«Не поднимусь!»
Хочется умереть. Лежит лицом вниз, ноги руки не шевелятся, отказываются подчиняться приказам. Холодно. Сырая промерзлая земля щиплет тело, пробирает до костей. Холодно? Лето же на дворе или это бред? Видение? Неважно, все равно. Холодно ли, жарко, дождь – полежать бы, отдохнуть.
«Не поднимусь. Пусть ремни с меня режут».
Не слышит, чувствует – подойдут. Еще чуть-чуть и все. Уши едва ли способны слышать. Кровь так сильно пульсирует, что в голове одно гудение. Глаза открывать желания нет - смотреть не на что.
- Юлий, вставай!
Кто там? Феофилакт? Да ну тебя, дай полежать, не видишь, как человек устал?
- Юлий, очнись же ты!
Ну ладно, хватит гудеть над ухом. Сейчас, немножко совсем полежу и встану. Честное слово, вот капельку и все. Прям сейчас.
- Встать, южная мразь!
Где-то лежит у человека грань. Силы покидают. Не усталость, о нет, совсем нет. Изнеможение. Сколько их гонят? Бег, стоны гонимых, брань северян, бег, щелканье подгоняемых хлыстов, пот застилающий взгляд, ноги бегут по инерции. Падают, тяжелый кашель, короткий передых, всюду снуют волосатые дикари, вонь, испражнения. Снова бег, хлысты и бег, бег… Сколько продолжатся то будет? Почему не убить сразу?
- Встать я сказал!
Хлыст обжигает спину. Юлий не шевелится, даже боль как будто в стороне. Загнали словно лошадь. Вот бы умереть… Сейчас! Размечтался!
- Не перестарайся, - из переносной палатки показывается разрисованное лицо Валтасара. – У зиккурата они понадобятся нам живыми. Пора, мы задерживаемся.
- Все слышали, мрази! – заревел погонщик, сверкая глазами из прорезей в маске. – Встать и топать.
Никто не встает. Мелькают едва различимые взглядом хлысты, дикари пинают ногами, бьют дубинками и древками копий. Юноша получает удар по ребрам, но кроме сдавленного хрипа никакого эффекта.
- Всем встать!
Юлий с трудом узнает голос брата. Вокруг движение, кажется, приказ барона вызывает у имперцев хоть какой-то энтузиазм. Ну и пусть. Никуда он не двинется, Сергий ему не указ.
- Юлий, мальчик, вставай! Они все равно не дадут умереть так легко.
- Не могу.
- Нет, можешь. Должен.
- Не может, - погонщик младшего барона за волосы и отпускает. Юлий приникает к земле. – Помоги ему. Дойдут все, мрази. Слышите – все!
Монах поднимает Юлия, но ноги не двигаются, волочатся как неживые. Приходится нести как куль картошки на плечах. Бегут, а Юлий лежит, трясется, засыпает, видя тревожные сны, просыпается, а монах по-прежнему бежит. Отяжелевшие веки закрываются, снова бег.
Просыпается, на губах вкус кислого, перебродившего молока. Плюется, кашляет, но крепкие и властные руки заставляют сделать несколько глотков.
- Умирать нельзя! – зубы северянина блестят в свете луны.
Сон, близкий к беспамятству.
Бег. Вокруг незнакомая природа. Оборванная сутана монаха по пояс скрыта в густой высушенной траве. Иногда попадаются деревья, но не высокие и величавые, как дома, на юге. Дикая, девственная земля, необузданная как и сам север.
- Где мы?
- Я не знаю. Мы бежим уже третий день.
Нет, как можно врать так откровенно. Третий день? Вот насмешил. Да их недели на север гонят как минимум.
- Почему так холодно?
Долгое время несущий юношу монах молчит, только тяжело вздыхает, то и дело, спотыкаясь о кочки и подворачивающиеся камни. Заждавшись, Юлий решает, что Феофилакт как всегда оставляет вопрос повисшим в воздухе.
- Магия, - неожиданно для заскучавшего Юлия отвечает монах. – Природа сходит с ума. Это может означать только одно.
- Что же, - допытывается юный барон к вновь замолчавшему Феофилакту.
- То, что вам конец, мрази! – гоготнул пробегающий рядом погонщик.
Продолжая нагло смеяться, северянин отрывается вперед, ровняя хлыстом и бранью растянувшихся пленников.
Слова Феофилакта и погонщика оставляют глубокую борозду на сердце. Страшные и зловещие знамения в небе, смешавшиеся лето и зима, барбары… Что же происходит? Война, вот что! Слово, которое стараются в обществе не произносить, которое внушает беспокойство в душу молодых, панику от воспоминаний у стариков.
Империя живет, встает на рассвете, ложится на закате, но не перестает оглядываться на север. Север внушает страх. Север олицетворяет зло. С севера приходит война.
Южане привыкают жить без грохотов и взрывов, без разрывающего душу воя дикарей. Женщина, сжимая новорожденного, нежно шепчет, обращая мысли и сердце к небу – «лишь бы не при нем. «Лишь бы не при мне», роются мысли у выходящего в дозор лимитата. Лишь бы пронесло, лишь бы пережить, пусть где-то, когда-то, но не мне, не сейчас… Проходит время и на горизонте северный ветер несет развивающиеся стяги барбаров.
«Может и лучше, что жить остается недолго».
