Недавно прошел шторм, и море всё ещё успокаивалось, оставляя на берегу черную мазутную кромку, корявые палки, пробки, оторванные от рыболовных сетей, заграничные этикетки спичечных коробков и многое другое, что могло унести пенистые прожорливые волны.
По берегу неторопливо ходят кланяющиеся фигуры.
Старушки собирают палки и доски на дрова для печи. У мальчишек программа разнообразней, они подбирают всё, что считают интересным и нужным. В одном кармане лежат зелёные прозрачные камешки — осколки бутылок, обкатанные волнами, очень похожи на необработанные изумруды, в другом — разноцветные глянцевые картинки и этикетки с непонятными надписями.
Подальше от берега стоят деревянные домики на высоких каменных сваях, чтобы пол не загнивал от частых дождей. Виноградные беседки оголились, деревья скучные, едва шевелят тощими ветками под легкими порывами прохладного осеннего ветра, лишь на некоторых сиротливо висят алые плоды дозревающей хурмы.
Во дворе Линьковых обычная предсубботняя суета.
Сенька, размахивая, словно на покосе, сгребает в кучу последние желто-красные листья, слетевшие ночью. Каштановые волосы белыми выгоревшими прядями свисают за ворот красной фланелевой отцовской рубашки, которая на его худых плечах висит, как на вешалке, длинные рукава, закатанные до локтей, открывают тонкие загорелые руки. Простые синие джинсы выцвели от многочисленных стирок и подскочили вверх над тупоносыми растоптанными туфлями. На впалых щеках и над губами едва заметен серый пушок. Сенька посмотрел на хлопочущую у газовой плиты мать и проглотил накатившуюся слюну. Варилось и жарилось на весь следующий день.
На веранде отец сидит перед зеркалом и сбривает недельную щетину. Многочисленные порезы на полном красном лица сильно кровоточат, и он недовольно морщится, отклоняясь, чтобы получше разглядеть всё лицо. В зеркале отражаются голые ноги старшей дочери, которая моет пол, высоко подоткнув юбку.
- Верка, опусти подол, бесстыдница.
- А вы не смотрите, - равнодушно отвечает она и продолжает мыть широкими размашистыми движениями.
Он ещё раз взглянул в зеркало и, нахмурившись, переставил его.
- Надежда, принеси горячей воды! - крикнул отец.
- Сейчас, тарелку вот вытру.
Сестры резко отличались: старшая была в отца, высокая и полная, с густыми бровями над зеленоватыми, чуть навыкате глазами. Тонкие губы в вечно лукавой и насмешливой полуулыбке. Младшая походила на мать, такая же худая и беспокойная, лицо, как у маленького хищного зверька в клетке, затравленное и грустное.
- Мать, быстрей поворачивайся, брат Игнат скоро с гостями приедет, - поторопил отец.
- Новый проповедник тоже будет? - откликнулась мать.
- Брат Игнат обещал.
- Наш уж больно робок, разъясняет слово божье и будто не уверен...
- Мямля он. Я давно говорил, нужен новый проповедник.
Сенька с досадой прислушивался к разговору. Ему нравился брат Никодим, как он спокойно и толково объясняет писание, никогда не повышая голос, и не делая нравоучений.
Старшие почему-то не любили его, может быть, потому что он был для них укором действительно праведной жизни. Женщины сплетничали, что он тайком попивает водку, рыскали любопытными глазами по захламленным углам комнаты отшельника, но ничего порочащего выглядеть не смогли.
Сенька утрамбовал шуршащий ворох листьев в старую корзину, служившую весной и летом для сбора чая, поднял на спину и отнес в глубину сада, где уже догорали листья и сухие прутья обрезанного винограда. Поворошил веткой в задымившем костре, и пестрые листья нехотя зашевелились, обугливаясь с краёв и вспыхивая желтыми язычками пламени.
Слабое воспоминание, словно забытая мысль, возникло в его памяти; он - маленький мальчик, стоящий перед большим костром в таком же осеннем саду, и всё его существо переполнено радостью и счастьем. Отчего ему было так хорошо и весело? Что же было перед этим? Да, приехал отец и привез ему красивый матросский костюмчик и ботинки, приятно пахнущие кожей. Он стоял перед костром, слушал треск сгорающих сырых веток, и радовался обнове и пистолету, стреляющему палочкой, которая вскоре потерялась в колючей зелёной изгороди.
Какая малость нужна была тогда, чтобы быть счастливым! И сейчас у него был новый костюм, который мать редко разрешает надевать, только по выходным и праздничным дням. Есть аккордеон, но ничто не доставляет радости и удовлетворения.
Сенька ещё раз переворошил несгоревшие листья и неохотно пошел к дому.
Стукнула калитка, и он увидел входящего во двор Игната, который пропустил вперед мужчину в черном в костюме и белой нейлоновой рубашке, его лицо выражало такое смирение и покорность судьбе, что Сенька без труда угадал в нем нового проповедника.
За ними шла пожилая женщина в длинном сером макинтоше. Она закрыла калитку на крючок и остановилась, немигающим и внимательным взглядом осматривая людей, дом, сад.
- Заходите, заходите, - засуетилась мать. - Мы вас заждались.
- Встречный поезд задержал, - сказал Игнат. - Лучше на автобусе ехать, чем на этой черепахе, да сестру Зинаиду пожалели - тряско очень. Демьян дома? - спросил он и, не ожидая ответа, повел гостей в дом, где их встретил отец и занял беседой, пока мать накрывала на стол.
- Сеня, мой руки и иди ужинать, - крикнула мать из окна.
Сенька тщательно вымыл руки под рукомойником, прибитым к инжиру, и вошел в дом. Все уже сидели за столом, искоса поглядывая на парующие тарелки. Сенька сел на свободный стул и сразу поднялся: все встали на молитву, прижав сложенные руки к груди и склонив голову.
Молитву читал Игнат ровным, тихим, но быстрым говорком. Это была обычная молитва "Отче наш" и импровизация благодарений за хлеб насущный.
- Благослови, Господи, этот стол и этот дом, под кровом которого ты нас так гостеприимно принял.
Сенька усмехнулся про себя. "Не Господь, а мы тебя приняли”. Но отогнал эту грешную мысль и терпеливо дослушал монотонную молитву.
После ужина все перешли в гостиную, оклеенную обоями, которые давно не обновлялись и порыжели от яркого солнца. Два окна, наполовину закрытые плотными занавесками, выходили к морю, и были видны только черные, качающиеся ветки айвы.
