Прошёл ещё один месяц. Стояла переменчивая кавказская зима; то чуть приморозит, то чуть пригреет, то обложит дождём, то припорошит снегом. Может, кому это и по нраву, но Фёдору, когда-то знававшему морозное постоянство зимы на «северах», всегда не хватало той суровой ясности и конкретности.
Фёдор уже вторую неделю проживал с Ликой у неё на квартире. Как это получилось? Подкупающе просто. Слишком просто. В очередное свидание, под раннее утро, в полусне, в полудрёме, Фёдор скорее угадал, чем услышал тихие её слова:
– Давай жить вместе, всегда, всегда…
Фёдор улыбнувшись в темноте, одной рукой обнял её за плечи, нежно прижал к себе и так же тихо ответил:
– Какой чудный, какой волшебный сон!..
В ответ на своём плече почувствовал мимолетное, как дуновение ветра прикосновение ее губ…
Позднее, когда они окончательно проснулись, Фёдор рассказывал про свой «сон», раскрасив деталями, и нафантазировав про гордую и прекрасную китайскую принцессу, про её признание в любви и клятву в вечной верности.
– Так уж в вечной? – таинственно улыбнулась Лика, – какая-то Турандот прямо!
Фёдор довольный засмеялся, его намёк был правильно понят. Они лежали, глядели друг на друга и улыбались, улыбались, улыбались.… Внезапно прекратив улыбаться, Лика серьёзно, даже печально сказала:
– Ты знаешь, а ведь у меня есть тайна…
Фёдор напрягся, женские тайны не сулили ничего хорошего. И он решил взять паузу, не задавать вопроса в лоб. «Если сказала, «а», то пусть уж потрудится скажет и «б», – подумал он. В слух же индифферентно ответил:
– Да, да, конечно, у каждого из нас есть свой скелет в шкафу, – и многозначительно добавил, – мы это проходили.
Лика улыбнулась. Теперь её улыбка была грустна и печальна. Легонько щёлкнув указательным пальцем Фёдора по кончику носа, спросила:
– А ты, всезнайка, знаешь к примеру самую распространённую ошибку мужчин?
Фёдор отрицательно помотал головой. На него опять вдруг накатило тревожное чувство, что он попадает в неведомый поток событий, что он делает какую-то маленькую ошибочку с неизвестными последствиями, уходя от откровенного разговора.
– Так какая самая распространённая ошибка мужчин? – с деланным интересом спросил он.
– Самая распространённая ошибка мужчин, их наивное заблуждение и роковое предубеждение заключается в переоценке интимной жизни. Бедолаги почти поголовно полагают, что с началом половых отношений с женщиной достигнута кульминация – ни больше и ни меньше! А сами они этакие покорители, повелители и вообще… неотразимые герои… – И помолчав, добавила, – но ведь это только начало пути… Трудного, длинного, извилистого пути…
– Это и есть твоя сокровенная тайна? – С облегчением переведя дыхание спросил он.
– Нет, это так, общие рассуждения, маленькая ремарка к недописанной пьесе.
Теперь Фёдор, что называется, расплылся в ехидной улыбке.
– Можно и я добавлю свой штришок в это величественное полотно?
Лика, вся ещё там, в своих помыслах, не задумываясь согласно кивнула головой.
– Теперь я понимаю за что мужчины ценят жриц любви.
– ?!
– Там всё просто и понятно. Без длинных извилистых дорог. Деньги – товар и скатертью дорожка. Каждый получил то, что хотел. Всё по-честному.
Лика с невинной улыбочкой посмотрела на него.
– Ходите узкими вратами, обалдуи! – проникновенно, ласково прозвучал её голос. Фёдора множественное число «обалдуи» покоробило. Что это? Оговорка по Фрейду или тонкая шпилька? Ведь это он и только он мог быть для неё сейчас обалдуем, дуралеем и старой водовозной клячей! И никто другой! Нахмурившись и искоса взглянув на Лику, заявил:
– Ты, это… поосторожней-то со множественным числом…
А в ответ получил озорной взгляд и воздушный поцелуй.
