«Элемент внезапности на войне имеет весьма большое значение не только для стороны, подвергшейся нападению и вынужденной обороняться, но и для самих нападающих. От быстроты ориентировки начальника в большинстве случаев зависит конечный успех предприятия. Превосходство сил в таких случаях значения не имеет, и даже больше: при малораспорядительном или растерявшемся начальнике большая по численности масса войск становится менее пригодной для дела…»
Атаман Г.М.Семенов «О себе. Воспоминания, мысли и выводы»
Новороссийские газеты сообщили печальное известие: 4 июня 2011 года на 84-м году жизни после продолжительной болезни скончалась Татьяна Быкова. Сообщили на последних полосах, набор мелким шрифтом, мало кто обратил внимание. Еще меньше людей знало, что полное имя этой женщины, до последних дней восхищавшей и красотой, и умом, и тактом, и образованностью – Татьяна Григорьевна Быкова-Семенова. Быкова – по мужу, Семенова – по отцу. Григорьевна. Дочь того самого атамана.
Нас познакомил Геннадий Гончаров – председатель новороссийского «Мемориала», готовился газетный материал к 30 октября, дню памяти жертв политических репрессий. Тогда, осенью 2004 года, была записана первая часть небольших воспоминаний, ровно на газетный очерк. Впоследствии работа была дополнена, но закончить ее так и не удалось, потому в тексте встречаются многоточия. Татьяна Григорьевна несколько болезненно отнеслась к диктофону, пришлось отдать его ей в руки и отработать на карандаш…
Сейчас, разбирая скорописные каракули в рабочей тетради, невольно переносишься в ее небольшую уютную квартирку на седьмом этаже дома на Московской улице, чистота, простая стандартная мебель, сервиз с красными цветочками… Только фотографии невольно приковывают внимание. Вот нежная и печальная женщина – мама Елена Викторовна, она же с детьми, сестры Семеновы – Елена, Татьяна, Елизавета Григорьевны, наконец, отец – преемник Александра Васильевича Колчака в Сибири, казачий атаман Григорий Михайлович Семенов.
- Мне уже не столь больно, – говорит Татьяна Григорьевна. – Я уже могу вспоминать, что же стряслось со страной, с отцом, с семьей…
Сам отец из забайкальских казаков, потомок первых переселенцев на эти земли. В обмен на отмену налогов эти казаки обязывались снабжать воинские части Сибири. Казачонок садился в седло вслед за тем, как учился ходить, основным достоянием семей были конские табуны. Поголовье не учитывалось, счет домашнего скота шел на стада. Недостатка не ощущалось ни в чем, казаки сами ставили церкви, имели выборное атаманское правление, позволявшее не прибегать к чиновничьему вмешательству в дела, армия же не знала недостатка ни в лошадях, ни в продуктах питания. Правда, семьи тружеников-казаков проводили дни на полях и пастбищах от зари до зари, но свой жизненный порядок ценили. Когда к власти пришли большевики, то первые же декреты были расценены как подрыв вековых устоев, посягательство на исконные права, на дарованную землю, сочетание «красный казак» воспринималось как насмешка. Что ж удивляться, что указ о «расказачивании» Свердлова, появившийся в 1918 году, заставил население взять оружие в руки?
Григорий Михайлович Семенов родился в 1890 году, 13 сентября в поселке Куранжа по среднему течению Онона в большой казачьей семье. С первых лет ему привили, а потом стала привычной необыкновенная привязанность к лошадям, он просто не мыслил себя не в седле! Знал не только породы, повадки, болезни, но и умел понимать этих животных настолько, что они слушались его с полудвижения, с полувзгляда. В правом кармане всегда небольшой мешочек с сахаром – иначе он и не входил в конюшню. Владению оружием казачата также обучались с ранних лет. Семья была достаточно дружная и многочисленная – на обед съедали целого барана! Одна из прабабушек была бурятка, монгольский и бурятский языки дети знали с детства. С соседями иных народностей поддерживались очень добрые отношения, которые были часто и родственными.
В станице Дурулгуевской отец закончил двухклассное училище, очень хотел учиться дальше. В 1906 году он пешком отправился в Читу, где хотел поступить в гимназию. На пути в первый раз увидел железную дорогу, которая произвела на него сильное впечатление, мысль о достойном образовании стала неотвязной. Экзамены сдавал экстерном за пятый класс гимназии. Что почти в столичной по сибирским мерам Чите станичный парень? Преподаватели пытались «завалить» упрямца, но он проявил и знания, и упорство. Назвали казачка «аристократом» и объявили, что свободных мест в гимназии нет, но все же позволили на следующий год вновь сдать экзамены. В семье восприняли эту весть с уважением и позволили провести зиму в Чите в занятиях с репетиторами. На следующий год документ об окончании шести классов гимназии был выдан.
