Глава 1
На улице Славянский бульвар, в доме номер 13 жил человек. Весьма неприметной внешности, с крохотным багажом, вместившемся в два средних чемодана, он въехал в 96 квартиру в одну из тех темных зимних морозных ночей, когда человеческий сон особенно глубок, бесшумно и быстро, так что никто из жильцов дома даже не заметил его появления. Только пожилая хозяйка 93 квартиры с чутким слухом, присущим настоящим «лавочным» сплетницам и угрюмый инженер из 94, страдающий бессонницей, слышали, как щелкнул замок в железной двери давно пустовавшей квартиры, да в 95 недовольно заворчал стаффордширский терьер.
Шли дни, неделя сменяла неделю, приезжий не появлялся во дво-ре, не показывался в подъезде, лифтах и на лестничной площадке, тя-желая входная дверь ни разу не скрипнула, а за стеной с той ночи стояла мертвая тишина. И мало-помалу все, кто хоть раз слышал упо-минание о новом жильце, привыкли считать это пустым слухом, а о покрытой дорожной пылью иномарке песочного цвета, если и вспоми-нали, то единогласно приходили к выводу, что она принадлежит кому-то из соседних домов.
И вот, когда затихли последние толки об автомобиле, ясным сол-нечным днем начала февраля, часа в два пополудни громко щелкнул замок, рука в черной перчатке нажала кнопку лифта, и на заснеженное крыльцо ступил ботинок 42 размера.
Беззаботно беседующие на лавочке старушки резко оборвали разговор на полуслове, да так и застыли с приоткрытыми ртами. Два воркующих голубя притихли и выжидающе присели на небольшой сугроб рядом с урной. Даже снег, вот-вот готовившийся свалиться с ветки рябины на дорогу, передумал и зацепился за сухие почерневшие листья. В этот момент было вполне логично ожидать, что лиловая туча, скользящая по небу, сей же час закроет собой солнечный свет, и двор накроет серая матовая тень, но этого не произошло. Туча непостижимым образом проплыла мимо, ни единым своим рваным краем не задев продолжавший источать радостный свет солнечный диск.
А мужчина среднего роста, типичного городского телосложения, еще с мгновение простояв на ступеньке подъезда, опустил одетые в кожаные перчатки руки в карманы черного драпового пальто, тяжелым шагом направился к обледеневшей, забытой всем миром иномарке. Его сопровождала тишина и неподвижность улицы.
Первыми не выдержали голуби. Увидев приближающиеся муж-ские туфли, они, беспорядочно хлопая крыльями, взвились на самую верхушку рябины. Горстка снега, из последних сил цеплявшаяся за хрупкое сплетение листьев, задетая птицами, рухнула вниз, угодив мужчине прямо на плечо.
Это, казалось бы, обыденное происшествие подействовало на мужчину странным образом. Он вздрогнул, как от удара током, резко остановился и, вынырнув из поднятого воротника, внимательно по-смотрел на снежное пятно на своем левом плече.
Только теперь все присутствующие смогли достаточно рассмот-реть его лицо.
Это лицо не было ни красивым, ни симпатичным, ни даже интересным. Оно было до противного обыкновенным и не только не притягивало взгляда, но, наоборот, возбуждало в окружающих желание немедленно отвернуться. И, если бы не внезапность появления давно забытого жильца, шокированные старушки именно так бы и поступили. Но теперь они против своей воли изучали незнакомца, как если бы он был самым удивительным зрелищем в их жизни. Но и удивительного ничего в этом лице не было. Довольно худое, с резкими чертами, бледное, с землистым оттенком; тонкая черта сухих губ лежала ломаной линией под аккуратным носом с небольшой горбинкой. Темно-русые волосы, коротко остриженные слегка волнистые, вроде бы были старательно причесаны, но даже издалека казались тусклыми и сальными и производили весьма неприятное впечатление. Но еще страшнее были глаза. Сами по себе довольно выпуклые, но глубоко посаженные, с четким темным ореолом синяков, какие бывают при сильном переутомлении, они чем-то напоминали глаза птиц. Только цвета были не птичьего — темно-серого, даже можно было бы сказать стального. Взгляд тоже отливал металлом — он был холодным и тяжелым и смотрел в одну точку, а если и перемещался, то как-то медленно и неохотно.
Именно этот взгляд вывел всех из оцепенения. Уже ничем не сдер-живаемые, пожилые дамы поспешили сделать то, что давно подсказывал им внутренний голос, а именно — отвернуться и продолжить незаконченный разговор об очередном запое инженера Серова из 94 квартиры.
Странный мужчина не обратил внимания на зазвучавшие за его спиной голоса. Он еще с минуту смотрел на снег на своем плече, а по-том, будто утратив к нему всякий интерес, резко зашагал к автомоби-лю, сильным ударом отколол ледяную корку с передней дверцы и ис-чез за пыльным стеклом, словно растворился внутри кожаного салона.
На этом внимание к нему испарилось окончательно.
— Я Игоря Савельича вчера видела, — заверила подруг Валентина Семеновна, ближайшая соседка того, о ком шла речь, — из магазина шел, две по поллитра нес. Начеркал что-то, обмывать будет.
— Когда не получается ничего, поди, все три берет? — закивала голо-вой Людмила Федоровна. У нее уже давно был перебит какой-то бы-товой травмой нерв в шее, поэтому она почти всегда кивала.
— Что ты! Господь с тобой! Все пять, — махнула рукой третья пожи-лая дама, Мария Ивановна из 75 квартиры, включаясь в разговор, — а потом неделю на улицу не выходит.
И замолчала. Все трое невольно вспомнили о неприятном незна-комце, который не неделю, а без малого два месяца просидел взаперти. Если, конечно, это он въехал в пустую «двушку» на 13 этаже.
— Он, точно он, - уверенно отрезала Валентина Семеновна, отвечая на мысли соседок по лавочке, — по походке узнала. Третьего декабря точно так же на весь этаж шаркал и топал, всех перебудил. У Женьки потом всю ночь собака под дверью скреблась, будь она неладна.
Не успела она договорить, как из-за дальнего угла дома вынырнула квадратная рыжая голова, и мускулистый пес породы стаффордширский терьер заскользил мощными когтями по обледенелой дороге навстречу говорившим, таща за собой взлохмаченную от долгого бега и встречного ветра хозяйку. Сплетницы снова замолчали.
Мужчина в четвертый раз повернул ключ и прислушался. Мотор вяло чихнул, и вновь воцарилась мертвая тишина. Похоже, за время простоя автомобиля что-то сталось с его внутренностями. Мужчина стиснул зубы и резко открыл дверцу, чтобы выйти и заглянуть под капот.
Послышался глухой удар, и в стекло дверцы врезалось что-то большое, а мимо мужчины пронеслась рыжая коренастая собачья мас-са, звеня волочащейся цепочкой. Когда машина была закрыта, глазам мужчины предстала молодая симпатичная девушка, распростершаяся на дороге прямо у его ног в весьма неудобной позе и удивленно ощу-пывающая свои ребра и конечности на предмет травм.
Она была, казалось, полной противоположностью хозяина ино-марки: живые ярко-голубые глаза, маленький, слегка курносый носик, мягкая улыбка, мерцающая на лице даже в такой сомнительной ситуа-ции, и растрепанная копна длинных волнистых пушистых волос цвета хорошей соломы — чуть темнее, чем обычно бывает у блондинок, но намного светлее русого.
— ДТП, — усмехнулся проходящий мимо парень в красной спортив-ной куртке.
…Не успела она договорить, как из-за дальнего угла дома вынырнула квадратная рыжая голова, и мускулистый пес породы стаффордширский терьер заскользил мощными когтями по обледенелой дороге навстречу говорившим, таща за собой взлохмаченную от долгого бега и встречного ветра хозяйку…
Девушка случайно уловила взглядом, как рука в черной перчатке сжа-лась в кулак.
Ситуация была более чем глупой. Любимому псу вздумалось рва-нуть вперед именно в тот момент, когда незнакомец решил выйти из машины. Проскользив на большой скорости где-то с полметра, она впечаталась в дверцу, пребольно ударившись о нее головой и грудью и выпустив поводок из рук. Поэтому девушке было отрадно видеть адекватную реакцию второй жертвы происшествия на язвительное замечание парня в спортивной куртке, и она законно ожидала от него помощи подняться.
Но она рано радовалась. Напряженная кисть разжала пальцы, стальной взгляд флегматично прошелся по уже севшей на дороге де-вушке, и владелец машины повернулся к своему средству передвиже-ния. Как и в случае со снегом, который, к слову, все еще находился у него на плече, он потерял к происходящему всякий интерес и стал внимательно рассматривать и ощупывать то место на дверце, в кото-рое влетела девушка. Не обнаружив никаких повреждений, он, спо-койно переступив через ее ноги на дороге, прошел к капоту иномарки и с головой исчез в ее недрах.
Девушка нахмурилась и после двух безуспешных попыток приня-ла вертикальное положение. Движение сразу отозвалось в пояснице тупой болью — похоже, вовремя падения она потянула спину.
Пожилые на лавочке как проснулись.
— Нет, вы видели наглеца? Да как не стыдно! Девочку сбил, и как будто так и надо! Даже ухом не повел! Такой большой, а ведет себя как ребенок!
— Валентина Семеновна, не кипятитесь, — девушка доковыляла до крыльца и оперлась на железную дверь, — оставьте человека.
Мужчина, и без того низко согнувшийся над двигателем своей машины, сгорбился еще сильнее.
— Это его ты называешь человеком? — не унималась Валентина Се-меновна, — Женечка, дочка, да нормальный человек на его месте…
— Он не на его месте, — просто пожала плечами Женя и поставила ладонь козырьком, заслоняя глаза от солнца, — мир не рухнул. Но он обязательно рухнет, если я не найду свою собаку. Босхом! Ко мне, мальчик!
Она еще несколько раз позвала собаку по имени, прежде чем ры-жий с белым, крупный пес вынырнул из-за детской площадки и неук-люже затрусил к хозяйке. Как только они оба скрылись в подъезде, все внимание переключилось обратно на владельца иномарки.
Но и за ним долго наблюдать не пришлось. Отыскав, по-видимому, причину поломки, он со всей силы грохнул крышкой капо-та. И, поставив машину на сигнализацию, зашагал прочь, по направлению к дальнему углу дома.
Глава 2
— Прямо так взял и перешагнул? — осведомилась Наташа, сидя на диване в Жениной квартире и приканчивая третью чашку чая.
— Вроде того, — последняя налила подруге еще одну и опустилась рядом.
— А что потом?
— Слушай, — отмахнулась Женя, — ты слышишь эту историю уже как минимум в четвертый раз, уши еще в трубочку не свернулись?
Наташа осторожно пощупала свои уши.
— Пока вроде нет. Так что дальше–то было?
— Да ничего не было, — разговор о странном соседе девушке совсем не нравился, впрочем, как и сам сосед.
— Неприятный тип, — заключила Наташа и поставила пустую чашку на журнальный столик, — ладно. Чай — это, конечно, хорошо, но не чаем единым сыт человек. Показывай свои новые творения.
— Это всегда пожалуйста, — весело отозвалась Женя и толкнула дверь в мастерскую.
Наташа как свои пять пальцев знала эту комнату. Она могла с за-крытыми глазами пройти по ней и безошибочно указать, что где стоит. Хотя указывать толком было нечего: в правом углу, у двери, находится незастекленный стеллаж, высокий, почти до самого потолка. Цвета кофе с молоком, на второй полке снизу небольшой скол – Босхом однажды сбил ее головой. И полку испортил, и сам перепугался так, что к стеллажу больше не приближался. Далее двухместный плюшевый диван горчичного цвета, уже местами до дыр протертый, но очень мягкий и уютный. Прямо напротив двери – большое окно, без занавесок, чтобы в комнату проникало больше света. Несколько беспорядочно разбросанных по полу коробок с кистями, огромным количеством тюбиков с краской всех сортов и цветов и тканью для холстов. И мольберты, мольберты…
— Это — самая новая работа, — прервал Наташины раздумья голос Жени.
Ее глазам предстало нечто светящееся, легкое и почти прозрач-ное. От этого свечения взгляд долго не мог сфокусироваться на том, что изображено. Когда цветные пятна наконец обрели очертания, ста-ло понятно, что с холста смотрит белоснежный конь с пышной волни-стой гривой, изящной шеей, перевитой тонкими золотистыми ветвями какого-то непонятного, но, по-видимому, очень нежного и хрупкого растения. И вся эта красота на фоне загорающейся утренней зари.
Наташа зажмурилась. Она обожала лошадей, а особенно — бе-лых. А этот, статный, с гордо приподнятой точеной головой, с первого взгляда влюбил ее в себя. И даже слепящее свечение чистых красок ничуть не портило впечатление от картины, а только придавало ей какой-то особенный шарм. «Надо будет ее как-нибудь у Женьки выпросить, — подумала Наташа и тут же краем глаза заметила, с каким умилением смотрит на свое творение подруга, — потом», — добавила она про себя. А вслух произнесла:
— Ну и талантище ты, Жень. И откуда только такие берутся? И вооб-ще, как люди такую красоту рисуют? Ну не с неба же к тебе это парнокопытное упало, а?
Женя коротко усмехнулась. Всякий раз она терпеливо отвечала на этот вопрос, и всякий раз Наташа снова его задавала.
— Моя муза ходит в бежевом свитере и ездит на темно-зеленом тони-рованном Volkswagen Tiguan. И она-то уж точно не с неба свалилась.
— И правильно. Нечего Карамову там делать, — кольнула подругу Наташа и поспешно вжала голову в плечи. Больше всего ее забавляло подшучивать над однокурсницей и ее теплыми дружескими отноше-ниями с любимым преподавателем культурологии.
— Очень смешно, — хмуро отозвалась Женя и вышла из мастерской.
А Наташа еще минут десять разглядывала картину и вдруг задумчиво произнесла:
— Интересно, а как его зовут?
— Кого? Коня? — не поняла Женя.
— Нет, соседа твоего нового. Ты знаешь хоть, как его зовут?
— О, боже, нашла кого вспомнить. И с чего, скажи мне, мой добрый друг, такой интерес?
— Просто любопытно, — развела руками Наташа, — ты же меня знаешь.
— Знаю, знаю, — Женя тяжело вздохнула. А вот что касается имени — это уж увольте. Откуда? Он сегодня первый день за два месяца на свет показался, никому ни слова не сказал, даже головой не кивнул. А меня, хочешь сказать, дверцей прихлопнул, и — «вот он я, здрасьте»? — Наташа расхохоталась.
— Нет, ну мало ли кто из соседей сказал.
— Да они знают не больше моего. Так что, увы, ничем тебе помочь не могу.
— Значит, как это говорится? «Помоги себе сам»? — девушка озорно подтолкнула хозяйку квартиры к ее письменному столу.
— То есть? — не поняла последняя, — что ты делаешь?
— Сейчас мы его с тобой по базе пробьем. Когда, говоришь, въехал в 96-ю? Два месяца назад?
— Около того. Валентина Семеновна слышала, как он вещи заносил.
— Ну не важно. Прописаться он там успел в любом случае.
— Так он же вообще из дома не выходил! — Женя в полном недоуме-нии уставилась на свою гостью, которая в это время деловито подклю-чала ноутбук к сети.
— Ой, ну как будто ты не знаешь, как у нас сейчас в стране все делает-ся! — отмахнулась Наташа и уже совсем по-хозяйски развернула ком-пьютер к себе, — так. Ну вот, пожалуйста. По введенному нами точному адресу на момент предоставления информации о купле-продаже жилплощади проживает один-единственный человек. Мужского полу, — Женя покачала головой.
— Прошлый сосед тоже жил один. И тоже был мужчиной.
— А звали его как?
— Александр Сергеевич. Как Пушкина.
— А у нас тут совсем не Пушкин. А очень даже Герцин.
— Герцен? - опешила Женя.
— Герцин. Герцин Арсений Викторович. Тысяча девятьсот семьдесят третьего года рождения. Сколько там на вид твоему соседу можно дать?
— Да я бы лет сорок-сорок пять дала. К тому же делать мне больше нечего, чем его разглядывать. Он же не птичка в зоопарке.
— Ну, невелика разница. В его тридцать шесть можно и на двадцать, и на пятьдесят выглядеть, это у кого какие биологические особенности.
— И что нам это дает? — Женя до сих пор не понимала логику подру-ги и не разделяла ее энтузиазма.
— Это, Женя, дает нам ценную информацию, — Наташа закрыла крышку ноутбука и откинулась на спинку кресла. Ее глаза лукаво блеснули, — предупрежден - значит, вооружен.
Глава 3
Арсений свернул за угол дома и остановился, опустив голову. В нем в эту минуту мешались злость и горечь, и все это единым большим комом перекатывалось вверх и вниз, сжимая и скручивая внут-ренности. Он уже пожалел, что вышел сегодня из дома. Но обратного пути не было.
Все было необратимо: и чертов снег, который с тех пор так и не делся никуда с рукава пальто, и издевательская поломка машины, ко-торая до сих пор ни разу не ломалась, и эта глупая девчонка…
Последняя выводила его из себя больше всего. Если снег и авто-мобиль ничего со своей природой поделать не могли, то у нее были как минимум глаза и вполне достаточно времени, чтобы проделать свой путь по тротуару, а не в опасной близости с ним. И в то же время удар мог быть сильным, и, возможно, ей сейчас больно…
Ком задержался в горле, и Арсений явственно почувствовал, что постой он еще хоть пару минут без движения — и ничем хорошим это не закончится. Тем более он уже опаздывал.
Быстрые шаги сделали свое дело — полегчало. Но не совсем. Ус-покаивало только то, что ехать было совсем недалеко — до станции метро Площадь революции. Да и идти тоже — дом находился в десяти минутах ходьбы от метро.
Поворот, два десятка метров по подземному переходу, и вот она, станция Славянский бульвар московского метрополитена: мраморный пол, очередь за билетами, турникеты.
Если говорить откровенно, Арсений совсем отвык от метро — в родном Екатеринбурге пользоваться подземкой ему приходилось не-часто, да к тому же в последний раз это было довольно давно: с тех пор, как он получил права и раскошелился на Honda Civic цвета пе-сочный металлик, к общественному транспорту он даже близко не подходил. Исключительно подъезжал.
Поэтому сейчас он стоял в хорошо освещенном зале, замешкав-шись. Оплату проезда он застал еще с помощью жетонов. Здесь же, на прайс-листе кассы, было четко указано: оплата проезда картами разного номинала. Но это мало что давало Арсению.
Еще недолго постояв, он, наконец, решился и приблизился к не-большому окошку кассы. Из-за хорошо начищенного стекла на него недоуменно взглянула плотного сложения женщина лет сорока пяти с перекошенным неприятной гримасой лицом и редкими крашенными в вульгарно-красный цвет волосами. От этого зрелища Арсения пере-дернуло. Он молча на пальцах изобразил цифру два.
— На две поездки, что ли? Так и говори. Ишь, воды в рот набрал, — сторублевая купюра скользнула под стекло и вместо нее появилась плоская голубая карточка.
От слов и от наглого тона, которым говорила женщина, утренняя злость начала закипать в Арсении с новой силой. Чтобы она не вырва-лась наружу, пришлось закрыть глаза и глубоко вздохнуть.
— Ну? — вернул его на землю звонкий девичий голос из очереди, не-известно когда выросшей за его спиной.
Арсений коротко кивнул и, схватив карточку, резким шагом дви-нулся к турникетам.
— Э! Сдачу возьми! - крикнула ему вдогонку кассирша.
Арсений вспыхнул, метнулся к кассе, схватил монеты, и уже через мгновение он снова был у турникетов.
— Псих какой-то, — пронесся по очереди шепот.
И хотя сказано это было достаточно тихо, у Арсения доставало слуха зацепиться хотя бы за первое слово, и ему ничего не стоило по-нять, что речь шла о нем. Бледное лицо с пятнами недавнего гнева и смущения медленно поехало в воротник.
Но на этом беды не закончились.
Впереди громоздились железные монстры в половину человеческого роста, с красными глазищами-индикаторами и прозрачными пластиковыми челюстями посередине. Арсений искал и не мог найти, куда деть злополучную карточку, чтобы пройти. На лбу выступила испарина.
К соседнему турникету приблизился молодой парень, приложил карточку и спокойно прошел, не упустив при этом возможности ода-рить мнущегося незнакомца насмешливым взглядом.
Последний вздрогнул и, уже не побледнев, а откровенно позеленев в лице, с силой шлепнул картой о табло с лампочками и дернулся в проход.
Но судьба явно не удовлетворилась количеством конфузов на этот день. Дойдя до середины турникета, Арсений крепко ударился областью пояса о нераскрывшиеся дверцы.
Он уже сам не понимал, как еще держал себя в руках. Нервы опасно натянулись тонкой ниточкой, в глазах помутилось, ровный ход мыслей в голове превратился в одну большую свалку каких-то беспорядочных реакций. Почти на автомате, ничего не видя и не слыша вокруг себя, он шагнул назад, снова приложил карту и на этот раз назло провел ею по всей панели. Одна из лампочек послушно показала зеленую единицу, и Арсений, сопровождаемый бесстыдно-пристальными взглядами окружающих, наконец, окунулся в полумрак московской подземки.
Здесь он вздохнул с некоторым облегчением. И хотя сама станция казалась ему странной с ее причудливыми светильниками и неудоб-ными скамейками, все же она не теряла сходства с ранее им виденны-ми в екатеринбургском метро. Так что сориентироваться, на какой путь сесть, не составляло особого труда.
И вот он в новеньком, комфортабельном, но ужасно тесном вагоне с низкими белыми потолками и такими же белыми стенами. Ехать нужно было самую малость: всего какие-то пять станций, и, помня об этом, Арсений несколько успокоился — что может случиться за пять перегонов?..
Но в этот день, по-видимому, ему не везло катастрофически. И если переполнение вагона и оттоптанные ноги еще можно было в его положении кое-как стерпеть, то обычные для арбатско-покровской линии задержки в тоннелях были уже и без того опаздывающему Ар-сению ни к чему. И, когда поезд, не успев доползти даже до середины тоннеля, соединяющего станции Смоленская и Арбатская, остановился как вкопанный, он явственно почувствовал, как плотный комок всех пережитых утром эмоций снова предательски поднимается к горлу.
Арсений попробовал глубоко вздохнуть и закрыть глаза, как уже сегодня делал. Но вдох вышел совсем неглубоким из-за давления стоящих сзади и спереди пассажиров, а с закрытыми глазами у него, ко всему прочему, закружилась голова, так что очень скоро пришлось оставить эту затею.
Тогда Арсений решил, что ему просто нужно отвлечься от нега-тивных мыслей и воспоминаний. Посему он стал внимательно изучать лица попутчиков, которые только были доступны его взгляду.
Это немного помогло. Живые, но устремленные в никуда глаза задумчивых мужчин, миловидные лица девушек, разноцветные при-чески женщин — все это первое время занимало внимание Арсения, и до Арбатской он доехал без приключений.
Путь от Арбатской до Площади революции превратился в ад. На-роду в вагоне прибавилось, воздух стоял спертый, а открытые узень-кие форточки не пополняли его запасы. Усложняло ситуацию и то, что поезд не просто задержался на пару минут, как в прошлом тоннеле, а избрал еще более изящный метод давления на человеческую психику. Теперь он двигался со скоростью пожилой черепахи, останавливаясь на полторы-две минуты через каждые три метра.
Знакомый до боли комок снова пополз вверх. Ход мыслей сбился. Арсений судорожно сглотнул. Но упрямое нечто стояло на своем, все ближе подбираясь к горлу. Он снова начал жадно вглядываться в лица попутчиков, но то ли было уже поздно, то ли не было ничего нового, за что мог бы зацепиться взгляд, однако, все эти окружившие его челове-ческие маски стали производить весьма странное впечатление. Еще недавно показавшиеся довольно приятными, румяные лица молодых девушек теперь отчаянно походили на кукольные головки, размале-ванные в неестественные цвета. Безразличные глаза, неподвижные и пустые, стеклянно поблескивали в холодном свете неярких ламп ваго-на. До того живые и разговорчивые, женщины замолчали и преврати-лись в восковых полупрозрачных истуканов, готовых под гнетом рас-тущей духоты в любой момент расплавиться и густой массой располз-тись по вагону, противно хлюпая и погребая под собой все, что нахо-дится на уровне ниже колена. Что же касается мужчин, то они ни в кого не превращались. Но зато шумно дышали и выпучивали белесые глазки, а с лоснящихся лиц градом катил пот.
Арсения замутило еще сильнее. Он тряхнул головой и, стиснув зубы, уставился в пол. Поезд уже не останавливался и набирал ско-рость. Его трясло и раскачивало из стороны в сторону. Огни тоннеля слились в одну сплошную линию.
Последнюю минуту до станции Арсений держался из последних сил. Он бледнел и корчился, то задерживал дыхание, то, наоборот, жадно хватал ртом воздух. Наконец, поезд остановился, и толпа выне-сла его на платформу. Здесь, казалось бы, должно было полегчать.
Но не тут-то было. Вязкий комок, перекатывающийся до сих пор в горле, сделал последний рывок, и Арсений еле успел шагнуть к колонне, прежде чем содержимое его желудка вывернуло на темный гранит пола.
Глава 4
На улице тошнота унялась. Арсений, уже не обращая внимания на время — и так прилично опоздал, — стоял, прислонившись спиной к первому попавшемуся фонарному столбу, и шумно дышал. Время от времени он утирал перчаткой появляющуюся на лбу испарину. Лицо, и без того нездорового оттенка, сейчас на этом сотрясаемом нервными судорогами подобии живого человека и вовсе не определялось: на-столько неестественной была его мимика, и настолько оно сливалось с мелким частым снегом, посыпавшем с тяжело нависшего неба.
Неизвестно, сколько бы он так еще простоял, если бы в поле его зрения не попал указатель на нужную улицу. Место, куда Арсений так торопился, оказалось гораздо ближе, чем он предполагал. У него еще был шанс добраться туда вовремя. Судороги моментально были отло-жены на потом.
В воздухе витала сырость, и пахло дорогой и снегом. Этот при-вычный для мегаполиса букет казался сейчас Арсению незнакомым и странным: за два месяца взаперти он успел не только забыть все воз-можные запахи, но и вообще разучился обращать на них внимание. Да и не до того ему было в последнее время… поэтому сейчас, открывая в себе это давно забытое умение, он недовольно хмурился: городской холодный воздух будил в памяти тяжелые и неуместные воспоминания.
Далеко идти, действительно, не пришлось. Стоило Арсению бы-стрыми резкими шагами преодолеть маленький проулок и точно так же пройти вдоль неширокой дороги, как он оказался у заледенелого каменного крыльца невысокого, в 2 этажа, голубого здания. Поцара-панные наручные часы показывали двадцать минут четвертого. У Ар-сения было десять минут в запасе.
В течение пяти минут он просто стоял, безразличным взглядом обводя темные окна, вид которых претендовал на звание готического, но все же очень многое брал от барокко. Хотя Арсений в этом не раз-бирался вообще. Его в этот момент больше волновало то, что за этими окнами скрывалось. Ведь спустя какие-то считанные мгновения ему предстояло туда окунуться.
Наконец, когда минутная стрелка едва не касалась цифры 6, он сделал глубокий вдох и потянул за ручку тяжелой двери. С недовольным скрипом она поддалась, и уже через мгновение Арсений шагнул внутрь.
На него упал душный полумрак. Казалось, множества ламп, раз-бросанных по потолку в каком-то системном беспорядке, не хватало, чтобы залить холодным белым светом все огромное помещение холла. Тут и там на серой плитке пола выделялись белесые пятна — отраже-ния ярких светодиодов, а от стены, оставшейся за спиной Арсения, шли желтоватые полосы — это солнце заглядывало в окна.
Поспешно сдав в гардероб пальто, Арсений двинулся в сторону узкого прохода, за которым, по его предположениям, должна была находиться лестница, ведущая на второй этаж.
Лестница была еще темнее, чем холл. Арсению пришлось здорово потрудиться, чтобы пройти по ней, не споткнувшись о ступени или задев мелованные стены рукавами слегка помятого из-за тяжелого пальто пиджака.
На втором этаже его взору предстал широкий коридор с рядом совершенно одинаковых дверей. На каждой двери сияла начищенная до блеска темно-красная табличка, где золотыми буквами виднелись надписи, обозначающие предназначение кабинета или имя лица, кото-рое там заседало. Сверившись для порядка с записями на сложенном вдвое листочке, который Арсений бережно хранил во внутреннем кар-мане пиджака, он уверенно постучал в дверь с табличкой, гласящей, что в данном кабинете принимает ни кто иной, как «Кривоногов Сер-гей Григорьевич, начальник отдела кадров».
Арсений представлял себе Сергея Григорьевича как высокого, статного человека в расцвете лет, склонного к полноте, или, по край-ней мере, крепкого телосложения. Голосом он должен был говорить густым и низким и смотреть на приходящих к нему пока ничего не значащих людей с орлиной прозорливостью и в упор.
Начальник отдела кадров оказался худосочным, начинающим седеть мужчиной, чуть ли не на голову ниже Арсения. На нем был еще менее аккуратный пиджак, чем на последнем, и он полностью соответ-ствовал своей фамилии — даже сидя в глубоком кожаном кресле за письменным столом ставил ноги так, что они образовывали почти иде-альную букву «О», а брючины при этом задирались так, что были вид-ны застиранные, бывшие когда-то темно-синими, носки.
Арсений еле заметно нахмурился.
— Арсений Викторович? — видя посетителя, оживился Кривоногов и вскочил из-за стола, как ужаленный, — как вы вовремя! Минута-в-минуту… хотите чаю?
Несколько ошарашенный вопросом, Арсений покачал головой в знак отрицания. Нарушая все правила этики, он продолжал молча разглядывать начальника отдела кадров с высоты своего роста и совсем некстати подсчитывал, насколько последний его ниже.
— Присаживайтесь, пожалуйста, — голос совсем не соответствовал высокому званию начальника, он был мягкий и тягучий, как мед, и действовал скорее успокаивающе, чем как-то иначе.
Арсений опустился на указанный стул перед столом и только сейчас посмотрел в глаза собеседника.
Того передернуло. Он впервые видел человека, настолько непри-ятного внешне и настолько странно себя ведущего на собеседовании. Впрочем, в данный момент это сложно было назвать полноценным собеседованием, ведь посетитель за те несколько минут, которые он провел в небольшом, но неплохо обставленном кабинете, не произнес ни слова. Мало того, он даже звука не издал. И, уж что было совсем странно, не поздоровался. За всем этим у Кривоногова совершенно вылетело из головы, что он и сам не протянул гостю руку для приветствия.
А гость продолжал сидеть неподвижно, через полуприкрытые ве-ки наблюдая за метаморфозами лица начальника отдела кадров. «Один метр, шестьдесят пять сантиметров» — говорил он про себя, совсем, кажется, забыв, зачем он сюда пришел.