К вечеру того же дня, собрав всё самое необходимое он переехал к Лике на постой. Довольно скоро у них сложился и своеобразный стереотип нехитрого досуга, но Фёдора-домоседа он вполне устраивал. Ужин после работы – «фиеста на двоих» – так вздумалось Лике называла час вечерних утех и, собственно, свободное время, которое занималось всякими бытовыми мелочами и неспешными беседами. Лика, к вящему удивлению Фёдора, оказалась интересным собеседником и рассказчиком. Любопытный ли случай из своей жизни, что-то памятное из прочитанного или увиденного она могла рассказать увлекательно, в лицах, с живой мимикой, сдержанной жестикуляцией. Потом, в конце рассказа, словно спохватываясь умолкала, и с мягкой улыбкой, словно извиняясь, смотрела на Фёдора. Он, в свою очередь, тоже пытался не отставать и предстать интересной личностью, но его рассказы носили какой-то отвлечённо-философский характер, и ему далеко было до её артистичности. Но она была терпеливым слушателем, не перебивала и непринуждённо выслушивала его длинные, бубнящие рассуждения. Ещё у Лики оказалась одна характерная особенность, удивившая и задевшая Фёдора. Когда он попытался сесть на своего конька и предложил ей маленькую фотосессию, описывая это как приятный занимательный спектакль для двоих, то вдруг натолкнулся на её решительное «нет». На его недоуменное: «Но почему?» Она привела в пример каких-то индейцев, полагавших, что фотограф завладевает душами фотографируемых и потому всячески избегавших этой процедуры. «И я верю, ведь во мне течет первобытная кровь», – с таинственным прищуром, то ли шутя, то ли всерьёз заявила она. Тогда задетый за живое Фёдор запустил убийственный аргумент:
– Но, на паспорт ты же фотографировалась?!
– Фотографировалась! И не только. Но! Это считай принуждением, – в тон, так же эмоционально отвечала она. Фёдор озадаченно хмыкнул. Вслух же сказал:
– Да ладно тебе, не оправдывайся. Я надеюсь когда-нибудь заслужу твоё доверие и ты сама попросишь об этом.
Через несколько дней, уж очень заинтригованный таким отношением к целой стороне бытия, Фёдор стал выспрашивать у неё на просмотр домашний альбом. Первая попытка оказалась неудачной, ему под каким-то благовидным предлогом отказали. Вторая была тщательно подготовлена, но и Лика не спешила соглашаться.
– Не ты ли мне когда-то утверждал: «Любопытство не порок, а большое свинство». Припомни.
– Помню. Но мы тогда остановились на первой половине поговорки. И в итоге пришли к консенсусу. Припомни! К приятному консенсусу, - витиевато толковал он.
– Эко, тебя разобрало. Хорошо. Вразумительно можешь объяснить зачем это тебе? Ну зачем?..
– Как это зачем? – Пафосно вопросил он, и в ответ со значением процитировал заготовленный пассаж: «Видимость обманчива; поэтому прежде чем жениться на девушке, посмотри сначала её фотографии…». Вот так, чтобы добиться желаемого Фёдору и пришлось обозначить пресловутую матримониальную тему. Наверное, она была важна для Лики, это он уяснил по вдруг заблестевшим глазам, лёгкому румянцу и напускному равнодушному тону.
– Хорошо, – смиренно согласилась она, – смотри на здоровье, а то подумаешь невесть что.
Наконец, заполучив в руки желанную вещь, Фёдор принялся не спеша перелистывать его страницы. Альбом, как альбом, как большинство из когда-то им виденных. Стандартный набор фотографий, опять же, по стандартным, приличествующим случаям. Были и пустые места изъятых ранее фото, и такое видывал Фёдор. Он показал Лике на одно из пустых мест и спросил:
– Следы сердечных разочарований?
– Работа над ошибками, – с усмешкой ответила она и попыталась, шутя, отобрать альбом. Фёдор не уступил и продолжал просмотр с короткими комментариями. Весьма озадачили его фотографии самой Лики. От одной карточки к другой её образ так сильно менялся, что он, дурачась, уточнял:
– И кого я здесь имею честь лицезреть?
– А здесь?
– А вот тут?
Но не было пределу его удивления, когда на одном из фото он увидел ни больше – ни меньше, как Тату, ту самую Тату, с которой познакомился в недавней поездке. Такой же озорной вид, глаза с лукавинкой и взрослое каре блестящих волос. И эта, по заверениям Лики, была она, собственной персоной, только давно-давно, как она выразилась: «Во времена "оно". Образ Лики-Таты, уже поздно вечером, когда Фёдор в одиночестве абстрагировался за чашкой чая, всплыл ещё раз, и его осенило: «Чуть-чуть фантазии, чуть-чуть проницательности, маленькое усилие и можно будет проникнуть в замысел неизвестного режиссёра, предугадать какая и ему отведена роль в этом многосерийном фильме, сделать осознанный выбор и… Но благодушное настроение того вечера взяло верх, он от души потянулся, зевнул и решил: «Пусть будет, как будет». И ему вспомнилось запавшая когда-то в память строка: «Не надо заглядывать за кулисы. Там можно увидеть, как ваш любимый актёр-трагик избивает свою жену…».