Это уже позволило поступить в Оренбургское казачье училище. Впервые там пересеклись пути будущих атаманов Семенова и Дутова. Отец считал обучение в военных училищах былой России образцовым. В 1911 году он получил звание хорунжего и был направлен на службу в Троицкосавск на границе с Монголией. Очень пригодилось знание монгольского языка, попросили даже перевести на монгольский язык Устав казачьей службы и другие документы.
В октябре 1911 года Семенов по делам службы прибыл в Ургу. Здесь и застали его события революции в Китае. В декабре того года Монголия провозгласила о своей независимости. Здесь впервые проявилась способность отца моментально оценивать ситуацию и предпринимать необходимые действия. От разъяренной толпы он спас китайского резидента, прекратил ограбление банка, сделал все, чтобы предотвратить кровопролитие между китайцами и монголами. Семенову приказали вернуться, но местные власти его не хотели отпускать, монголы оценили его действия, предупредившие многие бедствия.
Отец никогда не доверял революционерам, считал, что великую Россию сгубила излишняя терпимость, восприимчивость именно к западным идеям. Он потом отмечал общие черты всех революций: «Где бы ни намечалось поднятие революционного флага, везде предварительно нарушаются функции экономической жизни страны, создается хаос и недовольство, при наличии которых социалисты легко овладевают положением, суля массам улучшение экономических условий жизни и создание такого порядка, при котором все кризисы будут легко и навсегда изжиты. Революционная пропаганда при таких условиях тем действительнее, что большинство людей всегда склонно стремиться к лучшему и свою действительность оценивает ниже того, что она стоит». Отмечал и то, что в распадающейся в революционном огне стране сильны и сепаратистские тенденции.
Осенью 1911 года он познакомился и с духовным лидером монгольского народа – Чжожен-гегеном, который предсказал ему I-ю мировую войну, падение Российской империи, последующую в России Гражданскую войну и роль в ней самого Семенова.
Надо сказать, сам отец был очень религиозный человек, но уважал не только православных, но и людей другого вероисповедания. До самого ареста он посещал церковь, ходил на исповедь и к Причастию. «Истинно верующий» звучало для него как «истинно порядочный» человек.
Об участии Григория Михайловича в Первой Мировой написано достаточно, но можно добавить, что он всю жизнь гордился наградным Георгиевским оружием с надписью «За храбрость».
Февральская революция застала его на персидском фронте. Революционные события не могли не сказаться на состоянии дисциплины в армии. Временному Правительству отец предложил сформировать полки из представителей различных национальностей. Предложение было принято, и в командировку в Забайкалье он уже отправился как военный комиссар Дальнего Востока и командир Монголо-бурятского полка, приступил в Даурии к его формированию. В начале осени Семенов еще пытался умирить бесчинства революционеров, но после попытки арестовать его, отправился на КВЖД к генералу Хорвату с предложением поддерживать порядок на магистрали. Но и там его вновь попытались арестовать большевики. После этого он считал всех большевиков изменниками родины.
Парадоксально, но популярность Семенова сложили сами большевики, раздувая слухи об его опасности "для революции". Этому способствовало то, что Семенов распускал разоруженные полубольшевистские части Манчжурии, которые потом рассказывали мифы об огромных силах Семенова, к нему из России потянулись добровольцы. Под его командование встало большинство бурят из-за того, что местные большевики поддержали лозунг части крестьян Забайкалья "Землю – народу, а не бурятам!" Надо добавить, что и впоследствии Григорий Михайлович формировал свои части только из добровольцев, мобилизованным и необученным военному делу людям он просто не доверял, считал, что они втянуты в войну несознательно, а настоящий воин только тот, кто знает, за что же именно он бьется.