Юлий просыпается от холода. Ветер обдувает, теребя легкую летнюю одежду, зубы выбивают дробь, совсем как барабанщик на плацу. Хочется пить, но нет даже надежды на глоток воды, просить некого. Вот ведь докатился. Титул, хозяйство, фруктовые плантации, шикарные виллы, десятки лебезящих слуг, яства… Холод, голод да смерть впереди. Что ж, все течет, все меняется. Только люди остаются людьми, как не меняй на них бирки и какие штампы не ставь.
Пытается подняться, размять затекшие и озябшие ноги, но больно бьется головой. Противно бряцает что-то металлическое. Темно, небо закрыто, даже звезд нет. Поднимает руку и та на удивление легко проходит. Кожа касается холодных металлических прутьев. Ага, ясно – клетка. Столь низкая, что даже сидя приходится горбиться, добавляя к прочим прелестям максимальный комфорт. Рядом человек с десять, почти все спят.
Всхлип. Кто-то, шмыгая, протяжно, пытаясь сдержаться, хнычет.
- Я боюсь! – кажется, Алексий.
Глаза несколько привыкают к темноте. Кудрявый парень сидит в углу, свернувшись в комочек, спрятав голову меж колен. За слезами тяжело разобрать слова, но сидящий рядом человек в сутане гладит его и кротко шепчет.
- Так не хочу умирать!
Феофилакт что-то говорит, но что, даже сидя в абсолютной тишине Юлий расслышать не может. Почти истерические стенания утихают, только изредка шмыгает и вздрагивает.
- Утром я смогу бежать сам, - Юлий не задумывается, что делает Алексию неловко, демонстрируя бодрствование.
- Отбегались, - лица монаха не видно, но яснее ясного слышны нотки горького веселья.
- То есть?
- Сам смотри.
Густые облака медленно растягиваются, проливая слабый лунный свет. Даже этого, однако, хватает, дабы явить узнику громадное строение, в темени больше схожее на скалу. Теперь же свет скользит по грубо отшлифованным каменным блокам, образующим ступенчатую пирамиду. Юлий впервые видит нечто подобное, но на удивление мгновенно отводит взгляд. От пирамиды веет страхом. Там живет зло.
- Зиккурат, - поясняет Феофилакт.
- То о чем говорил жрец? Значит время пришло. Здесь нам и лежать.
- Не берись, мой мальчик, судить, что будет и когда. Ты уже не раз спотыкался, веря в исполнение планов. Не стоит возвращаться к старому.
Юлий качает головой и улыбается. Им точно конец, теперь смерть не слово, даже не бросает тень, сидит рядом и поглядывает с нетерпением. Жди, гадина, не долго осталось.
- Ты видел это раньше?
- Раньше? Лучше бы не видел, но забыть не могу. Нас послали в рейд. Простенькое задание: подойти, разведать и тихо назад.
Запнувшись, Феофилакт долго смотрит на силуэт зиккурата.
- Они изнемогали от бездождия, погибали посевы. Каждая семья должна была дать по одному ребенку. Наутро пошел дождь и смыл кровь тех, кого вырезали наши войска.
Смерть. То, что ждет каждого. Аномалия для бессмертной души, но столь природное материальному телу, что кажется порой нормальным явлением. Но что же ждала жизнь? Падение плоти, развращение, упадок нравов, все, что мы зовем злом вошло в природу. Нужно было что-то столь же могущественное.
Дерево засыхает, и его бросают в огонь. Человек умирает, и его зарывают в землю. Как ни крути от дерева больше проку – оно хоть обогреет в лютый мороз. А теперь предстоит стать в очередь, бесконечную колону безликих фигур с потухшими свечами. Обидно, страшно, но кому до того дело? Смерти все равно. Существо без разума, с одной целью. Они уходят один за другим, даже не прощаясь, не заглянув в глаза. Где-то могила отца зарастает травой и скоро имя скроет растущая из земли жизнь, время разнесет камень, превратит все в пыль, как и само тело. А память? Останется ли она?
- Ты любил ее? – раздается сквозь тишину голос Феофилакта.
Смерть не делит на врагов и друзей. Косит всех. Под острие попала и Мария. Что объединяло их? Взгляд, прикосновение, поцелуй… Он не знал ее, даже не разговаривал толком. Но все равно тянулся. Быть может, сильно тяготило чувство одиночества, как и ее.
- А что такое любовь?
Юлий бросает взгляд к зиккурату. Отворачивается, до боли в глазах зажмурившись. Страшно. Смерть страшна? А кто виноват? Кто повинен в смерти той, что сумела отыскать путь к черствеющему сердцу? Мария воин-авантюрист, наемница, она знала… Боже, сколь банальные слова! Ее убил шаман… но что завело их в деревню? Приказ то отдал Сергий. Да и еще раз да, но не о том ты думаешь, дорогой.
Молодой барон смотрит на силуэты спящих. В основном матросы, несколько воинов его брата. Обречены. Те же мысли, те же страхи. Но для них нет вопроса о виновном.
«Они винят во всем меня».
«А готов ли ты сам принять эту мысль?»
Юлий бьет по ушам, пытаясь сбросить наваждение.
«Прочь, не хочу слушать!»
«Она знала… приказы Сергия… шаман. Все не то. И, что самое страшное, ты знаешь, только гонишь эту мысль.
«Уходи!»
«Уйду, - сущность легко соглашается, - но не надолго».
- Ты в порядке, мальчик, - голос монаха звучит как будто издалека.
- Наверное, нет. Феофилакт, кажется, я запутался. Чувствую какую-то пустоту. Это высасывает жизнь. Я больше не понимаю, что правильно, а что нет. И мне так трудно оглянуться назад.