Вскоре, по прошествии нескольких дней, Лика стала готовить некую ответственную миссию. Предлагалось в ней поучаствовать и Фёдору. Как он понял, подразумевался визит к некой, очень важной персоне. В детали его не посвящали, из этого он заключил, что функция его будет больше представительского плана, этакий чичисбей, при гранд даме. Вопросов он не задавал, всё ожидал, когда же его просветят. Но не дождался, а Лика вдруг перекрасила волосы, и это уже задело Фёдора. «Могла бы и посоветоваться», – про себя подумал он. Ей же, по этому случаю, со всем богом отпущенным сарказмам задал вопрос:
– Что за фурор? может и мне побрить голову наголо?
– А что! Это хорошая идея, – смеялась она, – видок у тебя будет ещё тот! Я же буду тебя по вечерам, на сон грядущий, целовать в темечко, по утрам протирать блестящую макушку бархоткой, а шампуни-то, сколько сэкономим, ужасть!
Это был её стиль. Малейшее напряжение элегантно сводить в шутку. И Фёдор тронутый такой радужной перспективой согласился.
– Уговорила, но тебе придётся купить чёрные очки, чтобы блики от моей сиятельной лысины не слепили тебя.
На этом недоразумение и было исчерпано.
И вот в пятницу, после полудня, Фёдору впрямь по-военному поставили задачу: «Найти и подогнать такси к подъезду». Заказать авто по телефону в те времена развитого социализма можно было только по большому везению или же блату. Пришлось бежать на улицу и после нескольких попыток ему повезло, он отловил приличного вида автомобиль. Путь их лежал в престижный дачный район. Вышли они загодя, как выразилась Лика: «Прогуляемся, подышим». По дороге ему и объяснили, что в саквояже ценный, очень ценный презент - старинная, редкая икона. И везут они её очень нужному человеку.
«Оказывается я не зря чувствовал какой-то пиетет к саквояжу, интуиция однако», - про себя усмехнулся Фёдор. Во всей этой истории ему отводилась роль то ли курьера, то ли телохранителя, но время на выяснение деталей уже не было, путь их упёрся в глухие кованые ворота. Их запустил какой-то тип с настороженным взглядом, он же быстро провёл ухоженным двором мощённым какой-то заморской, очень красивой плиткой. Показал на дверь и тут же бессловно исчез. Лика держалась уверенно, смело потянув ручку на себя с улыбкой посмотрела на Фёдора, мол не тушуйся. В прихожей их встречал, Фёдор вытаращил глаза: «Вот это неожиданность! Кто бы мог подумать?.. Да, да, точно - это он, тот самый злосчастный первый секретарь обкома, которого я когда-то запечатлел с дьявольской рогатой тенью». Фёдор был удостоен равнодушного взгляда выпуклых глаз, застывшей мимикой крупных утрированных черт лица. Подобие участливой улыбки и неуклюжее пожатие руки - это Лике. Фёдора представили, опять казённый взгляд, взгляд попусту отвлечённого начальника. Вскоре Фёдора, под благовидным предлогом разговора коллекционеров тэт-а-тэт, оставили одного, а Лика была увлечена под ручку за одну из тяжёлых бархатных портьер. Он сидел на краешке большущего кожаного кресла, не зная как себя вести. В душных чертогах время тянулось медленно, невообразимо медленно. Первая робость прошла и Фёдор внимательно изучал интерьер помещения. Его внимание привлёк помпезный письменный прибор выточенный из какого-то поделочного камня. Он припомнил, что видел недавно такой же в комиссионном магазине, и его поразила цена, чуть ли не в стоимость престижного автомобиля. Ещё он подумал: «Неужели найдётся дурак который его купит?» Как видно нашёлся. А впрочем, это могла быть и взятка – так сказать борзыми щенками». Томимый неопределённость Фёдор поймал нагло вывезшего таракана и подверг его заточению в одном из многочисленных ящичков шикарного письменного прибора. Потом подумав, освободил.
– Ты тут не причём … «Плодитесь и размножайтесь», – по-отечески напутствовал он цитатой из Библии быстро улепетывающего насекомого. Заглянул Фёдор и в комнату за портьеру. Заглянул и… ахнул. Стены пустынной комнаты сплошь и рядом были увешены картинами. Разные по формату, от миниатюр до больших полотен, они были заселены целым народом уродцев; длинноносых, с птичьими профилями, с пустыми глазницами вместо глаз. Неизъяснимое чувство тревоги, нет, опасности охватило его и он поспешно вернулся назад. Вскоре полы портьеры распахнулись и оттуда появилась с довольной миной Лика, следом косолапя и сопя вылез и «Секретут», – так успел его «окрестить» про себя Фёдор.
