не относится? – отвернувшись в сторону, процедил Таракин, не выпуская сигарету изо рта.
- В данном случае нет! – уже спокойно ответил Огуреев.
- Плохо нас учили, - вздохнул Таракин – посмотрели бы на нас сейчас наши преподаватели. Помнишь старика, декана Плохова? Он бы очень удивился нам обоим.
- Если бы вспомнил, - лениво отпарировал Огуреев – у него каждый год, таких как мы, выпускается несколько сотен.
- Он бы вспомнил, - пыхнул сигаретным дымом Таракин.
- Да если бы и вспомнил, - махнул рукой Огуреев – то он все равно тяготел к уголовной специализации, а мы с тобой занимаемся сейчас гражданскими вопросами.
- Не важно, – пожал плечами Таракин – везде людские судьбы, людские беды и проблемы, и от нас зависит многое.
- От судьи все зависит, и от тебя, конечно, - спокойно сказал Огуреев – но вы почему-то …
Он не договорил и, спустившись на ступеньку вниз, заглянул снизу в глаза Таракину.
- Почему в городе так не любят руководство завода? – жестко и напористо спросил Огуреев – Потому, что они ставленники Москвы? До того, как москвичи купили завод, отношения и с администрацией, и с прокуратурой и вообще в городе были нормальные. Что, прошлое руководство, близкое к отцам города, не может простить того, что у них оттяпали такой жирный кусок? Но все эти мелкие пакости, вреде этого суда, для москвичей – тьфу! Вы же, только нам, простым исполнителям, кровь портите, а в Москве про такие мелочи и не знают. Новый директор обо всех этих дрязгах, раз в две недели вспоминает. Даже ему все это как комариные укусы. Кто и кому что хочет доказать?
Видя, что Таракин только лениво улыбается, слушая его, Огуреев отвернулся, и бросил истлевшую сигарету в урну.
- А впрочем, чего это я, в самом-то деле? – наигранно весело воскликнул Огуреев – Тебе начальство сказало, вот ты и делаешь!
- А тебе? – спросил, чуть помедлив Таракин, нахмурившись.
- Да и мне! – с таким же остервенелым весельем откликнулся Огуреев.
- Не зарывайся! – жестко попросил Таракин, пряча глаза.
- Это я зарываюсь? – опять возмутился Огуреев – А как назвать предыдущее решение суда о восстановлении рабочего места и восстановление на работе Березкова? Мы что должны строить на своей земле здания по указке суда? Мы что, должны специально для этого параноика строить возле железнодорожного переезда будку, которая нам теперь не нужна?
- Да эту землю вы все равно бы купили, - повысил голос Таракин – эта железнодорожная ветка практически и была вашей собственностью так, как ей кроме вас никто пользоваться не может. Завод всегда ей пользовался и ее ремонтировал своими силами, и купить ее администрация города вам давно предлагала. Но вы все тянули, деньги экономили. Но теперь, просто решили узаконить свое право на нее, раз такой случай подвернулся. А заодно убрать неугодного вам Березкова, и еще двоих его сменщиков, которые постоянно писали жалобы в прокуратуру, о том, что им каждые полгода незаконно понижают заработную плату.
- Сменщики Березкова давно уже работают на других местах, - проворчал угрюмо Огуреев.
- Вот именно! – так же громко продолжал Таракин – А Березков у вас как кость в горле! Его вы сократили, в назидание всем недовольным на заводе…
- Да, сократили! – резко перебил Огуреев – По закону сократили, заметь! Не выкинули, и не уволили за пьянку, хотя могли. Протоколы службы охраны о пьяных попойках в будке на железнодорожном переезде я к материалам дела приложил…
- Ты приложил! – разгорячено махнул рукой Таракин – Только удивительно, что так мало! А как быть с медицинской картой Березкова? А как быть с показаниями участкового врача, что у Березкова гипертония, и что он постоянно наблюдается на дому, и что алкоголь в больших дозах давно бы убил его с таким развитием заболевания? А показания соседей, что они ни разу не видели Березкова пьяным? А показания инспектора по делам несовершеннолетних Безруковой, о том, что мальчишки Березкова трудные подростки, и навещаются ею на дому уже три года? И за это время она тоже ни разу не видела Березкова пьяным, хотя приходила в их дом в разное время суток, и без предупреждения? Мы-то с тобой хорошо знаем Светку Безрукову, она не будет врать!
