Глава 7.
Июль, 2005. Кишинев. Месяц счастья.
Абрикосовый пирог с утра пораньше - подвиг. Но! запах лета и янтарное тепло ожидания. Что может быть правильней? Хочется, чтобы Орлов почувствовал, как его ждут. И вот теперь, когда до прибытия поезда осталось всего ничего, я мечусь между шкафом и зеркалом. Телефонный звонок заставил остановиться.
- Так! Все решено, - решительно объявила Аллочка, - через пару минут подъеду, и нас ждет утренний кофе на террасе у вокзала. Не волнуйся, Наташа уже едет туда же.
Кафе встречает нас яркими веснушками герани. Солнечный зайчик прыгает по чашкам, густо пахнет кофе, фундуком и сливками… Я так люблю этот мир, это утро, это кафе, Аллочку с Наташей. И растекаюсь в улыбках и мечтах.
- Кофе – единственный запах, который может быть в доме, не считая запаха красок и растворителя. А уж в смеси с ним – это просто сказка! – вздыхает Наташка. Ее папа – театральный художник. – Люблю кофе во всех видах. Не люблю Ивара Калныньша, когда он рекламирует какую-то растворимую гадость.
- Ты – единственная, кому не нравится Калныньш, – недоверчиво ухмыляется Аллочка. - Мне кажется в ассоциации «кофе - Калныньш» есть нечто праздничное. Посмотрела бы я на тебя, если бы сам Калныньш приволок тебе утренний кофе!
Аллочка манерно заправляет сигарету в элегантный мундштук.
- Калныньш слишком красив, - машет головой Наташка, - я к красивым мужчинам отношусь с подозрением. Есть что-то в них неправильное. Мужчина должен быть харизматичным, мужественным, желательно умным. И платежеспособным! А красавчик – это как-то банально.
- Разве красивые мужчины виноваты, что они красивы? – сегодня я люблю всех. – Пусть и красавчики будут. Как ни странно, но их тоже кто-то любит и ждет.
- А мне нравится Том Хенкс, - пускает кольца дыма Аллочка. – А еще Жан Рено. И Рассел Кроу. И Аль Пачино.
Если бы Наташка не расхохоталась во все горло, то Аллочка бы вспомнила всех актеров, начиная со времен Чарли Чаплина.
- Калныньш. Калныньш…. Орлов!
Наташка с Аллочкой уставились на меня.
- Знать бы, что меня ждет…
- Расскажи, как он выглядит? Умираю от любопытства, - Аллочка прикурила вторую сигарету.
- А чем занимается? – перебила её Наташка. – А Левушка как относится к его приезду?
- Совершенно необходимо купить новые простыни, - уверенно заявила Аллочка, - таких теплых пастельных тонов.
- Да ладно простыни! Не слушай её, - замахала руками Наташка. – Нужно купить себе новое красивое белье. А все остальное ерунда. Слу-у-ушай! Давай я заберу Левку к нам на пару ночей, чтобы вы с Андреем могли бы заняться делом?
Аллочка одобрительно кивает и с любопытством замирает в ожидании моего ответа.
- Не знаю, что и сказать. Верите? Не думаю, что это нам вообще нужно. Неохота разрушить чистые воспоминания какой-то банальщиной, - выпалила я, сама себе не доверяя.
- Нет, ну ты даешь, дорогая! Секс никогда не будет банальным событием, если он в удовольствие! – возмущенно бросает ложечку на блюдце Аллочка. Ложечка издает такой жалостливый звук. Хрупкий звон отзывается у меня внутри гудящим набатом.
- А если участников больше – то и лучше, тогда точно секс не будет банальным событием, - снова хохочет Наташка. И Аллочка прыскает смехом, типа, переход количества в качество – закон диалектики. Девчонки смеются, грузят меня бесплатными советами и шуточками. Смеюсь вместе с ними и слушаю себя. Кажется, набат литавров перешел в добрый милый джаз. Sing, sing, sing.
Пора встречать.
ххх
«…поезд прибывает на третий путь», - наконец-то объявило радио. Но отчего же так тревожно? По идее, сейчас в моей душе должна звучать музыка, но вместо этого крутятся ничего не значащие обрывки фраз. Пытаюсь взять себя в руки.
«Господи, помоги! – шепчу я, - я должна быть спокойной!».
На перроне толпа чужих, куда-то спешащих, кому-то кричащих и машуших руками людей. У каждого своя жизнь, свой ритм, свой темп. Попадет ли тот, кого жду, в мой ритм?
- Ну, здравствуй, вот и я! - Орлов вышел из вагона. Уставшие, добрые и грустные глаза. Новый льняной костюм. Ого! Значит, все серьезно? И так хочется броситься к нему под крыло. Но… чувствую, что нельзя, просто нельзя сейчас. У него настороженный взгляд.