– Да, ты права, Лил, такое бывает раз в триста лет, сейчас время действия, время энергичных, без комплексов людей, – по-свойски договаривал конец фразы Секретут. Фёдор при их виде коротко и нервно хохотнул. На что и получил два непонимающих взгляда.
– Простите, это я про своё, задумался, – неловко оправдывался Фёдор.
– Так это ты был одержим, – это уже «товарищ» первый секретарь обратился к Фёдору, и выразительно покрутив пальцам у виска, – значится, тысячу голых женщин сфотографировать.
Фёдор покраснел, как будто был уличён в чём-то постыдном и неприличном.
«И кто Лику за язык тянул, – с досадой подумал он, – теперь оправдывайся, как школьник».
– Было дело, – просто ответил он, – но перерос.
– Так уж перерос? – ехидно-недоверчиво вопросил Секретут.
– Видите ли, я понял свою ошибку, – Фёдор решил поскорее закрыть эту тему в казуистике встречного вопроса. – Я пытался объединить людей по внешнему признаку, но обезличивал отсутствием идеи, цели, а цель, ради цели – это самоцель, тупик. Не так ли?
И улыбнулся. Наивно так наивно. Фёдор знал, начальники терпят вопросы только от людей более высокого статуса, для всех остальных это табу, это нарушение святая святых, и карается немедленно.
– Амбиций, я вижу, у тебя немеряно, – хмурил брови Секретут, – Но мне такие кадры нужны, и ты ещё мне сгодишься, сгодишься, угрожающе помахал указательным пальцем.
Фёдор молча пожал плечами, мол вам видней, но это, лично меня, ни к чему не обязывает. Через пять минут они уже брели по пустынной промозглой улице. Лика ни к кому не обращаясь, посетовала:
– Мог бы распорядиться подвести, машина то вон у ворот стаяла. Не каждый день такие раритеты обламываются.
Фёдор отозвался.
– А ведь «товарищ» первый секретарь тобой недовольный остался, водишься со всякой шпаной, вот и ходи пешком…
– А ты бы вёл себя поскромней, я тебе такие хорошие рекомендации дала…
– Интересно кем же ты меня отрекомендовала? – Напористо перебил её Фёдор.
– Кем, кем?.. Надёжным деловым человеком и партнёром!
– Спасибо, постараюсь оправдать доверие партии и правительства, – дурашливо ответил Фёдор. – Да, этот Секретут, – продолжил уже раздражённо он, – с чего это тебя Лил называет?
– Не придирайся, – кокетливо ответила Лика, – это уменьшительная форма моего имени. Вот и всё.
– Нет не всё! Продолжал заводиться он. В литературе, в мировой литературе, есть такой образ портовой проститутки. Звали её между прочим Лил. Умница Лил. Может это совпадение, а может быть и намёк. Улыбка медленно гасла на её лице. Потом она презрительно прищурилась:
– ЕБМ, он и в Африке ЕБМ! Но книг он не читает, и аналогий проводить не умеет.
– Почему ЕБМ? – заинтересовался Фёдор.
– ФИО у него такое похабное. Народ это заприметил, так за глаза и кличут. А за проститутку извинись, а то поссоримся.
Уже вечером, когда они окончательно примирились, Лика за бокалом вина посвятила Фёдора в свои планы и объяснила все перипетии последних дней. Фёдору открылась ещё одна из её ипостасей – целеустремлённость и деловая хватка. Вино развязало Лике язык, и она, начав издалека, рассказывала про свою комсомольскую молодость, секретарство в организации союза молодёжи местной трикотажной фабрики. В ту бытность она обзавелась многочисленными знакомствами и связями. И вот теперь, когда союз молодёжи фактически распался, КПСС тоже дышала на ладан, а повсюду нарождалась суррогатная форма экономики – всевозможные кооперативы, Лика решила не мелочиться и по существу прибрать ту самую фабричку к рукам. Она на правах «старого» партайгеноссе имела несколько приватных бесед с ЕБМом на эту тему, но безуспешно, он был или слишком осторожен, или вёл свою игру, и всё тянул и тянул время. Склонить чашу весов в свою пользу, Лика надеялась используя тайную, почти что преступную страсть сего государственного мужа. Он, подумать только, коллекционировал иконы, и картины религиозного содержания. И сам не чурался кисти. Но знали об этом ограниченный круг людей и Лика в том числе. Теперь узнал и Фёдор.