События же Гражданской войны на сибирских просторах развертывались стремительно. Воевали китайцы, казаки, монголы, сербы, чехи, части охраны КВЖД. Силы красных постоянно превосходили части Семенова по численности в 3-4 раза. Летом 1918 года было сформировано Временное Сибирское правительство, которое заявило о своей солидарности с Антантой. Вскоре полковник Семенов встретился и с адмиралом Колчаком. Есть миф о том, что эти два человека не ладили друг с другом. Это не так. Вот как пишет отец: «...Адмирал являлся в то время ярым противником так называемой японской ориентации и считал, что только Англия и Франция готовы оказать бескорыстную и исчерпывающую помощь национальной России, восстановление которой находится в их интересах. Что касается Японии и США, то, по мнению адмирала, они стремились использовать наше затруднительное положение в своих собственных интересах, которые настойчиво диктовали возможно большее ослабление России на Дальнем Востоке. Ориентацию на Японию адмирал считал чуть ли не преступлением с моей стороны...» Не будем забывать о материалах Лондонской конференции марта 1918 года, их игнорировать было невозможно! И все же они понимали друг друга, понимали – иначе нельзя. Каждый выдерживал свою линию в отношениях с иноземными державами, потому как враг был только один – большевизм. И надо помнить, что Александра Васильевича предали чехи и француз Жанен, а ведь отец предупреждал его…
Одно за одним на атамана следовали покушения. В начале 1919 года в городском театре Читы рядом разорвалась бомба. Ранение было сложным. Ранее в одном из штабов отец встретил девушку, исполнявшую обязанности машинистки, молва тут же соединила их. Сами же «герои» были очень удивлены слухами, но присмотрелись друг к другу и вдруг поняли, что в мнении людей есть золотое зерно. Вскоре мама, Елена Викторовна Терсицкая, дворянка, дочь священника из Оренбурга, и отец поженились. Она ухаживала за ним после покушения, она следовала за ним повсюду. И так все годы войны, все годы изгнания, все сложные годы устройства новой жизни в Манчжурии.
Уже в 1919 году Колчак заявлял, что видит своим преемником только Семенова. Указом Колчака 4 января 1920 г., Семенову предоставлялась вся полнота военной и гражданской власти на востоке России, власть на юго-востоке переходила Деникину. Люди Колчака, боевые офицеры не сразу восприняли тридцатилетнего казака собственным командиром, было много сложностей.
И все же кровопролитная война была близка к завершению. Весной 1921 года Семенов отвез свою беременную жену в относительно тихий Порт-Артур, где и родилась первая девочка, которую в честь матери назвали Еленой, дома она была просто Лялей.
Вскоре отец был вынужден покинуть Россию. В Шанхае его преследовали и власти, и чекисты, скрывался у хунхузов в Монголии, но партизаны обещали выдать его большевикам. Пытался уехать во Францию, но вызвал переполох красных, что может в Генуе огласить некоторые документы. Пришлось возвращаться в Китай, откуда отплыл в Канаду. Там встретили его с честью, но местные власти оставить его у себя не решались. В США его отдали под суд по навету, в ходе подготовки к судебному заседанию выяснилось, что адвокаты Семенова подкуплены большевиками, но сам он был оправдан. Пришлось возвращаться в Китай, в Тяньцзине и Цинанфу были вновь совершены попытки покушения на его жизнь. Вновь скрывался от чекистов.
Мой брат Михаил родился в Циндао, который отошел Японии. Отцу вскоре разрешили жить в Нагасаки без права заниматься политической деятельностью и без права выезда. О Нагасаки в семье вспоминали со страхом, частые и сильные землетрясения не давали спокойной жизни. Власти Японии разрешили переехать в Иокогаму. Там и появились на свет дочери Татьяна (1928) и Елизавета (1929).
После рождения Лизы маме потребовалось длительное лечение, отец отправил ее в Европу, местные доктора не могли помочь. Судно огибало всю Азию и Африку, путешествия были долгими. Во время этой поездки и познакомилась мама с судовым врачом Эрихом Александром Хайде. Он трогательно отнесся к больной, помог в Европе с лечением, не оставлял ее своей заботой. Перед отъездом мамы они поняли, что очень любят друг друга и решили соединить свои жизни.
Отец воспринял это известие мужественно, дал развод, даже разрешил еще маленьким детям уехать с матерью. В 1931 году Эрих нас встретил и отвез в Брюссель, где и стала основываться новая семья. Первый язык, на котором заговорили младшенькие – бельгийский. Скоро доктора Эриха Хайде перевели в Берлин, где он стал работать в одном из научных институтов.
Нельзя сказать, что идеи национал-социализма не имели достаточной почвы под ногами в Германии начала 30-х годов. После Первой Мировой войны люди там жили очень бедно, тяжкая налоговая система давила всех. После прихода к власти Гитлера инфляция сошла на нет, появились приличные зарплаты. Нас, русских, не преследовали. Мы с Елизаветой – Эли учились в обычной берлинской школе, мы звались Элиза и Хельга Хайде, среди детей быстро появились друзья. Но Эриха Хайде направили работать в Гонконг. Это был выдающийся ученый, впоследствии профессор атомной бактериологии. Только в Юго-Восточной Азии он открыл пять новых видов дизентерии, известны его исследования проказы, но основные его работы так и остались засекреченными.