В проёме двери мелькали всё новые и новые силуэты братьев и сестер во Христе. В комнате становилось шумно. Многие вполголоса переговаривались, с любопытством поглядывая на нового проповедника, которого Игнат называл братом Ефремом. Он чинно сидел на табуретке за столом и недовольно прислушивался к резкому голосу Зинаиды, привлекавшей всеобщее внимание. Свой макинтош она оставила на вешалке, и сейчас была в скромном домашнем платье.
- Редко, где теперь встретишь настоящее благочестие, чтобы вера в Христа не заменялась сутяжничеством и грешными помыслами, - говорила она. - Я была в Москве у наших братьев во Христе, и там тоже самое. Приехал из Киева регент, всем верующим понравился, прекрасный голос, сам культурный, сообразительный, сразу видно праведного человека, но пресвитер не взял его, иначе пришлось бы свою дочь с насиженного,
теплого местечка снять. Покрутился регент в Москве несколько дней, да и уехал в Киев. Все братья и сестры о нем жалеют.
Ефрем обвел внимательным взглядом собравшихся и встал из-за стола.
- Ну что ж, братья и сестры, встретим субботу молитвой.
Все поднялись и затихли, прислушиваясь к словам проповедника.
- Мы божьи дети. Бог избрал нас посланниками в этот погибающий мир быть стражами и носителями света. "Господь царствует: он облечен величием, облечен Господь могуществом и препоясан: потому вселенная тверда, не подвигнется".
Солнце садилось в море, залив окна красным, тревожным светом. Начиналась суббота, в которую нельзя грешить и работать, даже приготовление пищи, мытье посуды и прочие мелкие хозяйственные дела считались работой.
Прочитав молитву, все сели, и проповедник начал беседу. Хотя у Сеньки было предубеждение, но он заслушался, так хорошо и интересно разъяснял молодой проповедник священное писание. Да и все довольно кивали головой, умиленно посматривая на чисто выбритое лицо Ефрема.
Надежде было трудно долго сидеть неподвижно: она успела рассмотреть всех гостей, определить, кто в каком настроении сюда пришел, и теперь скучающе смотрела в окно и болтала ногами.
— Сиди спокойно, - нервно сказала Зинаида.
Надя притихла. Но через минуту, забывшись, её ноги снова беззаботно замелькали.
- Я же тебе сказала, сиди спокойно! Какие беспокойные дети! - громко перебила она слова Ефрема. - Им ещё рано ходить на такие собрания.
- Они так же верят во Христа, как и ты, сестра, - заметил отец.
- Так пусть сидит спокойно. Невозможно слушать, когда перед тобой снуют ногами. Вы должны ей сделать замечание, а не я.
Отец хотел резко ответить, но Ефрем опередил:
- Детям трудно сидеть в неподвижности. Идите, дети, погуляйте.
Сенька решил было принять эти слова и на свой счет, но сдержался и продолжал сидеть. Надя, довольная, вскочила и, перебросив косичку за спину, нарочито степенно вышла из комнаты.
- Так вот, все знамения, предсказанные в Откровении Иоанна Богослова, сбылись. На наших часах без трех минут двенадцать. Мы будем свидетелями второго пришествия Христа на нашу Землю. "Звезды небесные падут на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои. Бесчисленные наводнения и землетрясения карают людей, земля опоясана проводами и чадящими чудовищами. Призрак нейтронной бомбы висит над нашими головами. Всё указывает, что близок час, и будут грешники говорить горам и камням: "падите на вас и скройте нас от лица сидящего на престоле и от гнева Агнца; ибо пришел великий день гнева его, и кто может устоять?"
Вечернюю тишину разрезал смех молодых голосов, доносившихся из соседнего дома. Вслед раздался взрыв бесшабашной поп-музыки. Через открытую дверь Сенька видел в соседнем окне мелькающие фигуры.
- Что это? - недовольно спросил Ефрем.
- У соседки сын из армии вернулся, - ответила мать. - Вот и загуляли.
- Радуются, - сказал Ефрем, - не подозревают, что скоро придется отвечать за свои грехи. Экклезиаста верно предсказывал: распущенность нравов, хаос будет царить перед вторым сошествием Христа.
Сенька уже не прислушивался к обличающему и грозному голосу проповедника. Рассуждения о скором конце света ему были знакомы с детства. Отец и мать искренне верили, что человечество доживает последние годы, с этой верой вырос и Сенька.
Он не раз задумывался о тщетности своей жизни, о бесплодном стремления к чему-то лучшему, верил, что ведет праведную жизнь и будет в числе отмеченных печатью бога. Иногда возникали сомнения в непоколебимости постулатов священного писания, но они легко разбивались в беседе со старшими, и он ещё больше укреплялся в своей вере.
Веселый гомон в соседнем доме напомнил ему о Руслане, которого он увидел утром.
Руслан быстро шел по узенькой мощеной улице, помахивал чемоданчиком и чему-то улыбался. На черных погонах блестели ярко-желтые старшинские нашивки. Увидев на крыльце Сеньку, он радостно помахал ему рукой и, приложив палец к губам, кивнул на свой дом. Но войти незамеченным не удалось. Едва он ступил на крыльцо, как из комнаты вылетела Людмила в белой ночной рубашке, и с восторженным визгом бросилась брату на шею.
Сенька смущенно отвернулся. Умываясь, он слышал сумбурные ласковые слова Людмилы, к которым скоро примешались причитания Натальи Петровны.
Через низенький забор, разделявший два двора, видел раздетого по пояс Руслана, склонившегося над алюминиевым тазом. Людмила поливала черпаком на его широкую спину и пританцовывала вокруг него. Руслан звучно отфыркивался и кричал:
- Людмилка, воды не жалей! Родного брата простудить хочешь?
- Заболеешь - в кроватку уложим. Закутаем, как куклу. Я тебя баюкать буду, и из дома никуда, - пела Людмила.
Она успела причесаться, и ее тяжелые косы свешивались ниже пояса, оттягивая назад голову, и открывая длинную белую шею, украшенную тонкой золотой цепочкой с медальоном - это был подарок матери на уговор не резать косы, как сделали многие подружки Людмилы.
Хотя у неё по утрам и катились слёзы, когда расчесывала густые волосы, она уже не жалела, что оставила косы, с удовлетворением замечая на себе удивленные и восхищенные взгляды парней и мужчин. Косы сделались предметом зависти школьных подружек, и некоторые с невинным видом уговаривали срезать их, мол, это не модно и отдает стариной.