— Что ж, наверное, лучше сразу к делу, — Сергей Григорьевич еле удержался, чтобы не отвернуться от Арсения, который продолжал безучастно смотреть в одну точку, — нам пришли некоторые документы из Екатеринбурга, — в руках начальника отдела кадров зашуршали кипы бумаг, и очень скоро из нее каким-то чудом выскользнула нужная.
Сергей Григорьевич нацепил на нос очки и пробежал взглядом по печатным строчкам.
— Вы проработали пять лет в одной компании и почти десять лет — в другой. Первая, — усмехнулся он, — даже отдаленно соотносится с нашим профилем… так-так… трудились, значит, в издательском доме. Второе место работы - крупный холдинг технического профиля. Реко-мендации отличные, если не сказать идеальные… и как вас только к нам занесло?..
Кривоногов поднял взгляд на молчаливого посетителя. Тот смот-рел теперь куда-то вниз, хмурясь и тяжело дыша. Казалось, вопрос ему был неприятен.
Чувствуя это, Сергей Григорьевич не стал допрашивать гостя. К тому же он уже фактически отчаялся услышать от него хоть что-нибудь.
— В общем, — заключил Кривоногов, — с такими рекомендациями, с таким опытом работы, да с нашим катастрофическим положением в плане кадров, было бы большой глупостью отказать вам в работе в нашем замечательном учреждении. Очень надеемся, что вы сможете занять свое рабочее место уже завтра. Что скажете?
Арсений тяжело поднялся со стула и наконец протянул Кривоно-гову руку. Тот аккуратно ее пожал.
Когда дверь за странным посетителем закрылась, Сергей Гри-горьевич неприязненно посмотрел на свою ладонь и на всякий случай вытер ее о полу пиджака. «Неприятный тип, — пронеслось у него в голове, — впрочем, на его должности особой общительности не требу-ется». Он взял в руки резюме Арсения и снова пробежался по нему гла-зами. В личностной характеристике было указано: «пунктуален, хорошо идет на контакт с сотрудниками, харизматичен, работает с энтузиазмом». Пожалуй, из всего этого только первое было похоже на правду…
Арсений шел известным маршрутом к метро, кутаясь в пальто. Впереди был долгий серый день…
Глава 5
Такого отвратительного утра у нее не было уже давно, если не сказать никогда. Сказывались два часа беспокойного сна на жестком диване в «мастерской» — уже третьей ночи, проведенной в тесной желтой комнатушке, насквозь пропахшей растворителем и масляной краской. В холодильнике оказалось две бутылки молока, две — пива и сморщенная сосиска, уже прихваченная с одного бока бархатистым зеленым пушком плесени. Женя поморщилась. Перележавшее чудо мясокомбинатной мысли весьма откровенно и давно просилось в му-соропровод, а молоко, хоть и было вполне свежим, за неимением ниче-го съестного тоже вряд ли годилось на роль завтрака.
Женя вздохнула и пересчитала деньги в кошельке. Завтрак откла-дывался на полдень.
На улице настроение из мерзкого стало совсем паршивым. Не-уютный, грязный, но при всем этом холодный февраль сквозил на всех улицах и бульварах, включая и Славянский. Дорога к метро окоченела и стала совсем похожа на сплошной каток, так что не только у Жени ноги методически разъезжались в разные стороны, но и Босхом то и дело царапал свое мощное белое брюхо о выпуклые трещины тротуаров.
— Чудо, ты бы хоть сделал вид, что цепляешься когтями за землю, — фыркнула Женя, глядя на питомца, — хотя от душа с шампунем тебя это по-любому не спасет.
Пес виновато вздохнул, задрал кривую лапу у очередной урны и засеменил домой.
Войдя в душную квартиру и бросив взгляд на часы, девочка отме-тила про себя, что на первую пару она уже опоздала, и помывку собаки можно не превращать в скоростную стрельбу по углам из шланга. У нее оставалось достаточно времени до второй пары, чтобы проделать эту неприятную для обоих процедуру в привычном ритме.
Услышав властное хозяйкино «в душ!!!», стаффорд вяло икнул и прошлепал в ванную комнату. Сопротивляться было бесполезно. За пять лет совместной жизни Женя научилась не робеть перед мускули-стым зверем, и это явно поменяло иерархию в доме.
— Ну что, друг сердечный, готовься к экзекуции, — в проеме показа-лись худые Женины руки со сморщенными на локтях рукавами до-машнего свитера, — разрешаю первые пять минут побалдеть.
В бок ударила упругая теплая струя воды. По белой эмали ванны потекли грязные ручейки.
— Вроде короткошерстный, а такой грязнуля, — прокомментировала Женя и приподняла душевую насадку.
Пес радостно сунул улыбчивую морду под воду и вывалил на всю длину толстый розовый язык. Сегодня ему полагалось всего пять минут такого удовольствия, но и ради них стоило потерпеть мыльную пену на боках и лапах.
Женя выключила воду и вошла в мастерскую. Большим пальцем босой правой ноги подвинула к себе валяющуюся на полу старую газету. Через голову стянула свитер. Скрутила его в руках. На шершавую бумагу полетели холодные капли. После чего свитер беззвучно отправился на батарею. Рядом устало примостился похожий на крысеныша после купания Босхом.
Время приближалось к десяти. Пора было лететь на занятия.
Проехав привычные несколько станций на метро и шмыгнув за неприметный поворот, Женя оказалась перед дверьми родного универ-ситета аккурат к началу перемены перед второй парой. Заядлые ку-рильщики уже облепили крыльцо и пускали в морозный влажный воз-дух матовые клубы сигаретного дыма.
Прислонившаяся к перилам Наташа оценивающе посмотрела на запыхавшуюся подругу.
— Жек, а ты в курсе, что у тебя кофта наизнанку одета?
— Да? Вот черт, — взволнованно отозвалась последняя, разглядывая что-то в окнах второго этажа.
— По-моему, тебя ничуть не смущает прослыть сегодня неряхой, — Наташа щелкнула пальцами прямо перед Жениным носом.
— А? Да, вроде того, — Женя как очнулась, — надо куда-нибудь зайти переодеться.
— Эк тебя развезло нынче, — покачала головой Наташа, — на, шар-фом прикройся, — и стянула с шеи синий вязанный шарф, — что ты там хоть углядела?
— Где? — девочка, казалось, совсем выпала из реальности.
— Тебе в рифму или как? — Наташин курносый нос повторил направление взгляда подруги, — в окне, где. Я же видела, как ты туда пялилась.
— В окне бухгалтера прошмыгнул кто-то до странности знакомый, — рассеянно отмахнулась Женя. У нее неприятно засосало под ложечкой.
— Конечно, знакомый, — кивнула подруга, — бухгалтер.
— Его уволили неделю назад, — ледяным голосом отозвалась Женя и юркнула в помещение университета, оставив недоумевающую Наташу с ее догадками и мыслями. Точнее, с их отсутствием.
— На Карамова идешь? — уже в аудитории хлопнул по плечу Женю однокурсник, Витя Седых, а то вон как — то ходишь, то не ходишь.
— Нашел у кого спрашивать, — иронически протянула Наташа, — ей волю дай — она на одного Карамова и будет ходить.
— Самая умная, да? — Женя дурашливо скривила рожу, — не слушай ее. Пойду, только не надо из этого цирк устраивать.
— Конечно-конечно, — хихикнула Наташа и запустила в подругу карандашом, — а еще, конечно же, ты видела своего соседа в окне бухгалтера десять минут назад.
— Я тебе говорю, это был он, — посерьезнела Женя, — видела пару секунд всего, но его невозможно ни с кем спутать.
— Человек-псих с внешностью вампира в нашей шараге? Не говори ерунды.
— Да он это был, — Женя закусила губу и сосредоточенно посмотрела перед собой. Пара началась.
…В тот вечер, после короткого разговора с невысоким человеком в сером костюме-тройке, Арсений вернулся домой поздно и не с пус-тыми руками. В бумажном пакете с надорванной ручкой он внес в темную не очень чистую квартиру и выложил на стол две банки кон-сервов и коробку чего-то подозрительно позвякивающего.
Консервы открыл гнутым ножом, медленно и аккуратно, тем же ножом наколол по куску из каждой банки, сунул за щеку. Морщась, проглотил. Убрал банки в холодильник. Казалось, он ел не из-за жела-ния есть, а только чтобы чем-то занять пустой желудок.
Тем же самым ножом, блестящим и жирным от баночного масла, вскрыл небольшую картонную коробку.
Долго, тяжелым, мертвенным взглядом он смотрел внутрь короб-ки, будто не решаясь извлечь ее содержимое. В голове беспорядочно возникали образы, запечатленные за день. Вначале вспомнилась чер-това девчонка со своей неповоротливой собакой. Это она была во всем виновата, это она сломала ему день, она, — уговаривал он себя, — она и никто другой. Не он. Но в груди все равно больно щемило, как будто тело отказывалось верить в свою невиновность.
Трясущаяся кисть опустилась в коробку. Он не виноват. Это она!.. Вместе с подобиями брызг из глаз, в стену с силой полетел стеклянный граненый стакан. Осколки жалобно звякнули и упали в небольшую кучку уже валяющихся себе подобных.
Тяжелый взгляд посмотрел на стеклянную россыпь на полу, затем на руку, ее обогатившую, и ладонь медленно опустилась на вспотев-шее лицо, примяв прядь сальных волос челки.
Но как только он это сделал, перед глазами всплыл другой образ — он стоит, согнувшись, на темной сводчатой платформе, его тошнит, теплая жижа из желудка через горло выливается на черные мраморные плиты. Маленькие вязкие капли летят во все стороны, ему на ботинки, отталкиваются от пола, на обувь других пассажиров… жилистая ладонь резко сжимается в кулак, вырывая из челки несколько коротких волос, бьет по столу. Оставшиеся пять стаканов покорно отзываются звоном, уже заранее ожидая печальной участи. Один все же летит в стену.
…Напряжение отступило. Образы исчезли. Осталась только ночь, тишина, куча стеклянного мусора в полупустой комнате и сгорбившийся измученный человек за столом. Ему до боли в мышцах хотелось плакать, но он только беззвучно всхлипывал и сжимал в руке стакан. Казалось, он мог сидеть так вечно.
По коридору прокатился мелодичный звонок и затих. Утомленные скучной парой студенты расползались на большую перемену кто куда.
— У нас есть пятьдесят минут на то, чтобы выпить кофе и потрещать. Голова раскалывается, а в желудке хоть шаром покати, — Женя дер-нула за рукав Наташу и потащила ее к гардеробу.
— Ты опять не позаботилась о наполнении холодильника? — флегма-тично отозвалась та и позволила дотащить себя до входной двери, — погоди, дай одеться хотя бы.
— Вообще-то о «наполнении холодильника», как ты говоришь, должен был вчера думать отец.
— Ха. И он купил пиво. На все. Верно?
— Угу. Пиво - недобрый завтрак. Так что пойдем пить кофе.
Когда девочки наконец устроились за столиком в кофейне напро-тив университета, Женя призналась:
— Вчера вечер дурной какой-то был. Может, поэтому мне всякие со-седи с утра пораньше мерещатся?
— Два эспрессо, пожалуйста, — Наташа даже не заглянула в меню, — вполне возможно. Мне тоже всякие пакости с утра в глаза лезут, как посплю плохо.
— Я говорю, не пакости, а соседи.
— В твоем случае это без разницы… — Наташа учтиво кивнула, при-нимая две дымящиеся чашки, — спасибо… пей кофе и рассказывай, что там у тебя было вчера.
— Да, в общем, ничего нового. Так, пьянка очередная отцовская в спальне, разбитая люстра, покоцанный стул с кухни… тоже в спальне. Но вот что странно. Когда эти шахтеры дальнего плавания уже разо-шлись по своим домам и подворотням, а было, кстати, уже за полночь, за стеной мастерской раздался треск, как будто чем-то тяжелым бью-щимся о стену грохнули. Ну как тарелкой керамической или кувши-ном, представляешь? И минут через десять еще раз так же. И тишина. Гробовая. Даже мой спящий алконавт носом перестал сопеть.
— Ты про отца? — на всякий случай переспросила Наташа.
— Да, он еще и заснуть успел, я его дружков сама выпроваживала, — Женя театрально закатила глаза.
— Сама? — недоверчиво поинтересовалась подруга.
—Ну хорошо, не совсем. Псину подключила и Валентину Семеновну. Там же наш общий сосед был — инженер из 94 квартиры. К тому же многовато их на одну было. Восьмерых насчитала.
— Восьмеры-ых? — Наташа чуть не подавилась кофе, — твой папочка растет.
— И здоровеет день ото дня. Меня не это беспокоит, а звуки из-за стены.
— Слушай, оставь ты дяденьку в покое. Ну, дался тебе этот гремлин глазастый, или кто он там.
— Арсений Викторович.
— Точно. Дался он тебе, говорю. Может, он там вчера ремонт затеял, а ты тут со своими кувшинами — на тебе! Надеюсь, в дверь ему позво-нить не додумалась?
— Нет. Постеснялась.
— Ну и молодец. И забудь про него. Пойдем лучше в аудиторию. А то не дай бог твою первую парту на культурологии займут, во катастрофа будет.
— Хорош издеваться, — поморщилась Женя, расплатилась по счету и побрела за подругой коротать остаток дня на двух любимых парах.
Глава 6
— Карамов мне в последнее время совсем перестал нравиться, — от-метила Наташа, собирая сумку и направляясь к выходу.
— С чего бы? — Женя повела плечом и проследовала за подругой.
— А он как пару отведет, сразу сваливает. И приезжать стал впритык, а не как раньше.
— А тебе-то что? Ты к нему на вечерние душеспасительные беседы вроде никогда не записывалась.
— Не записывалась, — подтвердила Наташа, — а теперь следи за ходом моих мыслей. Карамова нет, — она загнула большой палец растопыренной в воздухе пятерни, — тебе общаться толком не с кем, — второй палец, — ты скучнеешь, грустнеешь, а это значит, — она загнула оставшиеся пальцы, — тебя никуда не вытащишь, ни на какие подвиги не вдохновишь.
— А меня ни на что не надо вдохновлять. Я сама что хочешь сотворю, — неуверенно попробовала отвертеться Женя, — сама.
— Нет. Сама ты — мямля, — коротко отрезала подруга. Женя вспыхнула.
— От мямли слышу!
— Не, я не мямля. Я — рычаг, который всех ворочает с боку на бок и не дает спокойно жить мямлям вроде тебя.
— Не даешь, это точно, — Женя покачала головой, ступила на нижнюю ступеньку крыльца и испуганно схватилась обеими руками за перила
— Что не так? Опять соседи галлюцинируют?
— Не галлюцинируют, — потусторонним голосом пробормотала Же-ня, - аккуратно посмотри назад. Только не пали. Это он.
Наташа сделала вид, что поправляет капюшон и обернулась. Она так сильно хотела посмотреть на странного соседа подруги, что сейчас была готова признаться себе, что лучше бы с ним вообще никогда не сталкивалась. То, как описала его Женя вчера, пожалуй, было даже симпатично по сравнению с тем, что подругам приходилось видеть теперь. В холодном зимнем свете его лицо казалось не просто бледным с землистым нездоровым оттенком, оно было будто отлито из воска. Не то бескровное, не то полупрозрачное. Одним словом, некрасивое. Весь в черном, сутулый, на левом виске дергается жилка. На выпуклом лбу вечная испарина.
— Господь всемогущий, — выдохнула Наташа, мысленно понимая Женино утреннее и нынешнее состояние.
— Это не господь, это мой сосед, — в тон ей выдохнула Женя, прово-жая взглядом согбенную темную фигуру.
— Я вижу, — шикнула на нее Наташа, — а здесь-то он что забыл?
— А мне почем знать? — развела руками Женя.
И резко замолчала. Восковое лицо было обращено к ней. Свинцо-вые глаза пронизывали всю ее насквозь.
— Во рентгенит, — не удержалась от комментария Наташа, и тут же рука подруги машинально захлопнула ей рот.
За эти пару мгновений Арсений успел кардинально перемениться в лице. Столкнувшись взглядом с недавней «чертовой девчонкой», он еще больше побледнел, насколько только позволяло его и без того зеленоватое лицо. Брови вскинулись вверх, покрыв блестящий лоб парой-тройкой морщин. А в пустых тяжелых глазах мелькнуло доселе незамеченное, не свойственное им чувство. Это, пожалуй, главная причина, почему Женя заставила подругу воздержаться от дальнейших высказываний.
Арсений задержал взгляд на Жене еще на мгновение и, быстро отвернувшись, зашагал мимо них вдоль лестницы в сторону метро. Девочки проводили его долгим напряженным взглядом.
— Знаешь, Наташ, — тихонько проговорила Женя, выдержав паузу, — как-то мне домой расхотелось.
— Немудрено, — ляпнула та, — с такими соседями и хором распис-ных не надо. Реально маньяк.
— Дело не в том, что я не хочу его видеть. А в том, что я не хочу, что-бы он видел меня.
— Ну и я о том же, — кивнула Наташа, — такой подкараулит где-нибудь в подъезде и грохнет.
— Нет, — нетерпеливо отмахнулась Женя, — тут что-то другое. Есть предложения, куда податься на часок-другой?
— Ко мне? — Наташа вопросительно взглянула на нервно переми-нающуюся с ноги на ногу подругу.
— Прямо очень далеко от моего дома, — с иронией в голосе протянула последняя.
— Про «далеко» разговора не было. Поехали. Уж куда-куда, а на Ар-тамонова он вряд ли сунется.
— Про универ я тоже вчера так думала. Что он в нем забыл?
— Как видишь, что-то забыл. Завтра в бухгалтерию заглянешь под каким-нибудь предлогом, да посмотришь. Впервой, что ли?
— Не впервой, — честно призналась Женя, — но в этот раз все как-то иначе, — она потянула подругу к метро, — страшно мне как-то.
— Да, за маньяками шпионить - это тебе не преподов всяких под дверьми караулить, — пошутила Наташа и тут же схлопотала за это оплеуху.
— Я не караулю, я наблюдаю с почти безопасного расстояния. И ты, кстати говоря, участвуешь в этом гораздо больше меня. Мало того, это ты у нас главный подстрекатель в этом деле.
— Я из чувства спортивного интереса, — Наташа приложила карточку к желтой табличке и прошла через турникет, — не то, что некоторые.
— «Некоторые» тоже просто любопытствуют, — обиделась Женя и подождала, пока лампочка на турникете станет красной, — и еще: мой сосед — не маньяк, не пугай зазря.
— Это вопрос спорный, — осадила ее подруга, — пойдем, не стой как старый пень посреди платформы.
Остаток пути до станции Кунцевская девочки проехали молча.
Дома у Наташи Женьке нравилось. Вся квартира оформлена в те-плых тонах, коридор вообще кирпичом красным выложен. На полу во всех комнатах в беспорядке раскиданы цветастые половики. Везде, включая кухню и исключая ванную — пухлые удобные диваны, невы-сокие пузатые торшеры и мягкие пуфы. А еще — и это всегда забавля-ло частую гостью больше всего — четыре абсолютно разные кошки и бессчетное количество крохотных пищащих котят, которые то ли ни-когда не росли, то ли менялись одни на других с головокружительной скоростью. И все это живое многообразие вечно переливалось по Же-ниным рукам, шее, коленям, стоило ей только ступить в дом
— Я тебе, Наташка, завидую, — всякий раз вздыхала девочка, — у тебя дом прямо всегда дышит жизнью.
— Ага, задыхается, — ворчала ей в ответ подруга и отцепляла от себя очередного котенка.
— Нет, правда. Все так стремительно, ярко, активно… в доме как буд-то всегда праздник.
— А у тебя собака всех моих кошек вместе взятых стоит, — не уступа-ла Наташа.
— Моя собака — это пассивный хрюкающий увалень, который целы-ми сутками сливается с диваном, — Женя качала головой, — квартира как необитаемая.
—Знаешь, что, Женьк? Ты это дело прекращай, — не выдерживала наконец Наташа, — чем зудеть, лучше бы шла на кухню и пнула маму насчет чая.
И Женя всякий раз удалялась на кухню в сопровождении мяу-кающего хора и готовила чай на троих — для Наташиной мамы тоже, поскольку та была вечно чем-то занята.
В этот раз, зайдя в квартиру подруги и тут же утонув в несметном количестве гибких пушистых животных всех цветов и размеров, Женя в очередной раз тяжело вздохнула. «Дом — полная чаша» — сказала она себе и еле удержалась, чтобы снова не высказать эту мысль вслух.
Когда ароматный чай из кухни перекочевал в Наташину комнату, а на плече у Жени уютно примостились два персиковых крепыша, поочередно залезающие хвостами и костлявыми лапками в чашку, девочка глубоко задумалась.
— Какой придумать предлог, чтобы завтра поторчать у деканата? — наконец нарушила она тишину.
— Не терзай себя раздумьями, — Наташа тряхнула головой, и ее тем-ные короткие волосы рассыпались по всему лицу, — тебе давно пора туда зайти и спросить насчет курсов художественной фотографии, а то ишь моду придумали — объявления вешают, а никто ничего не знает.
— Точно, — кивнула в ответ Женя, при этом один из рыжих комочков все-таки не удержался и плюхнулся прямо в остывший чай. Девочка двумя пальцами выудила его из чашки, — я тогда побуду у тебя сего-дня часов до десяти? На завтра все равно только политологию читать, а дома делать нечего.
— Пес не обдуется? — хитро прищурилась Наташа, вспомнив выра-жения лиц подруги и Арсения Викторовича часом раньше. Она как никто другой отлично понимала, что уж что-что, а вопросы домашнего задания Женю никогда всерьез не волновали.
— Я тебе, Наташка, завидую, — всякий раз вздыхала девочка, — у тебя дом прямо всегда дышит жизнью.
— Ага, задыхается, — ворчала ей в ответ подруга и отцепляла от себя очередного котенка.
— Ты ж его знаешь, — усмехнулась в ответ Женя. Она четко прочита-ла Наташины мысли, но виду старалась не подавать, — лопнет, а меня дождется.
— Вот! Вот за что я люблю твой дом, — разрядила обстановку подру-га, — за дисциплину. У меня такого никогда не будет.
— Конечно, — Женя склонила голову на бок, — зачем тебе две дюжи-ны лопающихся кошек?..
Глава 7
Последовавшая ночь была крайне тяжелой для всех. Наташа в жару и в ознобе, обливаясь холодным потом, ворочалась с боку на бок, силясь заснуть. Ее, егозу и шутницу, впечатлительную и резвую, бессонница мучила часто, но никогда еще она не была такой неожиданной и назойливой. Падая в недолгую, нездоровую дремоту, она сталкивалась с яркими отрывочными сновидениями, едва ли похожими на что-то связное. Они мелькали скорее как фотографии, будоража память и больно цепляя воображение.
Против ее воли, вперемешку с другими пейзажами и героями дня, в ее памяти всплывали обледенелое крыльцо, пустая дорога и неживое восковое лицо, тяжело сверлящее парой пустых серых глаз однокурс-ницу. Наташа ежилась от необоснованного отвращения и тут же от-крывала глаза. Лежала, смотря немигающим взглядом в потолок. Взбивала подушку и ложилась обратно. Думала, что вот так, спокойно долежит до утра. Тщетно. Усталость брала свое, и все начиналось по новой.
Женя вернулась домой около одиннадцати. Вопреки обещанию, данному Наташе, — после нее сразу пойти домой, — она еще час ша-талась по темным невысоким лабиринтам улиц, связывающим дома подруг. Хотя идти было совсем недалеко… какое-то непонятное чув-ство подсказывало, что дома ее ничего хорошего не ждет, и вряд ли это было как-то связано с сегодняшним столкновением с соседом.
Когда плоский ключ все же наконец оказался в замке, Женя с си-лой стиснула зубы. Расплывчатые опасения мгновенно обрели четкие формы. Ключ вошел слишком свободно. Дверь не заперта.
За несколько лет жизни без матери с пьющим отцом Женя научи-лась безошибочно читать знаки. Слишком грязный половик у двери — большая компания в доме. Кучка окурков в горшке с цветком на лест-ничной клетке — компания довольно тихая и безобидная. Сломанный домофон в подъезде — крайне опасная компания. Дверь не заперта — отец пьет в одиночестве. И это не всегда можно было считать плюсом. Чаще всего в такие дни отец был не в лучшем расположении духа. По-этому сейчас, вынимая ключ из замочной скважины и нажимая на руч-ку, Женя обреченно хмурилась.
В прихожей свет не горел. Женя неуверенно шагнула в темноту. Тут же к ее коленям прижалось что-то живое и теплое. Босхом! Как она могла забыть! Не скидывая с плеча тяжелой сумки с учебниками, девочка нащупала в темноте висящую на крючке цепочку и подтолк-нула любимца к двери. Вместе с чувством вины перед питомцем она сейчас испытывала некоторое облегчение — еще как минимум полчаса вне дома.
— Знаешь, что? — медленно произнесла она, когда за спиной захлоп-нулась дверь квартиры, — давай-ка дойдем с тобой до магазина и ку-пим чего-нибудь к завтраку.
Босхом, слыша вопросительную интонацию в голосе хозяйки, со-гласно вильнул хвостом.
Нагрузившись самым необходимым в большом круглосуточном магазине неподалеку от дома, Женя двинулась в обратном направле-нии, тщательно избегая самые темные участки дороги — там был сплошной лед. Босхом, освобожденный в целях мобильности от ус-ловностей поводка, радостно семенил рядом. Острый собачий нюх среди прочей гаммы соблазнительных ароматов, выявил один, самый вожделенный — запах свежего песочного печенья, которое он обяза-тельно выпросит, это даже не подлежало сомнению. Посему рыжий стаффордшир, несмотря на горячую любовь к хозяйке, не разделял ее мрачного настроения: в пакете печенье — значит, грустить незачем.
Женя была противоположного мнения. В ее понимании даже са-мое вкусное печенье не могло решить накопившиеся за последнее время проблемы.
Осторожно зайдя в квартиру, она прислушалась. Мертвенная ти-шина. С губ слетел вздох облегчения. Отец, скорее всего, спит. Ночь обещает быть вполне спокойной. Не раздеваясь, она просунула голову в неярко освещенную спальню.
Перед занавешенной тяжелой зеленой портьерой окном, свободно расположившись в мягком кресле вразвалку сидел мужчина пятидеся-ти пяти лет, с взъерошенными на затылке темно-русыми волосами, небритый, испещренный редкими морщинами, с довольно близко по-саженными, сейчас крепко зажмуренными глазами. Он был одет в клетчатую рубашку, которую Женя этим утром успела погладить, темные, вытянутые на коленях джинсы и стоптанные тапочки. У кресла стояла пустая бутылка водки, а у самых ног валялось несколько банок из-под пива.
Так и есть. Отец спит крепким хмельным сном. Женя наконец скинула уличную одежду, вручила довольному до чертиков Босхому весь пакет печенья и, приготовившись раскладывать остальные покуп-ки по полкам, открыла холодильник.
В глазах мелькнули слезы умиления. Все, что она только что при-несла домой, уже стояло на решетчатых полках. Значит, не забыл. Просто опоздал. Продуктов теперь на две недели хватит.
Это было то, что позволяло Жене день ото дня терпеть порой мерзкое поведение отца-алкоголика. Вера в остатки не пропитой чело-вечности, какую-то сопричастность к семье, надежда, периодически оживающая, в то, что еще не все потеряно, и, в конце концов, простая близость родного человека держали ее на плаву в самые трудные дни и не позволяли просто так сдаться. И сегодня вид полного холодильника в очередной раз пополнил запасы истощающегося терпения.
С такими мыслями Женя вошла в мастерскую, готовясь первую за неделю ночь проспать спокойно.
Не тут-то было. Как только ее голова коснулась подушки, сон как рукой сняло. Поскольку, отложенный из-за бытовых забот до лучших времен, в ее сознании всплыл сосед. Однако то, что испытывала сейчас Женя, было мало похоже на Наташины кошмары. Пожалуй, вполне справедливо было бы сказать, что она ощущала болезненное недоумение: она бы, может быть, тоже просто поддалась слепой неприязни к этому молчаливому образцу человеческой «некрасивости», если бы не та секундная перемена в лице. Что-то в ней было такое странное, индивидуальное — что никак не могла уловить Наташа.
Женя не ворочалась. Она неподвижно лежала на правом боку и только изредка проводила пальцами по крепкой голове Босхома, удобно устроившегося тут же, на диване. И, несмотря на то, что свинцовый взгляд продолжал висеть у нее перед глазами, она не позволяла себе задаваться какими-либо вопросами по этому поводу, а лишь терпеливо ждала утра. Завтрашний день должен был пролить свет на многое.
Арсений заперся в 96 квартире задолго до Жениного прихода. Собственно, по дороге с Никольской улицы он никуда не заходил и не заезжал. Просто машинально доехал до дома. Машинально же сел за стол в любимой темной полупустой комнате. И сидел, почти не двига-ясь. Вот только к наступлению ночи из четырех стаканов, все еще мирно стоявших на столе, целым остался только один. И из него сей-час он, тяжело дыша, пил ледяную воду из-под крана. Остывал.
У него в голове не укладывалось. Он ехал в такую даль, чтобы начать новую жизнь. Жизнь, в которой не будет ошибок. Потому что в ней не будет людей. Он ехал сюда, где его никто не знал, чтобы тоже никого не знать. Он одевался и ходил так, чтобы полностью сливаться с городом, и, в результате, всегда оказывался в центре внимания. Он молчал, но постоянно хотелось кричать или хотя бы стонать.
Судьба зло с ним играла, ниспослав эту девчонку в первый же день, когда он наконец вылез из плотной скорлупы своей квартиры. Она издевалась над ним, когда столкнула их вместе в первый его день на новой работе. И, в довершение всего, девушка жила не просто в одном подъезде с ним, а в соседней квартире! Он понял это, когда око-ло одиннадцати часов вечера текущего дня услышал за дверью, как она тихо разговаривает со своей собакой. Злой рок не отпускал его. Он следовал за ним по пятам. След-в-след.
Поэтому он снова в исступлении бил стаканы. Кучка осколков стекла росла. На неокрашенной штукатурке стены пауками располза-лись трещины.
Он задыхался от бессильной злости и резких движений. Он захле-бывался холодной водой, чтобы физическая боль от судорожного кашля хоть немного заглушила душевную. Он как алфавит родного языка знал, что этой ночью ему не удастся заснуть. Его мучили образы.
А ведь тогда Наташа не только не заметила перемены в лице Ар-сения. От нее ускользнуло даже и то, что на мгновение и ее лучшая подруга дрогнула под темным взглядом. Зато Арсений внимательно наблюдал за всей этой метаморфозой. Буквально на секунду на светлом симпатичном лице отразилась такая гримаса, которой зрелому мужчине не приходилось видеть за всю его тридцатишестилетнюю жизнь.