В Гонконге семье был предоставлен целый особняк с прислугой. Впервые у мамы появилось свободное время, и она посвящала его занятиям философией.
В 1937 году от Хайде все же потребовали: или усыновление детей, или им не будет предоставлено гражданство Германии. Мама выехала в Циндао для встречи с отцом, но отец был непреклонен: «Это мои дети, отказаться от них не могу!» Немецкий консул Шуман не захотел ссориться с Семеновым. Только под Харбином было девять казачьих станиц, одну из которых – Молодую-Сводную в шутку называли «имени Семенова». Там жили те, кого сохранил атаман. А нас, согласно действовавшим законам, препроводили в Дайрен, куда к тому времени перебрался на жительство из Японии отец.
После мукденских событий осенью 1931 года для равновесия противоборствующих сил было создано отдельное государство Маньчжоу Го. На престол был возведен потомок последней императорской династии Китая Пу И, свергнутый революцией 1911 года, принесшей столько войн и бедствий этому доброму народу. Потом в Какагаши отец мне показывал часики, стоявшие на шкафу в его кабинете: - А теперь кнопку нажми! Я нажала, и заиграла тихая музыка, словно маленькая карета тронулась с места, и зазвенели крошечные копытца. Это был подарок Пу И. Отношение к Семенову в Маньчжоу Го было самое доброжелательное.
К тому времени в местечке Какагаши (кит. Шай-Шай-Хыдз) под Дайреном (Далянь, Порт-Дальний) недалеко от моря отец выстроил красивый вместительный дом. В нем было семнадцать комнат, имелась прислуга из китайцев. Рядом располагались хозяйственные постройки и небольшая молочная ферма. Каждый из детей получил отдельную комнату. А вот на учебу приходилось ездить утренней электричкой в Дайрен. Определили нас сначала в немецкую школу.
К тому времени отец вновь женился на Зинаиде Васильевне Батуриной, встретил ее в «Азия-экспрессе» маршрута Харбин - Дайрен, где она работала официанткой. Но мачехе не позволялось вмешиваться в наши отношения с отцом.
Комнаты Зинаиды Васильевны и кабинет отца располагались на верхнем, третьем этаже. Кабинет отца был обставлен достаточно просто, - шкафы, тахта, письменный стол, на котором стояла печатная машинка. В углу – большой храмовый образ Николая Мирликийского с горящей лампадой. Ничего лишнего, он не любил множества предметов. В комнате было много света и воздуха, украшали ее небесно-голубые шторы с золотыми набросами.
Одно из окон кабинета выходило на море, и, когда мы с сестрами шли с циновками и полотенцами на пляж, то спиной чувствовали взгляд отца, и этот взгляд был любящий, добрый. Он сам будил нас утром, готовил чай. Сам делал сандвичи к завтраку и бутерброды в школу. Мы выходили из дома к поезду, а он стоял на балконе и не покидал поста, пока мы не скроемся из виду.
В Манчжурию отец приехал совсем небогатым человеком. Выручило его знание лошадей. Ставки на скаковых на дерби в Харбине дали первые деньги. Ему достаточно бывало взгляда, чтобы оценить лошадь. Ставил он безошибочно. Приобрел собственных породистых лошадей, построил образцовую конюшню прежде жилого дома. Завел молочную ферму. Все это стало давать приличный доход к тому времени, когда мы вернулись к нему. Впрочем, времени и трудов отнимало тоже немало. Но лошади доставляли ему радость.
Вслед за жилым домом для семьи Григорий Михайлович поставил еще один дом, который мачеха поддразнивала «благотворительным». В нем жили восемь семей офицеров-белогвардейцев, квартплата не бралась принципиально. Однажды при мне к нему подошел незнакомый человек, представился, не успел толком рассказать о материальных затруднениях, как отец уже вытащил целую пачку денег, даже не пересчитал, попросил принять. На мой вопрос потом ответил: «Это очень достойный офицер».
Молочная ферма у дома была совсем небольшая, что называется «для себя», но продуктов для питания доставляла даже с излишком. Отец никогда не возражал, если я отдавала сливки и творог семьям эмигрантов, жившим неподалеку. У дома был очень небольшой виноградник, посажены молодые деревца, которые еще не давали плодов. Большая молочная ферма для продуктов на продажу и пасека были в Трехречье.
Я дружила с семьей Штифельман – матерью и дочерью Ниной, с которой каждое утро ездила в Дайрен, она работала в эмигрантском бюро, жили они очень скромно. Папа дружил с Ларевыми, их дочь Марина была замечательным переводчиком с китайского, впоследствии она уехала в США.
