- Опять ты…
- Ну, да, по новому…
Размашистым, круглым, добрым подчерком, сестра приемного отделения заполняла историю болезни.
- Чернов Максим Евгеньевич…
- Забыла, ты какого года?
- Пятидесятого…
- Паспорт так и не выправил?
Процедура знакомая, не первый раз госпитализируюсь. Сейчас запишут. Потом доктор посмотрит. Потом отмоют, протравят, переоденут в чужое, больничное.
Барохлишко на обработку и долго хлорный привкус дезинфекта в тертом демисезонном пальтишке.
Туберкулезная больница, мир особый, дом скорби. Лежат здесь по долгу. Обычно плачут дважды: при поступлении, потом при выписке, кому повезло здоровым выйти.
Нравы в тубонаре вольные. Народ, по большей части, отвязанный, с историей, со стажем.
Сидельцев много, расписные, чахлые. Головы бритые, на жилистой шее, несоразмерно большими видятся.
Сетка панцирная, тумбочка, четыре соседа в палате, нормально.
- Устал я, мужики..
- Позняк проставлюсь..
---------------------------------------
Он ждал его, звал, любимый сон:
« Отпуск..
Идем по Достоевского… На Проезжей налево, до Ломоносова моста…
Там мороженное… Дородная тетка отпускает эскимо..
Они с женой молоды и Катерине шестой годик..
Коленки дранные, это она по питерской мостовой проехалась, засмотрелась на голубей над Шпилем…
И хорошо им и радость невской волной у гордых сфинксов…»
---------------------------------------
Было и прошло. Нет уже. Другая теперь жизнь, в холодном дровяном сарайке.
- Ты не приходи больше к нам…
Чужой он стал, лишний.
Вышло как…? Вам, зачем… Горько…
---------------------------------------
- Это, доктор, кажись готов.
Умер он тихо, под утро.
Соборовали Чернова за казенный счет. Табличка с номером 12077А и справка в архив.
Рабочие, отряхнув землю, небрежно побросали лопаты в тачку. Присев на корточки закурили.
- Смотри-ка, голубь.
- Ага, обычно сороки-вороны..
- Откуда занесло..
Солнце золотило кладбищенские клены. Дым сжигаемой палой листвы, мешался дурманом прелой земли, растворялся голубем, в высоком еще небе, последних дней бабьего лета.