Семьдесять лет прошло с тех пор, как был принят Указ Президиума Верховного Совета СССР " О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья ". Указ вступил в силу 30 августа 1941 года. Целый народ, огульно обвиненный в пособничестве гитлеровской Германии, был депортирован в районы Сибири и Казахстана.
Так развернулась беспрецедентная по своей масштабности и жестокости акция, унесшая жизни сотен тысяч людей. Несколько позже были приняты репрессивные меры против других народов СССР, искалечивших их судьбы, их будущее: колмыков, турок - месхетинцев, ингушей, чеченцев и крымских татар.
Сталинская клика, занятая мнимым разоблачением врагов внутри страны в 30е годы, не щадившая политических и военных, ученых и рядовых граждан, перешла к физическому уничтожению целых народов. Тем самым режим замахнулся на святая святых - дружбу народов СССР. Миной замедленного действия этот террор отозвался в политической жизни Союза в 80е годы.
Одним росчерком пера была уничтожена Автономная Республика немцев Поволжья - АССР, которая одной из первых подобных образований была награждена орденом Ленина.
Целый народ был признан " опасным по национальному признаку " Не будь всего этого, не пришлось бы в последствии российским немцам покидать свою Родину и изучать родной язык в чужой Германии.
О П А С Е Н П О Н А Ц И О Н А Л Ь Н О М У П Р И З Н А К У.
Всю ночь деревня не спала. Уезжающие отводили к соседям собак, уносили кошек, укладывали вещи. Наступило утро, страшное своими последствиями, сентябрьское утро 1941 года. Из дома в дом, где проживали немцы, ходили люди в военной форме, что-то записывали, ругались и торопили. По улицам бродил деревенский скот, дети не пошли в школу.
Неожиданно выяснилось что пропал мой дедушка, мой любимый дед огромного роста с колючей седой бородой. Впоследнее время он с трудом на костыльке добирался до лавочки у ворот и сидя, одной рукой, выжимал меня как гирю и вдруг он исчез. К соседям и родственникам побежали гонцы, но деда нигде небыло.
Спустя годы, в нашей семье часто вспоминали этот случай. Пожилой человек ясно понимал какая участь ждет нас впереди, ему самому суждено было хлебнуть немало горя, он уже тогда понимал, что никто из нас в родную деревню не вернется. Это предчувствие придало дедушке силы ранним утром, почти ползком, добраться до сельского кладбища что-бы проститься с недавно похороненой бабушкой.
Прошло двадцать четыре часа с того времени, когда на площади перед Сельским Советом , собрали все население немецкой национальности и человек в гражданском, в окружении военных, зачитал Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 года, где все российские немцы признаны пособниками врага, укрывающими шпионов и диверсантов и в виду этого подлежат выселению. При себе приказано иметь документы, постельное белье и продукты на пять дней.
Так была запущена беспощадная политическая мясорубка, которая перемолола и исковеркала судьбы многих малых народов Советского Союза.
Все то, что произошло потом, кажется сейчас невероятным, не верится что такое могли вынести люди. Выдержать все это человеческому организму и духу кажется невозможно, даже с точки зрения физиологических возможностей и медицинских законов человеческого организма.
На железнодорожную станцию, под охраной солдат, шли пешком. Стариков и детей везли на телегах. Скорбный обоз растянулся на сотни метров; скрипели телеги, плакали дети, пыль застилала глаза. Печальное шествие замыкала стая собак, еще долго сопровождавших своих хозяев.
Д О Р О Г А.
На станции переселенцев погрузили в вагоны с забитыми досками окнами и отверстием в полу для туалета. Люди сидели на своих котомках, плотно прижавшись друг к другу. Невыгосимо пахло навозом, пылью и потом. И вот состав тронулся, наматывая на колеса первые метры долгого и трудного пути. Вскоре появилась первая проблема - кончилась вода. Поезд часто останавливался, иногда подолгу стоял на полустанках, пассажиры стучали в двери, кричали в окна, но к вагонам никто не подходил. Днем во время долгих стоянок вагоны нагревались на солнце так, что нечем было дышать, ночью донимал холод; но главная беда заключалась в отсутствии воды. Пассажиры теряли сознание, дети плакали изнемогая от жары и жажды и обессилев, на короткое время засыпали.