В Какагаши русские эмигранты на свои средства построили небольшой православный храм, возле которого началось вскоре и Русское кладбище. Был и небольшой женский монастырь, настоятельница, матушка Ангелина, отличалась большой строгостью. Она также неоднократно обращалась за помощью к отцу, и он не отказывал ей. На каждый двунадесятый праздник – вся семья в церкви. На Пасху и в Рождество к званому обеду обязательно приглашался священник.
Газеты прочитывались отцом очень внимательно, но очень редко удавалось услышать его комментарий происходящего. Однажды он обратил особое внимание, что Дальневосточная армия красных переименована в краснознаменный фронт. Инциденты на границе были постоянны. Договор Германии и Японии носил название «Антикоминтерновский пакт», немногие знают об этом. Лежали на столе и бумаги. Отец закончил тогда книгу «О себе. Воспоминания, мысли и выводы». Рукопись была отправлена в Соединенные Штаты. И только очень близким людям известно, что грозный атаман Семенов писал и трогающие душу стихотворения. Мне впоследствии не удалось отыскать ни одно из них.
Очень интересны страницы книги, где говорится о «россизме». «Россизм» - это основная идеология новой российской государственности. Многие сейчас озабочены «национальной» идеей, а все давно есть. Россизм - от имени Россия. Но отец различает «русский» (национальная принадлежность) и «российский» (принадлежность к любимой многонациональной Родине, к единому государству). Исторически сложившаяся российская многонациональность и коммунистический интернационализм у него – антонимы. Важно быть сыновьями именно России, не делая упор ни на одну из составляющих ее национальностей. Важно быть Россиянами. Россизм обосновывает программу государственного строительства на полном учете исторически-бытовых условий отдельных народностей России, в соответствии с экономическими и социальными отношениями в стране. Россизм признает права религиозной, личной и идеологической свободы в соответствии с долгом ненарушения государственных интересов страны ее гражданами. Россизм признает в неограниченном объеме право частной собственности каждого гражданина, вносящего пропорционально прогрессивные налоги в общегосударственную казну. Так он видел формирование новой, единой нации.
С началом Второй Мировой войны одна за другой стали закрываться немецкие и американские школы. Нас перевели в русско-японскую гимназию для детей белых эмигрантов. Здание выстроили японцы, а руководили учебным заведением сразу два директора: русский Фролов и японец Хара. Немецким и английским языками я владела свободно, а вот с русским и японским возникли проблемы. Дома разговаривали только по-русски, но переводной экзамен я сдать не смогла, были трудности с грамматикой. Пришлось отцу нанимать репетиторов – и русского, и японца. Я очень переживала, но осенью экзамены успешно сдала. Одну из учительниц этой гимназии Нивушку-сан я потом встретила в тайшетском лагере.
В небольшом Маньчжоу Го в короткие сроки были построены сотни километров автострад и железнодорожных путей. Стал ощущаться недостаток бензина, и огромное количество автомобилей было переведено на газогенераторы – сжигались деревянные кубики, пропитанные химическим составом, над дорогами дым черного цвета стоял столбом. Были введены карточки.
Очень скудны были известия о матери, связь с Китаем была прервана. В войну Елена Викторовна работала в одном из военных госпиталей Циндао, где базировался 6-й флот США.
Что мы могли знать о решениях Ялтинской и Потсдамской конференций? Война в Европе близилась к концу. Друзья японцы советовали отцу покинуть Маньчжоу Го, предлагали транспорт. Но в начале 1945 года внезапно заболела Зинаида Васильевна, пришлось отвезти ее на лечение в Харбин. Саркома развивалась стремительно, и в конце марта она умерла. С ее похорон отец вернулся неузнаваемый, он вдруг утерял то семеновское неистовое отношение к жизни, которое всегда отличало его. Даже разговаривать с ним было просто тяжело. Прямо в заливе его ожидало судно, я уже собрала чемодан, - необходимо было уезжать! Но он сказал, что всё, ничего не надо… Сейчас мне кажется, что он был готов к своей гибели.
Муж Елены – Ищенко уговаривал нас, убеждал, что надо уходить всем, не только отцу. Мы не послушали его на свою беду, а он ушел через Мукден. Потом жил в Америке.
Утро 9 августа было в небольшом приморском поселке вполне обычным. Я отправилась гулять по песчаным дюнам с маленьким сыном Ляли. По дороге из Дайрена ехал джип. Я узнала людей, сидящих в нем, это были сотрудники советского консульства.
- Где отец?
- Дома, в кабинете.
У меня сердце сжалось. Побежала с малышом к дому. Отца уже выводили из кабинета. Он не сопротивлялся. Все вещи были на своих местах.