Здесь были и неприязненное напряжение, свойственное всем, кто сталкивался с Арсением, и удивление, и испуг, и… уважение?.. после того, что он сделал? В это Арсений отказывался верить наотрез. А это могло значить лишь то, что девочка, если и не сумасшедшая, то гени-альная актриса. И это только сильнее раздражало Арсения. Он с тита-ническим трудом и битыми стаканами принимал то, что с ним играет судьба. Но позволить играть с собой этой маленькой смазливой про-ныре он просто не мог.
И он снова захлебывался и задыхался, не чувствуя меры и конца страданию, по крохе, по капле лишь их заглушая. Наконец тошнота оповестила его о том, что в своем стремлении истязать себя он все же перестарался. Арсений несколько раз тяжело схватил ртом воздух. В окно брезжило серенькое подобие рассвета. У чертовой ночи должен был быть чертов финальный аккорд.
Арсений обессиленно замахнулся.
Женя вздрогнула, услышав уже знакомый глухой удар о стену.
Глава 8
Унылый рассвет плавно перетек в точно такое же безрадостное утро. Холодный ветер, казалось, тоже провел бессонную ночь и теперь передвигал по асфальту клочья снега, как ссохшийся старик задумчиво возит по квадратному полю тяжелые шахматные фигуры: еле-еле, порой тихонько поскуливая от усталости где-нибудь под окнами домов или между лавочек детской площадки.
Женя, кряхтя, откинула одеяло. Был единственный плюс в том, что этой ночью ей так и не удалось задремать хотя бы на полчаса: сам собой появился повод встать пораньше и в кои-то веки добраться до университета к первой паре. Последнее время это удавалось крайне редко. Женя поднесла циферблат наручных часов к самому носу. Десять минут седьмого. Сегодня времени хватит даже на приготовление завтрака.
Как только босая пятка коснулась ледяного из-за ночных сквозня-ков пола, желания вылезать из кровати существенно поуменьшилось. Ночь явно не радовала потеплением, и от утра, по-видимому, ждать этого тоже не приходилось. Перспектива из теплого уютного дома выйти в жгучий мороз не просто не радовала, она раздражала, и Женя недовольно ворчала что-то себе под нос, принимая душ, натягивая теплую одежду и подталкивая сонную собаку к лифту.
У двери подъезда она на минуту остановилась и замолчала. Бос-хом удивленно взглянул на хозяйку снизу вверх.
— Если бы ты знал, какой там холодильник сейчас, ты бы так на меня не смотрел, — пробормотала Женя, обращаясь к питомцу и, собрав волю в кулак, толкнула тяжелую железную дверь.
О чем тут же пожалела.
На улице было не просто холодно. Мелкий, и потому незаметный из окна квартиры, с неба сплошной пеленой сыпал снег, ежесекундно впиваясь в лицо и руки сотнями маленьких острых игл. Женя осто-рожно сошла с тротуара на дорогу. Пес, ежась от холода, бесцеремон-но дернул поводок и потащил ее по привычному маршруту, вполне резонно полагая, что время прогулки таким образом сократится.
Это оказалось довольно своевременно. Как только поджатый со-бачий хвост скрылся за ближним углом дома, дверь подъезда снова открылась и на ступенях крыльца вскоре показалась сутулая фигура в черном пальто.
Арсений бесстрастно обводил взглядом двор. Сквозь присыпан-ные снежной пылью ресницы он наблюдал за тем, как ветер гоняет по пустому двору сухие листья, сорвавшиеся с деревьев, и мелкий мусор. Что-то в этих бесполезных движениях предметов успокаивало, и он, утомленный бессонной ночью, жадно впитывал в себя каждое измене-ние обстановки, будто пытаясь слиться с ней.
Холод его не пугал. Казалось, он и вовсе не обращает на него внимания. Лишь когда на гладко зачесанных назад волосах образовался целый маленький сугроб, Арсений оторвался от созерцания пустого двора и, небрежно смахнув снег с головы перчаткой, неспешно двинулся в сторону шоссе. Пятница. Ему нужно выдержать еще один день мучений в метро. На выходных он просто обязан починить машину.
Несмотря на то, что прогулка с собакой была совсем непродолжительной, и времени на сборы было более чем достаточно, Женя все же опоздала на первую пару. Она влетела в аудиторию через пятнадцать минут после звонка, растрепанная, запыхавшаяся и, жестами извинившись перед преподавателем, юркнула на заднюю парту, не обращая внимания на весьма красноречивую мимику Наташи и Димы Духового, который как раз обычно обитал где-нибудь сзади. Сегодня же он выступал с докладом, и потому изменял своим привычкам, сидя во втором ряду.
Доклад по истории России Женя слушала через силу. Звучный, немного отдающий французскими нотками голос однокурсника, так привлекающий девушек и всегда так гипнотизировавший Женю, доле-тал до ее слуха как будто издалека и разбивался вдребезги, встречаясь с глухой стеной ее сознания. Ее мысли были совсем далеко от политических переворотов советских времен, о которых мурлыкал Дима, стоя перед измазанной меловыми разводами доской и покачиваясь на пятках, как кобра перед броском.
Она даже не заметила, как прозвенел звонок.
— Жека! - изо всех сил крикнула Наташа прямо над головой подруги. Та от неожиданности подскочила.
— Ты сдурела так орать? — Женя прижала ладонь к уху, чтобы унять боль в барабанных перепонках.
— А ты иначе не отзываешься, — подошедший Дима воинственно скрестил руки на груди, — какая муха тебя укусила?
— Муху зовут сосед, — Наташа взяла Женину голову в руки и повер-нула ее к Диме, — посмотри, до чего этот уродец ее довел. Глазищи как у лемура. Опять, небось, всю ночь в кровати как юла вертелась, вместо того, чтобы спать.
— А сама лучше, что ли? — Женя покраснела. Ей было неловко гово-рить на эту тему при Диме, поэтому она изо всех сил старалась перевести стрелки, — у тебя такой вид, будто по тебе ночью каток прошелся.
— Ой, правда, что ли? Это я, значит, так хорошо в темноте сегодня красилась, опять забыли лампочку вкрутить, — Наташа изобразила на лице испуг и, выхватив из сумки карманное зеркальце, поспешно ретировалась с места разговора. Ей самой было что скрывать на эту тему.
Женя медленно перевела взгляд на лицо однокурсника, который все еще стоял рядом, с интересом наблюдая за перепалкой подруг. Он улыбался одним уголком рта, при этом крошечный ровный русый прямоугольник щетины на подбородке немного съезжал на сторону. В больших серых глазах прыгали чертики. Женю одновременно завора-живала и раздражала эта циничная улыбка.
— Сделай лицо попроще, — стараясь напустить на себя безразличный вид, бросила Женя.
— С удовольствием, — Дима опустил уголок рта.
В такие минуты Женя была готова поклясться, что этот парень где-то за спиной прячет своего двойника. Он за секунду преображался полностью: начиная от позы и манеры держаться и заканчивая тем-бром голоса. Кажется, он даже дышать начинал по-другому.
Сейчас Дима смотрел на девочку с неподдельным участием. Брови озабоченно сдвинуты к носу, губы поджаты, темные зрачки заглядывают прямо в душу. Он легонько приобнял ее за плечо и повел к выходу из аудитории. Наташа украдкой подмигнула подруге из-за зеркальца.
— Что происходит? — от этого голоса с еле заметным придыханием у Жени пересохло в горле, — в последние пару дней тебя просто не узнать.
— Да все в порядке, — хрипло отозвалась Женя, стараясь не смотреть собеседнику в глаза, — с чего ты взял, что что-то не так?
Они подошли к небольшому кабинету в самом конце коридора. Дима галантным жестом распахнул дверь без номеров и каких-либо еще отличительных знаков перед однокурсницей и затем зашел сам.
Это место было знакомо Жене ничуть не хуже собственной мас-терской. Белые стены, протертый до дыр паркетный пол, два дивана, прикрытые темно-красными накидками с совершенно жуткими вос-точными узорами, несколько офисных стульев на колесиках, два стола, один из которых шатается, полка с фотографиями. У двери — высокий шкаф с множеством ящиков, в которых постоянно находится тысяча полезных в университете мелочей вроде аптечки, запаса всевозможных канцтоваров и книги, книги, книги...
Кабинет, бывший ранее вполне уютной лабораторной и когда-то служивший многим преподавателям в научных целях, несколько лет назад перешел во владение заместителю по воспитательной части Истомину Игорю Анатольевичу. Он, в свою очередь, любезно передал его в пользование студентам, которые худо-бедно обеспечивали сон-ный исторический факультет подобием общественной жизни. Иными словами, проводили всевозможные учебные конференции, устраивали выставки, организовывали праздники. Во всех университетах подобные собрания назывались студенческим советом и по обыкновению имели весьма статичный состав. Здесь же за этим практически никто не следил, и при семи-восьми бессменных активных участниках мероприятий постоянно имелось с десяток ребят, которые после первого же столкновения с подобной деятельностью, бежали от нее сломя голову. «Одноразовые» — так называли их постоянные жители безымянной комнаты.
Что же касается названия — сами деятели окрестили себя творче-ской общиной, а в широких кругах и обитателей, и саму комнату, как только не называли — и ласково «творильней», и иронично «мона-стырской» за вечно закрытые на ключ изнутри и снаружи двери, а то и вовсе «Содомом»… остальные варианты названий культурными на-звать было сложно.
Несмотря на это, а также на то, что в темной продолговатой ком-нате постоянно столбом стоял никотиновый дым и в воздухе витал резкий запах кофе и спирта, сюда очень часто вхожи были самого раз-ного рода личности — от заядлых «ботаников» до тех, о ком знали только из списков на отчисление за непосещаемость.
Так что пребывание здесь Жени было отнюдь не чем-то из ряда вон выходящим. Напротив, она нередко просиживала здесь целыми днями, а, бывало, и вечерами, читая все, что под руку попадется, или просто наблюдая за общением сверстников. Кроме того, здесь ее час-тенько просили что-нибудь нарисовать, оформить, начертить. Женя никогда не отказывалась, даже если у нее совсем не хватало времени. Просто в ней нуждались, а это было важнее всего.
Дима поставил на стол две чашки крепкого черного чая.
— А теперь все по порядку, — он сел на диван напротив Жени, — что за сосед, и каким образом он влияет на твои опоздания?
— Если, как ты говоришь, по порядку — на время моих посещений нашего святилища знаний новый жилец никак не влияет. Я его вообще почти не вижу, это Наташка зациклилась и трещит о нем как заводная третий день, — Женя сделала глоток. Ее глаза потемнели, — дело в другом.
— В чем? — мягкий Димин голос действовал успокаивающе, и девочка быстро вышла из состояния глубокой задумчивости.
— Прозвучит, может быть, глупо, но я до сих пор в замешательстве. Представляешь, сегодня встала пораньше, пса выгуляла, прибралась немного дома, завтрак приготовила для отца, думала, хоть раз нор-мально утро вместе встретим.
— И как? Не вышло?
— Хуже. Пришел, сел за стол, поел. Закурил. Посмотрел на меня. Дол-го так разглядывал, как будто изучал. Все это время я как дура ему улыбалась и несла какую-то бессмысленную чепуху.
— А он?
— А он встал из-за стола и потушил окурок в моей чашке с кофе. Я ничего не понимаю. Ругаешься с ним — огребаешь по полной. Стара-ешься быть с ним поласковее — ситуация не меняется. В чем моя ошибка? Чем я ему не угодила? В чем провинилась?
Глоток. Глоток.
— Не кори себя, Жень. Он поступает не по-мужски. Понятно, что это тебя ничуть не успокаивает, но все же постарайся относиться к ситуа-ции немного проще. Наверняка он сделал это с похмелья.
— А ты у нас в этом спец, — грустно усмехнулась Женя, — ладно. Спасибо за чай и за поддержку, пойду поищу Наталью, надо бы ей за сегодняшнее устроить усечение длинного ядовитого органа ротовой полости.
— Удачи, — усмехнулся Дима, провожая взглядом удаляющуюся однокурсницу, — подобная операция явно не помешает. Впрочем, не ей одной.
Покинув душное помещение бывшей лабораторной, Женя твер-дым шагом направилась в административный корпус. Она и не думала искать подругу. Излив утреннее недоумение и в добавок к этому на-пившись чаю, девочка почувствовала себя гораздо лучше и увереннее. Откладывать вчерашние планы в долгий ящик не имело смысла. Реши-тельность могла улетучиться в любой момент.
…Владимир Романович Карамов чуть не упал, почти споткнув-шись в плохо освещенном коридоре о свою светловолосую студентку. Она стояла как вкопанная, полным отчаяния взглядом окидывая дверь, на которой красовалась новенькая красная с золотым табличка. Даже в такой темноте и даже с такого расстояния внимательному преподавателю удалось прочитать надпись, которую он до сих пор не замечал. На двери значилось:
«Герцин Арсений Викторович, заведующий финансовым отделом».
Глава 9
Ей безумно хотелось верить, что это чья-то глупая шутка. Но эта шутка объясняла вчерашнее присутствие в университете ее соседа. А ведь Женя до последней минуты не теряла надежды на то, что та встреча была лишь случайностью.
Она была настолько погружена в свои мысли, что даже не заме-тила неловкую, хотя и вполне удачную попытку Владимира Романовича избежать столкновения. И даже его голос не сразу вернул озадаченную девочку к реальности.
— …Хорошо, Евгения?
— А? — последняя обернулась и стыдливо вжала голову в плечи: было бестактностью стоять к преподавателю спиной и никак не реагировать на его к ней обращение, — извините, пожалуйста, я прошляпила ваш вопрос.
Карамов по-отечески улыбнулся и легонько подтолкнул студент-ку к главному коридору этажа. Там было куда светлее, и к тому же вдоль стен стояли мягкие кожаные диваны, сидя на которых было куда удобнее продолжать беседу, чем стоя в дверях.
— Я говорил о том, что в административной части корпуса в связи с предстоящим научным форумом теории исторической науки сейчас очень оживленное движение, и тебе следовало бы осторожнее выби-рать места для раздумий.
Женя снова впала в ступор. Сидя в каком-то полуметре от чело-века, который изо дня в день все больше и больше восхищал ее своей особенной жизненной философией, сквозившей во всем — начиная с мимики и заканчивая походкой, — сидя рядом с ним, девочка смотрела ему в глаза и никак не могла отвести взгляд.
Карамов, в свою очередь, продолжал пристально смотреть на Женю.
Это был мужчина, только-только переступивший порог тридца-тилетнего возраста, высокий, хорошо сложенный, одетый всегда акку-ратно и по погоде. Внешне он походил на Есенина — мягкие черты лица, русые, чуть волнистые волосы, коротко остриженные и всегда гладко зачесанные. Взгляд бронзовых глаз спокойный, слегка испод-лобья, твердый и в то же время заинтересованный. Казалось, он был способен пронзить насквозь, и притом сделать это с такой алмазной точностью и с таким изяществом, что собеседнику никогда не удава-лось заметить, как это происходило. И, тем не менее, в большинстве случаев одного подобного взгляда было достаточно, чтобы даже самые устойчивые под ним ломались и раскрывались, как цветки лотоса с восходом луны.
Женя сломалась почти сразу. Их с Владимиром Романовичем знакомство брало свое начало еще на первом курсе. Тогда речь случайно зашла о современной живописи, и преподаватель довольно четко обозначил свою негативную позицию ко многому, что создавалось в последние годы юными любителями изобразительного искусства здесь, на факультете истории, политологии и права. Женя, всю пару небрежно чертившая что-то на небольшом листе картона, вместо того, чтобы конспектировать лекцию, зацепилась слухом за последние слова и после пары уверенно протопала к кафедре, держа перед собой пресловутый листок и иронично улыбаясь молодому кандидату наук. Реакция последнего удивила Женю: он прочитал на графической абстракции каждый штрих, каждую линию, раскритиковал все в пух и прах, выделил гору недостатков, после чего поднял на съежившуюся перепуганную студентку безмятежный взгляд и обронил, как ни в чем не бывало: «а, в общем, мне нравится».
С тех пор Женя не доверяла ничьей критике своих работ так, как доверяла редким коротким замечаниям Карамова. Она впитывала их все, самые колкие, самые обжигающие, самые уничижающие. Она все больше и больше уходила с головой в читаемую им дисциплину, не замечая, как границы изучаемого предмета мало-помалу стирались, приоткрывая ее сознанию частичку его внеучебной жизни. Она больше не вслушивалась в перечисление грубых и мертвых дат, она училась тонкой науке культурологии, следя за языком спонтанных жестов, чередованием эмоций, динамикой тембра голоса.
И вот сейчас, напуганная близким испытующим взглядом Влади-мира Романовича, и в то же время убаюканная его мягкой речью, Женя старалась побороть себя и выдать, наконец, хоть что-нибудь отдаленно напоминающее ответ.
— Ладно, вопрос попроще, — обезоруживающе улыбнулся Карамов, чуть склонив голову на бок, — ты помнишь, о чем мы с тобой говорили на прошлой неделе?
Женя как очнулась.
— Я отредактировала вторую часть, осталось дописать выводы, и статья для конференции будет готова. Обещаю в начале следующей недели…
— Погоди, — усмехнулся преподаватель, и вокруг зеленых глаз легли тоненькие игривые складки, — я имел ввиду твои последние иллюстрации.
Женя и рта не успела открыть, чтобы ответить, как за спиной Владимира Романовича неожиданно вырос Кривоногов. Глаза девочки непроизвольно расширились — появление такой фигуры в столь ранний час в коридоре учебного корпуса было редким явлением, и могло значить только одно: начальник отдела кадров пришел по важному вопросу.
Карамов заметил перемену в лице студентки и посмотрел назад. Кривоногов стоял, выпрямившись во весь свой небольшой рост, и перебирал в руках какие-то бумаги. На лице играла надменная улыбка. Преподаватель хорошо знал эту гримасу. Сергей Григорьевич явно намеревался озадачить его каким-то важным поручением. Владимир Романович повернулся обратно, чтобы попросить девочку продолжить разговор позднее.
Женю как ветром сдуло. Ей совсем не хотелось лишний раз попа-даться на глаза Кривоногову, которому за последний семестр уже ус-пела порядком примелькаться. Еще меньше ей хотелось хоть каплю мешать Карамову, у которого и без нее дел было предостаточно. По-сему она улучила момент, когда последний отвернулся и юркнула за знакомую безымянную дверь.
— Владимир Романович, — начальник отдела кадров почтительно откашлялся и протянул руку преподавателю, — вы человек на факультете один из самых уважаемых и ответственных, поэтому у меня к вам будет небольшая просьба.
— Слушаю вас, — кивнул Карамов, все еще выискивая глазами Женю, — надеюсь, эта просьба не скажется на моем рабочем времени, не хо-телось бы задерживать студентов.
— Нет, что вы. Дело в том, что мне нужно срочно отлучиться в депар-тамент. Я хотел бы попросить вас до конца учебных часов разыскать Поддубную Надежду Борисовну, вы наверняка ее знаете…
Карамов утвердительно кивнул.
— Эти бумаги нужно обязательно сегодня отдать ей на подпись, а за-тем отправить в отдел финансирования. Кстати… — Сергей Григорье-вич замялся, — у нас новый заведующий финансовым отделением. Очень опытный специалист, хотя и со странностями. На всякий случай будьте предельно тактичны, когда понесете документы. То же самое касается любого, кто будет иметь дело с нашим новым коллегой. Вто-рого увольнения с этой должности университет не выдержит. Нам с лихвой хватило Николая Алексеевича.
Владимир Романович тяжело вздохнул. Он несколько лет работал на этом факультете, а все вокруг так же оставалось прежним. Нервный Кривоногов с его тряской за каждую рабочую душу и полным отрешением от студентов и студенческой жизни, поручения, которые за недостатком ответственности ходят по рукам и выполняются десятыми лицами… а бумаги! Эта бюрократия была мало похожа на то, чего ждал молодой кандидат наук от преподавания в университете. В бесконечных печатных строчках не было ни грамма внимания к подросткам, ни капли пользы для учебного процесса, ни йоты здравого смысла…
— Не беспокойтесь, документы сегодня же в нужном виде будут пере-даны в отдел финансирования.
Дверь в кабинет с тихим скрипом отворилась. В проем нереши-тельно шагнула высокая светловолосая женщина лет сорока.
— Арсений Викторович, я к вам по поручению Сергея Григорьевича. Здесь бумаги со всеми подписями, вам нужно только поставить печати и отослать по указанному адресу.
Арсений взглянул на гостью исподлобья. У той по спине пробе-жал неприятный холодок.
— Меня зовут Надежда Борисовна, вас должны были предупредить о моем возможном визите.
Медленный кивок.
— Значит, вы в курсе дела?
Женщина мелкими шажками двигалась по направлению к столу, крепко прижимая к груди тонкую белую папку. И с каждым дюймом пройденного пути непонятное напряжение и антипатия к новому кол-леге росли как трава после дождя.
Медленный кивок. И опять без единого звука.
— Пожалуйста, это очень важные бумаги, — пролепетала Поддубная, опуская папку на стол. Она была готова нести любую чушь, лишь бы не оставаться в давящей тишине с этим мрачным типом.
Арсений продолжал пристально смотреть на женщину и только покручивал карандаш в правой руке.
— Я… пойду, — уже совсем не своим голосом сказала Надежда Бори-совна и почти бегом бросилась прочь из кабинета.
«Очень важные бумаги!» — в голове Арсения засвистело, как в чайнике. На бледных сухих щеках вспыхнули неровные красные пят-на. Не хватало только пара из ушей. «Важные!..» — неужели это суще-ство на каблуках решило, что он не понимает ответственности своей работы! По какому праву она позволяла себе так судить о человеке, которого видит впервые в жизни?..
Раздался негромкий треск. Карандаш в побелевших пальцах сло-мался пополам.
Глава 10
Следы на земле синели в свете фонарей. Сотни, а, может, тысячи следов, совершенно разных. У каждого свой размер, своя форма, своя глубина. И все они куда-то ведут…
С неба снова сыпал снег. Не как утром, колкий и мелкий, сейчас он ложился медленно, будто задумчиво, крупными мягкими хлопьями.
Плечи и гладко зачесанные волосы уже давно превратились в не-большой сугроб, а Арсений, казалось, этого не замечал. Он стоял по-среди этой белой зимней карусели, всей своей ссутулившейся фигурой нависая над тротуаром, и тяжелым, немигающим взглядом изучал без-образные узоры стоптанного снега у себя под ногами. Этот снег как нельзя лучше соответствовал сейчас его настроению.
Его растоптали. Сначала высокая женщина в длинной черной юбке, представившаяся Надеждой Борисовной и это непонятно откуда взявшееся недоверие к его профессиональной компетентности. Если человек немногословен, это совсем не значит, что он плохой специа-лист в своем деле. Но это еще полбеды. Все стало намного хуже после ее поспешного ухода. Не прошло и десяти минут, как с кафедры куль-туры мира и демократии, на которой работала пресловутая Поддубная, к двери кабинета стали стекаться другие преподаватели, а впоследствии и заинтересованные странным столпотворением студенты, чтобы, вероятно, посмотреть, что это за чудо огородное теперь заведует финансовым отделом факультета. Так или иначе, в узкую щель проема то и дело заглядывал чей-нибудь любопытный нос, а через мгновение из-за двери отчетливо слышался громкий шепот. Разобрать его Арсений даже и не пытался — и без того знал, что обсуждают его.
Опасения подтвердились, когда он, вымотанный тяжелым днем, не стал дожидаться, пока большая часть разношерстного университетского общества разойдется, а собрался уходить, как только часы обеими стрелками указали на окончание рабочего дня.
Самое ужасное было то, что сложившаяся обстановка до боли напоминала события позапрошлого дня. Стоило ему ступить за порог кабинета, как подозрительно кучкующиеся обитатели коридора разом замолчали, замерли и, жадно вытаращив глаза, следили за каждым его движением. Оставалось для полного счастья прихлопнуть кого-нибудь дверью.
Арсений шел среди этого неподвижного живого леса, до боли стиснув зубы, и по инерции выискивал среди глазеющей толпы ту, которой в первую очередь надлежало здесь находиться.
Но светловолосой собачницы там не было.
Женя не могла не слышать нарастающей возни вокруг личности Арсения Викторовича. Однако она, в отличие от остальных, хорошо знала, что за фигура скрывается за звучным именем, и потому не спе-шила вылезать из темной, сплошь прокуренной комнаты, ожидая, что все это коридорное сумасшествие скоро закончится. Лишь спустя час после того, как последняя группка обменялась впечатлениями по по-воду нового сотрудника университета, девочка, наконец, отважилась выбраться на улицу.
И она, конечно же, не могла знать, что не одна она была сегодня расстроена и подавлена, и что нежелание спешить в теплый и светлый дом терзало не только ее. Именно поэтому она никак не ожидала на-ткнуться в узком темном проулке на знакомую кривоватую спину.
Женя остановилась как вкопанная. Она так долго пряталась в ла-бораторной, чтобы хотя бы сегодня не видеть своего мрачного соседа! И вот уже третий день подряд сталкивается с ним, куда бы она ни шла.
Девочка сжала виски пальцами. И так все после бессонной ночи шло наперекосяк, и так уже достаточно переживаний было за день. Не хватало еще дубля вчерашней игры в гляделки на крыльце университета, при воспоминании о которой Женю до сих пор пробирала дрожь.
Что делать? Идти обратно?.. Женя оглянулась.
За ее спиной чернел узкий проход. Место, которое она изо дня в день топчет ногами вот уже почти три года. Женя знает в нем каждый уголок, каждую трещинку асфальта, каждый кирпич стены. Коротень-кий, безлюдный, абсолютно безопасный. Почему же сейчас у девочки предательски трясутся колени? Почему так колотится сердце в этой безмятежной спокойной вечерней тишине?.. И почему затылок жжет странное ощущение, что кто-то за ней пристально следит?.. Кто вооб-ще может следить за ней здесь, в такое время?..
Арсений!.. Увязнув в череде мыслей о мрачном обличии улицы, Женя совершенно забыла о том, почему она стоит на дороге и боится пошевелиться. Арсений. Это его взгляд жжет ей затылок.
Женя обернулась. На месте, где еще две минуты назад стоял муж-чина в черном пальто с заснеженными волосами, никого не было. Со-сед будто растворился в темноте. О том, что еще совсем недавно здесь кто-то был, говорила только пара глубоких следов да почти развеян-ный ветром тяжелый горьковатый запах, резко выделяющийся в неве-сомом морозном воздухе.
Не сразу окунувшись в душный сумрак метро, Женя снова крепко задумалась. Она не верила в судьбу, она вообще мало во что верила. Однако каждое новое совпадение не позволяло ей абстрагироваться от происходящего, а, наоборот, все ощутимее подталкивало к надлому в сфере того, чему и во что верить.
Именно поэтому, придя домой, покормив собаку, перекинувшись парой слов с сонным отцом, Женя даже не посмотрела в сторону мольберта с чистым холстом, а перенесла ноутбук из спальни в мас-терскую и закрыла дверь на замок. Это был обычный бытовой ритуал. Вряд ли ей в тот момент мог кто-то помешать.
Привычка закрывать все двери в доме и выключать свет везде, кроме комнаты, в которой девочка непосредственно находится, появи-лась у нее довольно давно. Со светом все было просто — еще когда Женина мать жила с семьей, это было настоящим бичом — Женя за-бывала про выключатель всякий раз, когда выходила из комнаты. Ро-дители ругались. Мало-помалу, она научилась следить за мелкими повседневными действиями, и свет стал выключаться через раз. Уже позже это превратилось в своего рода манию, и частенько Женя в пе-редвижениях по их небольшой квартире даже в самое темное время суток вообще обходилась без света.
Однажды, правда, это сыграло с ней злую шутку. И вот тут-то и берет начало вторая привычка.
Это случилось около пяти лет назад. Был вечер. Отец еще работал и частенько допоздна засиживался в офисе с коллегами и ящиком пива. Так было и в тот раз. Женя сидела дома одна, в спальне, в обнимку с угольным карандашом и листом плотного картона. Над ее головой горел только невысокий торшер с зеленым абажуром. Вся остальная квартира была погружена в густой матовый сумрак. 13 этаж позволял квартире не пропускать в себя шум дороги и звуки каких-то вечерних работ, проводившихся во дворе, поэтому в довесок к темноте в воздухе витала плотная, почти вакуумная тишина. Только уголь тихонько скрипел о неровности бумаги.
В дверь неожиданно позвонили. Женя подскочила на месте как ужаленная. Хотя она и ждала подругу, которая с минуты на минуту должна была прийти, громкий дребезжащий звук нарушил тишину слишком неожиданно.
Будучи стопроцентно уверенной в том, что за дверью стоит дол-гожданная гостья, Женя, даже не включая света в коридоре, распахну-ла входную дверь.
Сердце мгновенно ухнуло в пятки. На пороге стоял мужчина среднего роста, одетый в потрепанную кожаную куртку. Темно-каштановые волосы, подернутые на макушке сединой, были спутаны и торчали в разные стороны. Одна рука покоилась в кармане джинсов. Он смотрел на сжавшуюся хозяйку квартиры черным колючим взгля-дом, исподлобья, словно испытывая ее на прочность.
— Что… что вам нужно? — еле слышно пролепетала Женя, незаметно отодвигаясь назад, в сосущую черноту коридора. Мужчина двинулся на нее.
В этот момент перепуганная до крайней степени девочка уже бы-ла готова сделать то, что и предназначалось делать в подобных случаях, а именно — захлопнуть дверь перед носом незнакомца, как вдруг нежданный гость почесал в затылке и хрипловато произнес:
— Я Игорь Савельевич, два дня назад въехал на ваш этаж. У меня в квартире, — он махнул рукой в сторону двери с табличкой «94», — проводку заклинило, а инструментов нет. Одолжите плоскогубцы на пару минут?
Женя чуть не расхохоталась от растерянности. Действительно, по словам прошлых хозяев квартиры, очень приятной семейной пары, на их жилплощади должен был поселиться какой-то серьезный инженер. И вот он, стоит теперь перед не бог весть что подумавшей девочкой-соседкой, во всей красе!
Свет все-таки пришлось включить. Нужный инструмент без труда нашелся в верхнем ящике комода, и угрюмый сосед удалился к себе. Да, все так просто разрешилось…
Однако с тех пор Женю не оставляло тревожное состояние, когда приходилось открывать входную дверь. Отчасти поэтому, а отчасти из-за простого желания иметь кого-то теплого и родного рядом — Же-ня трудно переживала одиночество после ухода матери, — вскоре после того случая в квартире появился пухленький неуклюжий комочек с коротеньким тоненьким хвостиком. Чувство тревоги исчезло, а вот привычка закрывать все возможные двери на замок осталась, в память о том вечере.
И вот теперь Женя сидела в темной мастерской, только неяркие рассеянные отблески уличных фонарей чуть-чуть доставали до наглу-хо закрытого окна, да от экрана ноутбука исходил холодный свет.
