Скажи, сестрица, где дорога,
Которая в Бингёл ведёт?
Аветик Исаакян
Национальность для меня долгое время считалась раз и навсегда определенной категорией, со временем становясь всё более размытой и непонятной, причём, к удивлению моему, при знакомстве не с представителями других наций, а внутри моей же. Возможно, штампы и стереотипы здесь играют свою нетленную роль. Но узнав про амшенов и хемшилов, про омусульманенных армян, армян, никогда не преклонявшихся пред гордыми и неприступными вершинами нашей священной горы и даже никогда в жизни не видевших Масис, до сих пор пребываю в растерянности. Кто из нас армянин?
Все, у кого фамилия вопит об этом?
Но разве мало людей, с измененными фамилиями? Кого считать—по матери, как еврейство, или по отцу, давшего жизнь? И если это армянин, но не знает или никогда не слышал про Туманяна, Исаакяна, Шираза, Терьяна... армянин ли это? Если знает про деда, выходца из Кесарии или Диарбекира, скитавшегося по пыльным дорогам судьбы, но не хочет, ни обсуждать, ни тем более, АФИШИРОВАТЬ, армянин ли это? И не стесняться ли мне считать своим такого «армянина»? Но «шуртвац» страдает из-за своего армянства не меньше, чем «истый» армянин, а разве не страдания объединяют нас?
Большую часть моей жизни я занималась наукой. Мой научный руководитель с самого начала объяснил мне, как надо делать выводы. Не только «исходя», но и мысленно выступая от имени оппонента и внимательно их слушая. С тех пор я всегда спорю или соглашаюсь с оппонентами, которые придирчиво следят за моими мыслями. Но ведь мысли превращаются в вопросы, вопросы... Чья же мысль явится ответом?
Не знаю, можно ли называть везением родиться человеком той или иной национальности. Вернее, знаю, и знаю также, что это неправильный ответ.
А вот с профессией матери мне повезло. Преподавала она самый лучший предмет в школе—язык и литературу. И с детства, едва научившись говорить, я повторяла за взрослыми стихи: «Арев, арев, ек, ек...», потом заучивала Туманяна, потом Терьяна, потом Исаакяна, на стихи которого музыка ложилась, так, что песня становилась народной. И так как мама пела все эти песни и в классе, и дома, я их все знала наизусть. Знала также, что Исаакян, единственный из классиков, живёт где-то возле ЦеКа, то есть нашей школы, но ни разу мне не удавалось встретить его, живого классика нашей поэзии.
Распевая песню «Я гариб и чужак на дорогах, скажи, сестрица, где дорога, которая в Бингёл ведёт...», я колола орехи для пахлавы, и вдруг отец стал одеваться. Он поливал деревья в саду, видно, позвали к больному. Обычно он кого-нибудь из нас брал с собой, чаще меня, так как я вечно торчала с книжкой у окна, остальные где-то околачивались по разным своим делам, бабушка каждый раз подсказывала:
—Пусть эта пойдёт, проветрится, столько нельзя читать, вот у Лусик из Кондовского двора сын читал-читал... и попал в гжаноц — не забывая каждый раз в конце напомнить об ужасных последствиях чтения.
Мы сошли с трамвая возле нашей школы, перешли на наш тротуар. В это время из-за угла вышел немного носатый старик с большой головой, в руках трость и пальто перекинуто через руку, и папа так почтительно поздоровался с ним:
— Бари ор, Варпет!
Я сразу поняла, кто стоит передо мной, Варпетом звали только Исаакяна, кинулась к нему, и вытянувшись перед поэтом, отдала ему пионерскую честь и выпалила:
— Здравствуйте, товарищ Аветик Исаакян!
Несколько ошеломлённый Варпет, улыбаясь, шутливо спросил на своём гюмрийском диалекте:
— Дун ов ес, ор индзи «товарищ» гсес?
— Ес гарибн ем! — недолго думая, представилась я поэту.
Отец взял меня за руку и стал извиняться:
— Варпет, наша фамилия Гарибян, она вашу песню про Бингёл когда поёт, думает, что это про нас написано. Но мы сурмалинцы.
— Всё равно гарибы, — грустно подытожил Варпет и неспешно удалился вниз по улице Баграмян.
Дома этот случай пересказывали всем, кто приходил, цокали языком и одобряюще глядели на меня:
— С таким большим человеком столько говорить! Далеко пойдёт!
Словарик
Бари ор — добрый день
гжаноц — сумасшеший дом
Дун ов ес, ор индзи товарищ гсес? – ты кто такая, что меня товарищем называешь?
Ес гарибн ем — я чужак (почти «ес Гарибян ем»)