Стёбла

Проснувшись, я  несколько секунд не мог понять,  почему лежу на мягкой перине, укрытый ярко-красным  стёганым  атласным одеялом и  кто этот лохматый небритый мужик, проникший в комнату через окно. Видимо, он меня и разбудил, когда снимал с подоконника горшки с   ярко-красными геранями, а теперь, предварительно разувшись,  на цыпочках крался в  кухню. Увидев, что я не сплю, мужик приложил к губам палец, призывая к молчанию.

Странно, но ничего предосудительного в этом визите я не заметил: может, в деревне так принято,   и решил,  молча, наблюдать за действиями неожиданного гостя. Из кухни послышалось какое-то  бульканье. Через пару минут  мужик, снова появившись в комнате,   приветливо помахал  рукой,  вылез наружу  и, водрузив на место горшки с геранью, сомкнул створки.


Солнце  давно требовало внимания,  упираясь лучами в закрытые окна. Окончательно проснувшись и весело пофыркав у рукомойника, я стал искать, чем бы позавтракать. На кухонном столе – записка: «Сынок, мы на сенокосе. В печке тушёная картошка. Ешь. Мы будем к обеду. Баба Гаша».

 Я отправился на кухню. Открыл печную  заслонку – увидел чугунок -  подхватил  его ухватом – не удержал и вывалил   содержимое на загнетку. Недолго думая,  кочергой выгреб картошку в помойное ведро и, созывая кур,  рассыпал по двору.  Не успели куры позавтракать, как заскрипела  калитка  и появились хозяева.

- Коси, коса, пока роса. Роса долой – и мы домой, - пропел дед.- Доброго Вам утречка. Как спалось на новом месте? Невеста не приснилась? Извините, вчера не успели познакомиться  – поздно было. Разрешите представиться, Иван Герасимович….

- Доброе утро.  Хорошо спалось, спасибо.  Невесту не успел завести:  учиться надо. А зовут меня Николай, -  поспешил я  ответить на все вопросы сразу.

- А меня зови баба Гаша, а хошь,  Агафья Ивановна ...  Завтрикал?

- Завтракал, завтракал, - поспешно заверил я, чувствуя, что краснею. -  Чудная картошка…  Вы простите меня, не смог удержаться и съел всю…

- Съел? Усю? – переспросила Агафья Ивановна  и хитро улыбнулась, увидев, как петух расправлялся с остатками тушёной картошки. -  Ну-ну. Молодец! А теперь пообедаем. Я щас быстренько яешню   поджарю.

«Яешня»  из десяти ярко-жёлтых солнышек призывно шкворчала на  чугунной сковородке. Отсутствием аппетита я никогда не страдал и едва сдерживал желание съесть всё.

- Так я и  не понял, каким ветром Вас сюда занесло? Вечером пришёл председатель колхоза, попросил приютить, а толком ничего не объяснил, – решил установить истину Иван Герасимович, подвигая ко мне сковородку.

- Я студент-филолог Смоленского пединститута,- чётко, как на экзамене, ответил я. - В Вашей деревне мы проходим диалектологическую практику: составляем словарь  диалектов Смоленской области. Понимаете,Иван Герасимович,  есть слова, которые употребляются  только на определённой территории и понятны только тем, кто там  живёт.  Мы  их запишем, объясним  значение, и они будут доступны всем. Язык станет ярче, богаче, -  попытался я, как можно проще, раскрыть деду не совсем простые вещи.

- Значит, за язык боритесь? Хорошее дело. А то он с каждым годом становится более простым, матерным и скудоумным. Если так  пойдёт, скоро человек вообще без языка обойдётся: будет страшно - закричит, обрадуется - захрюкает, получит удовлетворение -засопит...

-У Хрузки-соседки тоже на постое три девки, и у Манюшки, и у Микляихи…  А парень, получается, один ты? – вмешалась в разговор Агафья Ивановна.

- Да, на курсе одни девчонки, - так уж случилось.

- Двадцать тёлок и один пастух, - засмеялась Агафья Ивановна, показывая   беззубый рот. – Не знаю, как девкам у Хрузки  поживётся: уж дуже она клятая...

Я сразу  отметил  диалектное слово, но спросить  значение не успел.

- Да будет тебе, Ганька … - почему-то рассердился Иван Герасимович,  швырнул вилку, вылез из-за стола и вышел во двор.

-  Николай, глянь, глянь,  - Агафья Ивановна показала пальцем в окно и, казалось,на выходку мужа внимания не обратила. - Хрузка со своей  Стёблой куда-то подалась … Матка с дочкой...