Пальцы быстро-быстро щелкали по клавиатуре. Девочка не хуже Наташи ориентировалась в компьютерах, только вот с интернетом не очень дружила. Ей понадобилось довольно много времени, чтобы оты-скать на просторах сети нужные страницы.
«Ф.И.О.: Герцин, Арсений Викторович
Дата рождения: 1973
Город: Екатеринбург
Образование: высшее экономическое
Последнее место работы: Издательский дом «Издат Ком»
Занимаемая должность: главный бухгалтер…»
Женя нетерпеливо закрыла страницу. Этот сухой и сжатый кусок какого-то явно не свежего резюме мало на что проливало свет. К тому же, большая часть информации с легкой руки Наташи была ей уже известна. Разве что не знала девочка, что странный сосед переехал в Москву из Екатеринбурга. Однако на первый взгляд это не имело ни-какого значения.
Со второй ссылкой ей повезло больше. Это была небольшая новостная заметка, датированная началом прошлого года.
«Подводя итоги прошлого года и с радостью и новыми перспек-тивами встречая новый, лидер мирового рынка в области высокоточ-ной техники MobiTech Corp. по традиции собрал в ДК "Эльмаш" своих сотрудников. Стало известно имя победителя ежегодного конкурса «Лучший работник года», получившего денежный сертификат на сумму 100 000 рублей. Им второй год подряд стал финансовый дирек-тор компании Арсений Викторович Герцин. На празднование столь радостного события он пришел со своей женой Екатериной Алексан-дровной. Счастливая пара украсила вечер…»
…Дальше Женя читать не стала. Она попробовала найти на кро-шечной фотографии хоть что-нибудь, отдаленно напоминающее ее соседа, но тщетно. То ли картинка была слишком мелкой, и мешало плохое качество, то ли Арсений не попал в кадр, с которого, искоса глядя в камеру, широко улыбались мужчины и женщины, торжествен-но поднимающие искристые бокалы шампанского…
Глава 11
Календарь смело указывал на начало марта. Словно в противовес ему, погода ежедневно ужесточала свои порядки. Мороз перевалил далеко за февральские двадцать градусов, сугробы подросли и покрылись плотной коркой льда. Таким образом, падать на улицах стало гораздо опаснее.
Наташа села на тротуаре и потерла ушибленную поясницу. Не самый удачный вариант приземления — в позе причудливого морско-го животного прямо посреди дороги. Ее счастье, что поблизости не оказалось ни одной машины.
Почти месяц назад ее подруге повезло гораздо меньше - ей «по-счастливилось» не только прокатиться с полтора метра по грязному дорожному льду, не только подобно Наташе пересчитать спиной все неровности асфальта, но и получить крепкий удар автомобильной дверцей по ребрам.
Вспоминая об этом нелепом происшествии, Наташа хмурилась. В последнее время Женю будто подменили. С того самого дня, как по университету поползли слухи о новом заведующем финансовой ча-стью, девочка стала замкнута, немногословна, все чаще пропускала пары и все больше времени проводила в узком помещении бывшей лабораторной, откуда ее редко кому удавалось вытащить.
Сейчас Наташа и не думала искать подругу в аудиториях. Едва войдя в вестибюль университета, она, даже не сдавая куртки в гарде-роб, двинулась по тесному лестничному проходу на второй этаж.
Расчет оказался верным. Женя, как этого и следовало ожидать, вразвалку сидела в затертом кресле, держа в одной руке чашку крепкого кофе и неопрятного вида маленькую книжонку в другой. Наташа наклонила голову, чтобы прочитать название на обложке и недовольно поморщилась.
— Хоть бы что поприличнее взяла, — она стащила с шеи синий шарф и запустила им в Женю. Последняя, не глядя, ловко перехватила бро-шенный предмет одежды.
— «Поприличнее» я оставила в стенах школы и теперь сама опреде-ляю круг своего чтения.
Женя оторвалась от печатных строчек и посмотрела поверх книги на Наташу. Какое-то странное ощущение легкого раздражения сейчас вызывало в ней созерцание пышущей здоровьем, разрумяненной от мороза подруги. Ее неизменная радостная улыбка совсем не гармонировала с серым Жениным настроением.
— В таком случае я тебе помогу, — Наташа на мгновение скрылась в недрах своего рюкзака и вскоре вынырнула оттуда с томиком Гете в руках, — вот. Интересно и полезно, — она ловко вытащила из пальцев подруги ее чтиво и вложила на ее место свою книгу.
— Спасибо, о, властитель души моей, — саркастически протянула Женя, наблюдая за тем, как Наташа, с чувством выполненного долга, удаляется по направлению к коридору.
Черный томик в кожаном переплете полетел в мусорную корзину. В руках снова замелькали помятые страницы.
— Экое богохульство, — покачала головой Наташа, вытаскивая свое сокровище из кучи бумажных обрывков, полиэтиленовых упаковок от всевозможных продуктов и сморщенных сигаретных бычков.
…Расчет оказался верным. Женя, как этого и следовало ожидать, вразвалку сидела в затертом кресле, держа в одной руке чашку крепкого кофе и неопрятного вида маленькую книжонку в другой…
Женя только плечами пожала.
Шла вторая пара, когда Наташа, украдкой поглядывая на препо-давателя, придвинулась к Диме. Он быстро конспектировал прямым, без наклона, некрупным почерком содержание лекции, в перерывах листая печатное содержимое какой-то папки. Сейчас он был сосредо-точен и совсем не походил на самодовольного циника, каким ясно по-казывал себя перед товарищами. Наташа достаточно хорошо его знала. Этот парень с внешностью Аполлона был хитер и горазд на выдумки. Он поддерживал хорошие отношения почти со всем преподавательским составом и пользовался большим авторитетом среди сверстников. Наташа старалась не вникать в то, как он этого достигает, сейчас ей было важнее другое.
— Дим, минутка есть?
— Ага, — отвлеченно шепнул тот в ответ и оторвался, наконец, от своих записей.
— Нужна твоя помощь.
— Слушаю.
Наташа еще раз с недоверием посмотрела на однокурсника. В выражении его лица было что-то змеиное, такое расчетливо-спокойное и в то же время опасное. Девочка позволила себе еще раз усомниться в правильности своего выбора, но другие варианты ей просто не приходили в голову.
— У меня к тебе просьба. Женька совсем в себя ушла после всей этой ситуации с соседом…
— Да? — густые брови в почти искреннем удивлении поползли вверх.
— А ты сам не замечаешь? Она даже на Карамова толком не ходит сейчас.
— Действительно, серьезное наблюдение, — тихонько усмехнулся парень.
— Дим, я понимаю, я могу ошибаться, но сделай одолжение, попробуй ее хоть немного расшевелить.
— Вы же вроде как подруги?
— Подруги, — подтвердила Наташа, тяжело вздыхая, — но тебя она скорее послушает.
Дима только коротко кивнул. Эта его недоверчивость была ис-ключительно ради принципа. Он и сам успел заметить, что однокурс-ница из обычной тихони совсем превратилась в невидимку. Это его нисколько не удивляло — хотя бы потому, что он о ее жизни знал го-раздо больше, чем, скажем, та же Наташа. И он это прекрасно пони-мал. Он также понимал и то, что толкнуло дерзкую соседку по парте на такой шаг: все указывало на то, что Диме Женя доверяет больше чем кому-либо другому.
Он второй год был ее островком спасения. Будучи определенны-ми в разные учебные группы, на первом курсе оба они не спешили обращать друг на друга внимание, даже не потрудились запомнить имена. Сошлись гораздо позже, где-то в середине второго курса. Женя тогда собиралась на очередную конференцию, которая в тот раз про-ходила за пределами университета, и из списка других участников нашла лишь одну более или менее знакомую фамилию. Димину.
Скоординировались, решили при возможности ехать вместе. Дима так и не поехал, Женя по дороге умудрилась заблудиться в трех домах, а общаться с тех пор они стали чаще и дольше. Говорили обо всем — о семье, об учебе, о работе. Но чаще всего — об искусстве. Дима писал стихи, Женя рисовала. Всегда находилось о чем поговорить.
Эти разговоры были ложкой меда в бочке дегтя. И тем слаще они становились, чем больше Женя открывалась Диме. Ей, большую часть жизни окруженной весьма туманной публикой, в диковинку было про-стое человеческое участие. Парень, в отличие от той же Наташи, например, не торопился каждую Женину мысль переводить в шутку, он умел слушать и слышать, умел оказаться рядом, когда это было так нужно…
Сейчас он был как нельзя кстати. Кофе закончился, книжка тоже — одна в пустой комнате девочка совсем заскучала. Шум большой перемены нагонял на нее тоску.
— Привет прогульщикам, — Женя вздрогнула, услышав за спиной знакомый мягкий голос.
Дима уверенно и изящно продефилировал к дивану.
— Привет, — не слишком охотно отозвалась девочка, — я тут не слишком мешаюсь?
— Ничуть, — улыбнулся Дима и опустился напротив однокурсницы, — давненько тебя не видел. Как жизнь?
Этот простой и короткий вопрос был ощутимым ударом ниже пояса. Женя молча посмотрела на собеседника.
Без сомнения, этот парень был красив. Высокий, статный, в нем сочеталось истинно русское обаяние, излучаемое всеми частичками хорошо сложенного тела — от чуть вьющихся коротких русых волос на голове до больших мягких ладоней. Было в нем и что-то околовос-точное — немного смуглая, как будто загорелая кожа, необычный раз-рез глаз, выговор с легким придыханием... А в сочетании с приятным дружелюбным характером все это составляло гремучую смесь, которая мгновенно губила доверчивые сердца девушек. Дима и вправду редко был один, пассии с головокружительной скоростью сменялись одна другой, и, в общем-то, пассиями и вовсе не считались.
Для одной из таких девушек Женя вела себя довольно-таки странно. Она пропускала мимо ушей ядовитые смешки однокурсниц о том, что еще вчера они сами ходили с ним под ручку, а сегодня он уже подцепил кого-то с младших курсов. Она принимала его, кем бы он ни был, с кем бы он ни был, и что бы ни делал. Возможно, именно так должен был вести себя настоящий друг. А возможно, это было намно-го больше, чем дружба.
Так или иначе, теперь Женя смотрела поверх книги на Диму гла-зами полными сомнения. Этот человек был слишком хорош, чтобы без конца грузить его своими бытовыми проблемами.
— Все как обычно, — коротко отозвалась она, с неприязнью ощущая предательскую дрожь в голосе.
— Как обычно — это паршиво? - парень явно знал, о чем говорит, и целенаправленно давил на психику.
Женя тяжело вздохнула и посмотрела в стену.
— Все не так просто, как кажется, - тихо произнесла она спустя мину-ту, — в последнее время мне действительно как-то не по себе…
Девочка украдкой взглянула на Диму. Тот продолжал смотреть на нее с серьезным участием.
— Меня уволили с работы. Школа испытывает кризис, и я попала под сокращение. Конечно, проще всего было уволить студента-учителя рисования. Зато вся верхушка осталась довольна и разделила между собой мою последнюю зарплату.
Вот тебе и раз.
— На что же вы теперь живете? — уж кто-кто, а Дима прекрасно знал, что Женин отец уже года два как нигде не работает.
— У меня еще остались кое-какие связи. Я продала картины.
— Все?! — вот тут однокурсник, кажется, действительно опешил.
— Почти, — пожала плечами Женя, - однако, это сомнительный биз-нес. Очень не хочется трогать деньги, которые завещала мне мама. Так что нужен постоянный источник дохода. Но даже это гнетет меня меньше, чем кое-что другое.
Димино лицо вернуло себе участливое выражение.
— Или кое-кто.
В Жениных глазах вспыхнули странные искры.
— Знаешь, я не слепая. И я торчу здесь днями напролет не потому, что мне лениво ходить на пары, нет. Есть одна тенденция, с которой я ужиться стопроцентно не могу. По универу только изо всех углов и слышно, как трещат об Арсении Викторовиче, новом финансисте. Ма-ло того, что этот новоявленный граф Дракула — мой сосед, и я его вижу через день — не дома, так здесь, — так стоит мне на глазах у народа показаться, как начинаются расспросы, пересказы слухов и новые подробности его никому не понятной жизни. Да, конечно, все мы здесь, как в зоопарке, но с таким пристальным вниманием мне даже его жалко становится. Я бы удавилась, если бы обо мне на каждом углу шептались.
Дима указательным пальцем поправил воротник рубашки.
— Но ведь это еще не все, верно?
«И все-то ты знаешь», — мелькнуло в голове у Жени.
— Дело в том, что я знаю о нем немного больше, чем остальные. Пару недель назад я узнала, что он женат.
— Но ты говорила, что он живет один.
— Говорила. И до сих пор в этом убеждена.
— Все очень просто, — обезоруживающе улыбнулся Дима, — была счастливая семейная пара. Что-то у них не заладилось, и решили они развестись. Квартиру не поделили, разъехались, сосед твой и уехал от греха подальше, а если точнее, от жены подальше, в Москву.
— Звучит убедительно, — грустно подтвердила Женя, — я и сама к этой мысли склоняюсь.
— Но и это еще не конец?
«Вот же зануда» — Женя недовольно закатила глаза.
— Все эти рассуждения о семейной жизни моего соседа теряют всякий смысл перед тем, что я слышу иногда по вечерам. Такое ощущение, что он там, за стенкой, метанием тарелок занимается. Понимаю, если б с женой жил и это был бы способ урегулирования скандалов, но он один, как перст!
— А ты не думала, что это может быть какой-нибудь перфоратор? Человек на новом месте, ему нужно как-то устроиться.
— Думала, — недовольно буркнула Женя, — только у меня отец на стройке работал раньше. Я все эти ремонтно-отделочные прелести как свои пять пальцев знаю, и уж звук бьющейся посуды от перфоратора точно отличу. Хотя, конечно, всякое может быть.
На минуту в лабораторной воцарилась тишина.
— В любом случае, Жень, как бы там ни было, заканчивай черепашни-чать. Не век же тебе в панцире сидеть. Возвращайся, без тебя скучно, — Дима легонько дотронулся до Жениной макушки, — серьезно, ты нам нужна.
Прозвенел звонок, Дима отправился на пару. Женя проводила его до двери посветлевшим взглядом.
Глава 12
Ей казалось, что она знала, в чем дело. Она вспоминала себя лет шесть или восемь назад, совсем еще девчонку, когда в один прекрас-ный день она поняла, что осталась одна.
В тот день, веселясь на вечеринке в честь дня рождения одно-классницы, она думала, что такой хороший день и закончиться должен отлично. Тем труднее ей было осознавать, что эти черные, тяжелые слова в телефонной трубке — чистая правда.
Мама уехала.
Уехала, не оставляя записок, записей на автоответчике, ничего, что можно было бы расценивать, как прощание. Возможно, она уже тогда знала, что не вернется. Любое слово на клочке бумаге, любой звук на кассетной пленке могли давать надежду на возвращение. Она не оставила ничего.
Отец тогда был гораздо сильнее. Он искал, надеялся, верил.
А Женя злилась. В те дни она один за другим выкинула в мусор-ный бак на улице все свои старые эскизы, которые могли хоть как-то напоминать о той, что ее покинула. И хотя глупость этой реакции была ей понятна, впоследствии она ни разу об этом не пожалела. Просто так было нужно.
Наверное, Арсений злился. Злился, давя в себе осознание, что он скучает по своей жене. Как когда-то давила Женя.
Да, скорее всего так и было: поженились, поссорились, разъеха-лись. В другом случае все обстояло бы не так.
Женя помнила это. Снова телефон, снова тяжелое дыхание по ту сторону провода. После того, как в квартире их стало двое, Женя уже не знала, чего еще худшего можно было ожидать. Напрасно.
«У тебя больше нет матери» — рыдал в трубку отец, всхлипывая и откашливаясь от слез, забивающихся в рот и нос.
«У меня больше нет матери» — бездумно повторяла шепотом Женя, сидя на холодной лестнице чужого дома.
Это было совсем другое. Когда умирает человек, меняется весь мир. Ничего не остается вокруг, только боль, тупая боль утраты, страшная, резкая, ни на что не похожая. Она губит все, что только теп-лится в человеке - любовь, страх, злость…
…Нет, Арсению просто было одиноко. Ведь иначе он вел бы себя по-другому.
На улице потеплело. Чуть осела толща снега, чуть заметнее стали выглядывать из-подо льда черные тротуары.
— По-моему, ему просто надо хорошенько отвлечься, — резюмирова-ла Наташа, выслушав Женину гипотезу.
— Я его вполне понимаю, — последняя внимательно посмотрела куда-то за Наташино плечо.
Метрах в тридцати от говоривших аккуратно припарковалась иномарка песочного цвета.
— Я сама когда-то была в похожем состоянии, — закончила Женя и печально покачала головой. Наташа, наконец, заметила объект внимания подруги.
— Вот что, заканчивай хандрить. Нельзя вечно жить прошлым. Пойдем, скоро пара начнется, а на Ласкутину лучше не опаздывать, — Наташа обычно не очень-то заботилась о времени, но лишний раз даже издалека видеть каменное лицо Арсения Викторовича было выше ее сил.
Женя нехотя оторвала взгляд от дороги и проследовала за Ната-шей. Ласкутина Марина Борисовна была одной из немногих препода-вателей в университете, которая ей действительно нравилась, и лиш-ний раз раздражать ее не хотелось.
Однако сейчас лекцию девочка конспектировала кое-как. В ее го-лове эхом отдавались сказанные вскользь слова Наташи: «нельзя вечно жить прошлым». Что и говорить, это была прописная истина. Но в то же время Женя прекрасно понимала, что очень просто это сказать и равносильно сложно этому следовать. Когда мама уехала, Женю было кому поддержать. Один Дима чего стоил!.. У Арсения в этом городе не было никого.
Арсений неслучайно медлил, ставя машину у тротуара. Через то-нированные стекла ему было отлично видно девочек. И одна из них, его соседка, кажется, Женя ее зовут, пристально смотрела прямо на него.
Что ей нужно от него? Почему ее каждый раз несет туда, где по воле случая приходится оказываться ему?
Вчера, в половину первого, когда все нормальные люди давно спят, когда на улицах лишь изредка встречаются пьяницы да наркома-ны, которым вряд ли есть дело до угрюмого прохожего в черном паль-то, именно вчера и в такое время ей надо было оказаться на узенькой темной дорожке, без единого фонаря или другого источника света. Оказаться в тот момент, когда он, измотанный очередным трудным рабочим днем, возвращался из магазина со стаканами. И как, как он, с головой ушедший в себя, не видящий ничего, кроме собственных бо-тинок мог заметить, что она идет ему навстречу с каким-то толстым бумажным свертком. В такое-то время. И откуда он мог знать, что она тоже витает где-то в облаках и совсем не следит за дорогой!
Итог — пакет с грохотом и звоном летит на тротуар, сверток с де-ревянным треском направляется туда же, девочка и человек в черном получают по синяку. Она — на виске, он — на подбородке. А главное — пытаясь удержать равновесие, чуть не рвут друг на друге куртки.
Даже в темноте Арсению было видно, как болезненная искра скакнула в глазах девочки. И это было явно не из-за телесного столк-новения. Он даже не предполагал, что она могла нести в такое время в руках, что могло издать такой звук при падении, зато он знал, что этот предмет имел цену.
Он резко развернулся и ушел, забыв про свой пакет. Шел быстро, не оборачиваясь. Он боялся повернуться и увидеть ее, сидящую на корточках на тротуаре перед промокшим от снега бумажным сверт-ком, тяжело дышащую от бессилия, рассерженную и расстроенную.
Дома было темно и холодно. Он не снимал пальто, и все равно озноб сотрясал его тело. Горячий чай обжигал язык, но, видимо, где-то в горле успевал остывать.
«Никогда, — твердил он себе, — никогда это не должно будет повториться» — и тут же понимал: чем проще это было говорить, тем сложнее становилось исполнить. Сама судьба поворачивала его жизнь так, чтобы он нигде не мог находить покоя. Даже у себя дома, в своем неуютном панцире. Она раз за разом сводила его с ненавистной соседкой, сталкивала с до неприличия любопытными студентами и такими же преподавателями. Он начинал узнавать больше, чем хотел и должен был знать.
— Арсений Викторович, — просунулась однажды русая голова в его кабинет, — разрешите сказать вам пару слов, — и Карамов, не дожи-даясь приглашения, протиснулся в проем весь.
Арсений медленно кивнул и приготовился не слушать.
— Я к вам с дружеским визитом, на этот раз никаких денег, никаких бумаг. Дело в том, что я счел нужным немного вас познакомить с тем, с чем вы можете столкнуться в стенах этого учебного заведения. У нашего факультета есть одна особенность. Здесь невозможно учиться и работать просто так, не вникая в тонкости университетской жизни. Как бы вы не старались ограничить свое пребывание здесь исключи-тельно бумажными обязанностями, рано или поздно начнете замечать, что все более становитесь частью происходящего. И лучше заметить это раньше. Ах да. И вас ждет Кривоногов.
Направляясь в знакомый кабинет, Арсений тщательно обдумывал услышанное. Тогда, на прошлой неделе, это казалось еще глупостью излишне самоуверенного юнца. Теперь, оглядываясь назад, анализируя каждый прожитый день, он понимал, что этот парень в бежевом свитере говорил искренне. Иначе откуда бы Арсений мог знать, что ту высокую блондинку, что при первой встрече сочла его плохим специалистом, студенты за глаза кличут Подберезовиком, что Кривоногов второй год кормит пустыми обещаниями старшекурсников, желающих работать на кафедрах и в библиотеке. Наконец, что у ректора, мифологической личности, вроде бы даже обитающей в том же здании, где проходят занятия, появилась некая хорошенькая секретарша, кажется, не умеющая даже заваривать чай.
И все это при том, что он, Арсений, днями напролет безвылазно сидит в небольшом кабинете и не удосуживается даже поздороваться с теми, кто приносит ему документы.
Что же было говорить о тех, кому во всем этом приходилось ежеднев-но вариться.
Он, кажется, даже уже простил Поддубной то, что она незамедли-тельно поделилась с коллегами своими первыми впечатлениями от коллеги. Оставалось неприятной загадкой лишь то, почему в тот же момент массовое любопытство распространилось и на студентов. У Арсения была лишь одна догадка на этот счет.
И это была вторая причина, по которой он не спешил встречаться взглядом с юной соседкой. Разговоры с друзьями можно было понять, но трудно было поверить, что в друзьях у этой девчонки весь факультет.
Он вошел в свой кабинет через десять минут после звонка на пер-вую пару. Сегодня — день отчетов. Только печати и штампы, и ника-ких людей. Сегодня он поедет с работы прямо домой. Никаких столк-новений, никаких происшествий, никакого волнения. Кажется, наме-чается первый день покоя, начиная с середины февраля.
Не успел Арсений подумать об этом, как в кабинет без стука бы-стрым шагом зашел Карамов.
— Арсений Викторович, — привычным игривым голосом обратился гость и шагнул к столу, — хотел попросить вас об одном одолжении.
Арсений напряженно поднял взгляд на преподавателя. В правой руке подозрительно согнулся карандаш.
— Я вынужден срочно отбыть домой, у меня произошла небольшая бытовая авария, проблемы с водопроводом.
Только этого не хватало. День без происшествий! Минус один от-чет, тяжбы с начальством и люди, люди, люди…
Карандаш опасно затрещал.
— Я очень не хотел бы доставлять вам какие-либо неудобства, я знаю, как здесь все фанатично относятся к документации, поэтому разреши-те передать отчет с кем-нибудь из студентов. Конечно, это против пра-вил, но если действовать осторожно, никто об этом не узнает.
Арсений вздохнул и закрыл глаза. Все опять шло наперекосяк. Студентам в его кабинете делать было нечего, однако проблемы с от-четностью нужны ему были еще меньше. Не открывая глаз, он коротко кивнул. Треснувший, но еще целый карандаш перекочевал на стол.
Видя замешательство собеседника, Карамов поспешил его успокоить.
— Мои студенты — люди проверенные и надежные, можете не сомне-ваться. Все будет в порядке. В три часа отчет будет у вас.
Арсений еще раз кивнул. Обратного пути не было.
Он ни за что бы не согласился на это, не вспомни он сегодня ут-ром тот самый «дружеский визит». Это было что-то вроде дани совес-ти за то, что позволял себе верить кому-то кроме себя. В пользу Кара-мова играло еще и то, что тот никогда не ждал и не требовал от Арсе-ния устного ответа. Один из немногих, с кем за время работы Арсению приходилось сталкиваться, он с добродушным безразличием принимал тот факт, что этого ответа ждать бесполезно. Сейчас Арсений убеждал себя: он поступил правильно. Он помог кому-то нарушить правила взамен на собственное спокойствие и несколько лишних минут одиночества. Ведь не согласись он на эту сделку, беседа могла бы затянуться. Оставалось только дождаться этого самого проверенного и надежного студента.
Долго ждать не пришлось. Через три минуты после того, как от заведующего финансовым отделом ушел последний сотрудник уни-верситета, а в скоросшивателе не хватало как раз только одного отче-та, ровно в 15:00 в дверь учтиво постучали.
Арсений уже начал чувствовать что-то похожее на приятное удивление, как дверь отворилась. В сторону отлетели щепки карандаша.
На пороге стояла она.
Глава 13.
Сидя на жестком стуле в темной комнате с растрескавшейся шту-катуркой, Арсений вымученно царапал осколком стакана по паркетному полу. Он водил носком уличного ботинка, и на неокрашенных деревянных планках оставались грязные разводы от тающего на подошвах снега и неглубокие, толщиной с волос, следы от острых краев осколка.
Сегодня он изменил своим планам и заехал в ближайший к работе магазин за стаканами. Все шесть были разбиты немедленно, но, вопреки ожиданиям, облегчения так и не наступило.
Дело было даже не в том, что посыльной от Карамова оказалась именно Женя. Здесь бы хватило и двух стаканов.
Она вела себя как-то странно. Не так, как во время предыдущих их коротких столкновений. Вошла спокойно и твердым шагом, как будто четко отрабатывая каждое движение, кивнула в знак приветст-вия, положила файл с отчетом на нужный край стола и вышла, бес-шумно и плотно закрыв за собой дверь. Не смотрела в глаза, не ждала никакой реакции, не выказывала никаких эмоций. Она. Та, которая всегда оказывалась в ненужном месте в ненужное время. Та, которая всегда ставила его в неловкое положение. Та, которая перед занятиями сверлила взглядом его машину. Неуклюжая хитрая сплетница.
В тот момент Арсений был готов поклясться себе, что девочка ве-дет себя так, словно сама не испытывает особой радости от очередной встречи с ним и спешит исполнить возложенную на нее обязанность, чтобы поскорее покинуть кабинет. Исполнить быстро и четко, не оста-вив за собой ни намека на что-то, к чему можно было бы впоследствии придраться. Эта неприязненная спешка тем более казалась невероят-ной, учитывая открытое спокойное внимание Жени утром. Как вообще такое могло быть возможным?..
Арсений в исступлении пнул осколок ногой. Тот, жалобно звяк-нув, отлетел в сторону окна. Сегодня он пуще прежнего корил себя за то, что его память хранила в себе каждую мелочь. Образы, яркие и четкие, как галлюцинации, не отпускали его.
Вот она стоит перед ним, как живая. Бледная, серо-голубые глаза чуть прикрыты, все ее существо выражает покорность и серьезность… на виске крошечный кровоподтек. Точная копия того, который обна-ружился в зеркале в ванной во время чистки зубов.
Арсений резко поморщился. Это красноватое пятнышко на виске резануло его воспаленную память ножом и отозвалось где-то в груди сильным ожогом. Этот и вчерашний день слились воедино и травили его, кажется, стараясь добить до конца.
Это было невыносимо. Стаканов больше не было, из посуды в доме оставалось лишь пара жестяных консервных банок. А душу и тело рвало на части. У Арсения не было другого выбора. Он дрожащей рукой вынул из ящика кухонного стола маленькую синюю коробочку. Волоча ноги по полу, все больше размазывая по нему уличную грязь, двинулся в дальний угол комнаты. Открыл балконную дверь. В лицо ему из проема сразу вырвалось холодное дыхание улицы. Где-то вдалеке шуршало запоздалыми машинами городское шоссе. Арсений впервые за вечер посмотрел на часы: без четверти три. Через шесть часов он должен быть на работе. Сейчас же, однако, это не имело никакого значения. Значение имело лишь то, что он до сих пор сжимал в левой руке.
Арсений сорвал с плоской картонной коробочки пленку, слегка сжал пальцами верхнюю ее часть. Она легко поддалась, и теперь на Арсения безучастно смотрели двадцать белых фильтров. Почему-то вспомнился первый день в московском метро, эти люди с рыбьими лицами и водянистыми глазами. От этого ему стало только хуже.
Арсений больше не мешкал. Сигареты были крайней мерой в слу-чаях, когда ему бывало особенно нехорошо. Но сейчас это было более чем оправдано. Так плохо Арсению не было уже давно.
Спички ломались — одна, вторая, третья… на четвертой он все же смог прикурить. По горлу пополз едкий горячий дым, в глазах за-мелькали золотистые искры. Через секунду все это исчезло. Осталось только машинальное дыхание. Вдох. Выдох. В город с тринадцатого этажа тринадцатого дома по улице Славянский бульвар рваными вол-нами стремился белесый ядовитый пар.
Арсений курил одну сигарету за другой. Они не доставляли ему никакого удовольствия, не кружили голову, не облегчали страданий. Лишь чуть-чуть отвлекали, и это уже было результатом. На десятой Арсения затошнило. Горечь во рту и табачный привкус вызывали су-дороги в горле. Арсений попробовал дышать глубже и чаще. Стало немного легче, но уже было понятно, что пора возвращаться в комна-ту. Через четыре часа ему нужно сидеть в машине и направляться на Никольскую улицу.
Балконная дверь в ответ на вялое усилие человеческой руки не поддалась. То ли ночной мороз сделал свое дело, то ли Арсений сам неудачно ее закрыл, так или иначе, в комнату не удалось попасть ни с первого раза, ни со второго, ни с десятого. Арсений тщетно тряс и рвал пальцами боковую планку. Он был в западне.
Положение было поистине глупым. Он заперт на собственном балконе, в пальто, с наполовину пустой пачкой сигарет. Арсений с силой стиснул зубы. В нем мешалась недавняя горечь и распаляющая-ся ярость от создавшегося положения. Он с силой ударил ботинком по косяку, но только больно ушиб пальцы на ноге. Злосчастная дверь издевательски не двигалась ни на миллиметр.
Еще через час безуспешных попыток выбраться ярость уступила место отчаянию. Арсений замерз, его нос приобрел оттенок спелого томата, покрасневшие пальцы плохо двигались, в уголках стальных глаз то ли от холода, то ли от бессилия появились маленькие прозрач-ные капли. Бить окно означало сдаться ситуации. Арсений был уже почти готов на этот шаг.