Больше мы его не видели.
В декабре нашего брата Михаила Григорьевича вызвали в советскую комендатуру, там он и был арестован. Мишу мы тоже больше так и не увидели.
Мы же получили приказ оставить дом, он конфисковывался. Забрали все имущество полностью. Даже носильных вещей нам с собой не дали. Ушли на квартиру я, Ляля с сыном, Эли. Пока мне не удалось найти работу, нам помогали японские друзья.
В Харбине был арестован также наш единокровный брат (от первого брака отца) Вячеслав Григорьевич. При аресте отравилась его молодая жена.
Кто-то рассказал нам по секрету, что отца из Харбина самолетом немедленно отправили в Москву. В одном самолете с ним летели захваченные в плен высокие японские офицеры и император Пу И. Судьба была немилосердна к Пу И. Его любили те, кто знал его лично, но в борьбу за маленькое государство Маньчжоу Го вступили слишком большие силы. Он прошел советские лагеря, он сидел в китайских лагерях, а на старости лет работал садовником в Пекинском ботаническом саду, его и там любили как прекрасного собеседника, мудрого советчика.
В 1947 году я приняла предложение и вышла замуж за Иосифа Махновецкого, жизнь понемногу стала налаживаться. Я работала в китайской коммерческой фирме переводчицей, преподавала английский язык.
Вызывали неоднократно в советскую комендатуру: - Почему Вы работаете в китайской фирме, почему не работаете в советских учреждениях? Отвечала, что у меня на руках семья, я жду ребенка, у нас нет жилья, мне просто необходима зарплата! В советских учреждениях платили в шесть, десять раз меньше. Кивали головами и не задерживали.
В июле 1948 года нас вызвали в комендатуру в очередной раз. Мы были одеты легко, по-летнему, даже необходимых мелочей с собой не взяли. Никто не говорил, что мы арестованы, но всех трех сестер отдельной машиной отправили в Порт-Артур, где мы провели в тюрьме две недели. Я спрашивала: - За что нас арестовали? Мы ничего не украли, никого не обидели, живем собственным трудом. Мы не были даже гражданами СССР! Отвечали, что все узнаем на допросе. Но не допрашивали. Самолетом нас отправили в Никольск-Уссурийский, где разместили уже по одиночным камерам.
Впервые я вступила на землю Родины. Из окошка машины для заключенных все пыталась рассмотреть хоть лоскуточек страны, о которой отец и мать всегда говорили с такой любовью! Увидела: люди бедно одеты и хмурые, домики старые не ремонтируются, городок совершенно неустроенный, даже дети не улыбаются. Словно время остановилось.
Допрашивал капитан Художилов, до сих пор помню эту фамилию и ничего хорошего об этом человеке сказать просто не могу. Руки не распускал, но обещал морить голодом. И все же обещания своего не выполнил – я была на сносях. Интересовал следователей круг наших знакомых в Дайрене, Харбине, интересовали люди, с которыми отец поддерживал какие-либо отношения.
Один из надзирателей проникся сожалением ко мне, у меня не было даже сменной одежды, чувствовался недостаток питания. Я всегда узнавала его шаги в коридоре, он прихрамывал, иногда в окошечко кидал мне вареные картофелины. После того, как нам объявили приговор: статья 58 – 1а через 19 – всего 25 лет лагерей, - режим содержания стал не столь строгим. Тогда он потихонечку рассказал мне, что тюрьма, в которой мы были – расстрельная. Ведут человека по определенному коридору, вдруг сзади – пуля в затылок. В полу открывалась яма, куда сбрасывались тела. Потом трупы увозились куда-то. Сказал по секрету, что если б нас арестовали в 1947 году, то непременно б расстреляли. Успокаивал даже: ведь живы остались, другие при таком приговоре здесь танцуют и пол целуют. Сказал, что нас должны перевести в общую, большую тюрьму.
Моего грудного сыночка пока оставили со мной, а вот малыша Елены забрали. В конце пятидесятых мы искали его, нашли и детский дом, куда он был направлен. Нам сказали, что мальчик уже усыновлен, а документы об его происхождении уничтожены, даже следов нет! Как можно у живой матери насильно забрать ребенка, без ее согласия отдать в чужие руки, а потом даже не сообщить, где он? Так или иначе, но этого мальчика мы потеряли.