По дороге шли две женщины, пожилая и молодая. Пожилая сумела сохранить остатки былой красоты. Молодая  была в полном расцвете: высокая, прямая, по плечам - длинные огненные волосы.  Она шагала уверенно и твёрдо, гордо неся голову на точёной изящной шее.

- Красивая девушка, - не выдержал я.

- Красивая? – переспросила  Агафья Ивановна и с опаской посмотрела на дверь. – Стёбла… - Слухай сюды...

 Она, поставив локти на стол,   приблизилась ко мне и доверительно зашептала:

- В прошлом годе артисты к нам приезжали кино снимать. «Мир и война» называется, что ли …

- «Война и мир», - вежливо  поправил я рассказчицу.

- Во-во! - согласилась она. - У нас с Герасимовичем сам Наполеон квартировал. Хороший мужик, видный, правда, пожилой…  Так он на эту Стёблу глаз сразу положил. И она от него ни на шаг. Все съёмки при ней происходили. Раз согнали мужиков  за деньги, конечно, французов, переходящих Днепр вброд в голом виде, изображать. Все бабы на берег и высыпали посмотреть. Смеху было! Мужики потребовали  баб с берега категорически убрать. Так эта Стёбла на маяк забралась и оттуда мужиков рассматривала. И что ты думаешь? Увёз её Наполеон с собой в Москву. В театральном, говорят, теперь она учится. Актриса…

Слушать было забавно, но я решил перейти к делу и полез в сумку за блокнотом:

-Агафья Ивановна, вот  Вы про соседку говорили, что она клятая…  К тому же имя у неё какое-то странное…

- Сыночек, ты ж ей не передавай… Жадная она, жадная…   Дуже – это очень,  - смутилась Агафья Ивановна. – А зовут её Фруза…

Закончить фразу не удалось, потому что в комнату вошёл Иван Герасимович и, видимо, услышав знакомое имя, так выразительно посмотрел на жену, что она тут же смолкла, моментально перестроившись :

- Да ну её, эту Манюшку, к кляпам, Колюшка …

- День-то какой замечательный! Вот жара немного спадёт – сходи, Николай,  к Днепру, охолонись малость… - посоветовал хозяин. – А я пойду сено  стоговать…

- В такую жару? – удивился я.

Ответом на вопрос был раздавшийся  через минуту из сеней богатырский храп Ивана Герасимовича. Я тоже прилёг на диване с книгой.

 Не читалось…

Если честно признаться, жизнь моя билась в конвульсиях. Но я старался, как мог,  реанимировать её: писал стихи, полные радужных надежд, любовался издали красивыми девушками, не решаясь к ним подойти, так как не чувствовал, что могу взять на себя ответственность  даже за судьбу самого близкого мне человека – отца. Полуслепой, парализованный, превратившийся в обузу для матери,  казалось,  он не умирает только потому, что  не довёл  до ума  сына, то есть, меня.
 
Отслужив в армии, без гроша за душой, имея в своём гардеробе  гимнастёрку, брюки, рубашку в клеточку с короткими  рукавами  и кое-какую демисезонную одежонку, я поступил в институт, до конца не осознавая правильность  выбора. Да,  люблю  читать, да, замираю, услышав яркое образное слово,  восхищаюсь  «великим , свободным, правдивым», горжусь  тем, что говорю на языке великих русских писателей…  Но… смогу ли  эту любовь передать детям? Я сомневался, потому что характер имел мягкий, податливый.

Между тем жара несколько спала. Самое время последовать совету Ивана Герасимовича  - пойти к Днепру. Я вышел на крыльцо. Молодые берёзки во дворе, приморённые полуденным зноем, теперь распрямляли мятые платьица, подставляя оживившемуся ветерку  стройные фигурки.

 Вон он, Днепр, всего в нескольких десятках метров от избы, скромный, узкий, не обещающий захватывающих дух впечатлений и острых эмоций. Да, на Смоленщине он не может похвастать ни размахом, ни величием. И всё-таки это великая славянская река, несущая воды через  Россию, Беларусь и Украину к Чёрному морю, объединяя народы, их языки. Действительно, я часто затруднялся определить, какому из славянских языков принадлежит слово, произнесённое русским человеком.

На песчаной косе загорала она.  Я узнал её сразу - Стёбла. Обнажённая, она лежала на песке, прикрыв лопухами лицо, маленькую грудь, лобок. Огненные волосы разметались  на жёлтом песке. Её стройное тело было почти бронзовым. Она чувствовала себя абсолютно спокойной, потому что вокруг расстилался  её мир – мир белых облаков, мир оранжевых обрывов, бездонных омутов, её земной рай.