Внезапно у него появилась мысль. Над его головой поскрипывала старыми петлями приоткрытая форточка. Если ему удастся открыть створку окна под форточкой, он свободен. Арсений дал себе какое-то время, чтобы отдышаться после недавних манипуляций с балконной дверью, и огляделся по сторонам в поисках какой-нибудь опоры. Он был отнюдь не маленького роста, но даже для него было невозможным просунуть руку в форточку, стоя на кафельном полу балкона. Все, что он мог сделать — дотянуться до ее нижнего края ладонью.
Что, собственно, для начала он и сделал. Крепко ухватившись за край оконной рамы, он поставил ногу на наклонный узенький выступ, покрытый белой краской. Когда подошва полностью легла на бетон-ную поверхность, Арсений оттолкнулся свободной ногой и попытался подтянуться. Он был на полпути к заветной форточке, когда опорная нога все же соскользнула с выступа. Арсений не успел заметить, как руки отпустили деревянную раму, и он очутился на холодном полу в позе зародыша с расцарапанными пальцами и порванным рукавом пальто. Безумно болела левая щиколотка, на которую при падении пришелся удар, и горело лицо. Шею обдало чем-то теплым. Арсений машинально вытер ее тыльной стороной ладони и поднес кисть к са-мым глазам. Перевел взгляд на грудь. По голубой рубашке располза-лись красные пятна. Кажется, у него шла кровь носом.
Он с минуту смотрел на кровавые разводы и лишь после этого, пошатываясь, встал на ноги. Шесть часов утра. Если в течение часа он не откроет окно, о работе на сегодня можно забыть.
На этот раз он должен был действовать наверняка. Он упал пото-му, что его ботинки все еще были мокрыми, и легко скользили по ок-рашенной поверхности. Значит, он должен был либо избавиться от обуви, либо чем-то ее вытереть. Первый вариант казался вернее. Арсе-ний быстро выдернул шнурки и снял ботинки. Вслед за ними последо-вали носки. Для верности он снял и пальто. Не стесненный в движени-ях, Арсений опустил босую ступню на уступ. Съежился от острого холода. Рванулся вперед. Теперь он твердо стоял на нужном уровне и готовился открыть окно с внутренней стороны. Все шло почти по пла-ну. В этот момент он меньше всего думал о том, что с ним происходи-ло в последнее время и что еще могло произойти.
Отсутствие бдительности сыграло с ним злую шутку. Увлеченный мыслью о скором избавлении из ледяного плена, Арсений не мог слышать, как за хлипкой застекленной перегородкой жалобно скрип-нула дверь соседнего балкона, и на него, нагруженная несколькими мольбертами, шагнула растрепанная светловолосая девочка в толстом черном свитере. Услышав возню совсем рядом с собой и обернувшись на звук, она застыла в немом удивлении.
Такое ранним утром она совсем не ожидала увидеть. Вцепившись руками в окно, на выступе несущей стены стоял ее сосед, босой, с по-красневшим от холода и тяжелых усилий лицом, в одной рубашке и брюках, перемазанный кровью, и как будто бы пытался просунуть все свое существо в узкую форточку. То и дело его ноги поочередно сры-вались с ненадежной опоры, на шее то и дело вздувалась жила. Женя неожиданно для себя охнула и отступила на несколько шагов назад.
Только теперь Арсений почувствовал присутствие кого-то посто-роннего. С трудом повернув голову, он чуть было во второй раз за утро не оказался на выложенном коричневым кафелем полу. Он был дьяволу душу готов продать за то, чтобы только на месте этой девчонки оказался кто-нибудь другой. А еще лучше, чтобы там вообще никого не было.
Но нет, она смотрела на него, изогнувшегося в последнем усилии, широко распахнутыми глазами, нижняя челюсть слегка дергалась, руки сильно дрожали. От вчерашней маски расчетливого спокойствия не осталось и следа. Она вновь была похожа на саму себя. Бледная, пугливая и живая.
Под правой рукой что-то щелкнуло, и в тот же момент тело пода-лось куда-то вперед. Не удержав равновесия, Арсений обессилено рухнул на грязный паркетный пол, чуть не угодив лицом в кучу битого стекла. У него оставалось чуть больше полутора часов, чтобы привести в порядок себя и свои нервы. Последнее в силу недавних обстоятельств казалось совершенно невозможным. Судорожно кашляя, Арсений вскочил на ноги и, не помня себя от заново вспыхнувшей ярости, раня и без того окровавленные руки, зачерпнул с пола большую горсть острых осколков и швырнул в окно.
Женя, еще не успевшая оправиться от пережитого шока, испуган-но вздрогнула, когда в какой-то паре метров от нее со звоном пронес-лись и ударились о противоположный край балкона какие-то неровные прозрачные предметы, подозрительно похожие на останки обычных граненых стаканов.
Девочка поспешно ретировалась с опасной зоны и дала себе обе-щание больше не заниматься разбором художественных принадлежностей в такое время. Как можно скорее она покидала в сумку все, что могло пригодиться ей на занятиях, насыпала в миску развеселившегося после недавней прогулки Босхома пару горстей корма и стрелой помчалась к метро.
«Увидеть соседа с утра — плохая примета» — думала про себя Женя, петляя между прохожими и огибая обледенелые участки дороги, — «вдвойне плохая примета — увидеть соседа утром в таком виде».
Она старалась отогнать от себя эти мысли, но никак не могла с собой справиться. Ей то и дело мерещилось перекошенное от злости лицо Арсения Викторовича, обветренное, с кровавыми дорожками, идущими от носа с горбинкой, с покрытыми инеем сальными прядями волос. А эта рубашка, босые ноги и какой-то отблеск стыда и глупого отчаяния в холодных серых глазах!..
Оставалось лишь надеяться на то, что бешеный ритм студенче-ских будней все перекроет.
Глава 14
Если бы будни могли быть лишь буднями, жизнь московского студента была бы динамичной, разнообразной, но, тем не менее, скуч-ной. Даже здесь, на факультете истории, политологии и права, хватало времени и места всему — научной деятельности, личной жизни и даже коллективным развлечениям.
Трясясь и парясь в недрах подземки, Женя с трудом пыталась вспомнить, какой нынче день по календарю, и почему Дима вчера всю вторую половину дня намекал ей на то, что в светлое время суток до-мой ее сегодня никто отпускать не собирается.
В вестибюле университета, несмотря на ранний час, было шумно и непривычно светло. Помимо всего прочего, кто-то додумался укра-сить проем, ведущий на лестницу, отвратительной бумажной гирлян-дой. Если бы не отсутствие елки и точная уверенность в том, что де-кабрь давно прошел, Женя бы подумала, что студенты готовятся к празднованию нового года.
До начала занятий оставался почти час, в пустую лабораторную идти не хотелось. Время надо было как-то скоротать. Быстро окинув взглядом расписание младших курсов на стенде, Женя уверенно на-правилась обратно вниз по лестнице.
В светлых, просторных, хорошо оснащенных аудиториях первого этажа занимались братья по разуму факультета, на котором училась девочка — «архивщики», студенты факультета архивного дела. Те же историки, только в профиль. И как раз в одну из таких аудиторий тактично постучалась Женя.
Мария Валерьевна Хазарова давно была на рабочем месте и уже битый час мучилась с непослушным проектором, так что случайная помощь была ей как никогда кстати. «Помощь» бросила сумку у две-рей и покрутила в руках маленький пульт.
— А он точно подключен? — Женя с недоверием покосилась на ком-пьютер.
— Точно, — подтвердила Мария Валерьевна, — ума не приложу, в чем дело.
Женя нырнула за системный блок. Из линзы на белую доску вы-рвался яркий цветной луч.
— Вот спасибо, — Мария Васильевна широко улыбнулась студентке и оперлась на одну из парт, — ну, как твои дела? Давненько не виделись.
— Давненько, — кивнула Женя и заглянула в глаза преподавателя.
Мария Валерьевна смотрела на нее обезоруживающе и приветли-во улыбалась. Она совсем не была похожа на сотрудника факультета, и Женя вообще перестала воспринимать ее как преподавателя с того момента, как была сдана последняя дисциплина, которую она вела. Этот чудный человек с по-домашнему теплым взглядом был для девочки кем-то вроде старшего друга. Подобно Диме, Мария Валерьевна оказывалась рядом в трудную минуту, умела приласкать и успокоить, а в случае острой необходимости и отрезвляюще отругать.
Но Дима по духу Жене все же был ближе. Говорить о соседе с Хазаровой почему-то не хотелось совсем. А в это утро особенно. По-этому Женя, не кривя душой, еле слышно вздохнула.
— Дела как обычно. Учеба, дом, суета… как вы?..
День проходил в привычном ритме. Первая пара - в попытках не дать организму предаться сну, вторая и третья — в усилии устоять перед соблазном провести их с книжкой в лабораторной, четвертая - примерно как первая.
Уже прозвенел звонок, а Карамов все еще не спешил отпускать студентов с последней пары. Он не любил обрывать лекции на полуслове.
— И напоследок хочу напомнить, что я жду от вас творческие доклады к следующей пятнице, — Владимир Романович улыбнулся и подмигнул аудитории, — девушки, с наступающим.
Вот оно что. Седьмое марта. То-то женская половина преподава-телей по коридорам с цветами носится.
Наблюдая за тем, с какой скоростью исчезает за дверью Карамов, Женя совсем раскисла. Он обещал ей закончить начатый еще на прошлой неделе разговор, да так, кажется, про него и забыл. Сейчас в самую пору было бы прийти домой, закрыться в мастерской и никого и ничего вокруг себя не видеть и не слышать.
Только она попыталась под шумок воплотить этот план в реаль-ность, как кто-то мягко придержал ее за плечо.
Женю как током ударило. Димино прикосновение она узнавала с закрытыми глазами из тысячи.
— Ты разве не останешься на празднование? — промурлыкал он, заискивающе заглядывая в ее уставшие глаза.
— Меня туда особо никто не звал, — отмахнулась Женя и попыталась высвободиться из-под теплой ладони.
— Ты часть команды, неужели для твоего присутствия необходимы подобные формальности? — Дима немного подумал и выложил по-следний козырь, — мы тебя любим и ждем.
Женя оттаяла. В конце концов, было куда приятнее провести ве-чер там, где тебе импонируют, нежели в холодном одиночестве дома. Еще секунду помешкав, Женя поплелась в лабораторную.
Здесь ей немного полегчало. Всматриваясь в лица, знакомые и не очень, но все до одного приветливые, девочка понемногу отпускала от себя неприятное ощущение горечи и пустоты, преследовавшее ее с самого утра. С каждым огоньком зажженной свечки, с каждым глотком вина одна за другой растворялись в полумраке небольшой комнатки темные воспоминания. На их место сами собой вставали мысли о небезнадежном настоящем.
Не было ничего, с чем бы она не могла справиться. Работа най-дется новая, отец рано или поздно вернется к человеческому сущест-вованию. Ведь он не одинок, у него есть дочь. Не бог весть какая, но она его любит и всегда все прощает. И Женя, Женя сама не одинока. Ее окружают хорошие люди: Мария Валерьевна — не всегда в пределах досягаемости, но всегда приветливая и вселяющая веру в благополучный исход любой ситуации, Владимир Романович — вечно занятой и порой до неузнаваемости резкий, но обладающий какой-то сверхъестественной способностью полностью подчинять себе Женю и направлять ее рассеянное внимание в нужное русло. Наташа — сейчас ее рядом не было, но можно было точно сказать, что случись второй всемирный потоп, она и тогда Женю из-под земли достанет, да еще и подшутить над этим не забудет. Дима — самый надежный и добрый друг, которому можно верить безоговорочно, который искренен всегда и во всем…
Мысли роились в Жениной голове, тесня одна другую; в тесную лабораторную набивалось все больше народу, голоса говоривших становились все пьянее и громче. Спертый воздух вызывал головокружение. Надо было дать себе хотя бы небольшую передышку.
Глаза покраснели и слезились от едкого табачного дыма, которым вопреки всем правилам пожарной безопасности была насквозь пропитана лабораторная. В таких случаях могла помочь только холодная вода.
Девочка уже склонилась над белой керамической раковиной в женской комнате, когда ее слух уловил за спиной какое-то шевеление. Женя медленно обернулась.
В просвет под дверью дальней кабинки выглядывали две пары ног. Тихая возня набирала громкость и уже больше походила на рит-мичное трение. Шумное дыхание прерывалось стуком хлипкой двер-ной ручки. Что-то тихо хлюпало, рычало, постанывало, позвякивало. Среди этих скомканных звуков то и дело проскальзывал негромкий, но очень четкий шепот.
Женя не верила своим глазам и ушам. В каких-то двух-трех мет-рах от нее, без особой осторожности и стеснения, происходило то, чего даже в самых смелых мыслях о факультете она не могла допустить. И где? В тесной кабинке туалета с наполовину оторванной ручкой, среди не слишком чистых фаянсовых сантехнических сооружений, в окружении отвратительной белой плитки, в стойком смраде отхожего места.
Женю передернуло от отвращения. Она аккуратно развернулась и на цыпочках двинулась в обратном направлении, в коридор. Однако прежде чем она успела выйти, до ее уха донеслись уже вполне громкие голоса.
— Тебе хорошо?.. — резкий фальцет девушки эхом отразился от кафе-ля стен.
— Ты лучше всех, — выдохнул бархатный голос в ответ, — не оста-навливайся.
По коридору Женя шла, держась побелевшими пальцами за стену. В глазах прыгали яркие искры, ноги стали как будто ватными и подкашивались. Она не могла ошибиться. Этот мягкий голос с французским акцентом, с легким придыханием, невозможно было не узнать. Точно так же невозможно было поверить, что там, в вонючем помещении туалета, возя ботинками по грязному полу, возбужденно всхлипывая и вздыхая, сношался с какой-то дурочкой ни кто иной, как ее однокурсник Дима Духовой. Именно сношался, иначе этот поспешный, лишенный даже намека на чувства процесс назвать было нельзя.
Дима. Добрый и верный друг. Мягкий, понимающий, отзывчивый. Кому ты на этот раз отозвался, Дима?..
У двери лабораторной Женя остановилась. Нужно было взять себя в руки, не дай бог перед лицом уже изрядно подвыпивших друзей и приятелей бледностью выдать свое волнение. Женя опустилась на корточки.
— Дух в этом плане психолог отменный, — вещал надтреснутый голос откуда-то из глубины кабинета, — он таких за версту чует.
— Да, Диман не промах, — отозвался другой, более резкий и высокий, — правда, тут и без него было ясно, что у девчонки не все дома.
Опять Дима. Женя судорожно сглотнула.
— Ей просто нужен хороший мужик. Чтоб разок ее отделал и всю дурь из головы выветрил.
— Ты думаешь, ей это поможет? Сомневаюсь. Таких могила исправит, — подключился женский голос, — как будто ты не знаешь, что если в человеке нет ничего достойного внимания, это вряд ли со временем появится?
— Конечно, к Волковой только и можно испытывать разве что жа-лость. У нас у всех здесь жизнь не сахар, только мы почему-то ведем себя адекватно, а не ходим, распустив нюни.
— И не липнем ко всякому готовому выслушать, — отозвался хрипло-ватый баритон. В нем узнавался голос Диминого одногруппника, — к тому же все мы знаем ее способность все утрировать. А был ли маль-чик, как говорится.
— Да мне тоже не верится, что все, о чем она говорит — правда, — снова женский голос. Это девочка на курс младше.
Случайная, почти не знакомая.
Женя смотрела в потолок. Происходящее казалось ей дурным сном. Там, за стеной, где столько времени она находила приют, где было рождено столько надежд, завязано столько приятных знакомств, эти самые знакомые без зазрения совести перемывали кости ей, Жене Волковой.
Все те, кто еще два часа назад доверчиво заглядывал ей в глаза и говорил, что любит ее. И Дима — центр этого всего.
В груди все как будто выжгло кислотой. Страх, боль, отчаяние, разочарование, обида, злость — все это само собой соединилось и выгравировало на Женином лбу такое обыденное, и такое дикое слово «предательство».
Теперь она знала правду. Знала, для чего нужна была этой весе-лой самодовольной компании, знала, что насмешливые взгляды в ко-ридорах не были плодом ее воображения. Понимала, откуда даже аб-солютно не знакомые, все до одного студенты знали о ее жизни и о жизни Арсения то, что знать могла только она, да самые близкие дру-зья. Точнее, как выяснилось, те, кто умело играл их роль.
Ее почти два года водили за нос. Она искренне доверяла, любила, надеялась. И все лишь для того, чтобы стать неисчерпаемым источни-ком насмешек и предметом для всеобщего обсуждения.
Как только за дверью голоса затихли, Женя втолкнула себя в задымленное помещение. Она смотрела на него совершенно другими глазами. Все неофициальные названия, которые когда-то давались этой комнате, сейчас обрели смысл и полностью соответствовали содержимому.
Подвыпившие студенты сидели кто как — вразвалку, верхом на спинках кресел, друг на друге — эдаким бутербродом. Была открыта вторая бутылка водки, и с десяток пластиковых стаканчиков, уже пе-ремазанных и забрызганных всем, что находилось на столе, ждали наполнения этим изысканным напитком.
Женя смотрела на все это сквозь прикрытые веки. Наташа в по-рывах отчаяния рвала в клочья бумагу, отец заливал горе вином, сосед при каждом удобном случае колотил стаканы. Одна Женя все жизненные переживания давила в себе, стараясь сохранить маску покорного спокойствия. Чем сейчас она была хуже? Сейчас, когда половина мира, удерживавшего столько времени ее на плаву, в одночасье рухнула, рассыпалась в пепел, и больше никогда не вернется?..
Разлили первую партию. Плохая водка обожгла горло.
Женя с ужасом осознавала, что всех этих лицемеров она уже про-стила. Не осталось обиды или злости по отношению к кому-то опреде-ленному и ко всем в целостности. Просто было больно, смертельно больно оттого, что все это время она жила иллюзиями на потеху другим.
В лабораторную юркнул довольный, как сметанный кот, Дима, с лоснящимся от недавно пережитого наслаждения лицом.
В горло опрокинулась вторая партия.
Женя с сарказмом относилась к суевериям, но сегодня утром она как в воду глядела. Такое кошмарное начало не могло иметь благопо-лучного конца. Предпраздничный день трещал по швам, начиная с того момента, как она увидела залитого кровью соседа в странном положении, заканчивая тем, что вот сейчас, в данную минуту она сидит с теми, кто ее презирает, и делает то, что так долго пыталась искоренить в своем отце. Пьет, хотя всегда считала это неверным выходом из положения, слабостью, глупостью.
Как по волшебству, на мигающем экране Жениного мобильного телефона высветился отцовский номер.
Сброс.
Третья партия.
С этого момента в Жениной голове как будто что-то щелкнуло. Она больше ни о чем не думала, машинально улыбалась соседям по столу, обнимала на прощание тех, кто торопился домой, и совершенно не контролировала количество выпитого. Ее дурманили разноцветные одежды празднующих, яркими пятнами скачущие перед глазами, все тело налилось свинцовой тяжестью, сигаретный дым перестал давить на голову и превратился в приятное дополнение к общей обстановке вечера.
— Ты какая-то бледная, присядь, переведи дух, — как сквозь туман донесся до Жени чей-то голос.
Она на автомате опустилась на предложенный стул.
— Жека!.. Жек!.. Ты живая? — кто-то с силой тряс ее за плечо. Женя с трудом разлепила тяжелые веки.
Она идет. Своими ногами. Опираясь на чье-то плечо. Кажется, по коридору.
— Ее бы водой холодной…
Девочка резко остановилась. Еще шаг, и она развалится на куски. В голове как будто поезд прошел. Желудок пытается выскочить через горло.
— Женя, да что ж такое, — только сейчас она узнала Димин взволно-ванный голос.
Ей было плохо видно из-за неяркого освещения, но даже так не возникало сомнений, что Дима сам дьявольски пьян и еле стоит на ногах.
— Ведите ее к раковине, будем купать, — в голосе, прозвучавшем прямо над ухом, Женя узнала голос Андрея с пятого курса.
Девочку развернули. Она покорно двинулась вперед, всеми сила-ми пытаясь унять сильную тошноту. Маленькая процессия, увлеченная медленным передвижением по коридору, сильно захмелевшая, даже не обратила внимания на то, что рядом с ними черной тенью вырос заведующий финансовым отделом и тяжелым взглядом проводил их до заветной двери.
Как только Жене в лицо дохнул отвратительный запах туалетной комнаты, сдерживаться не осталось никаких сил. Ее вывернуло наиз-нанку на самом пороге и минут десять продолжало тошнить, когда сопровождающим все же удалось втолкнуть ее в одну из кабинок. Только когда организм убедился, что в нем не осталось ровным счетом ничего, Женя с трудом выползла на свет божий, то есть к раковине. Там ее уже поджидал Дима со стаканом воды.
— Пей залпом, надо разбавить алкоголь в крови.
— Простите, - пролепетала Женя, дрожащей рукой принимая стакан.
— Ничего. Все будет хорошо, — шептал Дима, держась за дверной косяк.
Арсений слышал все до последнего слова. Ужасное утро не могло закончиться как-то иначе. Он молча вышел из здания университета, завел машину и ударил по газам. Ему просто необходимо было как можно скорее попасть домой.
…Только когда организм убедился, что в нем не осталось ровным счетом ничего, Женя с трудом выползла на свет божий, то есть к раковине. Там ее уже поджидал Дима со стаканом воды…
Глава 15.
Арсений устал безумно. Бессонная, тревожная ночь на холодном балконе сделала свое дело. Он лежал на диване, как был, в чистой рубашке и брюках, в носках, положив под голову локоть, и спал неглу-боким чутким сном без видений. Лишь изредка на его неподвижном лице проскакивала легкая судорога, но уже через секунду все станови-лось по-прежнему.
Когда человек спит, все его мышцы перестают напрягаться, он предстает перед миром таким, какой он есть на самом деле - спокой-ным, расслабленным, безмятежным. У Арсения все было не так. Даже во сне он не менялся ни на йоту: крутой лоб покрывала испарина, нос с небольшой горбинкой еле заметно подрагивал при дыхании, вокруг закрытых глаз выделялись темные пятна. Тонкие губы лежали некра-сивой напряженной складкой.
Внезапно он подскочил как ужаленный. По виску скользнула мутная капелька пота. Дыхание сбилось, сердце бешено застучало. Память не спешила отпускать его и в эту ночь.
Шесть новеньких стаканов поблескивали на столе, но, кажется, сейчас они были не нужны. Утренняя злоба за день успела остыть и почти затереться. Сейчас его тревожило совсем другое.
Он видел то выражение лица, когда ее, еле живую, вели навстречу ему по коридору: глаза заплыли, рот приоткрыт, светлые волосы спу-таны, бледные пальцы прижаты к груди. Жалкое зрелище. Жалкое существо. И рядом еще трое в подобном состоянии.
Арсений видел их раньше, они частенько сновали по администра-тивному корпусу, оживлено о чем-то беседуя между собой и свысока глядя на случайно здесь оказавшихся студентов младших курсов. Эти ребята вечно крутились возле преподавателей. Им нередко перепадали от последних пустяковые поручения, поэтому глаз Арсения уже успел привыкнуть к их гордым и самоуверенным физиономиям.
Однако сейчас эти трое выглядели чуть ли не вдвое хуже той, ко-торую они конвоировали. И если в прищуренных глазах девочки явно читались стыд и отвращение к самой себе, на их припухших от алкоголя лицах только блуждали глупые усмешки, а у самой двери в некоторых отразилось еще и до боли знакомое Арсению любопытство.
Он вдруг вспомнил, как пару недель назад не выдержал поездки в метро, как противен он был в тот момент себе. Еще противнее пред-ставлялась ему Женя, распростершаяся в тесной кабинке, перекошен-ная гримасой боли и омерзения.
Глаза Арсения вспыхнули бешеным пламенем. Он только теперь осознал, что позволил себе задуматься о чем-то кроме собственной жизни. Хуже всего было то, что этим «кем-то» оказалась ненавистная соседка. Только в этот раз она не лезла нарочно в его жизнь, в единственный раз ей действительно не было никакого дела до него, он сам волей случая проник в то, что его не касалось и абсолютно не интересовало.
Теперь он был почти стопроцентно уверен, что именно она — его несчастливая звезда, она - причина всех его бед и неудач в этом горо-да. Она, глупая самовлюбленная сплетница.
Арсений уже было схватился за стакан, но вовремя успокоил себя тем, что завтра - нерабочий день, воскресенье, а в понедельник у всех еще один выходной, и он спокойно проведет хотя бы эти два дня дома, вдали от суеты. Вдали от нее.
Женя продрала глаза только в полдень. С трудом сообразив, что она дома, девочка ощупала себя с ног до головы, дабы убедиться в целости своего тела. Попыталась подняться, но тут же обессилено рухнула обратно - голова все еще сильно кружилась, к горлу подкатывала тошнота.
Она с трудом припоминала, как оказалась здесь, в своей мастер-ской, на диване, без обуви, без куртки, но в одежде. Кажется, Дима с товарищами поймали машину и по Жениным невнятным объяснениям довезли ее до дома, завели в квартиру, раздели, уложили. Полпути сетовали, что почти под их самым носом на бешеной скорости уехал автомобиль заведующего финансовым отделом — а ведь им было бы по пути.
Что происходило до этого, Женя даже вспоминать не хотела.
Она сорвалась.
Нет, скорее, даже не так.
Ее сорвали. Сломали, разбили, разрушили, растоптали, оплевали, обыграли. Теперь нужно было заново собирать себя по кусочкам. Как? Ведь жить не очень-то сейчас хотелось.
В дверном проеме показалась русая голова отца. В своей лучшей синей рубашке, гладко выбрит, при галстуке.
— Доча, до позднего вечера не жди.
Ничего себе. Неужели решил устроиться на работу? Или он при таком параде за пенсией собрался? А может, она что-то упустила?..
Женя решила повременить с желанием умереть здесь и сейчас.
События вчерашнего вечера начали потихоньку выплывать из ту-мана. Когда Жениными ключами Дима все же попал в замочную сква-жину, на шум и голоса в коридор вылетел Босхом. Обычно лояльный к гостям, в этот раз он лаял и рычал, оседая на мощных когтистых лапах, морщась и обнажая большие желтые клыки. Женя пошатнулась и сделала рукой знак Босхому, чтобы тот замолчал. Пес покорно уселся, но скалиться не прекратил.
— Всех соседей перебудил, - простонала Женя, дергая за ошейник терьера в попытке оттащить его от расшумевшихся гостей.
— О, привет, собачка, — Андрей тряхнул кудрявой длинной шевелю-рой и бесстрашно потянулся к мощной голове, чтобы погладить.
— Стой, — пискнула Женя, но было поздно. Из собачьей пасти вы-рвался рык, и через мгновение ладонь Андрея окропилась кровью, - кто же к бойцовому псу так знакомиться лезет…
Парни распределились по квартире в поисках антисептика и бин-та. Женя, оставшись одна в коридоре, обессилено опустилась на пол.
— Где у тебя перекись? — раздался голос Димы из кухни. Он метался по девяти квадратным метрам, потроша содержимое ящиков и тумбочек.
— Рядом с холодильником, на второй полке, — отозвалась девочка, всматриваясь в темноту спальни. Ей все это время казалось, что за ними кто-то следит.
Сейчас, вспоминая все эти подробности, у Жени была возмож-ность напрячь память и точно определить, безосновательны ли были эти догадки. Она крепко зажмурила глаза. Так и есть. С того самого момента, как они всей толпой завалились в квартиру, отец наблюдал за происходящим из сумрака спальни.
Жене стало вдвойне стыдно.
Значит, он не спал. Значит, он все видел и, по всей видимости, все понимал. Впервые за последние несколько лет они поменялись места-ми: трезвый отец и совершенно неадекватная дочь. Всегда такая стро-гая и принципиальная, в тот момент она выглядела откровенной раз-мазней. И это, кажется, было вдвое хуже самого факта, что она позво-лила себе сломаться.
Страшно было даже представить, что те самые перемены в отце произошли только из-за того, что в опустившейся дочери он увидел себя.
Однако было еще что-то, что сильно коробило сейчас Женю. Она напряженно потерла виски пальцами, но это нечто продолжало сидеть в ее памяти темным пятном.
Стоп! Темное пятно... Кажется, что-то начинало проясняться. Она его где-то уже видела, где-то не дома, кажется, еще там, в университе-те. Женю снова затошнило. Количество проколов за предыдущую ночь явно превышало норму. Жене с лихвой хватало того, что ее собственный отец стал свидетелем ее позора, но то, что теперь возникло в ее памяти, добивало окончательно. Они были не одни, когда ее, как быка на убой, как заключенного на виселицу, вели к раковине, там что-то было, такое затертое и почти не заметное. И этим "что-то" был Арсений.
Теперь, все больше углубляясь в больные воспоминания, девочка была уверена, что это был он. Иначе кто еще мог быть в такое время в уни-верситете и наблюдать за происходящим с таким холодным равноду-шием и непричастностью?..
Это было уже слишком. Женя столько раз позволяла себя обма-нывать, столько времени оставалась открытой для тех, кто этим бессо-вестно пользовался, столько раз проигрывала тем, о ком по сути ниче-го не знала... так не могло больше продолжаться. Врагов, как минув-шая ночь это показала, нужно знать в лицо. И тем лучше, чем больше информации будет у нее на руках.
Женя, кажется, хотела оставить все как есть? Готовилась сдаться? Так и случилось бы, если бы не это последнее воспоминание. У нее еще оставались силы на последний рывок. Справившись с Арсением, который изрядно подпортил ей жизнь, она справится и со всем остальным. По крайней мере, сможет от этого отвлечься — такие раны быстро не заживают, и не один день пройдет, прежде чем она сможет оставить все в прошлом и обратиться в настоящее.
Потому девочка, не откладывая задуманного в долгий ящик, си-дела и судорожно что-то искала в ноутбуке, давясь то и дело возоб-новляющейся тошнотой и потирая опухшие веки.
Внезапно Женя побледнела и резко изменилась в лице. Кажется, она уже пожалела о том, что решила кардинально изменить свою жизнь - прежние догадки в прах разбивала коротенькая строчка в ре-зюме, датированном концом прошлого года:
«Семейное положение: вдовец»…
Глава 16
Боже, как же она ошибалась. Женя застонала и сжала ладонями виски. В груди все словно выгорело пожаром — не от того, что правда оказалась тяжелее, чем она думала, не от того, что такое случилось с Арсением, — по сути дела она совсем его не знала, их связывало лишь то, что они оба были предметами для обсуждения Димы и его друзей. Он даже не был ей безразличен, он был неприятен. Просто девочка отныне и навсегда зареклась судить о других по себе. Если она, стис-нув зубы, молча восприняла смерть матери, это не значило, что точно так же должен был поступить Арсений.
Так вот почему он здесь, в этом городе. Вдали от беды всегда проще ее пережить.