– Ага! Видел, видел я его мазню. Жуть. Аж страшно стало, – подтвердил Фёдор, – так вот почему вся эта история была похоже на плохой детектив, – продолжал рассуждать он, – первый секретарь, местный царь и бог, он же главный атеист, и вдруг, коллекция икон?! Смахивает на измену. Не зря он у меня на фотографии с рогами получился, не зря! Только зачем «рогатому» иконы? Сдаётся мне, что он не молится на них… ох не молится.
– Извращение это или не извращение, а человек он опасный, – ответила погрустневшая Лика, – это точно. Всегда, любыми средствами добивается своего – ничто, ничто его не остановит. – После длинной паузы добавила, – и жалости он ни к кому не имеет. Прими к сведению, между прочим.
– Да ну его! Нашли персону. – Ответил Фёдор. Хотя я заметил, ты перед ним заискиваешь и лебезишь. А подумав, добавил:
– Значит так. Я туда больше не ходок. И тебя не пущу.
– Что это ты так раздухарился? Тоже мне собственник нашёлся! – в ответ раздражённо бросила она.
– Раздухарился?.. – глухим голосом переспросил Фёдор и демонстративно отвернулся. Остаток вечера он усиленно изображал обиженного, и только к ночи глядя не удержался и пару упрёков всё же высказал. Мудрая женщина спокойно выслушала, а когда почувствовав, что обличительный пыл угас приложила пальцы своей руки к губам Фёдора.
– Молчи. – И стала потихоньку, ласково и чувственно поглаживать, повторяя их рисунок. Фёдор стал ей подыгрывать, сначала губами, а потом и зубами захватывал пальцы, покусывая их, сам же всё больше и больше пьянел от ударившего в голову кровотока, от вдруг захлестнувшей волны её запаха. Это был диалог тел, пантомима чувств. Фёдор заметил увлажнившиеся глаза Лики, её взгляд, в своей глубине вмещающий весь мир, и то выражение лица – полуобиды, полурастерянности, которому, наверное, и нет названия… Потом, потом, когда всё кончилось и Лика слегка отчужденная лежала отвернувшись к стенке, на Фёдора напала такая истома и расслабленность, что он незаметно и для себя тихо задремал. Это было то пограничное состояние между сном и бодрствованием, когда сон и явь переплетаются самым причудливым образом. Но что-то было не так, что-то мешало и настораживало. Как от толчка Фёдор резко открыл глаза. И первое, что он увидел – это её испытывающий взгляд. Развернувшись, она в упор, пристально рассматривала его, как какое-то необычное явление, как редкую пугливую зверушку, вдруг, вот, оказавшуюся на расстоянии вытянутой руки.
–А, извини, задремал, – хрипловато произнёс Фёдор и потянулся к ней. Но Лика уже видно была настроена только на вербальное общение.
– Подожди, подожди дружочек, – она уперлась кулачком ему в грудь продолжая гипнотизировать фосфорическим светом глаз. – Ты не представляешь, как я хочу тебя задушить…
- ?!
– Да, да, задушить. – Она разжала кулачок и он превратился в хищную птичью лапку угрожающе нацеленную на его грудь острыми коготками.
– Из твоих рук приму любую смерть, – мужественно заявил Фёдор, – пытаясь всё же заключить Лику в объятия.
– Ты не шути, у меня не заржавеет… – Отталкивая его руки продолжала она. – У меня был случай, давно, в детстве, когда вот такое же возбуждение кончилось убийством.
– Да, и кого же ты убила? – заинтриговано спросил Фёдор.
– Утят, маленьких утят… Я жила у бабушки в деревне тогда. И однажды она принесла в коробке утят. Такие маленькие, жёлтенькие, живые комочки. Они были такие забавные; тонко попискивали и быстро-быстро двигались. Мы ими полюбовались и покормили, поставили плошку с водой, а когда бабушка ушла, накрыв коробку пологом, я просунула туда руку и со мной что-то случилось, вместо того, чтобы гладить, я их стала душить… Я до сих пор с содроганием вспоминаю это чувство. Смесь восторга с ужасом. Потом, когда я убила несколько утят, со мной случилась истерика… С тех пор я иногда сама себя боюсь… Как ты думаешь, может это какое-нибудь психическое расстройство? Ликантропия? И мне надо лечиться, – грустно спросила она.
