Я добавила фэйри на губку, чтобы приступить к очередной кастрюле. Передо мной стоял таз с мыльной водой и набитой в него посудой. Повыше на деревянном кое – как сделанном столе стоял алюминиевое покореженное, но блестящее от постоянной чистки блюдо, куда я окунала мыльную тарелку, тем самым прополаскивая ее от пены. Сегодня я мою посуду не после обычного обеда или ужина, я на поминках..
Смерть прочищает мозги. Ты вдруг останавливаешься посреди беготни и чувствуешь, что вот так бежишь, бежишь а в итоге…Начинаешь искать смысл своей беготни..
Наш дом стоит забор к забору, а еще вернее, у нас один забор. Наш дом -сосед ее аккуратного домика. Он всегда свежее выкрашен. Палисадник чистенький, цветочки, елочка, деревце с яблочками. Забор аккуратный, ни одной щелочки. Деревянная полоска к полоске. Над входом во двор козырек от снега и дождя, звонок в виде цветочка. Внутри палисадника скамеечка, над ней фонарик.
Моя соседка баба Тоня любила во всем порядок, чистюля первостатейная. Окошки всегда надраенные, дома как в музее, все на своих местах. Я любила приходить к ней в детстве. У нее часто бывала открытой калитка. Бегаешь на улице и забежишь к ней. Она перебирает сливу для сушки. Что – то ласковое скажет и угостит с красивой вазочки конфеткой. Дома половичок к половичку, все ровно застелено, кровать убрана по- царски. Подушки взбитые торчат, на них тюлевые покрывала, как фата невесты. На стенах старинные фотографии, где лица людей из прошлого напряжены или испуганны. Здесь время застыло. Края фоток пожелтевшие от времени. Они таят в себе тайны прошлого. Я взирала на это, мне казалось, что я в какой – то другой реальности. Было в этом что – то от той далекой старины, которую заглушили огромные квартиры с арками вместо дверей, пустые и холодные особняки, высокие заборы и огромные озверевшие собаки, начисто стеревшие понятие соседи.. Здесь было уютно и тихо. У меня дома сновали многочисленные родственники, мать не успевала убирать и мыть посуду. Такого чистого величия порядка я не видела у себя.
Родственники постепенно уходили, дом пустел. Дочь Антонины подбирала со стола тарелки. С комода из окошечка рамки на нас смотрели глаза Антонины, утопающие в мелких лапчатых морщинках. Казалось, что она заглядывает к нам из другого мира. Седые волосы обрамляют почерневшее от солнца и времени лицо. В доме все еще держится ее энергия. Старенькие, но чистейшие занавесочки. Слоники, на серванте выстроившиеся в ряд по уменьшающейся. Посуда хрустальная, признак благополучия в давние времена, теперь молчаливо покоилась в строго расставленном порядке на полочках. На первый ряд выходили рюмочки на тоненьких ножках. Все это сегодня не трогали, обошлись одноразовой посудой и обыкновенными стеклянными рюмками.
Антонина всегда жила огородом. Копала, полола, сажала, поливала и так с утра до вечера – ла, - ла, - ла. Она выходила в него ранней весной и покидала его поздней осенью. Летом забегала домой ночевать. В ее дворе сорняки - дефицит. Мама моя вздыхала, смотря на ее чистейший огород. Она у меня так не успевала, работа муж, я, готовка, уборка – все мы требовали внимания. Я помню, как, прилипившись к забору, смотрела я на тонину спину, сгорбленную над грядкой. Время от времени она поднимала облитое потом лицо и утирала его ладонью. Она могла работать так целый день. Это были как кадры старого фильма, хроники работы на полях, только в цвете. Жадность к работе была у нее в крови. Трудолюбие тот стержень, на котором все основано, а мы хотим все быстро и сразу, поэтому проигрываем. Под вечер, когда солнце было уже не такие нещадным, выходили в огород ее дети. Она их жалела их и никогда не заставляла под солнцем жариться. Спокойная и флегматичная Маша, худосочная и вечно бледная как последняя стадия белокровия, и сынок - молчаливый Толька. Вилами Толька сгребал всю срубленную траву и выносил со двора, а Ольга подвязывала виноград или помидоры или кормила живность.
Я радостная от того, что они появились во дворе, орала им, размахивая своей розовой косыночкой:
- Драсти, я играю,- попрыгивая повыше…
Они смеялись и махали мне рукой. Эти детские воспоминания как комок сжимаются где – то в глубине неясного. Они тоже помнят меня толстенькой и смешной. Я могла через забор рассказать им все стишки, какие знала. Это были мои зрители. Я домываю посуду, раскладываю все по полкам. Вытираю клеенку на столе.