- Это, смотря для чего! – резко возразил Огуреев – Если будет знать, что этот алкаш-инвалид все равно не найдет себе до пенсии работу, и пацаны станут жить еще беднее чем сейчас, то, во благо детей, соврет и глазом не моргнет. Как и все подумает, что завод не обеднеет, а у Березкова, а значит и у детей его, будет больше средств для жизни…
- Да, хоть и так! И черт с ней! - переходя на шепот, со злостью выдавил Таракин – Но ты же здесь требуешь законности? А пока показания этих свидетелей не опровергнуты – это доказательства. И ты не докажешь, что они врут!
- В том-то и беда, - вздохнул Огуреев - Только дело сфабриковано на пустом месте. Все эти свидетели показывают об обстоятельствах, которые совсем никакого отношения не имеют к существу дела. Мы же говорим о законности сокращения Березкова, по причине ликвидации рабочего места, а они опрашивают свидетелей черт знает о чем.
- А это не тебе решать! – скривился в ухмылке Таракин – Суд решает, что имеет отношение к делу, а что нет. А так же, кого привлекать в качестве свидетелей по делу, а кого не привлекать.
- Мы предлагали ему целый список профессий на выбор, - сдерживая раздражение, процедил сквозь зубы Огуреев - он не согласился ни на одну из них.
- Ну, половина из этих профессий, скажем прямо, совсем не для инвалида, – выдохнув, уже спокойно ответил Таракин.
- А на другую половину он плевать хотел, - продолжил ехидно Огуреев – где он найдет себе еще такое место, где можно три раза в день за веревочку поднимать шлагбаум, пить водку втихаря, и валяться на лежанке в будке по двенадцать часов. При этом получать ночные надбавки за крепкий сон, и спокойно уклоняться от части своих обязанностей по ремонту путей, ссылаясь на свою инвалидность.
- Злой ты стал Лешка! – опять повторил и улыбнулся Таракин – Как пошел служить к этим московским хапугам, совсем стал злой.
- Во-от! – тоже расплылся в улыбке Огуреев – Все вы Паша, не любите новое руководство завода, вот и суете им палки в колеса постоянно. Защищаете права работников завода, говоришь? А на других заводах у нас по-другому что ли?
- А за что их любить? – продолжая улыбаться, согласился Таракин – Налоги в местный бюджет постоянно недоплачивают, зарплату людям задерживают, с очистными сооружениями три года договориться уже не можем. Отрава в Урал течет…
- А что, при прежнем руководстве было по-другому? – возмутился Огуреев – Те, прежние, местного разлива, они что, зарплату вовремя платили? Или может быть, они налоги платили вовремя? Или при них очистные сооружения были другие, или они их модернизировали постоянно?
- А у прежних действительно денег не было, - пожал плечами Таракин – а твои сегодняшние хозяева не одним заводом владеют в стране, и деньги у них есть.
- Есть! – кивнул головой Огуреев – Только вот таких местных прокуроров рядом с каждым из заводов тоже хватает. Там тоже давят, и требуют на всю катушку. Так требуют, как никогда не требовали и не будут с местных владельцев предприятий. Как же, разве со своими так можно? Для них и закон совсем другой! На их дела и глаза прикрыть можно, или так пожурить слегка…
- Платят они тебе видимо, хорошо! – ухмыльнулся Таракин.
- Ну, до прокурорской зарплаты мне далеко еще! – отпарировал Огуреев.
- Что? – возмутился Таракин.
- А то, что каждый за свою работу держится, - просто ответил Огуреев – и терять ее не хочет. И дело сделать хочет так, чтобы не попрекали.
- Это все от жары, - обреченно вздохнул Таракин – нервы ни к черту. А вообще, мне ваш Березков, никаким боком никуда не упирался. Но дело вернулось из области на пересмотр, и сам понимаешь, судья теперь выполнит рекомендации и замечания областного суда.