- Юлий, мальчик мой, иногда нужно остановиться и начать все сначала. Я понимаю тебя, поверь, - от Феофилакта не уходит пробудившийся блеск в юношеских глазах. – Нам жаль ломать здание, кажется, что столько достигли и мысль, что все неправильно, все должно быть предано огню внушает ужас. Но это необходимо.
Не найдя слов Юлий отворачивается. Рассвет уж близок. Темнота, хранящая хоть иллюзию спокойствия, отступает, являя силуэты гнилых лачуг с их гнилыми жильцами. Рядом другие клетки. Много клеток, целые галереи зверинца. Сколь комично! Людей согнали на обозрения людям.
- Я слышу лягушек, - говорит Юлий.
- Это Великая Река.
- Великая Река? Неужели мы недалеко от империи?
- Это и есть империя, что самое жуткое.
С зиккурата раздается истошный вопль входящего в исступление шамана.
- Они у них вместо петухов тут?
Монах заливается смехом, едва сдерживаясь, делая звуки более схожими с хрипом. Но со стороны реки раздается удар по барабану. Крик шамана повторяется. Смех монаха обрывается, он насторожено прислушивается. Вновь удары барабана. Они становятся ритмичными, гудит вдали рог.
Сперва пленники слышат лишь медленно нарастающий со стороны реки шум. Но когда солнце лениво выглядывает из-за горизонта, до деревни доходят первые ряды. Хотя ряды слово слишком громкое. Огромный поток вооруженных масс. Едва одетые, покрытые волосами, настолько сутулые и длиннорукие, что больше схожи с обезьянами. Эти, сжимающие копья и топоры из камня, речи то не имеют, визжат и рычат по-звериному. Вперемешку с звероподобными бредут и люди. Прикрытые юбкам из листвы, кожа красноватого оттенка изрисована боевым раскрасом самым невероятным образом, в длинных черных волосах перья, видимо демонстрирующие ранг воина или вождя. Некоторые облачены в причудливые деревянные или плетеные доспехи. Шаманы и вожди щеголяют в костяной броне. Но все это фарш для мясорубки. Но как их много! Юлий сбивается со времени, лица мелькают, идут, толкаются, переругиваясь, и продолжают идти бесконечно, как речной поток.
Очень скоро деревню наполняют звуки иного характера. Северяне открывают клетки, и вереницы пленников тянутся к зиккурату. Туда, где ступени ведут к златоверхому, скованному дымом святилищу. Раздаются первые вопли. Связанных друг с другом южан гонят вверх, а назад, тем же потоком тянутся шаманы с чашами крови. Встав на возвышенности, произнося на распев заклятия, они кропят проходящие войска.
- Мир вертится, Юлий!
Барон поворачивается на голос. Улыбаясь, с соседней клетки на него смотрит Макар.
- Вы так гордитесь созданной вами цивилизацией. Так уповали на вашего Бога, что дает благо югу и топит в гнили север. И вы так презирали нас, северян, барбаров. И вот эти твари, в большинстве своем даже не люди, теперь будут топтать вашу землю. Не будет больше ни вашей цивилизации, ни вас самих.
- Я верю в империю!
- Легионы императора разгонят эту толпу, - с фанатизмом выкрикивает Сергий.
- Южане, - Макар смеется. – Это передовые отряды. И им идти думаю не меньше нескольких дней. Никто, ни император, ни весь штаб не знают про эту армию. Они пройдут незаметно, подкрадутся как ласка в ночи и возьмут в осаду Агиос-Екатеринполис.
Агиос-Екатеринполис, огромный портовый город, но лишь барон Сергий понимает всю важность слов Макара.
- Если они возьмут Екатеринск…
- Империя загнется от голода и им не нужно будет покарять вас силой оружия. Только сидеть и ждать.
Юлий вздрагивает от холодного прикосновения. На нос падает крохотная снежинка.
- Понимаю, что спать в таком гвалте невозможно, - говорит Феофилакт, - но все же постарайся вздремнуть.
- А пить сегодня не дадут?
Монах смотрит в сторону уныло бредущих к зиккурату пленников. Один за другим… один за другим…
- Не думаю.
- Тогда и вправду лучше лечь.
Все-таки жизнь штука несправедливая. Желудок от голода трубочкой сворачивается, сырость и холод остывшей, не реагирующей на лучи солнца земли пробирает до костей, заставляя сжаться в маленький, незаметный комочек. Заснуть невозможно. Страшно за жизнь. Мысли роем жужжат, вертятся непрестанным хороводом, являя испуганному сознанию одну картину за другой. И вот, когда обессиленное тело отдается в мрачные чертоги полусна полуяви, начинают бесцеремонно пихать в бок.
Спросонья Юлий не успевает сообразить, что происходит и, что от него хотят. Друзья, так же забившись в углы и свернувшись калачиком, дремлют неспокойным, полным кошмаров сном. Вокруг возникают неясные силуэты, чьи-то тени, в тусклом мерцании луны блестит отточенная сталь. Юлия подхватывают под локти, он чувствует, как летит вон из клетки лицом к земле. Страшный удар сотрясает голову. Миг и нечто тупое, по видимому древко копья, с ловкостью змеиного броска впивается в бок. Острая боль захватывает половину тела. Юный барон едва дышит, не в силах подняться. Слабость, измывательства и голод клонят к земле.
- Встать, мразь! – ревет над ухом жуткий голос, обладатель которого не перестает пинать лежачего.