Незамеченный ими, Сенька открыто любовался счастливой Людмилой, потом у него шевельнулось чувство ревности, что все её внимание уделено Руслану. Сенька перелез через забор и подошел к ним.
- Сеня! Здравствуй! - Руслан крепко пожал руку и продолжал растирать тело полотенцем. - Я думал, что не увижу тебя. Ты в техникум хотел поступать, мне Людмилка писала о тебе. Что, провалился? Ничего, на следующий год поступишь.
- Отец не разрешает.
- А-а! — помрачнел Руслан. — Это другое дело.
Сенька увидел мундир, висевший на ветке мушмулы, и с интересом стал разглядывать значки.
— Ты разве воевал? — спросил он удивленно.
— Нет, - рассмеялся Руслан, - не пустили. Это значки классного специалиста, отличника, гвардейский, спортивный.
- Руслан самым лучшим был, — гордо сказала Людмила.
- Ну, это ты загнула, Людмилка. Сеня в армию пойдет - не меньше, чем у меня будет.
- В стройбате такие не дают, — хмуро сказал Сенька.
- Почему в стройбате? Тебе уже сказали?
- Нет. Я сам знаю.
- Ясно, - догадался Руслан. - В субботу там можно не работать. У тебя всё по полочкам разложено, жизнь наперед знаешь. Не скучно так жить? Ты сейчас в девятом классе?
- Бросил. Что толку учиться?
- Он говорит: не уедаешь институт закончить, как конец света будет, - перебила Людмила.
- Ты это серьёзно? Тогда и мне незачем в институт посту¬пать. Жаль, а я так хотел учиться. Ну, ничего, мы ещё поговорим с тобой на эту тему. Пойдем с нами завтракать.
- Мне на работу нужно.
- А где работаешь?
- В промартели.
- Ящики для мандаринов сколачивает, - снова вмешалась Людмила.
- Работа сдельная? Ну-ну, проговорил Руслан и хитро посмотрел на Сеньку.
На работе, сбивая ящики, он думал о последних словах Руслана. Что хотел ими сказать? Конечно, работа сдельная, больше сделаешь, больше получишь. Сезон мандаринов, рабочих не хватает. Семья большая, денег много нужно. Им втроём легче.
Сенька вспомнил заштопанное домашнее платье Людмилы и подумал, что не так-то им легко живется, как он думает. Отец не раз называл Наталью Петровну гордячкой: Сидит с дочкой чуть ли не на одном хлебе, а все нос дерет. Сколько раз я ей говорил: вступай в нашу общину, братья и сестры помогут тебе, чем бог послал, и на работу хорошую устроим.
- Нет, говорит, я в помощи не нуждаюсь. Сын приедет - лучше заживем.
- Посмотрим, как они заживут. Ему в институт хочется, а на какие шиши он будет учиться? А? То-то же! А всё из-за гордыни. Не бери пример с дураков, Семен, всю жизнь битым
будешь ходить. Бога, видишь ли, не признают. Придет день страшного суда! Что они тогда скажут, кого будут молить о своём спасении? Все отвернутся от этих нечестивцев, не будет
спасения вероотступникам!
В три часа дня адвентисты сложили молотки, сняли фартуки и ушли домой под шутки оставшихся рабочих.
- Субботу пошли встречать.
- А мы воскресенье встретим, правда, Николаич? Аж в ушах зазвенит.
Выйдя из ворот, Сенька направился в противоположную сторону от своего дома. Зашел в магазин, купил булку белого хлеба, двести граммов мягких конфет - батончиков, и пошел к окраине города, где местность поднималась, переходя в горы, на склонах которых росли ровными рядами темно-зеленые чайные кусты.
На окраине посёлка жил Никодим в ветхой маленькой избушке, грубо сколоченной из полусгнивших досок. Восточная сторона оббита ржавой дырявой жестью, и дождь проникал в полутемную комнатку, стекая по отсыревшим доскам и уходя в трещины пола.
Свет проходил через единственное кособокое окно с пыльными стеклами, освещая круглый стол, заваленный книгами, посудой и жестянками. На краю стола, у изголовья топчана, заплыл стеариновый огарок; по вечерам, когда Никодиму надоедало лежать в потемках, он зажигал свечу, брал со стола подвернувшуюся книгу и долго листал, не читая, а вспоминая жизнь святых.
Услышав шаги в комнате, он приподнялся, но руки не удержали легкое старческое тело, и он упал на постель.
- Вам плохо? - спросил Сенька, заглядывая в глаза Никодима.
- Ничего, Сеня, это от слабости. Мне уже лучше, - обрадовано заговорил старик. - Вчера я подняться не мог, тело всё ноет, ноги мёрзнут, света божьего не вижу. А сейчас лучше. Подложи подушку повыше. Вот так. Спасибо. Видишь, как получается, здоров был, и гости приходили, а теперь только ты и навещаешь. Мне много не надо, кусок хлеба да стакан воды, а если бы тебя не было, то и это некому было бы дать. Я не упрекаю. У каждого свои заботы, где уж помнить о каком-то старике. Будем чаёвничать? Поставь чайник. Прежде керосин долей, я вчера последнее выжег. В канистре есть немного, на чай хватит, а там, даст бог, не понадобится.
Ты на меня не обижайся, что много говорю, скучно одному. Лежишь да всю жизнь вспомнишь, от детства до старости. Копаешься в памяти, перебираешь всё заново. Пора итоги подводить. Что-то меня тревожит. Не так я свою жизнь прожил, не так. Казалось бы, вел праведную жизнь, ходил в боге, никого не обидел, никогда чужого не взял. Сколько темных душ к свету вывел! И всё же, чувствую, что-то не так. А что и сам не знаю. В эти минуты сомнения, заметь, Сеня, Бог приходит на помощь. Только верой в него и спасаюсь. Садись, топчан не развалится, он ещё меня переживет. Тебе не понять, но слушай, когда-нибудь и всплывут в твоей памяти мои слова, да и приго¬дятся. Можно сомневаться в друге, в любви матери, в жене, но в существовании Бога никогда не сомневайся. Без Бога в душе человек способен на любые подлости, и не будет ему счастья и покоя. Ну вот, и чай закипел.
Сенька бросил горсть чая в кипяток, подождал немного, усаживая Никодима поудобнее, и разлил янтарную жидкость по чашкам.
Никодим пил чай из блюдечка, присёрбывая, блаженно закрывая глаза, и перекатывая конфету во рту. Отламывал от хлеба небольшие кусочки мякиша и жадно пережевывал беззубыми деснами.