- Понимаю, - кивнул Огуреев – но все никак не пойму. Как же можно так все переворачивать с ног на голову, в таком простом, на первый взгляд, деле?
- А ты плюнь! – посоветовал дружески Таракин – Мертвое же дело для тебя! Ты тоже обжаловал первое решение, а отменили его по жалобе Березкова.
- Ну, да! – засмеялся Огуреев – теперь он считает, что восстановление на работе ему мало. Ему теперь не нравиться, что суд не полностью удовлетворил заявленный им моральный ущерб, в двести тысяч рублей. Прет как танк, в наглую, городит в жалобах ахинею безграмотную, а его жалобы удовлетворяют. Как это объяснить?
- А ты не парься! – скривился Таракин – Может у него родственники в областном центре, или действительно помогают те, кто раньше были владельцами завода. Некоторые, сам знаешь, в администрации города теперь сидят. Так своим на заводе и объясни.
- Как я им объясню? - почти закричал Огуреев – Что я им скажу? Что теперь нужно строить новую будку для этого жалобщика, да еще и зарплату ему платить? Ты знаешь, что со мной сделают?
Огуреев замолчал, будто сорвался на полуслове.
- Да, что они сделают? – тихо спросил он, обращаясь как-будто к себе – Не в этом проблема. Просто такого глупого дела у меня еще не было, да и будка эта ненужная денег стоит. Я сам согласовывал приказ о ее сносе, вместе со всеми специалистами завода. Я же предположить не мог…
- А ты говоришь « укус комара»! – засмеялся беззлобно Таракин.
- Говорил же наш прокурор с вашим директором, – уже серьезно добавил он – просил его устроить Березкова на какое-нибудь место с хорошим окладом.
- А! – махнул рукой Огуреев – Наш знаешь, как к этому относится? Говорит, наплодил старый директор должностей для своих кумовьев, сватьев, приятелей, нужных только ему людей, а мне теперь за такое штатное расписание московские хозяева ему всю плешь проели. Он и слушать не хочет ничего.
- А чего это за Березкова прокурор района хлопотал? – вдруг резко повернулся на каблуках Огуреев – Вы что, уже тогда знали, что все так получиться?
- Ну, чего ты лицо вытягиваешь? – виновато скосил глаза Таракин – Что ты не знаешь, что Березков был десять лет назад на заводе начальником снабжения?
- Тьфу! – сплюнул липкую слюну в сторону Огуреев – Опять я в дураках! И опять от меня скрывают информацию. И я даже знаю почему! Это они так решили, начальники мои, чтобы не думал юрист лишнего, а честно бился головой в стенку. Давай Огуреев, может и пробьешь!
- Не расстраивайся! – положил руку на плечо однокашнику Таракин – Видать хороший был в свое время Березков начальник снабжения, раз его до сих пор оберегают. Хотя на вид он сейчас бомжара бомжарой.
- Чего он, «Гобсек» что ли? – удивленно вырвалось у Огуреева.
Они переглянулись и вначале просто улыбнулись, а потом стали хохотать все громче и громче.
- Считаешь, что нужно тряхнуть его подвалы на предмет хранения ценных вещей? – сквозь смех выдавливал из себя по слову Таракин, сгибаясь пополам.
- Может у него золото в дровах спрятано? – сквозь хохот предположил Огуреев.
Отсмеявшись, они вытирали с лица пот и выступившие слезы, и все еще смотрели друг на друга сияющими от смеха глазами.
В это время на крыльце появилась адвокат Мухина. Уже пожилая, полная, даже грузная дама с волевым лицом старейшего прокурорского работника на пенсии, одетая в строгий серый костюм и юбку в тон.
- До свидания, Павел Викторович! – протянула она пухлую ладонь Таракину.
Тот выпрямил спину и, придав лицу надлежащее выражение, с почтением пожал руку дамы. Огуреев удостоился только кивка и, не стараясь скрыть все еще заметного веселья на лице, тоже небрежно кивнул в ответ на удивленно-жесткий взгляд строгой начальственной особы.