- Вставай, Юлий, вставай, мальчик, - с мольбой в голосе произносить стоящий видимо поблизости Феофилакт. – Не то будет хуже.
Опираясь на локти, превозмогая пульсирующую боль от удара в боку, пленник поднимается. Вокруг кольцо вооруженных существ разного рода и племени. Стоят, как тупые бараны. Да они таковыми и являются. Ни в одном взгляде, кроме тюремщика, нет ни злости, ни чувства удовлетворения от мук жертвы. Просто согнанное на бойню быдло, выполняющее повеление вышестоящих.
При свете факелов Юлий, щурясь, все еще не прейдя в себя, силится рассмотреть тюремщика. Над ним нависает невероятно широкая туша, из распахнутой кожаной безрукавки свисает увесистое брюхо. Кажущиеся из-за полноты маленькими глаза выражают ненависть и презрение. Только чьи-то слова удерживают стоящего человека не впиться зубами в шею юноше.
- Южная мразь! – по щеке Юлия растекается отвратительный плевок. – Топай за мной, а то ноги подпалю.
Резко развернувшись, быстрыми шагами он возглавляет шествие. Не успевающего среагировать Юлия подталкивают в плечи. Слева и справа волосатые руки и плечи дикарей, слышно их сопение. Пленникам не связывают руки, но стерегут основательно. Молодой человек спиной чувствует напряжение позади идущих. Стоит сделать неверное движение или даже намек и свидание с наконечником копья обеспечен.
- Что с нами сделают? – шепотом спросил у идущего рядом Феофилакта Юлий.
Монах прячет глаза. Неужто и он смиряется, в конце концов, с грядущим? Если и Феофилакта покидает уверенность и мысли о смерти сковывают разум, что говорить тогда о других. Где искать опору?
Страшно умирать. Еще страшнее умирать ТАК. Воин, истекающий кровью на поле боя, гибнет за жен и детей, прячущихся за шеренгами щитов легионов. Здесь же люди умирают жуткой, бессмысленной смертью. Совсем как дрова, кинутые разошедшемся дровосеком, готовые вырваться наружу нескончаемым, заливающим округу огненным потоком. С каждой упавшей каплей крови, с каждым взмахом руки палача, с каждым воплем ужаса и боли, страх и ненависть стекают в чашу, наполняясь до краев, отдавая в руки барбаров оружие, мощнейшее любой пушки имперцев. Происходящее здесь еще не раз и не два аукнется у домов мирных жителей. Скоро, очень скоро имперская земля разразится грохотом, выстрелами и перекрывающим все истошным воплем жен и матерей.
Дыхание Юлия учащается, тело дрожит, ноги не слушаются, отказываются идти дальше. Хочется отвернуться и не смотреть, но залитые кровью ступени зиккурата притягивают. Неужели путь завершен? Вдали, в мерцании луны, видны неясные силуэты, лишь головные уборы дают понять, что и ночью шаманы не покидают святилища Тени. Слышно их завывание, взывающее к той, что обнимает все и каждого. Стучат булавой, отзываясь болью в ушах, о бубны с начертанными магическими символами. Дым от жертвенника, вопреки всем законам природы, растекается ковром по земле, наполняя округу смрадным запахом горелой плоти.
«Вот и все. Дошли. Конец».
Юлий останавливается. Здесь вереницы пленников завершают путь, здесь их ждет алтарь и каменный нож шамана. Сейчас тишина. Лишь запах гари и крови, что ручьем течет по ступеням и плитам да старый северянин в одеянии шамана. Усевшись прямо в темно-бардовую лужу, он деловито сортирует отрезанные головы. Вздыхает тяжело, сдавлено – устал, старые кости ноют от нагрузки.
Хочется сказать что-то достойное, но нет сил. Страшно, что бы ни говорили про героизм мучеников. Да и не герой он. Юлия выворачивает наизнанку от приступа рвоты. Нервы едва выдерживают.
- Что стоите и смотрите! – захлебываясь от рвоты и соплей кричит барон, туша страх гневом. – Режьте меня, гады!
Тюремщик указывает хлыстом в сторону мрачного силуэта на возвышенности зиккурата.
- Выше.
Подхватывают по локоть и ведут ввысь по ступеням.
Едва улавливающий связь с миром Юлий тупо и отрешенно смотрит в пустоту. Его приходится практически на руках нести. Проходит минута, но мысль, что смерть соглашается ждать и улыбнувшись на прощание уходит, находит дорогу к сознанию не сразу.
- Почти пришли, - северянин останавливается. Здесь, наверху его вид и голос изменяются. Как сдутые ветром исчезают спесь и гонор. Даже Юлий замечает в себе перемену. – Дальше сами, мне с вами нельзя.
Тюремщик и стража из дикарей оставляют Юлия с Феофилактом и спускаются. Какое-то время юноша зачарованно смотрит вниз, где с высоты пирамиды речная долина покрывается тысячами костров, кажущихся крохотными, как стая мотыльков.
Повернувшись Юлий, обнаруживает, что стоит вплотную к святилищу. Что это за зрелище! Ни один из южных архитекторов, созидающих величайшие творения искусства, не осмелился бы на нечто подобное. Округлый купол сверкает золотыми пластинами, арки, на колонах которых безликие фигуры девушек с падающими на лицо волосами, держащие над головой зажженные чаши. По углам, в местах соединения арок в небо устремляются уродливые пасти змей, источающие едкий дым.