Во время одной из стоянок станцию бомбила немецкая авиация. В последний вагон попала бомба, его отцепили живых и раненых втолкали в соседние вагоны и поезд пошел дальше.
На четвертые сутки в вагон, наконец подали флягу воды; этой порции живительной влаги многие из нас обязаны жизнью. Воду стали строго делить: больным, детям, старикам, женщинам а поезд катил дальше.
Кончались продукты, небыло никаких лекарств, наступал голод, не хватало воды.
Первым умер грудной ребенок, второй была старушка, тихо уснувшая навсегда в углу вагона, участились обмороки. Что происходит в других вагонах никто не знал. На седьмой день состав в очередной раз останоаился, впервые открыли ворота вагонов и объявили, что стоять будем долго. Кругом была голая степь, несколько глинобитных домиков и развалившееся крохотное здание вокзала. Это был Казахстан.
Умерших перенесли на подводу и увезли. Солдаты, сопровождавшие состав, разрешили выйти из вагонов, привезли несколько бочек воды.
У многих спецпереселенцев " так нас теперь называли" были деньги, но купить что-нибудь из продуктов было негде и неукого. Голод продолжался, одолели болезни, обессиленые люди умирали. И еще восемь суток состав стучал колесами или стоял где-нибудь в железнодорожном тупике. Никто не знал когда и где наступит конец этому кошмару.
Многие круглые сутки лежали в полуобморочном состоянии, бессмысленно бредили или обезумев, голодные и страшные, ползали по вагону.
На шестнадцатый день ворота вагона раздвинулись и прозвучала долгожданная команда:
"- Выходи!"- Спецпереселенцев встречал небольшой казахстанский городок Семипалатинск. Город, ставший в последствии печально известным своим атомным полигоном, где испытывались первые атомные бомбы. На этом путишествие еще не закончилось. Всех нас, грязных и полуживых перегрузили на автомашины и повезли дальше.
Село Петропавловка - деревушка без единого деревца или кустика, расположеная среди бескрайней казахстанской степи, встретила прибывших жарой, ветром и песком. Большую часть переселенцев повезли дальше.
После выгрузки, лежа на земле, мой дед произнес: -" Невероятно, но я еще живой "-
Н О В О С Е Л Ь Е.
Шла война. Здесь в небольшой деревушке она напоминала о себе нищетой и похоронками, которые часто приходили с фронта. Прибывшим немцам на окраине села выделили площадку и предложили копать землянки. Эти подземные жилища строили в соответствии с количеством членов семьи, большие или поменьше. Иногда две или три небольшие семьи объединялись и строили одну землянку. Это была обычная яма, примерно два на три метра, глубиной около полтора метра перекрытая горбылем и кусками жести или слоем соломы. Все это сверху засыпалось землей. Кто как мог сооружал в землянке печку, вход завешивался какой-нибудь тряпкой
Местные жители приходили посмотреть на живых немцев, из-за которых, как они полагали, гибнут на войне их родные и близкие. Большинство переселенцев не знали русского и тем более казахского языка; слова ложка и лошадь для нас звучали одинаково, объяснялись мимикой и жестами. Многие приезжим сочувствовали, помогали чем могли, но были и такие которые просто издевались, для них мы еще долго были фашистами.
Здесь не могу не вспомнить тогдашнего председателя колхоза, Переселенцы, взрослые и дети, называли его дядя Зариф, называли по немецки Федер Зариф. Это был пожилой казах с лицом изъеденым оспой. Этот добрый и мудрый человек облегчил участь многих людей и не только переселенцев. Впоследствии он был на грани исключения из рядов коммунистической партии / что тогда было смерти подобно /, за человеческое отношение к людям.
Нередко мы, группа голодных пацанов, когда совсем было невмоготу, брели к дому дяди Зарифа и ждали пока кто-нибудь вынесет нам кусочек лепешки или немного кислого овечьего курта, а чаще всего просто чайник с кипятком, завареным сладким корнем. Его семья тоже жила впроголодь.