Фёдор шутливо нажал на кончик её носа,
– Пиип… Улыбнись и не заморачивайся, это не повод ставить себе диагнозы, это не ликантропия или ещё чего, – голосом полным участия успокаивал её Фёдор, – дедушка Фрейд сказал бы, что твоё либидо столь велико, что оно перехлестнуло через край и просто-напросто превратилось в мортидо. Ты же знаешь, крайности сходятся.
– Правда?.. – недоверчиво, через навернувшиеся слёзы улыбнулась она.
– "Истинно тебе говорю", – монументально изрёк Фёдор.
И она, по-детски трогательно вздохнув, уткнулась ему в грудь.
– Поспи, милая, – вложив в эти простые слова всю свою нежность добавил он. И заботливо поправил одеяло.
Вскоре случилось то, чего Фёдор так тайно боялся, чего так он не хотел. Фёдор и Женя, что называется нос к носу столкнулись на улице. Встреча была случайной, разговор короткий. Женя был в изрядном подпитии, и всё что он сказал, Фёдор воспринял как пьяные измышления, густо замешанные на обиде.
– Я знаю, что ты живёшь с Ликой, – заикаясь на каждом слове начал свою речь он. Последовала длинная пауза, Фёдор отмалчивался.
– Больно ли мне? – уже более слаженно продолжил Женя, – да, конечно же нет, и потому враждебности я не испытываю. Поздно или рано она от меня ушла бы… Наверное, уйдёт и от тебя…
– Поживем – увидим, – ответил Фёдор сдавленным голосом.
Женя пропустив Фёдорову реплику, продолжал свой монолог.
– Мне кажется, что Лика просто не приспособлена к нормальной жизни. Эта женщина… эта женщина несущая шторм… Для неё люди, как игрушки. Она влезет в душу, поиграет в своё удовольствие и бросит. Хорошо если ещё не подставит по-крупному, с неё и не такое станется.
– «Не суди и не будешь судим». – Спрятался за библейскую истину Фёдор.
– А! – махнул рукой Женя, – флаг вам в руки – бронепоезд навстречу.
На этом короткий разговор и закончился. Женя видно сказал всё что хотел, Фёдор вообще не был расположен к каким-либо обсуждениям.
Домой Фёдор не шёл, а летел, не чувствуя земли под ногами. Зла на него не держат и большое чувство вины, исподволь отравляющее ему жизнь, словно свалилось с плеч. Дома по простоте душевной Фёдор радостным голосом рассказал Лике о встрече, хорошо хоть не упомянул мрачные Женены прорицания. Она же Фёдоровой радости не разделила.
– Я же тебе, кажется, говорила, что у нас ничего не было, – резким тоном заявила она, – и нечего меня с кем попало обсуждать.
– Да не было никаких обсуждений, – обескуражено оправдывался Фёдор, – минутку-то всего и виделись.
В воздухе повисла длинная пауза. Лика как-то вкрадчиво, по-кошачьи обошла и внезапно со спины плотно обняла его. Фёдор хотел развернуться к ней лицом, но она не отпускала. И только когда он примирительно похлопал по крепко обхватившим рукам, она позволила ему развернуться, но из объятий не выпускала, и, уткнувшись лицом в его грудь, каким-то глухим голосом попросила:
– Фёдор, если тебе кто-то про меня будет говорить плохое, наговаривать и сплетничать – не верь! Хорошо?
– Что за глупости? Кто позволит себе о тебе плохо говорить, тот сразу же сильно пожалеет, – с угрожающей интонацией зазвучал его голос. Лика в ответ с благодарностью посмотрела на него и самым проникновенным голосом произнесла:
– Всё, пошли пить чай.
Пока Фёдор колдовал над заваркой, она достала бутылочку редкого ликёра, быстро собрала нехитрую снедь. И был тот вечер у них особенно умиротворённым. Это было что-то новое в палитре их отношений, этакое более зрелое чувство, вызывающее полное доверие и единение. Уже опустились сумерки, а они продолжали сидеть в полумраке ведя неспешную беседу.
– Интересная штука любовь, – говорил Фёдор. – Есть четыре классических, ещё известных от древних греков разновидности, но то, что сегодня испытываю я, не подлежит никакой классификации. Это что-то тонкое и невыразимое… поэтому я немею.
– Милый! Женщины любят ушами, ты же знаешь! не молчи! Вот скажи дорогой, – Лика так впервые его называла, – за что ты меня полюбил?
Фёдор был поставлен в тупик прямотой вопроса.
– Трудно, трудно просто так, коротко ответить.
– А ты попытайся, ну, ты же можешь! ну!- лукаво наклонив голову продолжала настаивать она.