Сеньке вдруг стало нестерпимо жаль его старческое одиночество и это голодное одинокое существование. Не раз он говорил матери о Никодиме, но она отмахивалась:
- Своих забот хватает. Есть живут и поближе к нему, пусть ухаживают.
Надя боится Никодима: чем-то пугает её худенький старичок с внимательным острым взглядом, а от Верки никогда услуги не дождешься, - думал Сенька, возвращаясь домой.
По узкой поселковой дороге Сенька встретил Руслана, который шел из военкомата. Он обнял Сеньку левой рукой, и они пошли рядом широким шагом, каким, наверное, привык ходить в армии Руслан.
- На учет встал. С понедельника буду устраиваться на работу. А ты здорово вырос, скоро меня догонишь.
Только сейчас Сенька сообразил, почему Руслан показался ему ниже, чем два года назад. Тогда он возвышался на целую голову, а сейчас идут наравне, разве что, Руслан всё же на два-три сантиметра выше.
- Ну, рассказывай, как ты тут жил без меня? Я тебя едва узнал, такой парнище вымахал. Влюбляться скоро начнешь? Не смущайся, со мной тоже такое было, и осталось... Кто же тебе посоветовал на эту работу идти? Почему на завод не пошел?
Сенька понурил голову.
- Там в субботу работают.
- И что же, ты так и будешь всю жизнь субботу справлять, гвозди заколачивая? Жаль мне тебя, Сеня. Как к родному брату привык. В армии частенько думал о тебе, куда тебя эта дорога выведет? Почему школу бросил?
- Взялись они за меня скопом. Директор говорит, или школу бросай, или из общества адвентистов выйди. К нам лектора приезжали, - рассказывал Сенька уже с гордостью. - Лекции читали: Бога, мол, нет, и земля, люди, животные сами собой образовались. Уговаривали бросить родителей, мол, в интернате устроят. Я неделю в школу не ходил. Потом они прибежали, и начали просить, чтобы школу не оставлял. А как в субботу снова не пошел, так и началось, всем классом доказывали; что Бога нет.
- Сестра тоже не ходит по субботам в школу?
- Надька безбожницей растет. Отец и бил её, и уговаривал - ничего не помогает. Это школа всё виновата.
- Тебя в школе били за то, что ты веришь в бога? - спросил Руслан. Радостное настроение, с каким он встретил Сеньку, улетучилось. Скуластое лицо посерьезнело, на переносице выступили морщины.
- Нет, - неуверенно произнес Сенька, не понимая, почему Руслан это спросил. Раньше его действительно били. Но это было давно, когда учился в третьем классе. Били за дело, потому что он любил фискалить учительнице о проделках ребят. Но с тех пор, как семья Руслана переехала жить с ними по соседству, и он стал заступаться за Сеньку, ребята перестали бить. Сенька подружился с Русланом, вернее, Руслан сблизился с ним, и под влиянием старшего, понял, что доносить на других нехорошо, и сам научился ненавидеть тех, кто это делает.
- В школе со мной ласковы до приторности. Всё убеждают. Надоело.
- Значит, тебя не били, а вы Надю зачем бьёте? Быстрее в Бога поверит?
Сенька понял, что проговорился, и смущенно замолчал.
- А конец света действительно будет, - сказал уже другим тоном Руслан, и Сенька удивленно поднял голову. - Только не через пять лет, как предсказывают ваши пророки, а через пять миллиардов. Ученые подсчитали - спустя это время наше солнце
начнет остывать и не сможет обогревать Землю, начнется похолодание, и снова наступит ледниковый период. Ничего, мы искусственные солнца понавесим. Представляешь, какая красотища в небе будет! Не одно, а десять солнц будут для нас сиять. Или на другую планету переселимся, где солнце поярче. Хочешь на другой планете побывать? А я очень хочу. Эх, жаль, я в летную часть не попал, в детстве у меня был перелом ноги, из-за неё и не прошел комиссию. Ну, хорошо, мне направо, ты вечером приходи к нам. Товарищи придут, повеселимся. Снова отец? Жаль. Ты Ольгу давно видел? Я Людмилку спрашивал, а она молчит. Говорит, не знаю.
- С тех пор как она замуж вышла и уехала, не видел.
- Вышла замуж, - тихо проговорил Руслан и, нахмурившись, пошел рядом. Теперь он никуда не спешил, и шел, тяжело ступая подкованными сапогами, русая голова наклонилась в грустном раздумье.
Сенька озабоченно посматривал на него и тоже молчал. Ольга уехала летом с курортником, который отдыхал здесь в санатории. Сенька часто видел их вместе на пляже, но тогда он не знал, что Руслан любит её.
"Все в руках божьих", - подумал Сенька и вздохнул.
- А ты чего вздыхаешь? - спросил Руслан и потрепал его по плечу. - Ничего, брат, переживем, я, пожалуй, зайду к ребятам.
Он свернул за угол и скрылся из глаз.
- Сеня, - ласково позвала мать, - возьми аккордеон, сыграй нам пятьдесят шестой псалом Сиона.
Сенька оторвался от своих воспоминаний и увидел, что все смотрят на него. Он вздохнул и взял аккордеон. Пятьдесят шестой псалом пелся на мотив "Амурские волны". Почти все псалмы пелись на лирические старинные или современные мелодии.
Несведущий человек, который случайно проходил мимо дома, думал, что в нем идет вечеринка, и подвыпившие гости под эти мелодии вспоминают свою молодость. Но по тому, как торжественно и ладно звучал спевшийся хор, и по доносившимся словам, совсем не похожими на слова известной песни, прохожий мог заключить, что это не просто вечеринка, а какое-то священослужение непонятных и неинтересных ему людей. Вспомнив что-то про секты и хмыкнув, изумляясь сплаву "Течет Волга" с господом Богом, он удалялся, а у певцов от грустной мелодии и вкладываемого в неё содержания текли слезы умиления.
Трехлетний Олежка, примостившийся на коленях молодой матери, всё ещё не может привыкнуть, что мать плачет среди этих чужих людей. Он теребит её за рукав, и она бессознательно прижимает головку сына к груди и продолжает петь, может быть, вспоминая кубанские степи и подружек, с которыми часто пела эту песню, не со слезами, а с легкой грустью, без которой невозможно ощутить радостное чувство счастья.
Елена приехала с сыном в небольшой городишко три месяца назад. Адвентисты помогли ей устроиться на чайную фабрику. От одиночества и из чувства благодарности она стала ходить к ним на собрания. Про Бога знала мало, хотя мать и была верующей, но дочку не принуждала, лишь сама перед сном на несколько минут становилась на колени перед иконами, шепча молитвы, пожелания и проклятья своим врагам.