- Девушка, - позвал я, сначала вдоволь налюбовавшись этим чудом, - Вы живая?

Она отозвалась не сразу, словно взвешивая все «за» и «против»:

- Нет, мёртвая. И мёртвая давно. Но оживить меня  поцелуем может парень по имени Николай. А тебя как зовут, юноша?

- Николай, - запинаясь, глухим, незнакомым мне голосом  произнёс  я. - А тебя зовут Стёбла. Так?  Красивое, редкое имя…

Девушка сбросила с лица лопух, взглянула на меня  удивительными  зелёными глазами  и весело рассмеялась:

- О, да ты квартирант моего отца! Это Агафья сообщила тебе моё имя? Несчастная женщина – нет у неё  детей. Несчастный отец – живёт с той, которую не любит. Впрочем, зачем тебе это? Иди ко мне. Видишь, я закрыла глаза и раскрыла для поцелуя губы…

Не могу сказать, что я целовался впервые, но ощущение было именно таким. Небо и река вдруг поменялись  местами. Солнце зашло за неожиданно появившуюся тучу, словно не желая видеть это скоропалительное проявление чувств. Лопухи  сначала сдвинулись с мест, которые обязаны были защищать от чужих глаз, потом упали на песок, а я целовал, целовал её податливое тело, не чувствуя стыда. Она отозвалась коротким, но, как мне показалось, отчаянным поцелуем...

- Шарик, Шарик! Вы не видели здесь собаку? – послышался детский голос.

Увы,наш мир оказался хрупким: он был разрушен случайным вторжением. Девочка, так и не получив ответа, побежала вдоль берега, сокрушая криками устоявшуюся тишину, а заодно и гармонию чувств потянувшихся  друг к другу людей, встретившихся совершенно случайно.

 - Прости, это было  солнечное  затмение, - прошептала она,  торопливо одеваясь. – И прошу, не ищи меня. Я завтра уезжаю.

Стёбла уходила, а я стоял не в силах что-либо предпринять. Она уходила всё дальше и дальше. Минута, и я потеряю её навсегда…

Неожиданно девушка резко остановилась.

- Эй, - крикнула она, - я жду тебя здесь ровно через год в этот же день  и час.

- Обязательно приду, - отозвался я.

Несколько минут оцепенения... Там, где она, - покой и счастье. Там, где нет её, - пустота. Я провалился в пустоту.

- Дяденька, - снова раздался детский голос. – А я нашла  Шарика. Это бездомная собака. Ей так одиноко. Смотри, она вся в репейнике. Давай почистим ей шубку...

Собака безропотно подчинилась движениям наших рук. Девочка щебетала о чём-то своём. А я думал о том, что не могу приютить даже бродячую собаку, потому что и сам не имею жилья. Потом  бродил по берегу Днепра, тонул в его бездонных омутах,как только что тонул в бездонных глазах Стёблы, замирал, пытаясь постичь тайну её неземного притяжения на прибрежном песке, где только что лежала она...

Вернулся  домой, когда  стемнело.  О Стёбле хотелось  говорить  бесконечно. Оставшись с Иваном Герасимовичем наедине, я сказал, что познакомился с его дочерью Стёблой.

- Стёблой ? – переспросил он. – Мою дочь зовут Варей. А Стёблой из зависти к её стройной фигуре называет Агафья.  Стебло, если ты хочешь знать,  – это прямая палка, черенок, ручка у ложки.

Замолчали, но не надолго.

- А к вам утром в окно какой-то мужик залезал, - сказал я только для того, чтобы нарушить тягостную тишину.

- Это,  наверно, Петька  Лысик похмеляться приходил, - не удивился Иван Герасимович.

Без Вари всё потеряло смысл. Через неделю, основательно пополнив  блокнот диалектными словами, я распрощался с гостеприимными хозяевами, а ровно через год в назначенный час  был на берегу Днепра.

Стояла такая же, как тогда,  прекрасная солнечная погода.  Но  Вари не было…

 Время шло. Я искал её всюду… Вот и солнце  скрылось за горизонтом… Вари  не было…

 Днепр, как всегда,  медленно  и безразлично струился в луговых берегах… А Вари не было…

- Вы не собаку ищете?  Её приютили на хозяйственном дворе, - услышал я знакомый детский голос. - Пойдёмте купаться. Вода тёплая-тёплая…