Как только последний ком откатил от горла, Женя снова взялась за ноутбук. Сейчас ее пальцы работали медленно, как будто с трудом нажимая на клавиши. Она не была уверена, что стоило продолжать поиски.
Что-то пошло не так. Ей по-прежнему нужна была информация, только цель кардинально поменялась. Женя вдруг подумала, что Арсений вряд ли теперь годится на роль противника. Все, что когда-то произошло с ней и с ним, наконец, получило хоть какое-то объяснение. И это объяснение делало из этого странного нервного человека скорее орудие, чем врага.
Недавний пыл обратился в пепел. Из него как птица Феникс воз-рождалась старая жизнь, только с новыми правилами.
Воскресенье, понедельник, а с ними и вторник, пролетели быстро, почти незаметно. Женя решилась показаться в университете только в среду. Ей было одновременно и противно и стыдно смотреть в глаза однокурсникам - теперь девочка была уверена, что с Диминой легкой руки о неприятном инциденте знали все.
Сидя на лекции по международным отношениям, Женя то и дело ловила на себе насмешливые взгляды однокурсников. Наташа и та поглядывала в сторону подруги как-то странно. К середине пары Женя уже думала, что у нее паранойя. Ей все время казалось, что Истомин Игорь Анатольевич в перерывах между чтением курса сверлит ее глазами. К концу лекции девочка с ужасом осознала, что ее догадки не безосновательны.
Как только прозвенел звонок, она сорвалась с места и выбежала из аудитории. Голова не выдерживала напряжения, в виске пульсиро-вала тупая боль, ей нужно было где-то перетерпеть это. Дорога в лабораторную ей теперь заказана, в вестибюле слишком людно. Вариант оставался один — административная часть. Там, конечно, тоже не совсем пусто, но, по крайней мере, никому не будет до нее дела.
В неярком свете люминесцентных ламп серый кафель сильно светлел и казался гораздо чище, чем был на самом деле. Чуть ли не стерильным. От этого становилось жутковато. Люди в этом свете бледнели, даже самые загорелые сливались с желтыми стенами. Малокровная от рождения Женя, с ее цветом волос вообще светилась как фонарь. Чего нельзя было сказать о ее настроении. Не успела она настроиться на начало новой жизни, как старая с первой минуты прилипла к ней хуже клея и не торопилась отпускать. Женя заранее говорила себе, что просто не будет, что среди сверстников она не скоро найдет свое новое место, но к тому, что это коснется преподавателей, она совсем не была готова.
Вспоминая о произошедших в ней в воскресенье переменах, она старалась не думать о том, как до такой, казалось бы, недоступной публики как преподаватели вообще могли дойти слухи о конфузе на праздновании. Женя могла списать это на усталость и излишнюю нер-возность, но снующие мимо профессора и доценты, без сомнения, про-являли обычно не свойственный им интерес к ее сжавшейся на стульях персоне. Кто-то перешептывался, кто-то качал головой, кто-то просто задерживал взгляд.
Этот факт перечеркивал все, что с таким трудом накопила в себе Женя по отношению к Арсению. Не верилось, что этот молчаливый мрачный мужчина мог опуститься до уровня ее бывших друзей и рас-трепать во всех подробностях о том, что случилось в тот злополучный вечер. Но он был там и все видел, он каждый день сталкивается со всеми, кто сегодня уже успел удостоить студентку особым вниманием. Не верилось, что так подло поступил и он, но шансов на другие вари-анты было критически мало.
Будто в ответ на ее мысли, из дальнего конца коридора донеслись тяжелые шаги, и через минуту мимо Жени проплыла темная сутулая фигура. Арсений направлялся в свой кабинет, ничего не замечая во-круг себя, даже на мгновение не подняв взгляда на девочку. «Стыдно» — подумала Женя и, стиснув зубы до боли, вскинула средний палец вверх вслед растворяющейся в полумраке кабинета спине.
— Вот ты где! — раздался прямо над ухом звонкий голос, — обыска-лась тебя, — Наташа с размаху плюхнулась на жесткое сиденье рядом с подругой.
— Зачем ты меня искала? — неуверенно спросила Женя и подняла взгляд.
Наташа была совсем прежней, от утреннего сального любопытства не осталось и следа.
— Как зачем? Пара еще толком не закончилась, а ты подскочила как ужаленная, рванула куда-то… что я должна была подумать?
— Что все в порядке, — устало покачала головой Женя, — мне просто отчего-то стало не по себе.
— От чего-то? — Наташа тряхнула головой так, что челка упала на глаза, — да брось, Жека, как будто я не знаю о том, что произошло седьмого. Дима как твоей лучшей подруге под большим секретом рас-сказал, волновался о тебе.
— Да уж. Только сейчас вряд ли можно найти того, кто еще не владеет этим «большим секретом». Этот Дима трепло в чистом виде. Бабки на лавочках — и те меньше языком чешут.
— Погоди. Не поняла, — Наташа недоуменно нахмурилась.
— Слушай, я не знаю, кому я сейчас могу доверять, я совершенно за-путалась. И мне сейчас от этого не очень здорово, извини.
— Ладно, Жень, я тебя поняла, — фыркнула Наташа, поднимаясь и направляясь к учебному корпусу, — сначала разберись в себе, а потом маякни, если решишься поговорить.
Женя с горечью посмотрела ей вслед.
Всю вторую пару девочка просто прослонялась по коридорам. Много думала о том, не совершила ли она ошибку, отодвинув от себя Наташу. Но по-всякому выходило, что повременить с разговорами на волнующие темы было удачным решением. Жене сейчас было доста-точно плохо, чтобы можно было себе позволить оградить себя от оче-редных ошибок и страданий.
К большой перемене страсти вокруг субботнего празднования улеглись, у студентов разных курсов появились новые, более насущ-ные темы для обсуждения, и, мало-помалу, обстановка для Жени пере-стала быть враждебной. Она с удовольствием ощущала в себе медлен-ное движение настроения вверх, беседуя с младшекурсниками на тему предстоящих экзаменов и всего, что с ними связано. По крайней мере, это хоть немного отвлекало ее от утренних наблюдений.
— С историей России вам еще долго придется мучиться, — Женя по-жала плечами, — каждый семестр новый период, как-никак, профиль-ный предмет.
— А что насчет непрофильного? — знакомая Жене еще с начала года девочка с первого курса кивнула головой на расписание.
— Международные отношения до третьего курса включительно, то же касается иностранных языков. Курсы по выбору по семестру и очень редко повторяются на пятом курсе… до четвертого должна быть культурология…
— И ее все это время Карамов будет вести? — юная собеседница теат-рально всплеснула руками.
— У кого как. У некоторых на втором курсе другой преподаватель, у нас, например, только Владимир Романович.
— Он, кстати, сегодня с утра был сам не свой. Бледный, все ходил кру-гами, нервничал…
Женя судорожно сглотнула.
— Что-то случилось?
Первокурсница неопределенно пожала плечами.
— Бытуют слухи, что его сестра могла погибнуть в автокатастрофе. Смотрела с утра новости? Два микроавтобуса на выезде из России слетели с дороги из-за гололеда. Примерно в это время сестра Карамова должна была направляться в Польшу.
— Слухи?.. Новости?.. — еле слышно переспросила Женя. Первокурс-ница слегка замялась, видя довольно странную реакцию собеседницы на услышанное.
— Если быть точнее, он сам это сказал на первой паре, когда несколь-ко раз выходил звонить. Ладно, извини, мне нужно еще в библиотеку успеть, как-нибудь в другой раз поболтаем!
И ушла.
Женя стояла посреди коридора, не шевелясь и, кажется, даже не дыша. Ее как обухом по голове ударило. Один сюрприз сегодня сме-нял другой, причем, чем дальше, тем хуже.
У нее подкосились ноги, в ушах зазвенело, сдавило где-то под горлом. Женя мелкими шажками отошла к стене и с трудом опусти-лась на диван.
В одну секунду все вокруг потеряло смысл. Вся эта будничная суета, крики, разговоры, мысли, домыслы… все, что еще с утра так терзало душу, сжалось в песчинку, стало до невероятного мелочным. И как только ей позволяла совесть убиваться из-за такой глупости, когда совсем рядом у дорогого сердцу человека могло произойти такое горе… если еще не произошло…
— Что это с ней? - донесся до ушей Жени, как через толщу воды, На-ташин голос.
— Настя ей про Карамова рассказала, — отозвался другой, незнакомый.
— И она переживает? Там уже почти полный список пострадавших сообщили, ее фамилии там не значится. Еще ничего насчет остальных неизвестно, так что сейчас-то так трястись?..
От услышанного Жене стало еще хуже. Неужели даже Наташа, всегда такая понятливая и отзывчивая, не могла осознать, как тяжела ей, Жене, даже мысль о том, что это могло оказаться правдой? Наташа, ну как же так… как же ты не понимаешь, что Женя этого не переживет? Она не переживет его горя. Не вынесет, если ему придется пережить то, через что когда-то пришлось пройти ей самой…
Ее жгло изнутри и знобило снаружи. Прошло уже минут пятна-дцать, после того, как весть об аварии была донесена до Жени, но она все еще никак не могла прийти в себя. Однокурсники расходились по домам, коридоры пустели, а она все так же беспомощно жалась в угол дивана в давно безжизненном административном корпусе.
А Наташа сидела с книгой в другом конце коридора.
За окном сыпал мелкий снег. Небо потемнело, в здании универси-тета их осталось четверо: Женя, Наташа, Арсений и охранник. Тишина давила на уши, на голову, Женя все так же напряженно смотрела в одну точку, то ли на мокрое стекло, то ли куда-то глубоко в себя, иногда качала головой, но потом снова застывала в неподвижности. Она как будто не могла пошевелиться, даже дыхание давалось ей с трудом - кажется, все физические силы были брошены на борьбу мыслей, которая сейчас набирала обороты в ее голове. Женя пыталась успокоить себя тем, что еще слишком мало известно, что горячая линия чрезвычайной службы, хоть и не располагала окончательно полной информацией, но вполне уверенно сообщила об отсутствии знакомой фамилии в списках погибших. Девочка, перепуганная и растерянная, все же нашла в себе силы и смелость на заветный звонок, и слышала это своими ушами. И в то же время въедливый червь сомнения заставлял ее искать слова утешения, которые она скажет Владимиру Романовичу, если горькая весть все же окажется правдой.
Наташа то ли продолжала читать, то ли для вида листала книгу, иногда поднимая ничего не выражающий, как будто отрешенный взгляд на подругу. Это могло длиться вечно.
Арсений знал о трагедии. Он услышал сначала об аварии, затем о том, что в одной из машин могли находиться родственники его коллеги. Он не мог об этом не знать, он был частью этого университета, этого маленького мирка, где невозможно жить, ни во что не вникая. Он, как и многие, слышал, как тревожным голосом говорил по мобильному телефону Карамов в коридоре, и, так же как остальные, не знал, каков был исход. Он слышал разговоры студентов о том, как восприняла эту новость Женя. Кажется, когда-то он слышал, что к этому преподавателю у нее особое отношение.
Он вышел из кабинета, не застегивая пальто, не надевая перчаток. Бесшумно закрыл дверь на ключ, сделал несколько шагов по направлению к учебной части.
Она была там. Сидела, сжавшись в комок, испуганная, расстроен-ная, бледная. Это была не та печаль, которая неделю назад мелькнула в ее глазах после столкновения у дома, не та, которая мешалась с отвращением в субботний вечер. Сейчас в ее взгляде было что-то глубокое, тяжелое, настолько знакомое Арсению, что его невольно передернуло. Он знал, о чем она думала. Он знал, почему она еще здесь.
Арсений резко двинулся с места. Ботинки заскрипели о кафель, пола пальто послушно дернулась вслед за хозяином. Женя еле заста-вила себя подняться с места, когда над ней выросла темная фигура.
С минуту они просто смотрели друг на друга. Стальной взгляд Арсения пронзал девочку острыми лезвиями. Уже не новым для Жени горьковатым запахом сейчас отчетливо дохнул на нее созданный дви-жением сквозняк.
— Иди домой, — вдруг разорвал тишину голос откуда-то сверху.
Женю сильно подкосило.
Этот голос… он не просто звучал из уст того, кого не первый ме-сяц считали немым. Он не просто обращался к той, которая меньше всего ожидала его услышать. Этот голос был однозначно под стать своему хозяину: не высокий и не низкий, немного в нос, он звучал приглушенно, монотонно, как будто на одной ноте, и при этом сильно дрожал. Казалось, будто Арсений сдерживает рыдания.
Женя заставила себя встретиться с ним взглядом.
Ничего.
На его лице была все та же маска безразличия. Стальные глаза смотрели в упор, уверенно, холодно, жестко. Сухие бледные губы за-шевелились.
— Иди домой, тебе здесь нечего делать.
Наташа на другом конце коридора еле сдерживалась, чтобы не убежать, схватившись за виски. Она сама с трудом выносила этот го-лос, он давил на уши, от него сильно болела голова, вот так сразу, резко, с первых слов. Поэтому тем более ей было не понятно, как, рас-строенная и встревоженная, в таких условиях держалась Женя.
А девочка оцепенела и, кажется, даже забыла о том, что нужно дышать.
— Неужели ты думаешь, что, сидя здесь и страдая, ты ему чем-то по-можешь? Или сделаешь лучше?
Женю бросило в жар. Она явственно почувствовала, как кровь приливает к ее лицу.
— Неужели ты думаешь, что тебе от этого станет легче? Или тебе про-сто нравится торчать на одном месте, изображая глубокую скорбь?
Она переменилась в лице. Под глазами вспыхнули нездоровые красные пятна. На шее запульсировала жилка. Зрачки расширены, рот слегка приоткрыт. Арсений знал, она хотела что-то ответить, и не могла. Он чувствовал, как своими словами делал ей все хуже и хуже.
Наташа не верила своим глазам и ушам. Этот странный мужчина стоял в полуметре от ее лучшей подруги, держал ее за локоть, загля-дывал в душу, смотря на нее сверху вниз. Казалось бы, он пришел, чтобы помочь — он не должен был действовать иначе, что-то сверхъ-естественное должно было произойти, чтобы этот истукан вообще самовольно пошел на контакт с кем-то. Но сейчас он поступал так, как поступал всегда — удивлял, поражал, шокировал. Он делал все не так. Не так, как на его месте делал бы любой другой нормальный человек.
Наташа боялась, что еще чуть-чуть, и он добьет Женю, сломает ее окончательно.
— А может, тебе доставляет удовольствие жалеть себя?
Женя отчетливо слышала, как громко и быстро стучит в груди ее сердце. Резкая боль пронзала все ее тело — то ли из-за неудобной позы, то ли из-за того, что она слышала из уст этого человека в черном пальто.
Он сжимал ее локоть с такой силой, что безжизненно повисшее запястье побелело.
— Жалеть и убеждать себя, что ты так переживаешь из-за него, хотя на самом деле боишься за себя, за свои чувства, если не дай бог это окажется правдой.
Голос Арсения дрожал тем сильнее, чем больше он говорил. Он прекрасно знал, что ничего из сказанного не может быть правдой. И, тем не менее, он все сильнее тряс девочку за локоть, переходя на по-вышенные интонации.
— Поэтому ты не едешь домой? Дома особо себя не пожалеешь — что скажут папа с мамой, когда увидят, какой вырастили дочь?..
Наташа коротко вскрикнула. Женю трясло уже без помощи Арсе-ния. Челюсти крепко сжаты, голубые глаза потухли, боль достигла критической точки.
— Плачь, — тихо сказал Арсений.
По телу девочки прошла судорога. Она обессилено рухнула на грудь сутулого мужчины и разрыдалась. Он поддержал ее голову ла-донью и перевел взгляд туда, где с минуту назад сидела Наташа.
Последняя уже стояла у лестницы, тревожно смотря на подругу и ее соседа. Она чувствовала, что была здесь лишней, и в то же время ей было страшно оставлять Женю в такой компании и в таком состоянии. Женя не плакала так с тех пор, как умерла ее мать, а в последние пару лет она вовсе не проронила ни слезинки. Как бы ни было трудно, что бы ни происходило в ее жизни, девочка держалась стойко. Тревожи-лась, грустила, злилась, но, тем не менее, находила в себе силы со-браться с мыслями и жить дальше. То, что видела теперь подруга, со-вершенно не было похоже на ту, прежнюю Женю.
Наташа укоризненно покачала головой и скрылась в темноте ле-стничного прохода.
Арсений отрицательно покачал головой в ответ.
…По телу девочки прошла судорога. Она обессилено рухнула на грудь сутулого мужчины и разрыдалась. Он поддержал ее голову ладонью и перевел взгляд туда, где с минуту назад сидела Наташа…
Глава 17
Они вернулись домой так же, как утром приехали в университет — в полном молчании, по отдельности. Это случилось через какие-то полчаса после того, как уехала Наташа. Просто вышли на крыльцо, не смотря друг на друга, и каждый направился в свою сторону — Арсений сел за руль автомобиля, Женя поплелась узкими переулками к метро.
Арсений вел машину медленно и неохотно, словно оттягивал мо-мент, когда ему придется войти в свою пустую некрасивую квартиру и бороться со старыми мыслями и воспоминаниями, силясь заснуть. Для этого он старался как можно дольше удерживать в сознании сего-дняшний вечер.
Он сделал то, от чего убегал эти долгие три месяца. Он в одну се-кунду разрушил тот мирок, который так кропотливо пытался устроить в чужом городе, среди чужих людей. Однако он впервые не жалел о содеянном. Не травил себя, не обвинял других.
Он знал, это было необходимо. Он должен был поступить именно так и именно сейчас. Почему? На этот вопрос ответа не было. Просто так было нужно.
Ко всему прочему, Арсений был уверен, что, рано или поздно, ему бы все равно пришлось что-то менять в своей повседневной жизни. Здесь, куда он ехал за покоем и полным отрешением от всего, что его не касалось, здесь, где, казалось бы, все должны быть слишком увлечены собой, чтобы замечать его, здесь все было по-другому. Он не желал ничего знать об окружающих его людях - и он знал больше, чем те, кто им ближе. Он старался не связывать себя ни с чем новым, а в итоге это становилось какими-то особыми фетишами. Он хотел мол-чать, и вот сегодня заговорил…
В этот вечер он окончательно понял, что ошибался, выбирая Мо-скву как город, в котором никому не должно быть до него дела. Мест-ная суета давала обратный эффект, совсем не такой, как он предпола-гал. Да, здесь у каждого своя жизнь, по-своему уникальная, по-своему сумасшедшая. Да, здесь каждый стремится уберечь от чужих глаз и языков все, что ему дорого. Но чем больше скрываться, тем большее выходит на поверхность. Конечно, здесь каждый пытается думать о себе, только бы не страдать за других. Да вот только получается, что люди знают об этих самых других гораздо больше, чем о них самих. Поэтому они всегда знают, как помочь другим, и никогда — как себе.
Женя ехала в противоположном направлении своей станции. Отец уже неделю не пил, она точно знала, что он сейчас дома, трезвый, полный сил и энергии… и чересчур любопытный. Арсений был прав, она не хотела ехать домой. Но не потому, что боялась непонимания, она и так знала, что, несмотря на здравый рассудок, отец далек от ее проблем и переживаний. Просто ей нужно было пережить это самой. Пережить и снова стать такой же, какой ее привыкли видеть те, кому ей хватало ума не доверять — невозмутимой, стойкой, непробиваемой. Она и так уже совершила ошибку, позволив Арсению понять ее.
Женя сидела на твердом трехместном сидении в углу вагона, опи-раясь щекой о железный поручень. Здесь было почти пусто, никто ни с кем не разговаривал, никто ни на кого не смотрел. Только в приоткры-тые форточки летел оглушительный стук колес о рельсы. Женя то и дело утирала рукавом куртки лицо. Шел уже второй час ее пути, а слезы все лились рекой, им не было конца. Но с каждой соленой каплей боль, подобно праздничному фейерверку, вспыхивала в груди и медленно шла на убыль.
Наверное, так должно было случиться. Однажды кто-то должен был показать ей, что ее сдержанное спокойствие — лишь выдуманный образ, что на самом деле ее можно сломать. И если это не смогли сде-лать ее бывшие друзья, это хорошо удалось ее бывшему врагу. Теперь, после того, как сосед с ней заговорил, она не знала, как к нему отно-ситься. Девочка довольно давно перестала его ненавидеть, но она пре-красно понимала, что и «приязни» к нему у нее тоже не прибавилось.
Несмотря на это, нельзя было отрицать, что сегодня он ей помог, как никогда не помогал никто из друзей или родственников. Она рыда-ла взахлеб, в открытую, не сдерживая себя. Это была непозволительная слабость. Но слабость, которая, иссякая, давала место новым силам.
Женя вернулась домой около полуночи. Поводок лежал на полу, а не висел на крючке. Значит, отец выгулял Босхома. Наверняка абы как, мало и черти где, но даже это было на руку Жене. Она так устала, что еле волочила ноги, когда мимо ванной плелась в спальню. Долгие слезы вымотали ее, сейчас ей нужен был только долгий и крепкий сон.
Будильник зазвонил ровно в шесть часов. Он трещал громко и пронзительно, так, что с непривычки могло показаться, что этот звук способен порвать барабанные перепонки.
Женя засунула голову под подушку.
Шесть часов сна не могли ей дать должного отдыха. Она не вы-спалась, опухшие глаза еле открывались, к тому же у нее не было вре-мени обдумать случившееся вчера.
Будильник назойливо продолжал сотрясать комнату.
Женя попробовала подняться или хотя бы протянуть руку, чтобы прекратить это издевательство над слухом. Безрезультатно. Кажется, вчерашняя душевная боль трансформировалась в физическую. «Меньше надо на метро кататься» — мысленно напутствовала себя Женя и все-таки сползла с дивана на пол. Еще минут через десять она переместила себя на кухню с ноутбуком под мышкой.
Отец уже допивал кофе.
— Пап, спасибо за пса, — стараясь придать голосу как можно более веселую интонацию, обратилась Женя.
— Пустяки, — он только отмахнулся и прикурил сигарету.
Женя открыла крышку ноутбука. В шесть утра искать в нем было нечего, и перед глазами девочки уныло повисло изображение почти пустого рабочего стола. Компьютер сейчас был скорее прикрытием, чем необходимостью: за ним не было видно ее лица, к тому же созда-валась видимость какой-никакой занятости. По всем законам психоло-гии это должно было уберечь от лишних вопросов.
Но волноваться было не о чем. И если бы порядок в Жениной го-лове не был нарушен событиями последних дней, она бы вряд ли за-была о том, что даже в самых щекотливых ситуациях вопросы в ее семье возникают только у одного человека. У нее самой.
Рука с сигаретой медленно поплыла к пепельнице. Отец встал и вытер руки о кухонное полотенце.
— Мне нужно ехать по делам, буду опять поздно. Хотя не думаю, что тебя это сильно смущает, — он постучал костяшками пальцев по столу.
Женя густо покраснела.
— Мне нужно будет на что-то доехать в несколько разных мест и по-том до дома как-то добраться, — отец почесал затылок и вопроситель-но посмотрел на дочь.
— У меня три сотни в кошельке, — пожала плечами Женя и потяну-лась рукой к сумке, — вот, держи все, надеюсь, хватит.
— Спасибо.
Женя снова осталась наедине с собственными мыслями.
Последние дни были настолько перенасыщены противоречивыми событиями, что ощущение реальности происходящего исчезло совер-шенно. Все, что окружало Женю, казалось страшным сном, и она ни-как не могла проснуться. Самые любимые и надежные друзья предали, бездушный сосед пришел на помощь в трудную минуту, отец перестал пить. Ничего из этого не могло быть правдой и в то же время это случилось и продолжало развиваться у нее на глазах. Друзья продолжали вить сети отвратительных сплетен, отец ежедневно пропадал на работе…
Женя растерялась. Впервые в жизни она так запуталась, что уже не видела возможности что-либо предпринять. У нее опустились руки, теперь она не знала, что думать и что чувствовать. И уж тем более — что делать.
Сейчас, когда все настолько изменилось, так же поступить долж-на была и она. Но впервые в жизни у Жени не было ни желания, ни сил меняться. Она продолжала жить и действовать на автомате, почти не отдавая себе отчета в том, чем занимается.
Именно так, машинально, по привычке, она доехала в этот буд-ний день до университета. Впервые в жизни она не представляла себе заранее, чем будет там заниматься, с кем общаться, о чем, как долго это будет длиться. Она терпеливо отсидела три скучные пары, ничего не записывая, да, впрочем, и не слушая учебный материал вовсе.
Освободившись от занятий, Женя спустилась на первый этаж и заглянула в одну из компьютеризированных аудиторий. К проему две-ри подскочила вчерашняя собеседница Настя.
— Как у вас промежуточная прошла? — голос Жени звучал отстра-ненно, как будто ее совершенно не интересовал ответ.
— Жень, не поверишь, в начале минувшей пары он нашей старосте позвонил и сказал, что опоздает. До сих пор его, как видишь, нет.
— Вы его целую пару прождали?
— Мы не могли уйти, без этой работы зачета нам не видать. Неохота лишиться стипендии из-за Карамовских личных косяков, — Настя опустила голову и добавила медленно и тихо, — значит, все-таки по-гибла сестра.
Женя молча вышла из аудитории. Ей все еще было тяжело об этом думать, но вчерашний ступор отступил. Девочка еле заметно нахмурилась и облокотилась спиной о стену.
— Идет, идет! - послышался голос от выхода в вестибюль, — слава богу, приехал.
Преподаватель появился в поле Жениного зрения не сразу. Он вы-рос из сумрака коридора плавно и мягко, шел обычной ровной и чуть-чуть гордой походкой, растрепанный от ветра, бледный, как будто сильно не выспавшийся, коричневая кожаная куртка распахнута настежь.
Женя отлипла от стены.
— Здравствуйте, Владимир Романович.
— Привет, Жень, — Карамов легко впорхнул в аудиторию, — ребята, готовые работы сдаем быстро, получаем оценку и расходимся, я сего-дня спешу.
В уголках глаз усталые морщинки, все время покусывает ниж-нюю губу. Но пальцы работают в привычном режиме, быстро и мел-ким затейливым почерком подписывая аттестационные листы. Вот и ноутбук рядом, как обычно, и файл с рукописными пометками, и та же шариковая ручка с отделкой из белого золота… неужели Настя права?..
— Как вы? — Женя осторожно приблизилась к столу.
Да, она сейчас здесь совсем не в кассу, но неизвестность хуже не-учтивости.
— Лучше всех, — преподаватель на несколько секунд оторвался от студенческих работ и взглянул на девочку.
«Лучше всех» — и его обычная мягкая обезоруживающая улыбка. Вот и все, что требовалось. Женя привыкла ему верить. У нее не было причин поступать как-то иначе.
В вестибюле Женя накинула на плечи куртку и двинулась на вы-ход. У самой двери ее схватила за капюшон Наташа.
— Ты домой? — последняя сделала неопределенный жест рукой.
— Не знаю, наверное, — девочка сунула руки в карманы джинсов и окинула взглядом грязные ступени крыльца у себя под ногами.
— Значит, все в порядке?
Женя сосредоточенно посмотрела на подругу.
— Да, кажется, все обошлось.
— Ты извини, у меня вчера помутнение было. Хотя и ты не лучше себя вела — «не знаю, кому доверять» и прочее…
— Ничего, — Женя пожала плечами, — впрочем, я уже действительно не знаю, кому и как верить. Столько поменялось за эти дни…
— Глупости, — всплеснула руками Наташа, — ты просто устала.
— И устала тоже. Знаешь, у меня сейчас голова такая, будто по ней паровоз прошелся. Вроде бы куча мыслей, впечатлений, эмоций… и в то же время абсолютная пустота и разруха…
— Это из-за Карамова? — осторожно поинтересовалась подруга.
— И из-за него тоже. Я действительно вчера как шок пережила. Это такое странное ощущение… когда меньше всего думаешь о себе и будто чувствуешь чужую боль и тревогу. Не знаю, как бы я это пере-жила, не будь…
Женя запнулась. Обе девочки одновременно подумали о том, что сегодня Арсения не видел никто из однокурсников и ребят с других факультетов. Они вытянули шеи, высматривая в стройных рядах автомобилей песочную иномарку. Женя прекрасно отдавала себе отчет в том, что вряд ли бы удивилась, не окажись машины на привычном месте. Мало того, она понимала, что ее саму отсутствие финансиста не сильно бы расстроило, скорее, даже наоборот. Но «Honda» с хирургической точностью была припаркована в десяти метрах от крыльца университета.
Девочки продолжали молчать. Женя щурилась, разглядывая на затертом циферблате наручных часов тонкие стрелки. Учебный, а с ним и рабочий день с невероятной скоростью близились к концу. Еще чуть-чуть, и из дверей повалят студенты, аспиранты, профессора…
Темы для разговоров иссякли, но и Женя, и Наташа чувствовали, что кто-то должен что-то сказать, прежде чем они разъедутся по домам и с головой уйдут в свою домашнюю, совершенно отдельную жизнь. Не хватало не то смелости, не то свежести мысли, не то простого толчка к нарушению тишины.
С серого неба посыпал мелкий мокрый снег.
Глава 18
По каменным ступеням топали, шлепали, шаркали подошвы, сту-чали каблуки. Голоса спешащих домой смеялись, кому-то что-то дока-зывали, сливались в одну сплошную напряженную звуковую волну. Девочки провожали разноцветные спины долгими взглядами. Наташа закурила, Женя вертела в руках ключи.
Мимо подруг своей знаменитой походкой проплыл Карамов, теп-ло попрощался, юркнул в свою машину и исчез, как многие до него, и как скрылись в назойливом снежном танце весеннего города десятки людей после.
Бодрым и твердым шагом с крыльца спустилась Ласкутина Ма-рина Борисовна, увлекая в сторону метро Хазарову Марию Валерьев-ну. Женщины обсуждали свои недавние публикации и одобряюще улыбались друг другу. Они тоже были точно такими же, какими были всегда - веселыми, открытыми, преданными своему делу даже в нера-бочее время. Ни намека на типичную для мегаполиса нервозность и настороженность. Эдакая серьезная простота.
Чуть погодя, когда, по примерным расчетам, почти все препода-ватели и студенты покинули двухэтажный оплот знаний, бесполезно заслоняя от снега лысеющую голову кожаным портфелем, к своей ма-шине заспешил Кривоногов. Этот невысокий худой человек в неиз-менном сером костюме был полной противоположностью Ласкутиной и Хазаровой и типичным представителем не своей профессии. Он час-то опаздывал на работу и никогда - домой, всегда держал документы в таком исключительном порядке, что это сильно отдавало брезгливо-стью. Он так в любой ситуации умасливал преподавателей, студентов, работников университета, что самый невнимательный чувствовал не-правдоподобность душевного рвения начальника отдела кадров.
А вот и Истомин. Идет слегка вразвалку, голову держит высоко, рука привычно тянет из кармана оранжевую пачку сигарет. И конечно рядом свита лабораторщиков. Дима, сально улыбаясь, тянет ему зажигалку.