Но более завораживает сила, исходящая от здания. Она внушает дикий ужас, но одновременно манит и притягивает. Как и само зло. Ведь в святилище на самом деле обитает зло и, делая в его сторону шаг Юлий прекрасно это понимает. Феофилакт безмолвно идет следом.
Юноша идет мимо впавших в транс шаманов, гвардейцы в островерхих ерихонках и бронзовых чешуйчатых доспехах расступаются, под ногами хрустят кости замученных неведомо когда людей.
- Войди, дитя мое, - раздается сиплый голос изнутри. – Войди и прикоснись к тайне Тени.
Страх, исходящий от старого, дряхлого, притворно беспомощного голоса сковывает, но ненадолго. Юлий делает шаг и оказывается на круглом мраморном полу. Вокруг окружают колоны с фрагментами замурованных тел, на черном мраморе выгравирована белая пентаграмма.
- Тебя трудно было не выделить, Юлий, - сиплый голос повторяется.
Барон вертит головой, но темнота сковывает святилище, скрывая таящееся в ее глубинах существо. Во мраке сверкает искорка, высекая слабый огонек, что едва способен очертить силуэт низкорослой сутулой фигуры.
- Кажется, ты потерял это, - незнакомец протягивает Юлию толстую пергаментную книгу.
- Мой дневник!
Существо выдавливает смешок. Шаркая, опираясь на посох, человек начинает зажигать расставленные по углам и в местах соединения лучей пентаграммы свечи.
- Я Первез, - представился зловещий обитатель святилища. – Ты не похож на других южан, - он не спешит, вкладывая душу в каждую зажженную свечу. – Ты тянешься к чему-то далекому, ищешь правду и справедливость в нашем непостоянном мире. В тебе столько горечи и обиды, и это придает тебе немалые силы, мое дитя. Но боюсь, все это время ты искал не там.
Тварь резко останавливается. По пентаграмме проходит рябь, лучи вспыхивают зеленым сиянием, наполняя святилище дивной пляской теней. Юлий стоит завороженный, не в силах оторвать взгляд от танцующих пар. Только сейчас он замечает пустоту в сердцевине пентаграммы, уходящей в жерло зиккурата. Внутри полыхает огонь, поднимается струйка дыма.
В святилище становится светлее, сбрасывая маски темноты. Перед Юлием стоит маленький сморщенный комочек разлагающейся, завернутой в пропитанные гнилью тряпки плоти. Пол головы обвернуто, скрыт один глаз, нос отсутствует, видны из разъеденных губ зубы. Одна рука висит мертвой, по всему телу омерзительные гнойные язвы. Проказа. Лишь сверкает золотом цепь и замкнутая в круг пентаграмма.
- Ты искал корень зла. Долгие путешествия, поиски, лишения и все в пустую. Но ты так хотел дойти до истины. Это не могло не привести тебя ко мне.
Юлий стоит в нерешительности. Он ищет взглядом Феофилакта, но монах стоит у арки, глаза скрыты под капюшоном. Подсказок не будет, добро это свобода и только тебе придется делать выбор и давать ответ.
- Теперь ты здесь, Юлий, - продолжает жрец. – Ты все еще хочешь найти корень зла? Тогда ты должен встретиться с ним. Один на один.
Поиск. Сколько же потеряно, через сколько трупов пришлось переступить, а результат? К чему это привело? Верхом, пешим, через море сквозь империю, с востока на запад. Теперь стоит в святилище Тени.
«Я ведь уже был на дороге поиска. Знаю какой он и, что приносит мне и идущим за мной. Стоит ли возвращаться?»
Немигающий глаз старого северянина впивается в Юлия острым копьем. Барон словно наяву чувствует укол от этого прикосновения, как он цепляется за душу и не отпускает.
- Что я должен делать?
Единственный не разъеденный проказой уголок рта поднимается в ухмылке. Существо торжествует.
- Подойди к звезде. Сядь. Вдохни полной грудью.
Юлий подчиняется. Исходящий из дыры дым скрывает юношу. Долгое время ничего не происходит, но пристальный взгляд жреца приковывает к полу
«Что за стук? Бум, бум, бум… Это что, сердце мое стучит?»
Что-то пролетает над головой, шумно хлопая крыльями. Маленькая летучая мышь садится на вмурованном в колону черепе, деловито роясь в глазнице. Только сейчас Юлий замечает страшную картину. Происходившее едва угадывается. Сперва барон думает, что ее просто замуровали с ребенком. Но ребенок родиться не успел.
Мир мутнеет. Тени, вокруг сотни теней. Они сливаются в одну, образуя лицо. Тень.
* * *
Юлию требуется время, что бы осознать, где он находится. В воздухе витает привычный с детства запах фимиама, из окна в ветвях деревьев щебечут птицы. Да и в здании с одной стороны все знакомо, но как-то не так, не правильно. Вот стеллажи с книгами, что тянутся через всю комнату. Но подойдя Юлий, не узнает собранную литературу. Тут и там кодексы заключены в человеческую кожу, а то и вовсе кости. Надписи заключены в теневые завитушки или хитроумные руны и иероглифы северных барбарских племен. Нет картин, на их месте краской или кровью намалевана пентаграмма, все исписано тайными магическими письменами. В углу потрескивает камин, но незнакомы статуэтки танцующей полуобнаженной жрицы. И все же изменения не способны обмануть человека, прожившего в этих стенах жизнь – Юлий в родном, хоть и изуродованном отцовском поместье.
- Итак, мы снова встретились.
Юноша оборачивается и почему то мало удивляется, но все же издает возглас:
- Ты?