Когда Мухина скрылась из виду, Огуреев не удержался от реплики.
- Все такая же важная, как и в те времена, когда была прокурором и читала нам салагам лекции о социалистической законности!
- Не тронь старушку, - попросил Таракин так, будто бы Огуреев действительно хотел ее чем-то обидеть – пусть думает, что ее все уважают, бояться до сих пор, и что она имеет еще большой авторитет в нашем городишке. Никому не хочется, чтобы его забывали.
- Не ее мы помним, Паша – все еще с весельем в голосе возразил Огуреев – а ее прошедшую власть над нами.
- Да разве это важно? – грустно улыбнулся Таракин – Ей важно, чтобы ее помнили такой, как она была. Помнили и относились бы так же, как раньше. Она, как и ты, понимает, что ничего нельзя вернуть, а верить не хочет.
- А я-то тут причем? – удивился Огуреев.
- А при том, Леша! Пора находить с Березковым общий язык, - назидательно заявил Таракин – Подружиться тебе со стариком надо, и найти для него на заводе должность какую-нибудь не пыльную. Подсунь ему трудовой контракт года на два, а там видно будет. А директора своего можешь пока в известность не ставить. Когда контракт Березков подпишет, и дело прекратим по вновь открывшимся обстоятельствам, вот тогда и директору доложишь.
- Может еще ноги ему помыть и выпить все это? – зло спросил Огуреев.
- Пить в такую жару не рекомендуется! - ухмыльнулся Таракин - А сделать это надо ради себя самого, ну и ради тех, кто на горбу таких вот, «лопушков- березковых» целые котеджные поселки вокруг города отгрохал. Они брат, еще долго у власти будут. Лет десять, как минимум. И тебе их, даже с твоими знаниями и настырностью, не победить. Они любое решение через наши суды проведут, и тебя же дураком выставят. Как ты правильно и сказал уже…
- Павел Викторович! – раздался скрипучий голос, и на крыльце появилась сгорбленная фигура Березкова.
- Явление Христа народу! – чуть слышно, с неприязнью, выдохнул Огуреев, и отвернулся в сторону.
- Слушаю вас, Василий Ворфоломеевич! – с натянутой улыбкой повернулся к двери Таракин.
Березков совал в руки Таракина какие-то засаленные, захватанные грязными пальцами бумаги, говорил что-то, запинаясь и путаясь, как всегда, и близко, упираясь почти в лицо Таракину большими роговыми очками с толстыми линзами, нагибался к его лицу. От этого приближения Таракин отдергивал голову в сторону, видимо интуитивно, и непроизвольно морщился.
Огуреев косил взглядом через плечо, пытаясь впервые посмотреть на Березкова по-иному. Он обдумывал слова однокашника, и понимал в душе, что тот в чем-то прав, но пока еще никак не мог согласиться с ним.
Березков выглядел как всегда: высокий, выше Павла почти на голову, и худой, с нездоровым дряблым лицом, на котором просвечивались какие-то желтые пятна. Одет он был всегда в одну и ту же одежду: в вытертые с въевшейся грязью, застиранные брюки непонятного, когда-то, наверное, коричневого цвета, и в такой же старый лоснящийся от множества видимых и не видимых пятен, пиджак. Он ходил всегда с согнутой спиной, будто переломленный пополам, а его морщинистое лицо и беспомощный из-за сильной близорукости взгляд, придавали его фигуре, и без того угловатой и несуразной, еще более жалкий вид.
При этом по его лицо катились крупные капли пота, и он старательно вытирал их скомканным носовым платком, таким же старым и застиранным, и видимо, уже давно не первой свежести.
Вид Березкова всегда вызывал в душе Огуреева чувство брезгливости и тихого бешенства. Бешенства от того, что такое ничтожество, почти насекомое, по его мнению, пытается строить из себя умника, доказывать что-то, о чем имеет какие-то смутные представления. Его речи в заседании суда были многословны, с тягучими паузами, и длинными отвлечениями, и рассуждениями о подлости людей, несправедливости начальников и незащищенности простого человека. Иногда, своими разглагольствованиями он доводил до сдержанного исступления даже пожилую и почти безэмоцианальную судью, которая временами казалась Огурееву, слишком спокойной и равнодушной.