- Привет! Рада твоему приезду,- улыбаюсь, как дура.
«Боже, как я глупо выгляжу… ».
На самом деле мне хочется кричать от радости. Хочется рассказать ему, как я ждала, как я рада его приезду. Но я боюсь. И не понимаю причины. И мучаюсь…
«Господи, помоги мне!» .
Помогает Аллочка. Она с радостью всю дорогу рассказывает о Кишиневе. А, напоследок, уже у моего подъезда, напоминает, что вечером нас с Орловым ждут в боулинг-клубе.
Наконец-то мы одни, дома. Старательно сервирую стол и слышу, как Орлов с Левушкой в соседней комнате у компьютера орут в два голоса песню про крейсер «Аврору». Хохочут. Болтают. Такого радостного Орлова я еще никогда не видела.
- Ну, давай выпьем. За встречу, – и замолчал на пару минут. – Я вижу, ты тут прижилась. Саламур, муджей, мамалыга, коньяк «Белый аист», фрукты, заспиртованные в шоколаде…Я и слов таких раньше не слышал. Настоящей бессарабской барышней стала, да? Другая теперь у тебя родина?
- Дурак ты, Орлов. Нет у меня Родины. Неужели непонятно? - меня понесло. - Родина?! Ты разве не знаешь, что у всех у нас нет Родины?! Ты помнишь, как на выпускном экзамене в школе мы писали сочинение о том, с чего начинается Родина? И я писала. Я любила ту Родину, гордилась ею. А потом, когда августовское утро было встревожено ГКЧП, я еще не знала, что нет у меня больше Родины. Тогда я еще не знала, что никогда больше не буду с волнением смотреть, как поднимается флаг громадной страны, великой страны, которую никто никогда не сможет победить. Неужели ты не знаешь, как я мучаюсь от того, что нет у меня теперь Родины? Та страна, в которой я родилась и которою гордилась – СССР - она пропала навсегда. Ее нет на карте мира. И нечем гордиться. И непонятно где искать свои корни. Заполняя анкету для получения шенгенской визы, я пишу, что у меня гражданство Молдавии. Не вру. Это первое гражданство после распада СССР. Хотя, не верится, что может бесследно пропасть вся моя жизнь в стране, которой больше нет. И я старательно ищу, за что бы мне зацепиться. Хотя бы в мыслях…
Орлов притих, молча ел, кидая на меня внимательные взгляды.
Меня била мелкая дрожь. Вся прошлая жизнь вдруг пронеслась перед глазами. Вспомнилось, как мы с родителями ехали в Великий Устюг, на родину отца: поездом из Москвы до Котласа, а потом по Северной Двине катером. После Костромы, практически, все станции становятся маленькими и сонными, зато леса набирают силу и мощь, делаются сказочными. Мы с родителями болтались в последнем вагоне. Смотрели из тамбура на убегающую дорогу, на дремучий лес. Красота захватывала дух. И само невероятное – от неё становилось страшно. А потом родители запели. У папы не было слуха, но было настроение. А у мамы было все. Кроме нас и проводника в вагоне никого не было, все уже давно сошли с поезда, и родителям никто не мешал громко и с удовольствием выводить про калину красную. Много лет спустя, я увидела фильм с Шукшиным и Федосеевой, и там были такие же леса - бабульки - реки и эта песня... Как я рыдала у телевизора! Невозможно просто представить такого горя.
«Калина красная, калина вызрела, я у залеточки характер вызнала…»
Вспомнилась бабушка моя, по папе, Пелагея Васильевна, была очень строгой старушкой. Выдавала мне по одной конфетке в день.
«Пошто баловать?»
Это меня-то? У нас дома шоколад кусками покупался к чаю.
Однажды бабушка Пелагея уговорила деда Павла сделать коробку для писем из старых открыток, которые берегла. Дед смастерил, каждую открытку слюдой покрыл и прошил бока. Красиво получилось. С тех пор дед полюбил вечерами после ужина пропустить рюмашечку, закусить хрустящим груздем, и сесть вышивать свои открытки. Каких только коробочек не сделал. Даже в домино играть только с третьего раза отрывался…
- А ты ел когда-нибудь шанежки? - вдруг спросила я.
Орлов поперхнулся от неожиданности мамалыгой.
- Не-е-ет, - замотал головой нерешительно. – Это пирожки такие?