Сидящее в углу серое существо издает, прикрыв ладонью рот, смешок. Сущность, изящно встав, слегка наклоняет голову в поклоне, не сводя пристального, источающего веселье, взгляда. Жестом он приглашает гостя в собственном доме присесть за стол, машинально наливает из графина вино, то и дело, поглядывая на ожидающего ответа барона. Сев напротив оно, наконец, говорит:
- Ладно, Юлий, давай ка серьезно, кого ты ожидал увидеть? Нечто подобное, как меня пытаются изобразить мои зачастую рьяные в детской наивности и глупости почитатели с севера? – кивок в сторону статуэтки, не обремененной одеждой, зашедшейся в диком танце жрицы.
Юлий напряженно молчит, не отрывая взгляда от двойника. Тот отпивает вино, после чего откидывается на спинку костяного кресла и уже неприкрыто смеется.
- Ох, Юлий, Юлий, друг ты мой сердечный. Ты же умный парень. Подумай сам, ведь все гениальное просто, а что может быть более гениально, чем Зло. Да, да и еще раз да, - существо кивает, видя, как дернулась щека молодого человека. – Ты хотел познать корень зла и отправился на встречу с ним, хотел увидеть Тень. Что ж не твоя вина, что мы встречались каждое утро, когда ты заглядывал в зеркало. Теперь-то ты знаешь правду. Я и есть Тень. Ты проделал долгий и тернистый путь, что бы прийти к, казалось бы, примитивному ответу.
Двойник трет в нетерпении руки, глаза загораются загадочным блеском. Юлий старается не терять невозмутимости, когда Тень указывает на доселе незамеченные шахматные фигуры. По иронии черные фигуры оформлены на манер северных барбаров, белые же копируют имперские войска.
- Сыграем? – предлагает существо. – Ой, перестань, это просто шахматная партия, - оно машет рукой на притихшего, несколько испуганного Юлия, - у нас долгий и содержательный разговор впереди. Приятно будет наполнить его игрой. В конечном счете, не шахматной ли доске уподобишь ты человеческую жизнь?
- Один человек возразил мне на это, сравнив жизнь с деревом, - наконец произносит Юлий, выдавливая слова как бы через силу.
- И когда мы слушались кого либо? – Тень жмет плечами.
- Мы? – барон подвигает к себе фигуры белой стороной, вызвав издевательскую улыбку сущности.
- Да, Юлий, мы или ты еще ничего не понял? Именно мы. Начинай, не будем более медлить.
Чувствуя дрожь в руке, Юлий выдвигает ощетинившегося копьем пехотинца на две клетки от короля. Тень упирает ладони в подбородок, склоняясь над игровой доской.
- Что ж, воистину верно говорят, страшно лишь начинать. Так с чего же начать? – он наступает кентавром на левом фланге, угрожая пешке, Юлий тотчас прикрывает ее другой. – А начнем мы, пожалуй… с академии святого Патрика. Или же с твоего отца?
Юноша отводит взгляд от доски, глаза щурятся от неприязни, но существо не отводит взора от фигур. Он ходит барбарским пехотинцем на Е-4, продолжая угрожать пешке.
- Неприятная тема, ведь правда? – продолжает он тем временем, на лице его начинает играть самодовольная улыбочка. – Ты довольно интересно все начал в своем дневнике. О, там ты предстаешь в роли эдакого правдолюбца, мол, мы такие правильные и за это нас обижают. Скажи, ты ведь просто пытался вызвать жалость к себе?
Юлий «съедает» вражескую пешку.
- Мне не нужна ничья жалость.
- Конечно, конечно, - кентавр убирает пехотинца, - а знаешь ли ты, как тяжело и неправильно в самом корне врать своему отражению? – Тень следит, как Юлий переводит сотника на Г-4 и ставит шах Жрецу. – Ты ведь только то и делаешь, что плачешься, какие все злые и как они плохо к тебе отнеслись. Почему же так многое вычеркнуто из твоего дневника? Написано ли там, что твое изгнание из академии было следствие мальчишеской гордости вкупе с юношеским максимализмом? Или что поступить ты без помощи отца так бы и не сумел, а?
Пешка Тени перекрывает офицеру путь на Ф-3.
- Разумеется о этом ты вспоминать и писать не хотел. Ведь это твоя история и в ней ты печальный рыцарь, благородный, пусть гонимый всеми, но не сгибаемый. Но в глубине души ты не можешь не понимать, что ты всего-навсего вздорный юнец.
Юлий не отвечает, сосредоточиваясь на игре. Его офицер отступает на Ф-5, угрожая одиноко маячащему коню-кентавру.
- Ты хотел быть похожим на покровителя академии Патрика, рисуя его как «торжество истины над чинами», но главную его добродетель, смирение тебе стяжать не удалось. Гордость – вот что стояло во главе твоего «подвига» и «мученичества».
С этими словами он продолжает атаковать сотника или по староимперски экатонтарха, переводя пешку на Г-4. Недолго думая Юлий забирает коня, расставаясь тотчас с офицером, не успевшим насладится победой.
- А отец? Выразил ли ты благодарность или сыновнюю любовь? На худой конец дань уважения родителю? Упреки ты вспоминаешь легко. А был ли ты на могиле отца?
Юлий не находит что ответить, но заливается краской. Действительно, врать себе невозможно. Вместо слов он выводит вперед коня.