Антонина никогда не ругала своих детей, она и журила и подшучивала над ними. В ней не было той жизненной стервозной практичности, которая была в родителях, наставлявших своих отпрысков делать для себя, а не для государства, общаться с кем надо, не играть с хулиганами. Она воспитывала их собой, своей работой, своей домовитостью, своим трудом. Это правильно. Когда ребенку внушаешь одно, а делаешь другое, то получается третье… Дети Антонины были простоватыми и очень спокойными. Их любили. Они были почти неприметными. О них никогда нигде ничего нельзя было услышать. Ни побед, ни поражений. Они не просили помощи, не выпячивали достоинства.
Мне налили чай и позвали к столу. Дочка Антонины, Мария теперь уже Евгеньевна, а для соседей, Машка, давно уже из худосочного жердя стала худощавой пожилой женщиной. Она смотрит на меня Тониными ярко – синими глазами, двигает мне тарелки. Лицо ее покрылось сетью мелких морщин, в уголках губ легли складки как нелегкие жизненные пути. От матери ей досталась красивая родинка на щеке. Она потирает шершавые неухоженные руки, у нее сегодня ломит кости. Кажется, что она не испытывает боли от потери матери, но она сама и есть боль. В ее глазах так и осталась жизненная горечь прожитого…
Маша приехала по распределению в город Рязань после мединститута. Небольшая больница. Верхний этаж под отделения, где лежат больные, нижний под поликлинику и регистратуру. Машу направили в детское отделение на второй этаж. Подруга Милка устроилась в поликлинику в физкабинет. Пройдоха по рождению , она устраивалась, где проще. Жилье дали в общежитии. Одна комната на двоих. Потом сняли домик у местной женщины. Романтики не было. Надо было выходить замуж, уже на носу двадцать три, поезд уходит. Пошли в гости. Он познакомился, проводил домой. Потом она стала его. А он ее. Свадьбы не было. Был вечерочек. Коллеги, пирог с капустой, шампанское и пшеничная по пять с чем – то. Маша сшила кремплиновое розовое платье, купила в ЦУМе по случаю белые туфельки. Родители не приехали. Мать и отец, не привыкшие к таким дальним дорогам прислали подарок и много еды. И хорошо, что не приехали. Вася напился и подрался прямо на свадьбе. Еле связали. Родители потихоньку ушли. Сплавили и слава Богу. Они тоже об этом дне мечтали. Думали не жениться, нашлась хоть одна дурочка. Может остепениться, как семью заведет. Машка плакала и убирала посуду, Милка успокаивала, говорила, что перебрал, это с непривычки. Оказалось наоборот это уже давно вредная привычка. Потом все и началось. Пьянки, скандалы, невыходы на работу. Машка выпрашивала больничные листы мужу на работе. Не сама водка, а постоянное напряжение не давало вздохнуть. Синяки надо прятать, осколки надо подметать, подругам надо врать, матери надо писать, что хорошо в жизни все. Машка так прожила десять лет. На родину не ездила, хотя мать звала ее к себе, хотела на внука посмотреть. Машка писала дурацкие отговорки и не ехала. Я помню, как Тоня, сидя в палисаднике, читала ее письма, натянув очки на нос. Потом долго смотрела на качающуюся сирень, словно спрашивала у нее ответа,что у дочери в се- емье. Писала, что все хорошо. Живут дружно, работает. Разве она могла знать, что Машка мыла по вечерам полы, что считала копейки от зарплаты до зарплаты, что плакала от стыда и счастья, когда мать присылала ей деньги по почте. У Машки был собственный ад. Муж уходил в запой по полгода не работал, искал по дому заначки, пропивал их. Если не находил, избивал и находил - избивал Машку. В доме все было побито, покорежено. Заведующая шла на встречу, ставила Машку на дополнительные ночные дежурства. Маленький Костя забивался в угол комнаты, когда слышал пьяный голос отца с улицы. Он даже в садике был замкнутым и часто плакал. Иногда Машке хотелось наложить на себя руки. Она потом долго молилась и просила прощенья за тот день. Когда вошла на кухню и включила газ, решив, что все больше нет сил.. Потом что – то дернуло руку, она махнула и со стола упал стакан, разбился, Маша наступила и порезала ногу, с Маши слетела пелена. А Костя, а мама??? Он повернула ручку газа, бросилась дергать заедавший шпингалет окна..