Здесь никто не крестился, не было икон, на которые нужно смотреть с благоговением и лобызать замусоленный оклад; собирались добрые соседи, вели беседу о праведной жизни, об исполнении заветов Христа, учились правильно понимать слово божье. Под конец вечера пели песни, от которых становилось легко на душе и вспоминалось беззаботное девичье прошлое.
Сенька не был таким чувствительным, чтобы хлюпать слезами, хотя песни и настраивали на меланхолический лад, когда забывалась и эта комната, и эти скучные люди, и думалось о своём, волнующем и тревожном.
Но иногда, глядя на их слезливые физиономии, ему становилось смешно, он представлял их поющими не псалмы, а настоящие слова о любви, о ревности, и едва сдерживался от улыбки.
Однажды он нарочно сфальшивил и долго подбирал мотив, искоса посматривая на очнувшихся от грез людей. Все были недовольны. Демьян хмуро смотрел на не в меру расшалившегося сына. На следующий день он заставил Сеньку шесть часов подряд просидеть с аккордеоном за разучиванием новых мелодий.
Олежка успел наплакаться и уснуть. Елена укутала его платком и встала с дивана. За нею, негромко переговариваясь, поднялись и другие, умиротворенные и довольные проведенным вечером.
Ефрем остался ночевать у Демьяна. Зинаиду увел к себе Игнат.
Сенька вложил аккордеон в футляр и вышел во двор. У Руслана всё ещё были гости: в окне мелькали тени, раздавалась тихая, томная блюзовая музыка, перебиваемая смехом и криками молодежи. Неожиданно дверь распахнулась и во двор стремительно выбежала Людмила, за ней выскочил длинноногий, высокий парень.
- Держи её! - кричали из комнаты.
- Людка, это не честно, - смеясь, сказал парень, схватив за руку увертывавшуюся девушку.
Сенька перепрыгнул через забор и встал между ними, резко ударив по руке парня. Тот отпустил руку Людмилы и удивленно посмотрел на Сеньку.
- Я что-то не знаю тебя, - спокойно сказал он. - Кто ты? Откуда свалился?
- Витек, иди сюда, это наш сосед, - позвал его "Руслан.
Витек улыбнулся Сеньке, с хитрецой посмотрел на девушку, и неторопливо пошел в дом. Дверь за ним захлопнулась, и во дворе стало темно, лишь желтый свет окна лежал под ногами. Сенька смутился.
- Извини, я думал, что плохое...
- Почему ты не пришел? — тихо спросила Людмила. - Я ждала.
Ей бы не следовало говорить так, потому что она солгала. За весь вечер она ни разу не вспомнила о Сеньке. Что ей было до паренька, живущего в соседнем доме, и который верил в бога? Слова вырвались невольно, девичье сердце догадывалось, что он ждет этих слов, и ей захотелось доставить ему приятное.
Сенькино сердце, переполненное благодарностью и любовью, беспокойно забилось. Он не знал, что ответить, и спросил грубовато:
- Кто этот длинный?
- Витек? Смешной, правда? Я его в первый раз вижу. Он из Батуми приехал к Томази, вместе с ним к нам пришел, я в "американку" проиграла, а они сказали, чтобы я его поцеловала. Вот он и погнался за мной. - Она прислушалась к веселым голосам и сказала с улыбкой: - Снова смеются. Витек такие смешные
истории рассказывает, что невозможно удержаться. Руслан только притворятся веселым, губы улыбаются, а глаза - больно смотреть. Я бы эту Ольгу живьём растерзала. Перед отъездом прибегала ко мне. Скажи, говорит, Руслану, пусть не обижается на меня. Ему учиться надо, а я буду обузой. Даже поцеловала меня. Напомаженная! И чего он нашел в ней? Девчонке легче, поплакала, и всё горе прошло, а он ходит, мучается. И почему вы такие сдержанные? А ты смелый, не побоялся.
- Я ради тебя, что хочешь сделаю, — горячо сказал Сенька, и взял её за руки. - Веришь?
- Нет, - она покатала головой и вздохнула. - Не всё. В Бога верить ты не перестанешь, а с ним ты не будешь счастлив.
- Но в бога все наши братье и сестры веруют, и они счастливы. Ты тоже придешь к нему, и он тебя примет, потому что ты самая хорошая, лучше всех. Ты знаешь, я тебя...
Он замолк, не решаясь произнести самые трудные и нужные слова.
— Хочешь, пойдем, погуляем? - быстро спросила Людмила. – Они не скоро разойдутся. Подожди, я сейчас. Свежо на улице.
Через минуту она выбежала из дома, надев поверх платья красный свитер, выглядевшим немного грубоватым на её стройном теле.
Они взялись за руки, и вышли к успокоившемуся морю. Под ногами трещала мелкая галька, перебивая шуршание волн. Лунная дорожка, раскаленным стержнем, разбрасывала по волнам яркие мерцающие искры.
Слева берег выгибался большим мысом, усыпанным далёкими желтыми огоньками портового города и кораблей, стоящих на рейде. По шершавой поверхности моря рыскали ослепительные лучи прожекторов, потом они взмывали вверх, скользили по редким облакам, ослепляя звезды, и без того тусклые при свете полной Луны.
Справа в море вдавался ажурный причал для катеров. Вдоль берега тянулась цепочка тусклых фонарей и погасала, уткнувшись в горы, на вершине которых висели грязно-серые облака.
- Ты почему молчишь? - спросила тихо Людмила.
- Думаю.
- О чем?
- О тебе, - так же тихо сказал Сенька и испугался своей смелости.
А вдруг Людмила спросит, что же он думает о ней? Сказать правду он не осмелится. Может быть, это вовсе не любовь, а греховные помыслы. Не зря же старшие говорят, что черт сидит в женщине и только ждет удобного момента, чтобы
смутить покой мужчины.
Вот и с ним такое же случилось: раньше он был равнодушен к Людмиле, будто её и на свете не было. Изредка случалось ходить вместе в школу, а в пятом классе даже сидели за одной партой.
Тот год ничем не запомнился; были мелкие ссоры из-за пустяков, делали границу на парте, чтобы кто-нибудь не залез локтем на чужую половину. Были и примирения, но хорошей дружбы не получилось, то ли мешала Сенькина застенчивость и молчаливость от того, что он чувство¬вал себя изгоем в классе - единственный верующим, то ли Сенька был для Людмилы неинтересным партнером для игр.