Через несколько дней наша землянка была готова. В этой яме моей семье / дедушка, папа, мама, брат, сестра и я / суждено было прожить долгую, холодную и голодную зиму 1941-1942 годов и еще часть зимы 1943 года. Землянок было около тридцати, кое-кто из одиноких и малосемейных смогли подселиться в деревне.
Остаток осени пролетел быстро. Переселенцы работали на уборке картофеля, на току веяли и грузили зерно, убирали на полях свеклу и картофель, ухаживали за колхозной скотиной. Работали весь световой день, электричества в деревне небыло, пользовались лучинами. Перед уходом с работы всех тчательно обыскмвали, в случае обнаружения в кармане горсти зерна, свеклы или картофелины - дело передавалось в суд.
Хлеб выдавали дважды в неделю из расчета двести грамм на работающего, дети или больные в расчет не брались.
Всех спецпереселенцев поставили на учет в комендатуре; каждый был обязан в конце рабочего дня отметиться у коменданта. Уход или выезд из села приравнивался к дизертирству с уголовной ответственностью. Дети, которые еще не могли работать, на окраине села собирали травы: дикий лук, сладкий корень, ромашку, ловили сусликов. Этот небольшой рыженький зверек заслуживает того, что-бы немецкий народ поставил ему памятник. С утра до вечера мы таскали воду, иногда на расстояние нескольких километров и выливали сусликов.
З И М А.
Наступила первая для немцев долгая и страшная зима в Казахстане, пожалуй самая тяжелая в жизни каждого спецпереселенца. Работы в колхозе было мало. Вступил в силу, снискавший дурную славу, закон " о трех колосках ", предусматривающий смертную казнь за кражу социалистической собственности. Любой человек, даже ребенок, пойманые с горстью зерна или несколькими колосками возле колхозного поля, должны быть осуждены. За мерзлую картофелину добытую из-под снега - под суд. Хорошо помню как мы, группа подростков, полураздетые в мороз, вечером бегали на свиноферму. При ферме был небольшой кормоцех, в котором животным запаривали корм. Работника цеха на день запирали в этой столовой, где он запаривал свиням отходы зерна, смешаные с мелкой соломой и травой. Вечером сам дядя Зариф приходил, выпускал повара и некоторое время следил за раздачей кормов.
Когда в котлах совсем не оставалась каши, он уходил и мы врывались в помещение. Прямо руками до блеска мы очищали котлы и поедали все это. Тогда небыло понятия поесть досыта,
мы понимали сьесть мало или много и даже вкус пищи особого значения не имел.
А мороз и голод делали свое дело.
В землянках топить стало нечем, с потолка постоянно капала вода, о лекарствах и медицинской помощи речи вообще небыло. Сначала умерших как-то хоронили, зимой трупы складывали в пустой гараж до весны, землянки постепенно пустели. К весне кличество переселенцев намного уменьшилось. Из земляных нор на солнышко выползали обросшие, седые существа, часто не узнавая друг друга.
А политическая мясорубка исправно работала, приближая еще одну трагедию. В 1942 году всех трудоспособных немцев - мужчин, в том числе и моего отца, забрали в трудовую армию. Их ждали ограда из колючей проволоки, лесоповал и номерной почтовый ящик в Свердловской области. Редко от папы приходили письма, наполовину замазаные цензурой, он просил маму не отчаиваться, беречь себя и нас.
До конца войны папа так и не узнал, что мы - трое детей остались одни. Мой огромный бородатый дед, который когда-то выжимал меня как гирю, который успокаивал отчаявшихся односельчан, что кончится война и мы вернемся на Родину на Волгу, в свои дома, нам вернут наше имущество и нашу живность; он под утро уснул навсегда. Через некоторое время умерла мама. Она вся опухла, кожа натянулась до блеска и мамы не стало.
Г О Л О Д .
Лето принесло тепло, но особенно остро проявлялся голод, люди ходили в лохмотьях. Моему брату в это время было 14 лет, сестре-семь, мне было около пяти лет. Мы ели траву, варили суп из дикого лука, пытались ловить сусликов, которых тоже уже не стало.