– Это такое объёмное чувство, – неуверенно начал Фёдор, – вот за что жизнь любят? – уже уверенней продолжил он, – за это люблю тебя и я.
– Не-е, – это слишком обобщённо, разочарованно протянула она.
– Зато правда и только правда, – решительно настаивал Фёдор. И, подумав, добавил:
– Тебя не полюбить – это надо быть бесчувственным чурбаном, поленом, бревном…
– Прямо-таки в рифму, – довольно улыбнулась она, видно теперь ответ ей пришёлся по душе. Потом, согнав улыбку с лица, с самым серьёзным видом спросила:
– А знаешь мои любимые слова про любовь? И между прочим тоже в рифму.
– Ну ежели в рифму, то давай-давай, – улыбался Фёдор.
Лика как-то сосредоточилась, подобралась, и прищурив глаза, тихим, но твёрдым голосом продекламировала:
Громыханье оставьте,
я учённый малый,
Если молния меня любила,
То гром ей богу не страшен…
Он ожидал услышать какую-нибудь дамскую лирику, или что-нибудь жутко нравоучительное, а тут, вдруг, по-мужски хлёстко и угрожающе.
– Да, ты не так проста. Боюсь я тебя недооценивал, – не найдя ничего лучшего ответил пораженный Фёдор. А в груди ёкнуло сердечко: «Ох! уж очень это похоже на намёк… эта переделанная на свой лад строфа Маяковского».
– Простота хуже воровства, – улыбнувшись кончиками губ мягко заметила Лика, и после короткой паузы, как бы спохватившись, добавила, – хочешь знать почему ты мне понравился?
– Пожалуй, – насколько можно безразлично ответил он.
– Ты можешь удивляться, можешь считать меня несерьёзной, но когда я тебя увидела в первый раз, я сразу поняла, что поздно или рано мы всё равно будем вместе. Вот так. И она для убедительности кивнула головой.
– Любовь с первого взгляда? – спросил Фёдор. Лика опять улыбнулась.
– И да и нет. А вообще-то – это старое, выстраданное чувство.
Лика замолчала, как бы собираясь с мыслями, молчал и Фёдор.
– Это было давно, – наконец начала Лика, – к нам, пятиклашкам, пришёл новенький ученик. Класс у нас был маленький и дружный, отношения ровные, отъявленных забияк не было, но мальчик дичился и держался замкнуто, особняком, даже слишком. И тогда наша классная, опытный учитель, видимо, чтобы растопить лёд отчуждения стала просто-напросто чаще вызывать его к доске. И повод нашла достойный. Мальчик, оказывается, знал множество русских народных сказок. Не поверишь, он не просто их рассказывал, он погружал всех слушателей в волшебную атмосферу повествования, может это сродни гипнозу, но дело было именно так. Я до сих пор до дрожи, до мурашек, вспоминаю его голос:
Горят костры высокие,
Кипят котлы чугунные,
Точат ножи булатные!
Хотят меня зарезати!
Это про закланье невинной души. И чем круче был зачин, тем желанней и праведней была развязка. Это трогало до слёз, добро торжествовало на наших глазах. Естественно он стал кумиром всех девочек нашего класса. Он был олицетворением самой справедливости. А это, поверь, сильное чувство, пожалуй сродни основному инстинкту…
– Ты такие вещи говоришь, – воспользовавшись возникшей паузой удивлённо произнёс Фёдор, и тут же торопливо добавил, – продолжай, продолжай.
Но Лику уговаривать не надо было. Погружённая в свои воспоминания она, похоже, и не заметила его реплику.