Ему вдруг пришла в голову неожиданная мысль. Огуреев попытался представить себе, как выглядит Березков в домашней обстановки, и не смог. А еще он попытался представить себе, как выглядят те мальчишки, его внуки, которые проживают с ним. Он представил себе маленьких оборвышей, каких иногда видел на улицах города, чумазых, крикливых и хулиганистых, и подумал, что Березков, конечно, не может справиться с ними, не может руководить ими, или хотя бы просто что-то требовать от них. Он и в суде-то требовал, но все с тем же, жалким и беспомощным видом просителя, согнутого пополам.
- Вот что, Василий Ворфоломеевич! – вдруг громко сказал Таракин – Мне сейчас срочно нужно поговорить с представителем завода, как раз по вашему делу. А с бумагами вы обратитесь к секретарю судебного заседания. Пусть она поможет вам разобраться, что и как предоставить суду.
- Я скажу, Павел Викторович, что это вы меня послали, - захрипел надтреснутым голосом Березков – иначе она меня не будет слушать. Я уже подходил и к ней, и к …
- Конечно, конечно, скажите – отстраняясь от согнутой фигуры, торопливо перебил Таракин и подхватив стоящий в ногах портфель, заспешил по ступеням вниз.
- Алексей Николаевич! – громко позвал снизу Таракин, и Огуреев понял, наконец, что он зовет его.
- Давай, пошли быстрее куда-нибудь, - зашипел почти в самое ухо Таракин – иначе он меня прямо здесь, на крыльце распнет своими писульками.
Они торопливо перешли улицу и свернули за угол первого же дома, после чего Таракин облегченно вздохнул, и свободным движением нахлобучил на затылок, форменную фуражку с синим околышем, которую до этого нес в свободной от портфеля руке.
- Все! – с облегчением выдохнул Таракин – Тут столовая рядом. Пойдешь обедать?
- Не! – мотнул головой Огуреев – Я домой.
- Везет тебе, - вздохнул Таракин – а у меня всего полчаса осталось свободных.
- Пойду! – глядя в сторону автобусной остановки, протянул ладонь Огуреев.
- Ну, что решил-то? – затягивая рукопожатие, спросил Таракин.
- Подумать надо, - уклончиво ответил Огуреев – я тебе позвоню. Посоветуешь, может, с чего начать?
- Сейчас? – ухмыльнулся прокурор.
- Нет! Если решу…
- Решишь, решишь! Ты мужик занозистый и настырный, но дураком никогда не был. Поэтому решишь обязательно. Можно, конечно, плевать против ветра, и стоять гордо оплеванным, но только результата этим не добьешься. А потом, привыкай проигрывать! Ты поле института уже столько лет юристом работаешь, и все на каждый процесс идешь как на войну. Так нельзя!
- Да! – поморщился Огуреев – А как можно?
- Как нужно ты и сам знаешь, - жестко, почти с раздражением ответил Таракин – самомнение немного убавь, для начала. Ну, а там сама выведет…
Он выдернул руку из ладони Огуреева, и резко развернувшись, спокойно зашагал в сторону стеклянной витрины с надписью – «Диетическая столовая».
Стоя уже на задней площадке автобуса, и глядя через пыльное стекло, как быстро убегает из-под ног асфальтовая дорога, Огуреев вспомнил слова жены, сказанные ей в прошедшие выходные.
« Иногда ты такой сволочью бываешь! Удивительно, как я могла прожить с тобой десять лет?»
«Сегодня расскажу ей всю историю с Березковым, – решил неожиданно для себя Огуреев – заодно и помиримся. Да, и не говорили мы с ней по- человечески уже столько времени. Все работа до вечера, а потом и видеть никого не хочется. Да, и спросить у нее не мешает о словах Пашки насчет самомнения. Хотя, что она мне подскажет со своими куриными мозгами…?».