Помню, как получив от мамы изрядную дозу ремня за то, что рванула на речку с пацанами, я вылетела во двор с желанием что – то сломать в ответ. Жертвой стал подрастающий тополь, я его топтала в знак несогласия и непремирения. Красивая тетенька, облокотившись на забор палисадника, с интересом спросила
- Ты чего зверствуешь, шкодница?
Я подняла голову и увидала очень красивую тетю. Мне понравились браслеты на ее руке. Тоненькие, железненькие и золотистые. Я такие в индийском кино видела. А тут живьем. Тетенька сама была как из кино. Кудрявая, в рубашке под лакированный пояс, в юбочке до колен. По бокам юбки сползала цепочка.
- Вы кто?
- Да вот к тете Тоне пришла, я Мила, подруга Маши, помнишь.
- Не, не помню. Вы че в гости?
- Да. Ты не знаешь Антонина Петровна дома?
- Да, она только с огорода зашла.
Вечером мама отцу рассказывала, что Антонине вечером было плохо. Зашли соседи. Она сказала, что поедет за дочерью. Милка не выдержала. Она часто приезжала к родителям. А в этот раз зашла рассказать правду Тоне, пока не случилось непоправимого. Муж Евгений, которого звали Гешкой, курил долго на заднем дворе. Потом перерубил все дрова, что купили на зиму.
Я ловила бабочек на цветах. Я обожала их и бегала за ними до упаду. Они дразнили меня, перелетали с цветка на цветок. Потом вообще улетали со двора, а я ждала новых. Маша, увидев меня, помахала мне рукой.
- Привет, соседка, как дела? – Машка стояла с мальчиком в красных шортиках.
Я тут же прилипла к забору. Мне тогда показалось, что Маша очень болеет. Она была какая – то не такая, мне она показалась серой и еще больше похудевшей, глаза были большими. Волосы торчали и отливали белизной. Зато мальчик был пухленьким и кудрявым. Антонина поставила сердце на место. Маша устроилась в больницу, Костя пошел в садик. Антонина даже помолодела. Собрала соседей на чай. Пили домашнее вино и пели песни…
Я допила свой чай и пошла по двору за водой, нужно было мыть новую порцию посуды. За водой пришлось идти через весь огород..
Стояла жаркая погода. Но не знойная летняя жара. Было жарко, но уже где - то в подсознании лежало, что уже сентябрь. Это последние летние амбиции. Двор Тони был поделен пополам той тропинкой, по которой я шла в конец двора за водой. Сорняки торжествовали. Он были повсюду и в грядках и между. Не было той силы, что нещадно убивала их. Что – то ушло безвозвратно. Малина неподвязанная и необрезанная была немым укором сломанного режима жизни. Перед глазами стояла Тоня. Она эти грядки расчищала в последний раз стоя на червереньках, по - другому уже она не могла. Под яблонями валялись червивые маленькие недоразвитые яблочки. Антонина весной деревья белила, обрызгивала, осенью подрезала. В ней была огромная любовь к тому, что ее окружало. Яблоки были у нее красивые сортовые. Она собирала этот яблочный урожай, варила соки, раздавала соседям, возила на рынок. Полгода назад, когда она слегла, и все эти процессы остались лишь в памяти этого двора. Кошка Берта, которая первая по утрам обходила двор, в день смерти исчезла, и до сих пор так и не появилась. Природа сама не смирялась с потерей.
Я сгрузила в таз посуду и проложила свое дело. Часики на стене тикали мерно и спокойно. Сын Тони, сутулый высокий мужчина, с ровной лысиной, которого мы называли Толян, пошел копаться в своей машине. Он недавно купил иномарку и не все еще для себя прояснил. Они были как день и ночь. Его машина, красивая вытянутая как ракета, совершенно чужая для наших сельских домиков. И он некрасивый, худой, с изможденным лицом и вечной сигаретой в руках. Когда все разошлись, он решил повозиться. Жена несколько раз названивала ему по мобильнику. Он отвечал кратко и не многословно. Жил он Москве. Когда – то была традиция, присылать студентов из Питера из Москвы для работы на полях. Толик работал на автобусе. Возил этих самых студентов от поля до барака. Тоня снохе не понравилась. С ее стороны было сухое «ма», вечный душ и постоянные призывы «Толя, ты где». Казалось, что сын сам уставал от такой нужности. Сноха звала его по каждому поводу: повесить белье, выйти ночью в туалет, резать яблоки, сходить в магазин. Он был как надувной шарик, которого дергали за ниточку.