Такой же мягкий и учтивый, как Кривоногов, но в вопросах уни-верситетской жизни голословным быть не любит. Если что-то задума-ет, действительно старается воплотить в жизнь. Вот только планы эти подозрительно часто совпадают с желаниями обитателей бывшей ла-бораторной. Студенты со стороны привилегий имеют меньше. И в этом весь Истомин.
За ним, аккуратно балансируя на каблуках, двинулась Поддубная Надежда Борисовна. Сегодня она изменила своим традициям и задержалась на работе. Наблюдательная Наташа мысленно перебирала все возможные варианты причин в перерывах между сбиванием пепла с сигареты.
Девочки делали что угодно, думали о чем угодно, только бы не говорить о насущном. Только бы убить время.
— Не гадай, она в три часа на кафедре поляну накрывала. У нее день рождения в воскресенье был, а рабочий день выдался только сегодня, — Женя кивнула в сторону угла здания университета, к которому на-правилась Надежда Борисовна, — завтра лаборанты на задний двор бутылки понесут.
— Бутылки?
— Вино, шампанское, коньяк. Ты думаешь, там могло быть что-то иное? — подруга неопределенно пожала плечами и снизила голос.
— Как думаешь, она пьет пиво?
Женя беззаботно тряхнула головой, не обращая внимания на то, что лицо у Наташи вытянулось и глаза напряженно заблестели.
— А хрен ее знает, возьми да спроси: «Подберезовик, ты пьешь пиво?»
— Тише! — прыснула Наташа и аккуратно кивнула на угол.
Поддубная стояла метрах в семи от них, держа у уха мобильный телефон. Даже если она и разговаривала с кем-то, такое громкое вос-клицание не услышать было трудно. Женя безразлично махнула рукой.
— И пускай. Хуже здесь мне уже не станет.
— Да? — Наташино лицо снова поменялось.
Женя знала эту гримасу. Ее слух безошибочно уловил стук тяже-лых шагов по кафельному полу. Воздух вокруг крыльца густел на гла-зах. К двери выхода приближался Арсений Викторович.
— Да, — девочка закусила нижнюю губу, наблюдая за тем, как мужчина, опустив голову, считает ногами узкие ступени, — погоди минутку.
Наташа приоткрыла рот, чтобы остановить подругу, но слова за-стряли у нее в горле.
Что-то в этих двоих было не так. И, кажется, на этот раз нельзя было приписать все странному поведению Жениного соседа. Да, он сильно выделялся на фоне других людей, даже самых необыкновен-ных. Но таким он был всегда, он перестал удивлять Наташу уже через месяц после ее мимолетного молчаливого знакомства здесь же, на крыльце университета. Сейчас он вел себя так же, как всегда, то же выражение холодного безразличия делало его лицо каменным и без-жизненным. Но рядом с ним до неузнаваемости менялась Женя.
Наташе было знакомо это выражение на ее лице: взгляд серьез-ный и слегка испуганный, губы плотно сжаты, маленькая морщинка на лбу из-за сдвинутых бровей. Точно так же выглядела Женя этим ут-ром, когда разговаривала с Карамовым. Точно такой же она бывала всякий раз, когда Дима заговаривал с ней о ее прошлом. Наташа знала: ее подруга сильно нервничала, хотя всеми силами старалась этого не показывать.
— Арсений Викторович!.. — голос Жени прозвучал во влажном хо-лодном воздухе глухо и почти отчаянно.
Арсений резко обернулся. Впервые за это время ее голос, уже вроде успевший стать ему знакомым, обращался к нему и звучал абсо-лютно по-другому. Он поморщился, с неприязнью ощущая, как его сердце с силой ударилось несколько раз, кажется, от неожиданности. Что она от него хотела?..
Женя на мгновение оцепенела. Ей надолго запомнятся эти несколько секунд, за которые на каменном лице успело проскочить более чем живое выражение. Темные усталые глаза чуть прищурены, на лбу вечная испарина и пара непослушных прядей волос, рот приоткрыт, будто он напуган не меньше Жени, частое дыхание выдает белесый пар. Неужели этот человек еще не разучился испытывать какие-либо эмоции?..
Девочка медлила. Сердце бешено колотилось, по ощущениям, где-то в горле. Было трудно дышать, еще труднее — в таком положе-нии собраться с мыслями. Действительно, что она сейчас от него хоте-ла? Зачем остановила? Она сама толком не знала. Не проще ли было для них обоих забыть о том, что произошло каких-то пятнадцать или двадцать часов назад, и вернуться к привычной жизни, к своим ма-леньким миркам, в которых нет места друг для друга?
Конечно, так было гораздо проще. И лучше, уверяла себя Женя. Но ее мир треснул по швам с того самого момента, как она узнала из сетевой базы имя и отчество своего соседа. Куда там, кажется, еще с той минуты, когда она поставила себя на его место перед старушками, возле
…Женя на мгновение оцепенела. Ей надолго запомнятся эти несколько секунд, за которые на каменном лице успело проскочить более чем живое выражение…
…Неужели этот человек еще не разучился испытывать какие-либо эмоции?..
подъезда. Случайно, без злого умысла, она нарушила жесткие границы его жизни, и теперь должна была расплатиться за это перед судьбой.
— Спасибо, — выдавила девочка, стуча зубами, то ли от холода, то ли от нервного напряжения.
Арсений задышал еще чаще. Со стороны казалось, вот-вот, и из его ноздрей, подобно дракону, вырвется пламя, а серые глаза высекут искры. Рука в кожаной перчатке сжалась в кулак, но тут же обмякла и повисла уныло и неподвижно. Он коротко кивнул и приготовился от-вернуться, чтобы продолжить путь к автомобилю.
— Постойте!.. — голос Жени зазвучал еще глуше, еще печальнее.
Арсений чуть не поперхнулся собственным дыханием.
Господи, что она творит? Женя ошарашенно наблюдала за тем, как она сама роет себе могилу. Сколько раз ее передергивало от неприязни к соседу, сколько раз ее раздражало его поведение — и вот теперь она, вместо того, чтобы как можно реже с ним сталкиваться, видеться и уж тем более разговаривать, сама, сознательно, всеми силами старается удержать контакт с ним. Если не вербальный, то хотя бы зрительный.
— И… извините, — Женя с ужасом осознавала, что она оправдывается перед этим человеком, — обычно я не такая плакса.
— Я знаю, — сухо отрезал Арсений, сверля собеседницу глазами.
Женины колени предательски задрожали. Этот плачущий голос как будто вытягивал из нее последние силы.
— В чужом городе всегда непросто поначалу, если я могу чем-то…
— Нет, — тихо и коротко отозвался Арсений и на этот раз успел скрыться в машине, прежде чем девочка успела сказать еще что-то.
«Дура» — обессиленно шептал он, выжимая педаль газа. Да, без сомнения, эта девчонка делала все, чтобы окончательно отравить его жизнь. Вчера он сделал то, что должен был сделать, зачем она мучила его сейчас? Неужели этого было недостаточно?..
— Дура, — выругалась Женя, смотря под ноги на мокрый снег.
Это было плохой идеей изначально. Она вот так просто бесцере-монно ломилась в его жизнь, совершенно не испытывая в этом ни по-требности, ни желания. Как будто стучала в незнакомую дверь, причем не учтиво, ладошкой или костяшками пальцев, а долбила с ноги.
— Еще какая, — неуверенно отозвалась откуда-то сзади Наташа.
Замечательно, о ней Женя забыла совершенно.
— Урод уродом, психопат и гомофоб, а ты еще и в друзья к нему на-биваешься.
Девочки медленно шли к метро. Женя поглядывала на свинцовое небо поверх чернеющих крыш домов, Наташа снова закурила. Ото-всюду сквозь весенний ветер неслись привычные и неизменные звуки города — шум машин, летящих на скорости по шоссе, голоса прохо-жих, электрическое потрескивание неоновых вывесок. В баре около метро играла музыка.
Женя знала, что этого разговора еще можно было избежать. Они с подругой могли точно так же, не смотря друг на друга, проехать свои несколько станций и разойтись по домам, не сказав друг другу не слова. А утром они бы вели себя так, будто этого дня и вовсе не было. Но это был не лучший выход, и девочка это понимала.
— У него умерла жена, поэтому он такой…
Наташа остановилась и облокотилась на фонарь.
— Такой — какой?
В сумраке начинающегося вечера ее черные глаза блестели осо-бенно недоверчиво и как-то даже возбужденно. В этот момент Женя усомнилась в том, что беседу на эту тему стоит продолжать. Но обратного пути уже не было.
— Такой нервный и отрешенный от всего вокруг.
Наташа усмехнулась и покачала головой.
— Жень, каким бы он там несчастным и восприимчивым не был, даже в глубоком горе нормальные люди себя так не ведут.
— А как ведут, Наташ? — Женя развела руками, чуть не сбив при этом кого-то из прохожих с ног, — ты считаешь, есть универсальные моде-ли поведения на эти случаи?
— Нет, но ты ведь даже не знаешь, что на самом деле произошло.
— И ты не знаешь, — парировала девочка, — зато я знаю, как больно терять близкого человека.
— Послушай, это, конечно, весомый аргумент, и, наверное, он дейст-вительно может быть достоин человеческого участия, но видно же, что ему это не нужно, он не хочет этого. То, как он себя ведет идет не от сердца, а исключительно от головы. Вспомни хотя бы, как он вчера с тобой обращался. Я думала, тебя удар хватит.
— Это помогло, — Женя вздохнула, — мне действительно полегчало.
— Да. Вот только какой ценой, — Наташа поправила сумку на плече и двинулась к входу в метро, — помяни мои слова, Жека, эта связь, если она и установится, ни до чего хорошего тебя не доведет.
Небо потемнело. Женя проводила взглядом удаляющуюся подру-гу, но так и не предприняла попытки ее догнать. И как только жизнь умудрялась все больше и больше усложняться с каждым днем?..
Глава 19
Этой ночью в 95 квартире спалось очень плохо. Ворчал и скулил стаффордширский терьер, стонала Женя, разгуливая в одной футболке из спальни в мастерскую и обратно. То и дело она сжимала в руках плечи отца и уговаривала его лечь и попытаться заснуть. Бессонница часто навещала эту семью, и причины были совершенно разными: то Жене никак не удавалось выпроводить расшумевшихся отцовских гостей, то она сама не давала никому спать, работая по ночам, и для разгрузки нервной системы включала на музыкальном центре классику или джаз. То у Босхома болел живот от жадности и слишком большой порции корма, и он выл на весь дом до самого рассвета.
Сегодня все было иначе. Девочка носилась по квартире взмылен-ная и перепуганная. В ее руке позвякивал стакан с холодной водой. Свободной она вытирала испарину, то и дело выступающую на лбу.
— Папа, пожалуйста, успокойся, это скоро прекратится, — уговарива-ла она то ли отца, то ли саму себя.
— Я даю им еще пять минут, иначе сам туда пойду и прекращу это безобразие.
За стеной с грохотом и звоном что-то упало.
Женя поставила стакан на стол и сдавила ладонями виски. Когда отец пил, он часто засыпал к полуночи и почти до полудня ни на что не реагировал. Казалось, мимо него могла пройти целая дивизия с тан-ками, он и тогда не пошевелился бы. Все предыдущие истерики соседа Женин отец благополучно прохрапел, либо в пьяном бреду не обращал на них внимания. Теперь же он как с цепи сорвался. Нет, Женя не могла пожаловаться на то, что отец бросил пить, она долгое время пыталась этого добиться. Просто в то же время она понимала, что просто так многолетняя зависимость не проходит. Отцу тяжело, и она не должна это так оставлять.
За стеной снова что-то разбилось.
— Какого черта?! — мужчина вскочил и бросился в коридор.
— Пап, подожди! — Женя догнала и вцепилась в его рубашку, — по-дожди, не горячись.
— Не горячиться, говоришь? — отец перешел на крик, — нам обоим завтра рано вставать, а эти... эта... этот... короче, там вообще, кажется, не имеют ни малейшего понятия об элементарных правилах приличия.
Женя покачала головой. Отец мог брызгать слюной и размахивать руками сколько угодно, он совершенно не помнил, что еще совсем недавно вел себя почти так же, а порой и хуже.
— Ты ведь даже не знаешь, кто живет рядом с нами, — вздохнула Же-ня, — пойдем на кухню, я тебе чаю заварю.
Эта ночь была для Арсения похожа на предыдущие. Ему снова было плохо, он ходил по комнате кругами, курил и бил стаканы, ломал пальцы, стонал.
Случилось то, чего он боялся больше всего. В его жизнь не просто влезли, не просто те, на ком он изначально поставил черную метку. Его пожалели. Он ходил кругами, он еле вырвался из этого положения, покинув родной город - и снова наступил на те же грабли. Неужели он допустил критическую ошибку, когда заговорил? Это казалось невероятным. Как могло случиться так, что действия, казавшиеся безошибочными и беспроигрышными, дали обратный эффект?
Арсений еще и еще раз поднял в своей памяти воспоминания о том вечере в университете. Он все сделал правильно, он не давал ни малейшего повода относиться к себе как-то иначе, нежели раньше. Значит, проблема была не в нем.
Эта девчонка была какой-то странной. С самого первого дня их с Арсением знакомства она совсем не вписывалась в общую картину бешеной жизни мегаполиса. В университете ее окружали люди, но она была не с ними. Как бы не общалась, как бы не старалась показаться своей, она всегда была чем-то инородным. И даже отделенная бетон-ной перегородкой от его квартиры, она все равно излучала какие-то особые волны, лишившие его покоя, стабильности и сна.
Когда в ответ на первый разбитый стакан из-за стены раздался смазанный, но явно недовольный мужской голос, Арсений на минуту задержал дыхание. В это время ему показалось, что он каким-то непо-стижимым образом оказался не в 96 квартире, рядом с соседкой, кото-рая заставляла его страдать, и ее собакой, среди битых стаканов и растрескавшейся штукатурки, а где-то в другом месте, очень далеко от всего этого. Всего на минуту, но этого хватило, чтобы сбить с толку Арсения и окончательно помешать ему понимать себя.
Что это было? Что произошло, почему он стоял теперь, опустив руки, растерянно озираясь по сторонам? Из дрожащих пальцев вы-скользнул стакан и раскололся на несколько частей, встретившись с полом, издав высокий и громкий звон. Арсений вздрогнул. «Какого черта?!» — отчетливо послышалось из-за стены, и в голове у него мо-ментально прояснилось. Вот оно. Все дело в этом голосе. Он был но-вым для Арсения, и хотя тот ни разу не видел его обладателя, какое-то неприятное ощущение скользнуло по всему телу. Голос не был ни из-лишне грубым, хотя кричавший явно был в ярости, ни металлически жестким; это был обычный живой подвижный голос, но на Арсения он почему-то производил странное впечатление. А может, он просто при-вык, что кроме Жени он толком ни с кем из соседей не сталкивался. Арсений догадывался, что навряд ли девочка живет одна, но до сих пор не обращал внимания на то, что кроме нее за стеной, на этаже или в подъезде он никого никогда не видит и не слышит.
Вроде ничего особенного. Но что-то в этом задевало Арсения. Он вышел из оцепенения и потер воспаленные глаза. Кажется, он уже проходил через это. Когда он только приехал сюда и поселился в двухкомнатной квартире на последнем этаже дома, когда у него еще не было потребности выходить на улицу, да и вообще показывать нос за железную дверь, его тоже как бы не существовало. Это было то самое недолгое время покоя, которое так хорошо помогало ему зализывать раны. Теперь, когда жизнь вынудила Арсения снова выйти в люди, появилось то, к чему стремятся многие и чего в последние годы отчаянно избегал он — внимание, — и недавно зарубцевавшиеся шрамы кровоточили по новой.
На этаже снова воцарилась тишина. Терпеливые уговоры Жени и горячий сладкий чай сделали свое дело: трое обитателей 95 квартиры быстро заснули. Все еще оглушенный смешанными чувствами Арсе-ний вскоре тоже почтил диван своим ноющим от пережитого напря-жения телом. Но в неподвижном воздухе дома все еще сновали туда-обратно злые и тяжелые волны. Лица спящих то и дело хмурились, сбивалось еле слышное дыхание. Пожалуй, новому дню была уготова-на незавидная участь.
Совершенно разбитая, не выспавшаяся, Женя сидела на занятиях в университете с мрачной маской на лице. Шел важный семинар по истории России, а она никак не могла сосредоточиться на материале. В ее ушах до сих пор звенели отцовские ругательства и ставшие уже почти привычными звуки бьющихся стаканов. И дело было даже не в том, что ее, и без того не слишком балованную жизнью, пугали подоб-ные скандалы — страх со временем отпускал и забывался. Но осозна-ние того, что вчера Женя грудью шла за того, кого еще месяц назад сама бы придушила собственными руками, копило в ней неприятный осадок. Ведь так получалось, что она шла наперекор всему своему привычному образу жизни.
Арсений в своем кабинете мучился над бумагами в ином настрое-нии. Минувший день и минувшая ночь что-то надломили в нем. Где-то внутри пошла тонкими трещинами та непрочная стена, которую он так долго и кропотливо возводил в себе. Он устал, ослаб физически и морально и уже чувствовал, что сдается. Какая-то безразличная тоска овладела им. Теперь, когда его настигло то, от чего он убегал, ему ста-ло все равно, что будет дальше.
Вся эта ситуация осложнялась тем, что ощущение полной неиз-вестности, единственное, что еще объединяло этих двух людей, одина-ково их пугало и мешало двигаться дальше. Все эти события, эти сло-ва, поступки, эмоции — столькому довелось снежным комом свалиться на их головы, что даже думать о том, чтобы подняться, бороться, откровенно, не хотелось. Им обоим нужно было пережить, осмыслить, осознать, что произошло и почему.
Со стороны казалось, пустяки. Наташа с Женей не разговаривали, почти не смотрели в сторону друг друга. Наташа считала, вся эта суета с соседом — сплошная показуха и ребячество. Проблемы были не проблемами, а так, временными недопониманиями. У Жени было свое мнение на этот счет.
Впервые за долгое время она чувствовала, что живет. Не один год она провела, изображая вполне нормального человека, спокойного, рассудительного, в меру приветливого. Это была она, нельзя было осудить ее за притворство. Но та «она», которая совсем не дружила с тем, что варилось у нее в голове и что болело, не поддаваясь ни лекар-ствам, ни, как оказалось, самовнушению.
Это была долгая и непосильная борьба с собственным «Я» и с ок-ружающим миром. Жизнь в большом городе принуждала к особым мерам: к определенному положению, типу поведения, и, что вполне логично, мышлению. В погоне за выживанием Женя шла именно к этим мерам. Шла уверенно, хоть и с переменным успехом, она дейст-вовала по обстоятельствам, менялась, чтобы изменить обстановку вокруг себя, подогнать ее так, чтобы устроиться как можно удобнее. Вся эта псевдопозитивная динамика продолжалась до тех пор, пока в ее жизни совершенно случайно не появился тот, кто одним махом, грубо и дико расставил все на свои места. Поставил Женю куда-то отдельно от всего, что она делала, и показал, что из этого вышло. Или могло выйти.
Женя смотрела как бы со стороны на то, как она вела себя все эти годы в университете. Сначала искренние надежды на новую жизнь, на жизнь с чистого листа, затем столкновение с типичной, монотонной реальностью. А дальше — бесконечная череда неосознанных попыток ко всему этому привыкнуть и влиться в общий поток, в общее дело, в общее настроение. Синдром толпы.
Как было раньше? Ей постоянно казалось, что окна стоят наобо-рот, и все люди внимательно смотрят на нее через них. На самом же деле ей самой не хватало умения наблюдать. Теперь Женя частенько уходила в тень, как только дело касалось коммуникации большого количества людей. Она все больше слушала, чем говорила, и все чаще на ее лице появлялось выражение отрешенности. Ее мысли стали все реже обращаться к однокурсникам и друзьям, все больше размышлений сосредотачивалось на собственной жизни. И все это, когда-то казавшееся эгоистичным и трудным, сейчас ничуть не обременяло. Быть собой оказалось так просто.
В таком настроении канула в лето середина марта, уже порядком надоевшие сугробы пошли на убыль, незаметно подкрался дождливый апрель. Все шло своим чередом: Женя ходила на занятия, писала ка-кие-то доклады, по вечерам иногда открывала этюдник и из-под ее руки выходили сюжеты, чем-то похожие на те, что были раньше, вот только оттенки стали холоднее, а углы и неровности резче и острее.
Арсений ушел с головой в работу и совершенно отстранился от шепчущихся за его спиной голосов, от редких столкновений с сосед-кой. И хотя каким-то волшебным образом для всего университета пе-рестало быть тайной то, что он вовсе не немой, поползновения пооб-щаться с Арсением Викторовичем прекратились после первых же не-умелых попыток, как только самые любопытные услышали его голос. Лишь Карамов время от времени скрывался за дверью финансового отдела и залипал там на пятнадцать-двадцать минут, беседуя с заве-дующим то на рабочие, то на совершенно отвлеченные темы. Что свя-зывало этих абсолютно несоотносимых людей из разных городов, из разных корпусов, из разных миров, в конце концов, — до сих пор ос-тавалось загадкой. Похоже, он был единственным, на кого необычный голос никак не действовал. Молодому кандидату наук, который, каза-лось, прекрасно чувствовал себя в университетской среде, почему-то импонировала отрешенность Арсения от происходящего. Тому, в свою очередь, была даже приятна компания живого и энергичного препода-вателя. Как осколки стаканов, как сломанные карандаши на рабочем столе, Карамов вполне органично вписывался в повседневный вакуум Арсения и ничем не нарушал бытовой идиллии.
И все же, насколько бы ни было удобно такое существование, ощущение, что так не может быть вечно, висело в воздухе, как эфир, и, похоже, не торопилось растворяться.
Апрель вместе с теплым ветром должен был принести что-то новое.
Глава 20
По пустым дорогам стучал крупными каплями дождь. В городе сгущались сумерки, но фонари еще не горели. Лишь кое-где из окон высоких домов струился теплый желтый свет. Ноги промокли и оне-мели от холода, но Женя не обращала на это внимания. Сейчас она шла, цепляя подошвами кроссовок потемневший от воды асфальт, лишь потому, что так было нужно. Ведь не двигайся она вперед, ее спутник в черном плаще с черным зонтом уйдет своим путем. Женя молчала, эта дорога не нуждалась в словах. Карамов, бледный и, ка-жется, несколько замерзший, тоже не торопился нарушить тишину. То ли оттого, что кутался в шарф и лишь изредка показывался из-за него, чтобы поправить зонт, то ли не было подходящих тем для разговора в такой унылый вечер.
Женя почему-то совсем не задумывалась о том, какие мысли сей-час занимают преподавателя. Она внимательно разглядывала размы-тые дождем причудливые очертания знакомой улицы и испытывала что-то вроде душевного подъема. Ей было хорошо и спокойно идти под этим зонтом, рядом с этим человеком, смотреть на скучное серое небо и черные крыши домов, такие простые, такие красивые…
— Волкова! — пролаял где-то над головой властный голос Ласкутиной.
Женя подскочила как ужаленная. Преподавательница сняла очки и покачала головой.
— Все на своем веку повидала, но чтобы студенты засыпали во время обсуждения боевых действий Красной Армии в Великой Отечественной Войне, это мне в диковинку. Тем более, на третьей паре, на первой парте.
По рядам пронеслись тихие смешки. Женя подняла глаза на Ма-рину Борисовну и чуть нахмурилась.
— Вы прекрасно знаете, как я отношусь к подобному. Лучше вообще не приходить, чем спать во время моих занятий, — голос преподава-тельницы сейчас почему-то звучал не сердито, а, скорее, удивленно.
— Извините, — кивнула Женя, продолжая хмуриться.
— Обычно в таких случаях я отправляю студентов досыпать в коридо-ре, но, учитывая обстоятельства, для вас я сегодня сделаю исключение. Садитесь и включайтесь в общую работу.
Женя, уже протянувшая руку к сумке и готовившаяся к обычной ссылке из аудитории, недоуменно опустилась на свое место.
— Она ведь пошутила? — тихонько обратилась она к соседке по парте, — сегодня первое апреля?
— Сегодня двенадцатое, — так же шепотом ответила последняя, — так что тебе здорово повезло.
Повезло ли?.. Женя глубоко задумалась. О чем говорила Марина Борисовна, когда произносила слова об исключении? Что она имела ввиду?..
Набирая опыт на ошибках прошлого, Женя отучила себя строить догадки, почти ничего не зная о ситуации и о людях, в ней участвую-щих. Тем не менее, какое-то неприятное чувство скользнуло в ее душу, и не отпускало до самого конца пары.
Со звонком от толпы спешащих домой однокурсников отделилась Наташа и неуверенно направилась к застывшей в задумчивости подруге.
— Не смешно, верно? — как-то глухо спросила Наташа, медленно приближаясь к парте.
— Что не смешно? — Женя поджала губы. Сейчас на ее лице одновре-менно отразились и серьезная сосредоточенность и что-то вроде тревоги.
— Вся эта ситуация на паре. Глупо, но не смешно, абсолютно.
— О чем ты? — Женя присела на уголок стола.
— Брось, неужели ты не слышала, как на задних партах горячо реаги-ровали на комментарии Ласкутиной?
— Нет, не слышала.
— Они ржали как кони. Трудно было не услышать.
— Наташ, — Женя поморщилась, — честно говоря, мне глубоко фио-летово, кто, где и над чем смеялся. К чему ты все это рассказываешь?
Наташа переминалась с ноги на ногу. Ее голову занимал сейчас целый ворох мыслей, и было трудно выбрать, с какой начать. Но Женя уже тянулась за курткой, и медлить было нельзя.
— Мы с тобой и так нечасто согласны во мнениях относительно раз-ных вещей. В последнее время наши мысли разошлись в совершенно разные стороны и развели нас с тобой. Многое изменилось. Я измени-лась, ты еще сильнее. Я начала осторожничать, как обычно делаешь ты, ты же, напротив, кинулась в омут с головой, как привыкла посту-пать я… я во многом была не права, да и ты, подружка, жару задала…
Женя отрицательно покачала головой и сделала знак Наташе за-молчать. Крепко обняв подругу, она чуть отстранилась и заглянула в темные, радостно заблестевшие глаза.
— Который год тебя знаю, — Женя всплеснула руками, — я упрямая, а ты еще упрямее, и на мировую первой никогда бы не пошла, не будь на то весомой причины. Ведь ты до сих пор считаешь моего соседа маньяком, не так ли?
— Так, — усмехнулась Наташа и опустилась на край парты рядом с Женей, — с тех пор в нем мало что изменилось, разве что он обрел приятеля в лице Карамова. Тот к нему частенько наведывается…
— Они почти ровесники, им есть о чем поговорить. Оба автолюбителя…
— Оба мужчины, — закончила Наташа и нахмурилась, — дело в дру-гом. Надю Коптеву помнишь?
— Это которая в магистратуре учится?
— Да-да, она самая. Она еще весь этот год с Олей под ручку ходит.
— Олей…
— С которой я общалась, пока они бакалавриками были. В общем, позавчера Надя день рождения отмечала, и Оля меня на празднование затащила.
— В лабораторку? — Женя неприязненно поморщилась. Еще свежи были воспоминания о ее последнем визите этой злачной комнатки.
— А то, — веселые огоньки в Наташиных глазах потухли, — компания подобралась, конечно, соответствующая — Дима, Андрей, Пашка, куча народу с Надиного курса… начиналось все культурно — шампанское, вино, легкая закуска, все чин чином, по-тихому. Часа через три это уже был какой-то вшивый коньяк, от которого не то что клопами, вообще непонятно чем разило, ибо празднующие, как истинные студенты, с пустыми карманами. Закуска — хлеб с майонезом. Тошниловка. Я уже тогда оставила эти алкогольные изыскания и потихоньку уничтожала никому не нужные запасы минералки. Остальным хоть бы что! Чем меньше оставалось выпивки, тем больше у них возникало желания продолжения банкета.
— Ну, этим ты меня не удивишь, — грустно усмехнулась Женя.
— Погоди. Дальше хуже. За коньяком последовала некая настойка, по виду и запаху еще хуже, чем коньяк, однокурсники именинницы бла-гополучно свалили, окосевшую Олю умыли в туалете и уложили спать на диване. Закуска закончилась, языки у оставшихся развязались. В том числе, и у виновницы торжества. Что, кстати, странно, ибо я ее никогда сплетницей не считала. Но с такой компанией все возможно. В общем, неважно. Важно то, что захмелевших товарищей понесло. Вот тогда-то я о тебе и вспомнила.
Женины брови удивленно поползли под челку. Наташа тем вре-менем продолжала:
— Точнее, сначала вспомнили они. Обсудили твое нынешнее настрое-ние, поиронизировали над тем, что ты теперь нечастый гость в их краях.
— К счастью, — подытожила девочка.
— Я, конечно, давай с ними спорить. Как-никак, мы с тобой лучшие подруги, пусть даже в ссоре. И, конечно, меня никто не слушал. С это-го момента я окончательно укрепилась в роли наблюдателя. Закончили с тобой — перешли к финансисту. Долго трепались, я только руками разводила, откуда они столько информации берут, из тебя ведь теперь щипцами слова не вытянешь…
— Хорошо посидели, — Наташин рассказ на Женю особого впечатления не производил, она и без того догадывалась, что и она, и Арсений - слишком удобные персоны для сплетен, чтобы сразу оставить их в покое.
— А ничего хорошего, на самом деле, — Наташа за воротник удержа-ла собравшуюся было уходить подругу.
— Неужто у этого действа еще и продолжение было?
— Да, и гораздо фееричнее, чем тебе могло бы показаться, — кивнула Наташа, — как только закончились сплетни о твоем соседе, в ход по-шла тяжелая артиллерия. Все вдруг вспомнили, что когда-то, в былые времена, лабораторной заправлял вовсе не Истомин, а Хазарова Мария Валерьевна. И вот тут понеслось. Слово за слово, шутка за шуткой, а закончилось все тем, что кто-то из них начал с жестким сарказмом обсуждать ее личную жизнь, а точнее, как они выразились, ее отсутствие. Все возможные причины перебрали, сделали преподавателя на словах сущим монстром! И это все при том, что Мария Валерьевна всегда для них опорой и защитой была, и лабораторку у нее несколько лет назад отняли из-за них.
Женя только сокрушенно качала головой.
— Это стало последней каплей. Я даже говорить ничего не стала, на-столько мне было противно. Просто забрала свой рюкзак из шкафа, и уехала домой.
В воздухе повисло молчание.