- Ну вот! Ты не знаешь, что такое шанежки?! Мне об этом даже и не рассказать. Вот скажи, как передать словами как пахнет масленок, когда его чистят в грибовницу, или как шуршат раки, или как петух поет? Вот просыпаешься, думаешь: «Лето, тепло, ура, сейчас на реку!». Глядь в окно, а там мелкий такой, противнючий дождь, нескончаемый. Смотришь и понимаешь, что лета - не будет. Никогда. И так хочется сразу уехать от всего, быстрее домой, в тепло. Выходишь в сени. Там пахнет сеном, грибами, дождем и…чем-то совсем неуловимым. Теперь я думаю, что так вот и пахнет Родина. Неуловимо…
Я когда в университете училась, ездила в московскую Олимпийскую деревню к родной сестре бабушки – к Калерии Васильевне. Старушка меня очень любила. Вот кто меня ждал всегда! По телевизору тогда шел сериал о трех мушкетерах, и Калерия Васильевна, насмотревшись кино, тащила меня в универсам в Олимпийской деревне и там, куражась, заказывала продавцам в винном отделе бургундского! И очень переживала, что бургундского нет… А когда умер Брежнев, она так плакала! « Царь наш умер, деточка!» . И снова плакала. Но шанежки для меня все равно приготовила. И водки налила. Помянуть царя. И пили мы с ней, и плакали обе, и на душе было грустно и светло. Орлов, у тебя на душе было грустно и светло одновременно? Ты знаешь, что нет у нас Родины? И это страшно, Орлов!
Орлов знал. Он качал головой, что-то иногда говорил, и я знала, что он меня понял. От этого было так хорошо и тепло. Светло и грустно. Да. Помимо всего прочего, у нас с ним была одна на двоих громадная Родина. Была. Не задумываясь, выложила Орлову восхищение греками – патриотами своей Родины. И американцами, которые поразили меня своим отношением к стране в период поездки в США. И израильтянами, которые создают совершенно новое государство, начиняя его, как гуся яблоками, вечными традициями иудаизма. Он все понимал. Наверное, можно и не говорить вообще, он и так все знает. И это чертовски приятно.
Вечером был боулинг-клуб. Я представила Орлова своим друзьям. У нас была одна дорожка на двоих. На табло светилось 0:0. Это будоражило. Как начало новой жизни. А Орлов, бросая первый пробный мяч, ухмыльнулся в мою сторону: «Изменим точку отсчета».
Он просто сказал. А я заволновалась, неужто, изменим?! Как бы хотелось жить иной жизнью!
Аллочка с Наташей нашли момент, чтобы шепнуть мне, что Орлов – классный мужик. Я радовалась, видя, как Андрей быстро сошелся с моими друзьями, вписался в нашу компанию. Все же, мы одной крови!
На следующий день мы проводили Левушку в спортивный лагерь на сборы и остались дома вдвоем.
Вдвоем.
Вместе.
Я так и заснула в ожидании его. А он не пришел.
Утром проснулась оттого, что услышала совсем непонятную возню в кухне. Завернулась в халат, пошла на звук, прислонилась к дверному кухонному косяку и поймала на себе нежный, точно-точно, нежный взгляд.
- Ты что тут делаешь?
- Ищу перламутровые чашки.
- Почему перламутровые?
- Потому, что я думаю, что пить кофе по утрам надо из перламутровых чашек. Они – как счастье. Радужные и необъятные. Есть у тебя такие чашки?
У меня были такие чашки. Бабушкины. С мадоннами. Я никогда прежде не пила из них. Выяснилось, что подходят. И, впервые в жизни, мне наливали в такую чашку кофе, сваренный для меня. Кофе, сваренный не мною.
- Я еще не умылась… рано ты налил кофе.
- А и не надо умываться. Не спеши. Попробуй почувствовать кайф от кофе просто так. Тебе снился сон?
- Нет, мне не снятся сны.
- Жаль. Я бы хотел, чтобы ты во сне увидела бы, как ты хороша, особенно сейчас, такая вся теплая, утренняя, неумытая и ласковая. Тебе так идет быть естественной. Такая сразу родная, любимая.
Я взяла чашку кофе из его рук и поняла, что теперь я буду пить кофе, не умывшись. И никогда больше не буду краситься. И что я хочу, чтобы мне снились сны. А еще больше я хочу, чтобы мне по утрам варили кофе. Пусть мои надежды разливаются перламутром!
На мое плечо легла его рука. И никакой перламутр не в силах отразить все то, что было потом. Удивительно хорошо!
ххх
Как передать словами состояние изумления от навалившегося счастья? Мы гуляли по городу и, на каждый красный свет светофора, стояли и целовались! Как школьники.
Меня никто никогда в жизни не встречал с работы. А Андрей – встречал. Никогда никого в жизни не интересовало, а съела я за целый день чего-нибудь? А ему – и это надо было знать. Я купалась в любви и заботе. И не понимала, как же я без всего этого жила раньше? Как же я жила без него?!
А потом я провожала его из Кишинева до Одессы. Выходя из вагона, я поняла, что, если он до сентября не вернется в Кишинев, то уже не вернется никогда. Ему озвучила это, изменив месяц на октябрь. Очень хотелось добавить ему шанс.