Тоня если и понимала, то молчала. Она справила молодым свадьбу. Геша с мужиками поставил шатер. Отыграли ,отвеселились и уехали молодые в Москву. Ну понятно Москва не деревня.
За окном нескончаемо лил дождь. Казалось, что он льет бесконечно. Не хватало еще простудиться. Она уже ехала в троллейбусе домой, в глазах все еще стояло это кресло, белые стены, инструменты на столе,огромные больничные шлепки. Мурашки бежали от ощущения холодных инструментов внутри себя. Хорошо врачиха попалась нормальная, разговаривала по - доброму, успокаивала, пока гудела эта отсасывающая банка. Помощница держала молодую женщину, собранную в комок, за руки и рассказывала, как ходила она концерт к Лещенко. Концерт был изумительный, много цветов, просто праздник. Ирина приготовилась к сильной боли, но вдруг почувствовала, как поплыла. Это укол. И врачиха оказалась где – там далеко и тетка эта, и этот звук аппарата, похожий на пылесос….Троллейбус остановился, Ирина вышла и почувствовала ноющую боль внизу. Это необходимость. Жили они на квартире, оба учились, денег не то, что нет, их просто не хватает. Потом они будут, их будет больше, чем достаточно, а вот детей нет. Детей не заработаешь, не купишь. Их заменит бутылочка сначала вина, потом водки, а потом всего остального. Потом будет клиника, куда Толян ее засунет за большие бабки, желание пить уйдет. А вот желание иметь детей нет. Врачиха тогда говорила, что у Лещенко нет детей. Красивая жизнь, бабки, популярность есть, а кровиночки родной нет, какая на фиг жизнь без детей, в чем ее прелесть. Тогда Ирина хотела, чтобы все это быстрее закончилось. Ей не до Лещенко тогда было..
После клиники она окунулась в работу, да так там и застряла. Она остервенело гоняла подчиненных, не давала покоя ни себе, ни людям, гонялась за новыми проектами, выработала в себе звериное чутье на прибыльные проекты. Старалась меньше бывать дома. Дома было чисто, модно и плохо.. Муж получил с родины телеграмму, что мать при смерти, когда она была в очередной командировке. Толян приехал один. С сестрой он общался мало, им как ни странно и говорить было не о чем у каждого была своя планета, которая крутилась на орбите Антонины. Толик все ходил с молотком, как при матери. Мать нагружала его просьбами прибить, выкрутить, поклеить, перестелить. Евгеши не было уже пять лет. Мужская рука в доме чувствовалась по приезде сына, который приезжал к матери каждый год на лето. Сердце матери видело, что сыну не легко, что приезжает он сюда уйти от проблем, отмолчаться. Да чем тут поможешь??
Она собирала соседей, родственников, устраивала посиделки с жареным гусем, варениками, наливочкой. Я сама оттаивала на таких посиделках после жесткого рабочего ритма, когда приходишь домой и выть хочется от усталости, от людской подлости, от постоянной карьерной гонки. Здесь были все просто люди. Накрывался большой стол в центре зала, открывались окошки, приглашали баяниста. В центре сидела Антонина, а рядом ее дети. В такие моменты в душе открывалось что – то большое и сильное. Она была центром притяжения всего, что зовут родней, семьей, очагом. Она и была сама жизнь. раскрасневшаяся, она пела, шутила, всем оказывала внимание, следила, что все ели и пили. Она знала секрет счастья и унесла его с собой. Все, что мы делаем работа, карьера, творчество все по большому счету для близких для семьи, друг для друга, если заглянуть внутрь себя, для одного человека на фиг все это надо, если все это некому показать. Каждый должен вокруг себя создать такой сад такой огород, трудиться ради кого – то ...
Я сняла фартук, повесила его на привычное место, пошла под краном мыть руки. Вдруг почувствовала, что кто – то смотрит. С противоположной ( от моего забора) стороны двора между деревянными рейками виднелась мордашка. Кудрявая девочка в шортиках и маечке смотрела на меня. Это наши новые соседи, приехали с Узбекистана.
- Привет! Ты кто?
- Лината, а ты?
- Значит, ты - Рината, ну давай знакомиться.
Солнце садилось. Подходил к концу еще один отрезок жизни. Жизнь циклична, завтра все заново: рассвет, солнце, закат, но было что – то щемящее в этой очередной смерти дня…