Он тянулся к Руслану: льстило, что старшеклассник разговаривает с ним, как с равным, приглашает к себе домой, делится своими планами и не чурается показываться с ним среди друзей. Втайне Сенька считал себя мессией, и надеялся перетянуть Руслана в свою веру, давал ему читать религиозные книги и журналы, которые привозились проповедниками из Сухуми, а печатались где-то заграницей.
Руслан отказался брать и посоветовал выбросить эти книги. Он стал приносить Сеньке антирелигиозную литературу из библиотеки, куда Сеньке отец запрещал ходить, чтобы не нахватался греховных мыслей. Особенно понравилась "Библия для неверующих”. Он запоем прочитал и по-наивности предложил отцу, который, увидев крамольную книгу, рассвирепел и сильно избил сына.
За ослушание запретил дружить с Русланом и целый месяц ходить в школу, что было самым строгим наказанием. Несмотря на то, что в школе с ним никто не дружил, а некоторые обзывали различными прозвищами: "святоша" и "херувимчик" были самыми безобидными по сравнению с другими, более забористыми, Сенька любил уроки и учился на отлично. На выкрики и насмешки научился не обращать внимания, и обидчики скоро отстали: неинтересно задевать человека, который никак не реагирует.
После окончания восьмого класса отец объявил, что дольше учиться бесполезно, Богу его грамота и аттестат зрелости не нужны. Он определил сына в свою артель, которая зани¬малась подсобными работами. Сенька по горькому опыту знал, что с отцом спорить бесполезно и примирился со своей участью. Помочь никто не мог: единственный друг и советчик — Руслан был в армии.
Ежедневные молитвы, душеспасительные беседы с проповедниками делали своё дело: Сенька проникался мыслью о своей исключительности, что он призван богом, стать в ряды защитников истинной веры.
Быть бы покою и смирению в его душ, если бы не одна летняя встреча. В пятницу рано утром его послали в Батуми встретить проповедника, приезжавшего московским поездом. На перроне Сенька должен был держать в левой руке три белые розы, в правой сложенную газету, — совсем как в том детективе, который удалось взять у Веры и прочитать тайком.
С утра Сенька был радостно возбуждён, среди незнакомых людей он чувствовал себя равным, никто не знал о его причастности к избранным. Он был такой же, как все. Стоя с цветами в руке, он вглядывался в пассажиров московского поезда и был в напряженном ожидании чего-то необыкновенного. Разумом он понимал, что сейчас подойдет какой-нибудь бородатый мужик со сладенькой улыбочкой на губах, представится столичным проповедником, и всю долгую дорогу до дома будет донимать глупыми вопросами: как они тут живут, в глуши, с кем встречаются, как верят в бога?
Кончился людской поток, никто к нему так и не подошел. Запоздалая стайка девушек неторопливо прошла мимо него и последняя, потянув подружку за рукав, приостановилась и громко сказала:
- Таня, посмотри, какой симпатичный юноша! – и, обращаясь к Сеньке, спросила: - Ты, случайно, не нас ждешь?
Девушка была такой хорошенькой, что Сенька не поверил, что её слова предназначены для него. Он оглянулся, и услышал искренний незлобивый смех девушек, отходя, она крикнула:
- Приходи завтра вечером на турбазу, потанцуем!
Сенька покраснел, не было никакого сомнения, именно его она назвала симпатичным юношей. Юноша! Какое красивое слово! Впервые в жизни его назвали не мальчиком, а юношей.
Перрон опустел. Сенька положил цветы и газету на скамейку привокзального сквера, и в приподнятом настроении пошел через город к морю. Домой можно вернуться и на вечерней эле¬ктричке. В его распоряжении оказался целый день, и было бы глупо не использовать его.
Город манил своей праздничной нарядностью и беззаботностью. На приморском бульваре зашел в летнее кафе и с удовольствием съел горячее хачапури, запивая холодным лимонадом.
До моря, отполированного штилем и ослепительным солнцем, невозможно пройти: всё побережье усыпано людскими телами, узкая полоса прибоя кипела радостной малышней. Сенька прошел до стадиона, где людей было не так много, выбрал место поближе к воде, разделся и плюхнулся в воду.
Нанырявшись до озноба и усталости, Сенька вышел на берег и улегся ничком на горячие камни. Рядом кто-то с грузинским акцентом рассказывал о происшествии в воинской части с учебной противотанковой гранатой. Сенька очень удивился, услышав в ответ знакомый мелодичный голос.
- Гурами, неужели ты думаешь, что я тебе поверю? Пятнадцать метров бежать за своей оторванной головой! Потом ему пришили голову, и он уехал домой. Чушь какая-то!
Сенька поднял голову и невдалеке увидел Людмилу. Она сидела к нему в профиль и разговаривала с двумя парнями. Он с завистью посмотрел на их атлетически сложенные фигуры. Широкоплечие, мускулистые, нельзя и сравнить с его худеньким, долговязый тельцем.
- Конечно, поехал! Пришили ему голову, положили в гроб вот с таким, маленьким окошечком, и поехал домой багажом, - быстро говорил Гурами, облизывая губы, и как показалось Сеньке, жадно и похотливо оглядывая ладное тело Людмилы.
Неожиданно Сенька представил девушку его глазами: улыбающиеся, по-детски припухшие губы, острые тугие груди, нежная белая полоска кожи между загорелым телом и голубым купальником. Незнакомое щемяще-сладостное чувство охватило всё его тело и жаром обдало голову, капельки пота выступили на лбу. Смутные, волнующие видения зароились в воображении.
"Как она прекрасна! Какое это счастье, - подумал он, - дотронуться до нее рукой".
- Эй, кацо! Отвернись, а то вспыхнешь! - крикнул ему Гурами. - Люся, твоя красота неотразима. Посмотри, что ты сделала с парнем. Дима, принеси воды - ему сейчас плохо станет.
Людмила повернула голову и радостно воскликнула:
- Сеня! Ты почему там сидишь, не подходишь? Вот так встреча!
- Я только что увидел тебя, - смущенно сказал Сенька, подходя к ним, и присаживаясь рядом с Людмилой.
- Ой, Сеня, как хорошо, что я тебя встретила. Я с Любой приехала, взяли билеты в кино на три часа, а у неё, как назло зуб разболелся, хоть плачь. Люба в поликлинику побежала, а я сюда, на море. Пойдем со мной в кино?
- Люся, неужели ты думаешь, что мы тебя оставим? - встрепенулся Гурами. - Мы с Димой мечтали этот фильм посмотреть.