Нас направили под Тайшет. Железную дорогу на Ангару строили пленные японцы и советские заключенные, отнюдь не комсомольцы. Перед тем, как пустить по ней первый пассажирский поезд, в спешном порядке ликвидировали все лагеря, которые можно было видеть из окна вагона. Я с сыном была приписана к 602 колонне, это, для тех, кто не знает, - женщины, кормящие своих детей. Не все отдавали младенцев в детские дома, но когда моему сыну Вениамину исполнилось два года, его забрали у меня в детский дом, даже не спросив моего согласия.
А работать пришлось на добыче камня в открытом карьере. Нам с сестрой Елизаветой удалось остаться друг подле друга. Однажды после взрыва породы начала сползать прямо на нас отвесная скала. Я, увидев, что скала оседает, успела ей крикнуть: прыгай, прыгай прямо на рельсы! Это спасло ее, много людей тогда погибло. После того, как у меня забрали ребенка, я была направлена на лесоповал.
В этом лагере находилась и личный секретарь Гитлера, миловидная и очень кучерявая шатенка. Ее поддразнивали «старостой курильщиков» за огромное количество потребляемых сигарет. Однажды она услышала мой немецкий и удивилась:
- Вы из Германии?
- Нет, я русская.
- Не может быть! Так могут говорить только немцы…
С нашей сестрой Лялей произошло несчастье. Случайно она подошла близко к ограждению лагеря, к запретной полосе, часовой выстрелил. Пуля попала прямо в живот. Медицинская помощь вовремя ей оказана не была, и она на всю жизнь осталась инвалидом. Но и тогда ее не освободили. Большую часть жизни она вынуждена была провести в интернате под Москвой. Только под конец жизни, когда я получила уже свою квартиру, привезла ее в Новороссийск. Умерла она в 2000 году, похоронена на горе Кабахаха.
Из ОзерЛАГа к нам с проверкой прибыл инспектор. Меня вызвали к нему, я не ожидала ничего хорошего. Он же держит в руках мое дело: - У Вас нет в СССР родных, Вы не получаете ни посылок, ни другой помощи. Единственное, чем могу помочь Вам, так это соединить с сестрой…
В первый раз со мной так вежливо разговаривали!
А меня с 9 лесоповальной колонны перевели в 27 - на щипальную слюду, с Елизаветой мы теперь даже жили в одном бараке. После лесоповала работа на слюде казалась вовсе легкой. Надо было расщеплять самородную слюду на пластины в специальной оснастке. А главное, эта работа была в помещении, кто работал под открытым небом Сибири, тот поймет. Единственное, что теперь донимало – продолжительные ночные смены.
Елизавете в лагере начальство делало небольшие поблажки, она прекрасно играла на фортепиано, впоследствии даже гастролировала, преподавала музыку, а в заключении освоила аккордеон. Она вела все лагерные концерты. Мне же посоветовали принять участие в спектаклях лагерного театра, на репетиции и спектакли могли даже освободить от работы. Вела драмстудию известная актриса Малого театра Голиковская. Были и другие профессиональные актеры, работа с ними на сцене требовала определенного уровня, но Голиковская умела как требовать, так и преподавать. После одного из успешных спектаклей мне разрешили поступить на курсы медсестер и затем перевели работать в медсанчасть.
После смерти Сталина стали освобождать заключенных. Первыми выпустили урок. До нас, политических, очередь дошла только в 1956 году, только после известного выступления Хрущева. Мужа освободили на два месяца раньше, я получила его письма, он уже ждал меня. Вот рассматривают и мои документы.
- По какому же закону Вас арестовывали? Не гражданка СССР, находились вне территории страны, ничего против этой страны или ее граждан не сделали…
Советские юристы сами были в недоумении, как могло такое произойти!
Восемь лет мой ребенок был в детском доме, рос без родительской любви. Но мужу, очень хорошему инженеру, предложили работу в небольшом городке Эскитиме и дали комнату в общежитии. Наконец-то наша семья соединилась! Вскоре мужу удалось получить работу в Новосибирске. Там и произошла трагедия, нарушившая всю нашу семейную жизнь: в 1958 году погиб наш сын, утонул в котловане. При первой же возможности муж уехал за границу.
Но у меня осталась маленькая дочка Лиза, надо было жить, надо было работать. С Тайшета меня не оставлял застарелый кашель. Врачи посоветовали переехать на юг, да мне и самой еще с Дайрена, порта Дальнего не хватало солнца, моря, теплого ветра. Мы с дочкой перебрались в Новороссийск.
Своих, «сидельцев», мы узнавали с первого взгляда, всегда понимали друг друга, охотно разговаривали. Не надо объяснять, как же относились к нам те, кто не знал, что такое лагерь. Еще в 1961 году одна из случайно встреченных женщин сказала, что слышала что-то о Семеновой Елене Викторовне в одной из челябинских пересыльных тюрем. Сначала мне не поверилось: мама же в американской оккупационной зоне, в безопасности, в Циндао! Но написала запрос прямо в Челябинский адресный стол.