- Что ж, твое молчание красноречивей любых слов, - он прикрывает стоящую на Е-4 пешку, лишь затем, замечая, что вторая стоит на растерзание. - Умный ход, – он проводит прощальным взглядом съеденную конем пешку. - Также когда ты воспользовался устаревшим завещанием, чтоб сорвать куш с отцовского поместья. Действительно умно, ничего не скажешь, кроме того, что тебе было наплевать… нет, не на честь отца или рода, что просто слова, но на живых людей – экономку Татьяну и сторожа Ивана, всех остальных, кто всю жизнь работал на Крылатых Тигров.
Юлий чувствует, как на глазах наворачиваются слезы, что вызывает у существа оскал, гадкий и довольный.
- Давай на чистоту – вся проблема в том, что в твоем сердце нет любви, ну разве что самовлюбленности. Уж этого нам не занимать.
- Неправда, я… я любил…
- Любил? – смех переходит в ржание. – Любил? Что есть любовь? Способен ли ты любить врагов, как учит Безначальный? Нет. Ты клялся, что отомстишь, ненавидел и проклинал. Что касается остального… церковники говорят, что и барбары платят добром за добро. А ты? Ты ведь и на это не способен.
- Это неправда, - упорно гнет свою линию Юлий.
- Хорошо, давай перейдем к фактам. Кого ты любил? Нет, не отвечай, я сейчас угадаю – Елена. Простая, очень милая девушка, без учета того, что она нужна было тебе, как форма мести принципам отца. Тебе просто нравилось делать все наперекор.
- Ложь. Да и вообще после произошедшего ее отец не дал бы разрешения на брак.
Некоторое время Тень без улыбки смотрит на барона.
- Довольно самообмана, Юлий. Брак? Ты аристократ, а она простолюдинка, что бы ни произошло, отказывать ТЕБЕ никто бы не стал. Почему ты просто не признаешь, что после смерти отца весь этот спектакль с так называемой любовью стал не нужен. Просто вспомни, как легко ты расстался с ней. В конце концов, в твоем дневнике ни слова о ней в последующих страницах нет. Ты забыл ее.
С этими словами он передвигает пешку, угрожая всаднику. Юлию ничего не остается, как уводить коня из под удара, отступая. Тень продолжает наступать, северный пехотинец переходит на Е-5.
- Что же дальше? – существо осматривает поле, где юноша сдает центр. – Ты ведь привык разменивать людьми, также легко, как этими фигурами на шахматной доске, - сущность проводит взглядом отходящего еще дальше коня, прикрывает пешку. – Начать хотя бы с самой идеи путешественника. Зачем все было затеяно?
Перейдя на Ф-6, копье северного пехотинца нацеливает на черную пешку.
- Из-за гордости. Из-за желания показать всему миру, что я чего-то стою.
Тень издает полный облегчения вздох.
- Ты облегчаешь мне задачу, - Юлий и сущность обмениваются фигурами. – Если внимательно проследить твою историю, то нигде и никогда, до твоего изгнания из академии идея корня зла не всплывает. Признай, Юлий, это ведь была спонтанное решение?
Двойник ждет ответа, но в комнате царит безмолвие, разбавляемое стуком переходящего офицера, явно нацеливаемого на короля. Предугадывая это, Юлий закрывает обзор грядущему маневру пешкой. На это Тень выводит второго офицера на белой клетке. Юноша переводит пехотинца на Е-5, предлагая размен. Порождение зла соглашается.
- Но ты проиграл в собственной же игре, - Тень проводит рокировку. – Все чего ты хотел – показать всем, и отцу и брату, профессорам в академии, всем недоброжелателям, что ты не просто очередной неудачник. Что ты не кто-то там, а Юлий. Юлий! Ты хотел…
- Что бы меня любили. Что бы мое имя стало олицетворением величия, - Юлий задействует офицера, переводя его на Ц-5, угрожая вражескому коню.
- Шанс у тебя был, - Тень прикрывает коня офицером и теряет его. – Очень далеко, у Евгенианополя. Ты мог проявить характер. Мог проявить те качества, что приводит к величию, - черный ферзь убирает с доски белого сотника. – Ты просто трус.
Юлий не находит, что ответить. Нет, хочется проявить упорность, спорить, возражать, что это не правда. Но в глубине души молодой человек понимает, что его отражение не может лгать. Ведь это он сам с собой играет в шахматы и ведет спор. Тень часть тебя, Тень это ты сам. Поэтому барон отмалчивается и продолжает бой.
Какое-то время партия продолжается в молчании. Фигуры ходят по доске, и Юлию вновь удается вытеснить Тень с центра, отгоняя черного ферзя и постоянно атакуя. В конечном счете барон и сущность обменивается ферзями и ситуация стабилизируется.
Одна за другой фигуры исчезают, имперские пехотинцы и неистовые северные барбары, офицеры и кентавры.
- Шах! – объявляет Тень, переводя туру в виде минотавра вниз доски на Ф-8. Юлий уводит короля из под удара и попадает под второго слона, перешедшего на Ц-4. – Давай беги, прячься, как делал всегда. Только знай, что всему приходит конец.
- А вот и нет, - Юлий улыбается и сам переходит в атаку. Его слон изящно сделанный под артиллерийское орудие ставит шаг теневому жрецу-королю.
Брови Тени ползут вверх.
- Что ты хочешь сказать? - сущность часто дышит и явно нервничает. Его король отступает. Он делает ошибку, все летит в тартарары. Одного из минотавров атакует конь, сущность отводит фигуру, не замечая Юлиного слона.
- То, что я знаю к чему ты клонишь, и мой ответ нет, - белые вновь ставят шах черным.