- Нет, ребята, - решительно сказала Людмила, - вам со мной не по пути. Сеня мой жених, - строго добавила она, пресекая возражения. - Сеня, одевайся, не то опоздаем.
Они быстро оделись и уши под пристальными взглядами парней.
- Сенечка, ты извини, что я тебя представила моим женихом. Я не знала, как от них избавиться. Увидели, что я одна и при¬стали как банный лист: Девушка, как вас звать? Девушка, откуда вы приехали? - передразнила она. - Что за люди! Может, мне хочется одной побыть! Сеня, скажи, я и, правда, красивая?
Сенька утверждающе кивнул головой и через силу выдавил:
- Очень красивая.
Людмила улыбнулась, увидев, что он покраснел.
— Не влюбись.
— Почему?
— Влюблённость — это помешательство.
— А ты откуда знаешь?
— Читала. И тебе не мешало бы побольше читать. Кругозор расширяется. А то растёшь, словно бамбук. Кстати, ты знаешь, что бамбук — это трава?
В темном зале кинотеатра Сенька пришел в себя. Он часто смотрел на точеный профиль девушки, освещенный экраном, и с замиранием сердца от переполнявшей его нежности, думал о её неожиданной близости, действительность превзошла все его ожидания.
Утром он не мог мечтать, что будет сидеть с ней рядом, ощущать её теплое плечо, и каждое прикосновение — будто слабый разряд электрического тока. Он осторожно накрыл ладонью её руку, лежащую на подлокотнике, и в отчаянии замер, боясь, что она уберет её и негодующе посмотрит. Но Людмила не отняла руку и даже не взглянула на него, поглощенная событиями экранной жизни. Счастливый Сенька держал её за руку и был готов сидеть так целую вечность.
С того чудесного дня, который запомнился каждой минутой, прошло несколько месяцев, но Сеньке никак не удавалось побыть наедине с Людмилой. Только издали видел хлопочущей по хозяйству, и странная робость мешала подойти и просто поговорить, пусть не о своей любви, а о чем-нибудь постороннем,
И сейчас он нежно перебирал пальцы Людмилы и, холодея от счастья, слушал её голос.
- Мама очень рада, что Руслан приехал. Говорит, хозяин вернулся, наконец-то внучат дождусь. Будто Руслан только и думает о женитьбе. Он на них теперь смотреть не может, не то чтобы жениться. И правильно делает. Первым делом надо в институт поступить. Я буду помогать, за время службы он многое забыл. Ты знаешь, я решила вместе с ним поступать в Авиационно-строительный. Для этого мне надо на одни пятерки учиться. Ужас, как трудно! Я уверена, если бы ты учился, то запросто прошел бы конкурс. Тебе учение давалось легче. Зря бросил школу.
Сенька промолчал, ему трудно было спорить с Людмилой: её правота расходилась с его правдой, и он не видел пути к примирению. Она высвободила руку, поправляя волосы, и он не решился снова взять за руку. Единственной темой разговора у Людмилы было возвращение брата.
- Руслану предложили работать начальником береговой радиостанции, а он не согласился, говорит, на завод пойду, чтобы тебе с матерью больше денег заработать. А, по-моему, на радиостанции у него времени свободного для занятий будет больше, лучше сможет подготовиться. Его ещё в спортивную школу пригласили тренером по самбо, меня тоже обещал научить. Ты не хочешь? Тогда я сильней тебя буду.
Когда они вернулись, свет горел только в комнате Руслана. В доме было тихо.
- Я пойду, Сеня, - тихо сказала Людмила и протянула руку к калитке.
Сенька, осторожно, неловко переступая, приблизился к ней и обнял. Её руки некоторое мгновение упирались в его грудь, потом они взлетели и обняли Сеньку за шею. Он почувствовал, как её прохладные губы крепко и торопливо прижались к его губам.
Растерявшись, не сделал попытки удержать, и она быстро, проскользнув в калитку, побежала к дому. В ночной тишине звонко хлопнула дверь. Он ошеломленно провел рукой по лицу, стараясь не прикасаться к губам, которые всё ещё хранили память нежных губ. Словно боясь кого-то вспугнуть, он прошел к своему дому и сел на холодные ступеньки веранды, не отрывая глаз от светившегося окна.
С моря доносился мягкий шелест сонных волн, солоноватый прохладный ветер шуршал во дворе упавшими листьями и скрипел полураскрытой ставней. В чьем-то теплом подполье звонко стрекотал неугомонный сверчок. Свет в окне напротив потух, на землю легли колеблющиеся черные тени от голых веток деревьев.
Пахнула теплом открытая дверь. Он не оглянулся, угадав по мягким шагам мать.
— Почему не спишь? - холодно и резко спросила она.
Сенькина спина дрогнула, как от удара.
— Не хочу, - так же холодно ответил он.
Ему и в самом деле не хотелось спать.
— А ну, иди в комнату, - приказала мать и, пропустив сына вперед, щелкнула выключателем. Яркий свет больно ударил в глаза. Он прищурился, недоуменно смотря на неприветливое лицо матери.
— Чтобы я в последний раз тебя видела с ней. Понял?
Мать стояла у стола в халате, зябко накинув на плечи шерстяной платок. Её безбровое лицо прорезали глубокие частые морщины, и она казалась намного старше своих лет.
- Но почему? - воскликнул Сенька. - Люда очень хорошая девушка!
- Я не хочу, чтобы ты ввел в мой дом эту вертихвостку - безбожницу, у которой ни стыда, ни совести нет, как и у её матери. Ты ещё не научился разбираться в людях, не понимаешь, с кем можно дружить, а с кем нельзя. Вот она и задумала тебя окрутить. Скажи спасибо, что у тебя мать жива, сможет за тебя постоять. Если уж тебе так приспичило влюбляться, то поезжай в Сухуми с Ефремом, там много девушек нашей веры. Выберешь себе, которая понравится, и привезешь домой.
- Но ведь я люблю её! - вырвалось у Сеньки.
- Дурачок ты, - неожиданно ласково сказала мать, — Ты ещё и девушек не видел. Эта всё время на глазах у тебя вертится, вот ты и втюрился. Послезавтра уедешь с Ефремом, там в другую влюбишься.
- Никуда я не поеду.
- Поедешь, - уверенно заявила мать. - Я уже с Ефремом договорилась. У сухумского пресвитера дочка есть, как раз тебе подойдет. Я её в прошлом году видела, хорошая девочка, ласковая, никому слова против не скажет, и приданное за ней
хорошее.
Сеньку покоробил этот деловой тон. Надеясь, что мать всё же его поймет, он сказал:
- Мне никто не нужен кроме Люды. Она намного лучше той девчонки. Ты её просто не знаешь. Её мать тоже очень хорошая.