Судьба приготовила нам еще одно испытание. В деревню привезли новую партию переселенцев, это были чеченцы. Трагедия чеченского и немецкого народов была паралельна.
Я часто пытаюсь вспомнить что происходило потом, но только отдельные отрывки сохранились в памяти. Дети, да и некоторые взрослые, бесцельно в голодном бреду, бродили по деревне. Милостыню не просили, подавать было нечего. Грязные и оборваные, поедаемые вшами мы забирались в конюшни, где в кормушках у лошадей иногда находили зерна овса, ходили на свиноферму за пригоршней зерноотходов, смешаных с мелкой соломой или травой, радовались гнилой свекле или картофелине.
Ночевали иногда в коровнике в кормушке, где было сравнительно тепло, накрывались соломой или прижимались к лежащей корове. Я порой несколько дней не видел брата и сестру, они не знали где я. Иногда взрослые вылавливали кого-нибудь из нас, умывали, смазывали головы керосином от вшей и отпускали. Нас троих как-то подселили к семье в небольшую комнатку, но топить было нечем, дров небыло, сырой кизяк не горел и мы снова разбрелись в поиске тепла и съестного. Сестра, на сколько я помню, всегда болела.
Голод переносился уже не так мучительно, желудок привыкал быть пустым. Чаще хотелось спать или просто лежать ни о чем не думая. Иногда мы - два или три подростка наблюдали
из трубы какого дома идет дым, заходили в этот дом и садились у порога на пол; кто-то выпроваживал сразу, кто-то разрешал погреться а кто-то и давал кусочек лепешки.
Комендант уже не ждал пока к нему придут отмечаться, он сам ходил и отмечал живых.
До сих пор разумом невозможно понять почему, после уборки урожая, когда уже выпал снег, никого не пускали на поле, где можно было еще найти колоски с зерном, мерзлую картофелину или свеклу. Объезчик, верхом на лошади, догонял каждого и беспощадно избивал кнутом. Те жители села, у которых находили более трех колосков, отдавались под суд.
Мы даже через несколько лет содрогались когда слышали фамилию объезчика, Это был молодой человек, у него небыло правой руки, но левой он так ловко управлял лошадью и кнутом, что после встречи с ним, приходилось долго залечивать рубцы от кнута.
П О Б Е Д А.
Наступила весна 1945 года. Всюду слышалось: -" Победа! Конец войне!"- Люди смеялись и плакали. В этот день мы все трое собрались вместе, сестра с постели не вставала и мы сидели около нее на полу. Брат говорил нам: -" Скоро приедет папа и мы поедем домой, где будет много еды "-. Из трехсот спецпереселенцев в нашей деревне осталось в живых менее половины.
Отец вернулся из трудармии через несколько месяцев, он был страшен: совершенно белые волосы и кости, обтянутые коричневой кожей. Через год выяснилось, что всего в двадцати километрах от нас в другой деревушке, в таких-же условиях живут моя тетя, дядя и другие родственники.
Сестра моя через несколько лет умерла от туберкулеза. Папа еще восемь лет проработал в колхозе, но оправиться от болезни так и не смог. Он умер от рака желудка. Брат до пенсии не дотянул - отказало сердце.
Навсегда останутся в моей памяти похороны дяди Зарифа. Около трех километров жители села, сменяя друг друга, на руках несли гроб с телом этого человека. Вся деревня провожала его в последний путь. Каждый житель села был чем-нибудь обязан ему; а многие, в том и я, наверное жизнью.
Р.S. Вернуться в свои дома на Родину после войны немцам запретили. Автономия российских немцев на Волге так и небыла востановлена. Прошло еще много лет и всем спецпереселенцам выдали справку: ....был признан лицом социально опасным по национальному признаку, снят с комендантского учета, РЕАБИЛИТИРОВАН.
И еще одна справочка: ....проживал в зоне наземного испытания атомного оружия в Семипалатинской области.
В Германии местные немцы часто спрашивают: -" Где мы - российские немцы находились во время Войны? Почему пожилые люди знают немецкий язык в таком исковерканом виде? Почему мы переехали в Германию?"- Надеюсь этот материал частично отвечает на эти вопросы.
Виктор Шимпф.