- Ты снова трусишь, Юлий! – Тень негодует, брызжа слюной. – Ты ничтожество. Твоя жизнь ничтожество и ты ничего не сделал, не принес никакой пользы. ТЫ виноват во всем произошедшем… и из-за тебя погибла Мария.
Дрожь проходит по лицу Юлия, но спустя мгновение он овладевает собой. Тень в отчаянии атакует короля, но юноша блокирует путь слону конем на Б-6 и сам ставит шах. Сущность бежит, теряет второго минотавра.
- Ты предал отца. ТЫ поставил под удар жизни твоих компаньонов, рискуя путешествием на Запад. И этот шаг привел к гибели многих людей. Не ударься ты в бега, Сергий не вышел бы в море, не попал в шторм и его люди не достались бы северянам. ТЫ виноват во всем этом!
- Тебе мат, - спокойно говорит Юлий, смотря в глаза самому себе.
Тень смотрит на доску и, кажется, не способен понят произошедшее. Просто и банально оба слона загоняют короля в угол.
- Партия окончена, - коротко подводит итог барон, уголки его рта не дергаются.
- Нет! – Тень вот-вот взорвется в припадке. – НЕТ! Ты не можешь отрицать все это. Будь мужчиной хоть раз в твоей паскудной жизни, признай, что ты ничтожество и уйди в небытие!
- Партия окончена, - повторяет Юлий и встает из-за стола под гневные взгляды второй половины естества. – Уходи и не возвращайся. Вон из моей души, демон.
Раздается страшный, истошный рык. Все плывет.
* * *
- Ты видел ЕЕ? – нетерпение чувствуется в голосе Первеза. – Что? Что ты видел?
Юлий часто дышит, его мутит.
- Никакой ее не существует, - выдавливает он из себя.
Верховный жрец стоит пораженный. Глаза его горят фанатичным огнем, рука, опирающаяся на посох дрожит от нетерпения и гнева.
- Я и есть Тень. Ты тоже Тень. Не существует никакой всеобъемлющей сущности, чего-то, что способно вместить все зло и олицетворять его. Мы сами создаем себе Тень, она часть нас.
Неожиданно старый северянин успокаивается. Вновь он принимает личину старого, изъеденного болезнью человека. Лишь глаза как-то странно смотрят на барона.
- Я тебе не верю. Увести их. НЕМЕДЛЕННО!
* * *
- Примерь ка обновку, южная мразь!
При свете факелов Юлий видит двух сгорбившихся тюремщиков, пыхтя волокущих здоровенный якорь. В толпе северян раздаются похабные смешки. Юношу пинком валят наземь, на шее и ногах клацают замки оков.
- Тебе идет! – жирдяй заливается смехом, толкая скованного.
Под тяжестью металла Юлий теряет равновесие, якорь падает сверху, до рези в глазах ударив кость на бедре. Сцена вызывает оживление в рядах дикарей. Не переставая смеяться и завывать по-звериному, они пинают, кусают и бьют древками копий.
- Оставьте же вы его в покое! – закричал из угла Алексий.
Парень пытается заслонить упавшего Юлия, удары сыплются на руки, прикрывшие голову и плечи.
- Довольно! – тюремщик поднимает кулак, гомон и свист утихают.
Оттолкнув Алексия, северянин наклоняется к Юлию. Схватив за волосы он поднимает голову, обдав смрадом. В похабной улыбке реют редкие гнилые зубы, глаза горят ненавистью и презрением.
- Отдыхай, мразь. Пока есть возможность, отдыхай, это последняя ночь для тебя, южанин. Завтра ты и твои друзья встанете в колону, вашу кровь соберут в чашу, а тело с сочным мясом и хрустящими косточками отдадут шаманам.
- Пусть так, - Юлий находит в глубине души мужество для ответа, - но и вам торжествовать не вечно.
- Твоя вера в империю и Безначального слепа. Уже скоро Тень накроет юг. Ты умрешь завтра, а спустя немного времени ваших перебьют, а кто уцелеет от копий и стрел пережрут друг друга от голода. Знай это, прежде чем умереть.
С этими словами северяне покидают клетки. Свет их факелов исчезает в глубине деревни, лишь часовые застывают статуями, сливаясь в темени ночи с хижинами и кустарниками.
Алексий, Феофилакт и матросы подползают к все еще распростертому на земле Юлию, помогают встать, устанавливая якорь относительно удобно. Но даже в вертикальном положении приходится неимоверно горбиться, причиняя позвоночнику неимоверные муки.
- Ты как? – Алексий пытается рукавом вытереть текущую по лбу и щеке кровь. Сморщившись, Юлий отворачивается. Помрачнев, Алексий уползает в угол и умолкает.
Юлий встречается с укоризненным взглядом Феофилакта, но монах в эту ночь воздерживается от долгих нотаций.
- Эту армию Тень бросит на Екатеринск.
- Да знаю я, сотню раз слышал. Если они возьмут Екатеринск, на имперские провинции прейдет голод и, как выразился наш общий друг, соотечественникам останется пережрать друг друга. Знаешь, Феофилакт, раз завтра зарежут мне Екатеринск по барабану.
- Империю нужно предупредить, - пропустив мимо последние слова Юлия, завороженно продолжает монах.
- Феофилакт, очнись! У тебя помутнение от голода? Мы здесь в клетках сидим, завтра нас «выпустят»… Тебе этого мало?
Глядя на хищную улыбку монаха Юлию становится не по себе.
- Предоставь это мне, мой мальчик.