- Ах, так ты ещё и её защищаешь! - обозлилась мать. – Я завтра у той бухгалтерши все патлы повыдираю, чтобы не натравляла свою выдру на моего сына.
От её крика проснулся отец, кровать под ним заскрипела, некоторое время он прислушивался, потом равнодушно перевернулся на другой бок. В соседней комнате, где лежали сестры, слышалось горячее шушуканье.
- И ей закажу подходить к тебе, - продолжала кричать мать, - забудет дорогу, по которой ходила.
Сенька знал, что мать способна выполнить свою угрозу, и с ужасом представил завтрашний день. Как он досмотрит Людмиле в глаза? Да она с презрением отвернется, подумает, что виноват он, а не мать. Никогда они больше не пойдут, взявшись за руки, к морю, не услышит её ласковый голос. Никогда его губы не ощутят тепло её губ. Никогда он не сможет пожать дружескую руку Руслана и открыто смотреть ему в глава.
- Нет! Не надо! - в отчаянии крикнул он, и мать поняла, что попала в цель. Сын снова в её руках. Она и не сомневалась, что сломит его сопротивление, хотя и удивилась, что он так тяжело переживает разрыв с этой легкомысленной девчонкой.
- Ну вот, и договорились, - мягко сказала она. – Уедешь, и всё забудется, ложись спать.
Она выключила свет и ушла к мужу, уверенная в своей победе, но не уснула бы так легко и спокойно, если бы могла прочитать мысли сына, которые сейчас возникали у него.
Сенька машинально разделся, бросил одежду на стул и залез под одеяло, возбужденный разговором с матерью. Он мысленно продолжал спорить, постепенно убеждаясь, что никакие доводы не смогут переубедить мать, и она поступит по-своему. У отца защиты не найдешь, он всегда согласен с ней, хотя для вида иногда перечит. Что делать? — без конца задавал он себе этот вопрос. Он знал, что в Сухуми не поедет, но оставаться под присмотром матери, значит, отказаться от Людмилы, не сметь подойти к ней, ловить на себе её удивлённый, непонимающий взгляд.
«Нет, в бога верить ты не перестанешь, а с ним не будешь счастлив, — вспомнил он её слова».
«Но причем здесь бог? Это мать виновата».
«Ваш бог слишком кровожаден, - как наяву услышал он голос Руслана. - Почти на каждой странице вашей Библии убийства, грязные поступки, разврат. Такого ты не найдешь ни в одной книге, которые вы называете мирскими и даже боитесь к ним прикоснуться».
«Это в назидание нам, чтобы мы не грешили, учились праведно жить».
«Жить ценою горя миллионов людей?»
«Они сами виноваты», - слышал он свой голос.
«Кто виноват? Младенцы, которых мечами зарубили ангелы, спустившись с небес? Ангелы, а не люди! Нечего сказать, достойная работа для ангелов. Если бы я даже и захотел поверить в бога, то, прочитав ваше священное писание, навсегда отвернулся бы от него. Я верю в своего Бога, имя которого - Честь и Совесть. А вы верьте в своего, который делал все, что вам запрещается: вино пил и с женщинами блудил. Вы только притво¬ряетесь чистенькими, а на самом деле грязнее нас, и в мыслях и в делах».
«В тебе сатана говорит».
«Нет. Человек».
Сенька напряженно замер, прислушиваясь к голосам воспоминания. Он и тогда смутно чувствовал правоту Руслана, и возражал неуверенно, чтобы не предать на поругание бога. После этих разговоров, оставаясь наедине, он листал Библию и не мог найти опровержения словам Руслана.
«Верь в бога без колебаний и без сомнений, - шептал вкрадчивый голос Никодима. - Каждое слово писания полно мудрости и божьего откровения. Всё принимай на веру, как есть, и тогда на тебя сойдет дух божий».
Голос Руслана перебивал: «Сейчас ты только мальчик, которого родители наставляют на путь истинный, ведущий к паразитическому образу жизни. Ты перестал доверять людям, привык думать, что тебя все обманывают. Но, когда ты поймешь, что обманывают тебя только проповедники, и никакого Бога нет, будет уже поздно - ты не сможешь перестроиться, закоснеешь в своих привычках, ничего не захочешь менять, начнешь притворяться, прикрываться верой в бога. Вы отделены от народа, живете только своими заботами. Возможно, ты привыкнешь чувствовать себя божьим избранником, как Левит отдашь свою жену на поругание, как Авраам сожжешь своего сына на костре, как все ваши "братья" и "сестры" будешь ненавидеть нас».
«Исследуй писание и ты найдешь истину», - шептал Никодим.
«Читай, читай, - гремел голос Руслана, — чем больше будешь читать Библию, тем сильнее её возненавидишь, если ты только честный человек и у тебя жива совесть. Ведь вы не читаете, приткнетесь к одному предложению и начинаете толковать, рассусоливать, ищите святость там, где её никогда не было. Вся ваша вера держится на одном Апокалипсисе. Считаете себя святыми, а сами мудрствуете лукаво, наверное, и ты раздумывал, кто же зашифрован под числом шестьсот шестьдесят шесть? Один ваш проповедник говорит, Пала римский, другой - Нерон. Кто же из них прав, не знаешь»?
Голоса то затихали, то снова врывались в тяжелые размышления Сеньки.
Он ещё не знал, отойдет ли от Бога, который за все шестнадцать лет жизни не дал ничего, кроме постоянного сомнения в его существование, тоски одиночества и отрешенности среди жизни полной радостного созидания, что твой труд нужен не только тебе одному, но и народу. Даже любовь - единственную ценность, отнимали именем Бога самые близкие люди, они могли столкнуть в пропасть человека, думая, что этим его спасают.
Барахтаться в пропасти, храня гордое молчание или истерически просить пощады, покорно склоняя голову, Сеньке не хотелось. Проповедники учили смирению - умению подставлять левую щеку, когда бьют по правой, забыв при этом, наставить на путь истинный любителей хлестать по щекам.
Правильно Руслан сказал: "Религия - это кнут для рабов в руках хозяев". Очень удобно - бить и проповедовать смирение.
Сенька понимал, чтобы отстоять право на любовь, нужно уйти из семьи, и решиться на этот шаг было нелегко. Можно догадываться, какие трудности предстоит ему преодолеть, и все догадки будут бледными копиями настоящей жизни. И всё же, он знал, что только такой путь мог сделать из него человека.
Батуми
1966 год