Пришел ответ: такая-то проживает в поселке Эманжелинка Челябинской области, улица, дом. Я помчалась. Изможденная худенькая женщина, которая уже устала жить – мама!
Как только она узнала об аресте своих детей, тут же вернулась на родину, в страну, которая не сулила ей ничего хорошего. Она просто хотела быть рядом с нами. Она не могла иначе. Но ей сказали, что о нас нет никаких сведений, а саму ее отправили в ссылку в Сибирь. Обвинения против нее не насочиняли возможно потому, что она с отцом уже много лет была в разводе. Но почему же ей до 1961 года, целых двенадцать лет ничего не сообщали о нас? Почему нас даже при освобождении не проинформировали, что наша мама где-то рядом?
Я до сих пор не могу забыть эту крошечную и очень холодную комнату в деревянном доме, в которой ютилась мама. Работать она уже не могла, возраст, болезни. То, как жила она, даже бедностью не назовешь, это было еще горше. В сибирскую зиму она даже не могла позволить себе приобрести дрова, подбирала сучья на улицах. Ее нежная, редкая красота уже не узнавалась. Ехать со мной она отказалась, немного позже ей удалось выхлопотать комнату в коммунальной квартире в Челябинске, где она и была вскоре убита. Милиция убийцу так и не нашла, но мне передали некоторые вещи матери, в том числе и послевоенные письма к ней Эриха Хайде. Он любил ее, звал к себе в ФРГ. В записной книжке сохранилось стихотворение, написанное ею для него, в каждой строке – любовь и боль… Как могла она написать, если даже на конверт у нее не было денег? Возможно, она хотела остаться в его глазах молодой, красивой, в то время как жизнь в ссылке была к ней более чем немилосердна.
На запросы о судьбе брата Михаила нам пришел достаточно невнятный ответ, что он погиб на одном из конвойных этапов под Хабаровском. Даже даты смерти не указано, то ли конец 1946 года, то ли начало 1947-го. Вследствие травмы с детства Миша с трудом передвигался, не мог долго ходить, возможно, конвой просто пристрелил его, как это бывало не раз на наших глазах с доходягами.
О брате Вячеславе Григорьевиче долго не было никаких сведений. После Первой мировой войны он долгое время со своей матерью жил во Франции, учился медицине в Сорбонне, потом они переехали в Харбин, где и были арестованы. После освобождения он уехал в Крым. Преподавал в медицинском институте Симферополя. Умер в 1993 году бездетным. Теплых отношений между нами не было.
Однажды Татьяна Григорьевна задала мне вопрос, показавшийся несколько странным:
- Есть ли такое право, когда писатель по своему усмотрению приписывает реальным историческим персонажам выдуманные им самим поступки?
- Нет такого права. Или реальные лица со своими поступками, это документальное произведение, или выдуманные поступки лиц, которым автор должен сменить имя…
- А меня Т. уверял в обратном. И такого понаписал о нашей семье! Например, о том, что будто бы был роман между сестрой Елизаветой и японским принцем. Да, они были знакомы, Эли давала концерты в госпиталях для раненых. Но это были обычная благотворительность и сочувствие!
Ревность автора Т. сыграла свою роль, он постарался, чтобы мы с Татьяной Григорьевной более не встретились.
Многие вопросы так и остались незаданными. В том числе главный, очень больной. Он звучал бы примерно так:
- Вы говорили, что с похорон Зинаиды Васильевны из Харбина отец вернулся мрачнее тучи. Болезнь жены развивалась быстро, но ее смерть не была неожиданна. Возможно, во время этой поездки произошло что-то еще, что ЗАСТАВИЛО его не только дожидаться ареста, хотя все возможности уехать были, но фактически самому шагнуть навстречу палачам. Григорий Михайлович был более чем здравомыслящий человек, он знал, что от ареста до исполнения смертного приговора в СССР времени немного. ЧТО могло ЗАСТАВИТЬ его пойти на такой шаг? Безопасность семьи, усталость? Или самопожертвование, последний подвиг атамана во имя неприкосновенности казачьих станиц, тех тысяч людей, которых он сохранил, вывел из пекла Гражданской войны на мирную, новую землю, станиц «имени атамана Семенова»?
Ответа уже не будет.
Упокой, Господи, души усопших раб Твоих…
Записала Лариса ДОВГАЯ
Фото Геннадия Гончарова
Справа Татьяна Григорьевна Быкова-Семенова, слева Лариса Довгая