– Прошло какое-то время, и мальчик вполне освоился, перестал сторониться шумных детских забав и казалось бы ничем особенно не выделялся. Впрочем, своеобразного шарма и обаяния у него было не отнять. С виду мечтательный, с застенчивой улыбкой, он в играх и на занятиях проявлял азарт, сметливость, а когда надо упорство и настойчивость. Такое вот необычное сочетание. И так получилась, что моя симпатия в итоге переросла в первую влюблённость. Я пыталась по-детски обратить на себя внимание, но он упорно игнорировал моё робкое чувство. А потом произошёл случай окончательно лишивший меня душевного равновесия. Я помню этот день во всех подробностях, даже по прошествии стольких лет. Это был последний учебный день перед летними каникулами. Мы возвращались из школы. Довольная и радостная ватага школяров шла к автобусной остановке частным сектором, и наши громкие голоса переполошили всех дворовых собак. Мальчишки принялись их дразнить, пока из-за одних ворот, прямо на меня, не выскочила рассвирепевшая псина. Я буквально обомлела до такой степени, что не могла сдвинуться с места. И быть бы мне покусанной, если бы не мой спаситель. Он рванул меня за руку и оказался между мной и псом. Тот и не преминул цапнуть его за ногу, но получив увесистого пинка в ответ, с визгом скрылся во дворе. Мы не стали больше испытывать судьбу, быстренько ретировались. На остановке перевязав рану носовым платком, он сел, на так некстати, подошедший автобус своего маршрута. Я ему успела только сказать невнятное спасибо, но разве оно могло выразить ту благодарность, нежность и восхищение влюблённой барышни. А вечером того же дня меня ждало ещё одно, не менее сильное потрясение. Ложась спать, я на своих трусиках обнаружила кровь – это были следы менархе. Теперь-то я думаю, что эти два события между собой были как-то связанны. Тем летом меня на все каникулы отправили к родственникам, в южный приморский город. Я там поправилась и похорошела. На меня стали засматриваться взрослые ребята, уже юноши. Но все мои помыслы были заняты только им и только им одним. С каким нетерпением я ждала окончания каникул, и с каким великим огорчением узнала, что мой герой не будет с нами учиться. Оказывается их семья летом внезапно куда-то переехала. На память мне осталась только выпускная фотография нашего класса. В первом ряду сидят девочки, за ними стоят мальчики. Попарно. И что характерно – из шести полных пар, две впоследствии поженились. Представляешь? Так вот, – продолжала Лика, – мы были третьей парой. А звали его, между прочим, как тебя – Фёдор! Да! Прошло много лет и, вдруг, встречаю тебя. Можешь верить, а можешь не верить, но в тебе я узнала свою детскую потерянную любовь…
– А, флэшбэки детства! Ужасно занятная, но и опасная вещь, – вступил в беседу Фёдор, – они зачастую сильно отвлекают и мешают жить сегодняшним днём.
– Что, что? – удивилась Лика, - а по-русски.
– Ну, все мы родом из детства. Есть такое мнение, что поведение взрослого человека во многом определяется детскими впечатлениями-переживаниями. А из первой любви никогда ничего путного не получается. Это известная всем истина. Вот так!
Возникла пауза.
– Не обижайся, – Лика потянувшись к Фёдору прижалась к его плечу, – мужчины часто уходят от легко завоёванных ими женщин. А у нас теперь богатая романтичная история с внезапными потерями и со счастливыми находками. Мы искали друг друга, искали и, наконец-то, встретились. Это кульминация! Мы заслужили половодье наших чувств, правда? Правда? Лика заглядывала Фёдору в глаза. В ней было столько обаяния и непосредственности, что трудно было не согласиться. Фёдор обнял её, приник губами к шелковистой коже её виска и закрыл глаза. Голова его пошла кругом. «Она делает со мной что хочет», – вдыхая тонкий, горьковатый аромат её духов подумал он, а вслух сказал:
– Ты чудо, – и нараспев повторил, – Лика, ты чудо!
Поздний вечер. Фёдор лежит на спине положив ладонь под голову. Тут же на его согнутой в локте руке покоится и голова Лики. Она лежит лицом к Фёдору и в струящимся свете уличных фонарей ему видны её закрытые глаза, высокие брови, доверчиво приоткрытые губы. Безмятежный, крепкий сон безмятежного человека. Федор чуть потянувшись, нежно, еле заметно притрагивается губами к её щеке и закрывает глаза. Голова его пошла кругом и он явственно ощутил ровный и мощный полёт: «Это полёт земного шара, – догадался он, – это то, что называется счастьем…»
А под утро было ему видение… Лика и Ковбой в объятиях друг друга. И между ними было нечто такое непостижимое и утончённое, что оставалось только немое восхищение. И Фёдор понял – такое глубокое чувство по неисчерпаемости и искренности он никогда не испытывал и уже навряд ли когда испытает… Оно просто так не даётся, до него расти и расти, идти и идти длинной-предлинной извилистой дорогой.
Следующим днём Фёдор сделал то, что давно собирался и никак это у него не получалось. Он всё-таки написал письмо Лене. Покаянное письмо. Получилось оно в высшей мере невразумительным и путанным, в нём Фёдор пытался метафорично объяснить суть разницы между женщиной-цветком и женщиной-злаком, а в итоге сознался, что безнадёжно запутался и не хочет никого лишать счастливого будущего. Банальный мужской ход. Бросив письмо в почтовый ящик он бодро произнёс:
– Рубикон перейдён.
А в груди щемило и давило сердце.