Нина Михайловна, увидев сына, звонила мне и восхищалась тем, что я сделала с ним, он ведь такой радостный приехал, жить захотел.
Начала лихорадочно искать ему достойное место работы в Кишиневе.
Через несколько дней мама проболталась по телефону, что Орлов был у них дома, приходил с цветами, в лучших традициях, и сказал, что жить мы с ним будем вместе, долго и счастливо, умрем в один день.
***
В августе - рука на пульсе. Болтаем по телефону. Очень осторожно выясняю ситуацию, в ответ слышу ссылку на то, что маму нельзя одну оставить.
В середине августа в одной из ночных бесед после трогательного рассказа о бедах одного из друзей, он просит у меня денег на помощь другу.
- Тебе очень нужны эти деньги, Андрей?
- Да.
- Ты понимаешь, что затея, на которую ты просишь для человека денег – глупа и мне неприятно, что ты просишь именно у меня?
- Да.
- Завтра получишь перевод на свое имя.
- Ты – великий человек и настоящий друг.
Деньги он получил, чем Нина Михайловна была огорчена безмерно. Каждый из нас понимал, что это – с концами. Но надежда умирает последней, и я продолжала ждать изменений в своей жизни.
А потом наступил ноябрь. Как-то утром я, закутавшись в халат, сонная, подошла к окну полить цветы. А в окне - пристальный ноябрь, такой, как влажная труха из старой тумбочки. И герань вмиг почернела под неожиданным снегом. Неожиданность всегда страшна и печальна. Как черная трава под снегом на японских гравюрах. Слова, что не сказаны. Поступки, что не совершены. Люди, что позабыты или прошли мимо. И навалилось горе: он не приедет. Никогда.
Я убрала в самый дальний шкаф две перламутровые чашки со своего стола и разлюбила утренний кофе.
ххх
День был ужасным, все нервничали, доставали меня непонятными требованиями, убивали непониманием. Взвинченной и ошалелой я попала в закулисье театра, где властвовал Наташкин папаша. Красноухая черепаха Марфа совершала таинственные па в своем аквариуме, у которого сгрудился театральный люд.
Театральная публика серьезно решала вопросы о том, сожрет ли Марфа сосиску в майонезе и можно ли вычистить ей панцирь зубной щеткой с содой? Увлеченность публики в обсуждении названных проблем даже покоробила меня своей несопоставимостью с моей жизнью. Но странным образом Марфа успокаивала. К тому времени, как в гримерке появилась Аллочка, жизнь моя стала казаться такою же размеренной, как черепашьи взмахи лапками.
Я мечтала о морях и кораллах,
Я поесть хотела суп черепаший,
Я ступила на корабль,
А кораблик оказался из бумаги вчерашней…
Старенькая песенка вертелась в памяти. Успокаивала себя тем, что не одна я такая. Все это уже было. Со многими и сразу. Все эти истории любви заканчиваются грустно. Гораздо реже они имеют счастливый хэппи-энд. Но ведь все в жизни относительно, не так ли?!
- Злишься? – спросила Аллочка.
- Нет. Если честно, я порадовалась: ведь пробудила в Орлове желание жить! А это уже здорово, жизнь прожита не зря.
- Кто она? Знаешь? – участливо стала выяснять Наташка.
- Знаю. Лена. Парикмахер. Санька Ступак познакомил Орлова с подружкой своей сожительницы. Ну вот, теперь они живут вместе.
- Ты-то откуда знаешь? – засомневалась Алла.
- Мне Санька сказал. Он – честный пацан. Сразу, как напился, так и позвонил, сообщил, заверил, что меня Орлов уважает, но жить будет в Черкесске с этой самой барышней, а не со мной в Кишиневе.
- Знаешь, Лиз, Орлову трудно было принять решение. Все-таки, в сорок лет менять место жительства, работу, страну, да еще в приймы пойти… это сложно для любого самодостаточного мужчины, - заступилась за Андрея Аллочка.
А я и не возражала. Человек всегда делает выбор. Друзей и жизненный путь выбрать сложнее, чем платьишко в магазине или фильм для просмотра. Выбор - всегда осознанный поступок. Кто-то мучается в выборе дольше, кто-то принимает решения мгновенно. В любом случае человек руководствуется своим личным интересом.
Мне, такой вот умнющей и красивенной, предпочли другую. Что же тут непонятного?
- Может, тебе надо поехать в Черкесск и побороться? – тихонько вздыхает Наташка.
- Нет. Я чужой выбор уважаю. Здесь тема «я не сдамся без боя» - неуместна. Боя не было и не будет. Се ля ви.
продолжение: http://www.proza.ru/2011/08/05/90