— Знаешь, — вздохнула немного погодя Женя, — все очень просто объясняется. Я знаю, о чем ты думаешь — алкоголь и все дела. Дело не в нем, поверь мне. Человек в состоянии сильного алкогольного опь-янения весь выворачивается наизнанку, утрирует эмоции, но ни в коем случае не становится кем-то другим. Когда пил мой отец, он мог вести себя абсолютно по-свински, но никогда при этом не строил из себя сказочника, не выдумывал себе роли. Как говорится, что у трезвого на уме — у пьяного на языке. А тут еще роль сыграло отсутствие ограни-чивающих факторов. Вряд ли эта компания стала бы так разглагольствовать, будь хоть кто-нибудь из преподавателей и вообще из того корпуса поблизости. Видишь ли, все мы очень смелые, когда рядом нет никого сильнее нас. Лабораторщики будут век крысятничать, но в лицо из них никто ничего не посмеет повторить. Даже тому, кто, казалось бы, слабее их. Вроде меня. Посмотри сама, эта мнимая элита и глазом не моргнет, радостно приветствуя меня каждое утро. Улыбаются, интересуются твоей жизнью, а сами тихонько злорадствуют, стоит только дать им повод. А все потому, что не чувствуют достаточной силы, способной им противостоять.
— Но ты… — начала было Наташа.
— Я осознала это слишком поздно, — Женя покачала головой, — пойми я это чуть раньше, может, толк бы и вышел, но теперь это уже не так уж и важно. Когда-нибудь на ком-нибудь они все же проколются, и все станет на свои места. До этих же пор они будут продолжать ходить с высоко задранными носами и слушать только избранных круга своего.
— Хочешь сказать, что, пока они сами не поймут, в чем их неправота…
— Они будут продолжать считать себя самыми правыми, все верно, — подтвердила Женя, — и тут уже все зависит от них самих, наше дело только подсказать, направить, пусть, может быть, даже ценой собст-венного самолюбия. Мстить не выход, это значит, пользоваться их же методами. А чем в таком случае ты становишься лучше них?..
— Но ведь они могут так и не понять ничего.
— В таком случае мы вряд ли что можем сделать. Это их жизнь, не нам ее строить.
Наташа приобняла подругу за плечо. Она все еще не до конца по-нимала Женю, новую, не похожую на ту, которую знала еще совсем недавно, но какое-то внутреннее чувство подсказывало ей, что это еще только предстоит. Пока же девочка просто радовалась тому, что они снова вместе, что, рассекая сумерки совершенно прежними улыбками, они снова идут вдоль Никольской улицы, щурясь на фонари и разбивая подошвами ботинок грязные остатки прежних сугробов.
Глава 21
День сменял день. Каждый следующий был как две капли воды похож на предыдущий. Погода становилась все менее дождливой, температура воздуха росла как на дрожжах. Казалось бы, чем ярче горели приветливые лучи весеннего солнца, чем более приближались долгожданные каникулы — для студентов, а для преподавателей — долгожданные отпуска, настроение должно было прямо пропорцио-нально улучшаться.
Эта аксиома работала на кого угодно, только не на Женю. Ее жизнь явно шла в гору - былые обиды затерлись и забылись, лучшая подруга вновь была рядом, отец не пил ни капли и даже впервые за долгое время принес в дом деньги.
Тем не менее, девочка ехала в обычный учебный день обычной дорогой в университет с мрачным выражением на лице. Ее сегодня раздражала каждая мелочь, начиная с дурашливого поведения Босхома этим утром, заканчивая выражениями лиц пассажиров поезда, в котором она ехала.
Часы показывали пять минут девятого, людей набилось в тесное помещение вагона несметное количество. Пестрели яркими прическа-ми женские головы, пыхтели, толкаясь и устраиваясь поудобнее, вспо-тевшие от быстрых движений мужчины. Толпа образовывала дина-мичное, живое месиво, которое дышало, издавало невнятные звуки и как будто плавилось под гнетом душной атмосферы, будто воск.
Женя старалась не смотреть на это, с нее хватало собственных мыслей, и, обрати она внимание на происходящее вокруг нее, пожа-луй, ни к чему хорошему это бы не привело. И все же на станции Площадь революции девочке пришлось остановиться, чтобы хоть не-много перевести дух.
У крыльца университета ее по давно заведенному обычаю уже поджидала Наташа. Девочка стояла, смотря ничего не выражающим взглядом куда-то вдоль улицы, и, лишь когда Женя приблизилась к ней на расстояние вытянутой руки, слегка оживилась.
— Привет, — Наташа пожала протянутую подругой руку, — ну и де-нек сегодня.
Женя моментально вспомнила свои впечатления от пути, проде-ланного этим утром.
— А с тобой что?
— Да день как-то с самого начала не задался. Проснулась — не досчиталась двух котят, обыскала всю квартиру, обнаружила их за дверью. Оказалось, мама их там забыла, когда мусор выносила. Вчера вечером.
Женя невесело усмехнулась.
— Ладно, это еще ничего, они толком даже не испугались. Вышла из дома, дотопала до метро, сунула руку в карман — проездного нет! Оставила в другой куртке.
— Повернула назад?
— Как же! — Наташа покачала головой, — ты сама знаешь, сколько от улицы Артамонова переть до ближайшего метро. Что до Кунцевской, что до Славянского. Поворчала, но оплатила.
— И всего-то? — Женя и сама не раз забывала дома проездной билет, Наташино раздражение было ей не вполне понятно.
К зданию университета подъехала песочная иномарка. Заболтав-шиеся девочки даже не посмотрели в ее сторону.
— Проездной пустяк. Ко всему прочему в кармане зимней куртки ос-тались сигареты. Новая пачка, еще даже не распечатанная!
— Экая катастрофа, — пожала плечами Женя.
В ту же секунду мимо ее носа вытянулась рука в черной перчатке, и перед Наташей материализовалась синяя коробочка в прозрачной пленке.
— Гм? — удивленная до крайности Наташа не смогла произнести ни-чего более умного.
Женя заранее поморщилась, она нутром чуяла, что Арсений най-дет что ответить на странную реакцию подруги.
— Возьми всю, — сухо проплакал мужской голос, и его обладатель настойчиво всунул пачку в руки Жени, поскольку Наташа даже не пыталась выйти из оцепенения.
Сутулая спина в черном весеннем плаще поспешно скрылась за тяжелой деревянной дверью.
— А подслушивать нехорошо, — пробормотала Женя и засунула сигареты в карман Наташиной куртки.
— Спасибо, - тихонько вздохнула Наташа, переводя взгляд туда, где только что исчез Арсений, — пойдем внутрь, звонок скоро.
Женя испытующе взглянула на подругу.
— А курить?
— Что-то расхотелось, — отозвалась та и нырнула в сумрак универси-тетского вестибюля.
Была еще одна причина, по которой Женя должна была сегодня пребывать в приподнятом настроении: из-за того, что Ласкутина на неделю уехала на какое-то научное собрание, ее весь день заменял Карамов, а это значило, что расписание в этот день занимало три культурологии и больше ничего.
Но, кажется, даже это не могло поднять девочке настроение, и однокурсники с недоумением наблюдали, как в начале первой пары она плетется к последней парте.
Еле ворочая карандашом в тетради, Женя уныло провожала гла-зами расхаживающего по просторной аудитории преподавателя. Он приехал, как всегда опоздав на десять минут, такой свежий, отдохнув-ший и радостный, что, казалось, он вот-вот щелкнет выключателем, как торшер, и засветится. Прошло больше месяца с тех пор, как их с Женей беседу прервал Кривоногов, и за это время у девочки появилось столько вопросов, что с каждым днем они все больше и больше давили на ее бедную голову, все чаще и чаще подталкивая ее к продолжению того разговора.
И чем чаще Женя возвращалась к этому вопросу, тем беспокойнее становилось у нее на душе. Карамов играл ею, как хотел: он всякий раз находил убедительные отговорки, чтобы отложить встречу со студенткой, лишь изредка снисходя до того, чтобы предупредить Женю об очередной неурядице. Гораздо чаще выходило так, что Женя, нервничая в ожидании, звонила преподавателю сама, и всякий раз чувствовала себя неудобно, поскольку не знала, отвлекает она его от чего-то важного, или нет.
Она все понимала, Карамов — человек хронически занятой. Пре-подаватель, заместитель декана по учебной работе, руководитель какого-то особого спецкурса по мировой живописи, всегда на ногах, всегда в пути. Она все понимала и десятки раз прощала Владимиру Романовичу довольно сухие и резкие ответы на ее электронные письма. Он несколько раз оставлял ее вежливые и даже несколько угодливые тексты и вовсе без внимания, будто от чего-то прятался, и все же девочка не держала на любимого преподавателя обиды. Ей вообще казалось богохульством на него обижаться.
Оттого ли у Жени теперь было так тяжело на душе, что, не смотря на устойчивость жизненной позиции и жизненных принципов, она все же была живым человеком со своим лимитом терпения, и эта беготня-таки сумела довести ее до точки кипения? Или Женю смущал тот ра-зительный контраст, который вдруг выявился между Карамовской ре-акцией на студентку до разговора и после? Да и вообще, имел ли место быть этот самый контраст?.. Женя, неужели ты и здесь ошибалась? Неужели Владимир Романович имел несчастье быть втянутым в нечаянно выдуманный тобой мир?..
Прозвенел звонок. Девочка глубоко вздохнула, собрала волю в кулак и уверенно зашагала по направлению к доске.
— Владимир Романович, — упавшим голосом протянула было она.
— Женечка, помню. Сейчас мне нужно бежать на пару. До четырех часов я у первокурсников, а потом перед семинаром полчасика у нас будет. Подходи на первый этаж, хорошо?
Девочка утвердительно кивнула.
«Женечка»! Уже неплохое начало.
— Евгения, можно тебя попросить? — раздался откуда-то из-за двери знакомый голос. В проеме показалась голова Истомина, — Владимир Романович, позволите украсть у вас студентку?
— Всегда пожалуйста, — мягко заулыбался Карамов. Девочка только вздохнула.
— Жень, сделай доброе дело, сходи на кафедру культуры мира, попроси у Надежды Борисовны диск со слайдами. Она знает, какой.
— Куда нести? — лениво отозвалась Женя.
— В конференц-зал, отдашь Диме в руки.
— Хорошо.
Дима. Только его для полного счастья ей сегодня не хватало.
До нужного кабинета девочка добралась в считанные минуты. Она уже было схватилась за латунную ручку, как рядом что-то щелк-нуло, и дверь резко открылась. Женя и пискнуть не успела, как дере-вянная обшивка с треском встретила ее лоб, и в образовавшемся про-еме выросла высокая фигура Арсения.
Нет, все же Дима был меньшим из зол.
Ситуация до боли напоминала февральскую. Об этом одновре-менно вспомнили и Женя, и Арсений. Точно так же мужчина не во-время распахнул злополучную дверь, точно так же девочка по инерции отшатнулась и осела на пол. Разница была лишь в том, что тогда, на льду, все это произошло гораздо быстрее, и ни у кого не было возможности что-либо изменить или предотвратить. Теперь же наученная горьким опытом Женя безуспешно рассекла ладонью воздух в поисках опоры, а Арсений, вопреки ожиданиям, не предпочел роль безучастного наблюдателя, а с удивительной для мужчин его сложения ловкостью подхватил дезориентированную девочку как раз в тот момент, когда та собиралась упасть.
Как только веселые звездочки перед Жениным взглядом рассея-лись, она испуганно посмотрела в глаза того, кто только что спас ее от глупого восседания на сером кафеле пола.
— Жива? — тихо спросил Арсений, осторожно водя большим пальцем по тому месту, куда пришелся удар, — голова кружится?
— Да. В смысле нет. То есть жива, с головой все в порядке, — пробор-мотала Женя, не смея отодвинуть от себя ледяные руки финансиста.
Нет-нет, с головой у нее точно было не все в порядке. Куда делся прежний Арсений? Где тот беззвучный, бесцветный, бездушный исту-кан, которого ничего и никогда не волнует?.. Рядом с Женей стоял со-вершенно другой человек! Он говорил все тем же голосом, но девочку больше не подкашивало, в срывающихся интонациях она слышала только сочувствие и… глубокую печаль? Неужто этого непробиваемо-го человека расстроил уже не новый для него конфуз с дверью?..
— Значит, все хорошо, — резко сделал заключение Арсений, и в его голосе звякнули металлические нотки.
Женя смотрела на него с еще большим недоумением. За секунду Арсений преобразился в тот айсберг, который ей довелось наблюдать пару месяцев назад. Все, что так поразило Женю в минуту слабости — то ли ее, то ли его, — испарилось, исчезло, словно ничего и не было. Мужчина резко убрал руки в карманы и зашагал к своему кабинету, сутулясь больше прежнего.
Женя тяжело покачала головой. Это было выше ее разума.
Если бы она только могла понять, как больно кольнуло Арсения его собственное метание между его новой жизнью и такими удобными воспоминаниями о прошлых начинаниях в этом городе, как плохо ему было от того, что в нужный момент он не смог совладать с собой и поступил так, как привык считать правильным. И как страшно ему было за нее, возможно, не такую сильную и не нуждающуюся в чужой поддержке, какой она казалась со стороны! Он думал о том, что распахивал дверь с силой достаточной, чтобы устроить девочке если и не сотрясение мозга, то гематому обширную точно, а сам шагал по коридору к своему тесному пустому кабинету, чтобы только не оборачиваться и не смотреть в ее полные печального удивления глаза.
Что с ним? Что его тревожит, и терзает и мешает двигаться даль-ше, вперед? Что заставляет его испуганной полевкой пятиться назад, в темную душную норку безликого существования?..
Арсений сжал ладонями виски. Ему явно не хватало воздуха. И времени, чтобы все обдумать и во всем разобраться.
Глава 22
В красиво оформленном в охровых тонах просторном конференц-зале уже столпилось достаточное количество народу. Казалось, чтения, которые начались еще в первых днях марта, не закончатся никогда, студенты настолько привыкли к толпам иностранных гостей всех цветов и возрастов, что уже перестали и вовсе обращать на них внимания. И уж тем более — посещать так называемые «круглые столы» с десятками раз пережеванными темами обсуждений. Только «большая восьмерка» лабораторского костяка вечно крутилась вокруг ответственного за все это научное безобразие Истомина, в надеждах снискать у того еще большее расположение.
Это облизывание подошв вызывало у Жени рвотный рефлекс. Ко всему прочему она, будучи еще недавно членом этого своеобразного «студенческого совета», прекрасно знала, что к кому-кому, а к Игорю Анатольевичу им подкатывать нет нужды. Ребята гордо пыхтели с ним у крыльца университета на большой перемене, обдавая друг друга волнами табачных ароматов всевозможных оттенков, они входили на кафедру Культуры мира и демократии как к себе домой. Любая мало-мальская просьба мгновенно получала статус важной и исполнялась в точности с обеих сторон, а Димочка с преподавателем был еще и на «ты».
Кстати, вот и Димочка. Женя на ватных после удара ногах протопала к столу, на котором в типичном для исторического факультета беспорядке была расставлена медиа-аппаратура для предстоящего заседания.
— Женечка, что с тобой? — подскочил как ужаленный парень при виде бледной однокурсницы с краснеющим пятном на виске, похожим на замысловатую амебу, — кто тебя так? Отец?.. Малыш, ты меня слышишь?..
Женя с трудом удержалась, чтобы не поморщиться. Рыцарь выискался.
— Чаще на пары надо ходить, больше знать будешь, — проворчала она, протягивая диск, — это я только что в коридоре Власти на косяк навернулась.
— Где? — не понял Дима.
— В административном, — отмахнулась Женя, — что-то еще нужно?
— Если плохо себя чувствуешь, давай я тебе ключ от лабораторной дам, полежишь немного на диванчике, чаю заваришь?
— Чувствую себя превосходно, — Женя нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, — если мое присутствие не требуется, я, пожалуй, пойду.
— Давай, удачи, но если что — звони, хорошо?
— Ага, — девочка развернулась на каблуках и чуть не впечаталась носом в непонятно откуда возникшую Наташу.
«Вот еще один человек-загадка, — подумала про себя Женя, — ушла домой час назад, не досидела последнюю пару, решила вместо нее хорошенько отоспаться. И вот она, стоит рядом. Не в ночнушке, без кошек и без тапочек».
— Жек, есть разговор, — серьезно произнесла Наташа и, схватив под-ругу за руку, потащила ее в коридор.
Когда девочки отошли на достаточное расстояние от конференц-зала, и проводили взглядом последнюю группку почетных гостей чте-ний, Наташа глубоко вздохнула, собираясь с мыслями.
— Я знаю, что советчик из меня не бог весть какой, да и не мне тебе говорить, но теперь упорнее прежнего держись подальше от этой славной компании.
— От Димки, что ли? — Женя взяла из рук подруги бутылку холодной минералки и приложила к ноющему лбу.
— Духовой — полбеды, — Наташин голос совсем упал, — он — пеш-ка, хотя они там все друг друга стоят. Час назад. Ушла с культуроло-гии, сижу в административном, жду Поддубную насчет курсовой. Вдруг из-за двери кафедры Демократии слышу богатырский гогот. Ничего особенного, продолжаю, как ни в чем не бывало, ждать, думаю о чем-то своем. До тех пор, пока до моих ушей не доносятся какие-то бессвязные обрывки: «смех один…», что-то там про какие-то мораль-ные принципы, «…Волкова…», еще какие-то глупости… мои уши сра-зу превратились в локаторы. Да не смотри на меня так, сама знаю, что подслушивать нехорошо. Так вот. Тебе интересно, что было дальше?..
Женя неопределенно пожала плечами.
— А дальше было вот что. Узнаю в смеющемся Истомина. Он еще с полминутки похихикал так противненько и говорит: «вот так, друзья мои, бывает, когда студенты идут работать не по специальности, без образования. Почет им и уважение, как у школы есть лишние деньги, а чуть что не так — пожалуйте за дверь».
— Дима нашипел, — уверенно перебила подругу Женя.
— Слушай дальше. Помнишь, ты мне давным-давно рассказывала про институт искусств? — Женя недоуменно нахмурилась, — ну, значит, сейчас вспомнишь. Слышимость, скажу я тебе, как на демонстрации, даже вслушиваться не надо. В коридоре пустота, а на кафедре кроме Истомина не говорил никто, все уши развесили. А он разошелся: «я ей еще на первом курсе говорил, мол, своего счастья не понимает — что толку по университетам бегать, хорониться, сейчас уже с дитем была бы, нормальная баба»…
Женя вспыхнула. Все верно, такое не забывается. В этом универ-ситете она учится со второго семестра первого курса, до этого полгода познавала сладостные тяготы изобразительного искусства и дизайна. Как было хорошо! Любимое дело, милые преподаватели, творческая атмосфера… и совершенно дикие отношения с пятикурсником. Начиналось романтикой, а закончилось тем, что Женю как клещами сдавило, парень не отставал от нее ни на шаг, контролировал каждое ее движение и слово, и то клялся в вечной любви, то распускал руки. Девочка то прощала, то пыталась уйти, и всякий раз все было вхолостую. Мучитель скрылся с горизонта лишь спустя некоторое время после того, как Женя в порыве отчаяния перевелась на исторический факультет совсем другого университета, нынешнего.
— А теперь внимание, — сказала Наташа, выждав несколько минут, пока подруга предавалась воспоминаниям, — прошлая неделя. Тема декабристов в России, роль русских женщин в развитии той эпохи. Припоминаешь?
Женя отрицательно помотала головой.
— Давай, напрягись. Лекция. Диктовка: «В истории декабризма, в жиз-ни и судьбе сосланных в Сибирь, неоценимую роль сыграли женщины — жены, невесты декабристов, последовавшие за ними…». Тогда никто не обратил внимания, как Духовой с задней парты хохотнул «аки Волкова», да и у меня мимо ушей это проскочило. Всплыло тогда, когда Истомин в конце своих рассуждений добавил: «Дима подтвердит».
Женя судорожно сглотнула.
— Кто, кто тогда знал о том, что некий Илья наведывался в наши двухэтажные хоромы, чтобы тебя подловить и отомстить? Истомин. Кому ты обо всем рассказала? Мне и Истомину. Прослеживаем связь. Истомин — Дима. Не Дима — Истомин. Хотя существование послед-ней научно доказано и уже ни для кого не секрет.
Наташа с тоской наблюдала, как медленно бледнеет ее подруга. Все стало ясно, как день: и недавняя странная реакция Ласкутиной на Женино почивание на парте — никак Игорь Анатольевич всему педа-гогическому составу растрепал, что девочка без работы и рисует по ночам!.. — и косые взгляды плохо знакомых Жене преподавателей после злополучной попойки, и невесть откуда взявшиеся слухи об Ар-сении… недавно установившаяся в Жениной жизни идиллия таяла на глазах. Чего еще успел растрепать по всему университету этот учи-тельско-ученический тандем?..
— Поехали домой, — Наташа потянула Женю за рукав. Та слабо от-махнулась.
— Ты иди, мне еще конца пары надо дождаться.
Наташа на прощание потрепала подругу за плечо и растворилась в сумраке лестничной площадки. Женя уныло побрела мимо все еще жужжащего аппаратурой конференц-зала в учебный корпус.
Владимир Романович отпустил первокурсников за десять минут до звонка и уже ждал Женю на мягком диване в самом дальнем углу коридора.
— Давай, Женькин, садись, — приветливо позвал девочку преподаватель.
Женя послушно опустилась на черную кожу дивана. Она по при-вычке внимательно смотрела в бронзовые глаза, но мысли были со-всем далеко…
— Целый ворох вопросов накопился, — вздохнула она, опуская взгляд, — уже даже забыла половину.
— Ничего, вспомнится еще. Лучше я сначала тебя немного подбодрю.
«Ой ли».
— Насчет твоих иллюстраций. Конечно, обидно, что так получилось с книжкой, но я тут поговорил с пареньком одним на семинаре, показал рисунки, и он предложил отсканировать их в хорошем качестве, воз-можно, перевести в вектор и отправить не в издательство, а в элек-тронный журнал, это может быть неплохим стартом.
Женя рассеянно кивнула.
Владимир Романович отпустил первокурсников за десять минут до звонка и уже ждал Женю на мягком диване в самом дальнем углу коридора.
— Давай, Женькин, садись, — приветливо позвал девочку преподаватель…
— Адрес я запамятовал, но сегодня попрошу его написать мне точно…
Разговор, который требовал от силы минут десять, растянулся, действительно, на полчаса. Женя толком не говорила, да это и не тре-бовалось, бархатный монолог Карамова сам собой ответил на все ее вопросы. Ответил так, что даже снял все Женины подозрения относи-тельно выдуманного и реального их общения.
Все было гораздо лучше, чем она предполагала, и это рвало в клочья уже сформировавшееся убеждение, что нынешний день чем дальше — тем противнее. Именно поэтому она металась теперь между напряженным разочарованием и такой воздушной, почти невесомой радостью. Так тяжело было думать о каких-то успехах, когда в чужих устах они, да и вообще вся эта творческая кооперация между препода-вателем и студенткой опошлялись, очернялись и покрывались толстым слоем лжи. Так тяжело было жить правдой и идти напролом, против слухов и против суеты. А ведь казалось, так просто быть собой…
Это настроение преследовало Женю до дома. А там, в тихой мас-терской, у нее было время, чтобы все расставить по своим местам.
Глава 23
В заметно оттаявшей Москве сгущались сумерки. Город встречал их по-своему, он мигал разноцветными автотрассами, поднимал с тро-туаров и дорог густой, почти ощутимый пар, брызгал во все стороны вечерними звуками — надрывно играло радио в какой-то машине, пронзительно трещал чей-то мобильный телефон, безуспешно пытаясь обратить на себя внимание владельца, тут и там раздавались людские голоса, лай собак, скрежет автоматических рекламных вывесок.
Небо уже не было по-весеннему белесым, но и вечерняя синева еще не успела полностью им овладеть. Фонари еще не горели, но все знали, что спустя каких-то полчаса, когда достаточно стемнеет, они взорвутся ярким оранжевым светом, не позволяя усталым тротуарам уснуть вдоль шоссе и узких, петляющих между домами, дорог.
Женя шла, разглядывая неровный асфальт под своими ногами. Было бы ошибочным считать, что ее расстроил недавний разговор с Наташей — кажется, она уже порядком привыкла к подобным универ-ситетским сюрпризам. Это была вовсе не печаль, а, скорее, недоуме-ние — у Жени в голове не укладывался тот факт, что Истомин, взрос-лый и уважаемый человек, в качестве досуга на рабочем месте избрал такое позорное поприще. Ей одновременно и легко, и трудно было представить, как любимец студентов и преподавателей плетет за их спинами интриги - с одной стороны, он большую часть времени пре-бывал среди весьма серьезных педагогов вроде Поддубной, и в то же время вокруг него вечно терлись прихлебатели из лабораторной…
В очередной раз Женя, почти с удовольствием покинув стены учебного заведения, мысленно все еще находилась там, и голова ее работала на полных оборотах, пытаясь найти объяснения всему само-му низкому и глупому, что происходило с ней и с теми, кто был ей знаком. Перед глазами мелькали лица однокурсников и преподавате-лей, занимая ее внимание вовсе не нужными мелочами, заставляя ее переживать из-за того, из-за чего, по сути дела, переживать не стоило. Но было гораздо проще жалеть из-за несовершенства того, далекого от нее мирка, чем возвращаться к более насущным проблемам этого, большого и почти разрушенного, который только что остался за ее спиной, в 95 квартире, на 13 этаже 13 дома по улице Славянский бульвар…
Рядом с девочкой на цепочке семенил мощный терьер, водя ок-руглым носом из стороны в сторону и иногда поднимая преданный взгляд на задумчивую хозяйку. По двухполосной дороге рядом с ними носились с головокружительной скоростью автомобили — сегодня их было как-то особенно много, — чуть дальше, метрах в двадцати, про-легало Рублевское шоссе, так что на тихую прогулку рассчитывать не приходилось. Звуки мощных моторов и плохих глушителей слились в одну сплошную какофонию и усердно давили на уши прохожих. Именно поэтому девочка не сразу услышала знакомый голос, который звал ее. Звал по имени, в этом не могло быть ошибки.
Женя нехотя оторвалась от созерцания тротуара и посмотрела в сторону, откуда шел голос. Ее лицо неприязненно исказилось, когда в темном силуэте, двигающемся параллельно ей по другой стороне до-роги, она узнала Арсения.
— Что вам нужно? — прокричала она, замедляя ход.
— Я хотел узнать, как ты, — донеслось в ответ.
Боже, этот человек даже кричал как плакал. «Вовремя спохватил-ся» — усмехнулась про себя Женя.
— А вам что до меня? - напрягая связки, отозвалась Женя. Конечно, этот мужчина оставил бы ее в покое гораздо быстрее, ответь она одно-сложно, что-то вроде «нормально» или «хорошо», но сегодня Жене было все равно, слишком неоднозначным был день.
Арсений, и без того несколько раздраженный собственными мыс-лями, накопившимися за прошедшие сутки, услышав резкий ответ де-вочки, еле удержался, чтобы не запустить в нее чем-нибудь. Эта ма-ленькая бестия еще смела дерзить в ответ на его волнение!
— Хамка! - заорал он что было сил.
— Трус! — как ни в чем не бывало парировала Женя, подтягивая за поводок отставшего Босхома, — даже сейчас прячешься за потоком машин вместо того, чтобы перейти дорогу и нормально поговорить, если так приспичило.
Действительно, не самый удобный способ выяснения отношений.
— Что?! - лицо Арсения покрылось красными пятнами, он начал зады-хаться, - да как ты…
— А как ты себя ведешь?! — перебила его Женя, не замечая, что пере-шла на «ты», — как вел?.. Хоть раз пытался поговорить вместо того, чтобы по углам ядом брызгать да посуду бить? С самого первого дня огородился стеной — и доволен. Ты думал, окружающие сразу это проглотят? Ты ошибался, им это даже на руку, больше поводов для иронии!
— Это лучше, чем терпеть от этих самых окружающих то, чего так активно пытаешься снискать ты — жалость.
— Я?! Ищу жалости?! Ты думаешь, что говоришь? Что ты можешь знать обо мне? Как ты можешь судить?! — от напряжения у Жени на-чал садиться голос, она охрипла, каждое слово причиняло ей боль.
— А с чего ты решила, что можешь судить обо мне? Какого черта ты вообще лезешь в мою жизнь?
— Еще кто куда лезет! Я давно забыла о твоем существовании. А ты весь день меня преследуешь, что тебе от меня нужно?!
По сознанию Арсения ударила яркая белая вспышка. Действительно, что ему от нее нужно? Зачем он не уходит, а продолжает размахивать руками и пытается ей что-то доказать, если он уже добился того, к чему долгое время стремился — чтобы девочка оставила его в покое?
— Это тебе нужно! — перевел он стрелки, — хватит искать утешения в университетской мишуре, это все самообман. Каждый день я наблю-даю, как ты все силы бросаешь на попытку найти что-то светлое в этом болоте, пляшешь под их дудку, поддерживаешь, а то и сама опускаешься до распространения глупых слухов!
Женя так и обомлела. Так вот откуда эта предвзятая ненависть к ее персоне!
— А ты больше всех знаешь? — прокричала она в ответ, когда к ней вернулся дар речи, — если так, расскажи Истомину, ему будет инте-ресно послушать.
Пришла очередь удивляться Арсению. Истомин? При чем здесь этот франтоватый преподаватель? Что эта девчонка имела ввиду?
Неожиданная догадка породила в судорожно работающей голове мужчины еще одну вспышку. Значит, центром сплетен была не она, а та компания ребят из лабораторной во главе с Игорем Анатольевичем?.. Это, кажется, было действительно больше похоже на правду, чем если бы Женя бегала по университету и радостно обменивалась новостями с кем ни попадя. А ведь Арсений во всем обвинял ее. Вот так удар сзади…
Арсений прошел еще несколько шагов вперед, не зная, что ответить.
— Значит, ты понимаешь, почему в университете дороги к нормаль-ному существованию для тебя закрыты?
— Вот честное слово, — чуть не плача, кричала Женя, — я много чего понимаю, но причем здесь ты? К чему ты меня мучаешь?.. Обрати внимание на себя. Ты же сам живой человек, у тебя своих проблем достаточно.
— Ты ничего не знаешь о моей жизни, — отвечал Арсений, и его голос с истерически надрывного вновь стал жалобным и как будто плачу-щим. По Жениной спине пробежал холодок, — и ничего не поймешь, пока не прочувствуешь то, что пришлось пережить мне. Я покажу те-бе, что такое настоящая жизнь, — он все еще шел по параллельному тротуару, и шум колес автомобилей заглушал окончания слов, — там, где ты видишь проблемы, проблем нет. В университете нет боли, по-тому что там нет жизни.
Что-то задело за живое в последних словах соседа. Женя, до сих пор разглядывавшая мокрый асфальт у себя под ногами, резко подняла голову, чтобы посмотреть в глаза Арсения и убедиться, что он сам себе верит.
Но того и след простыл. Там, где еще несколько секунд назад шел своей тяжелой походкой сутулый мужчина, безразлично смотрел на потемневшее до цвета грязного кобальта небо пустой тротуар.
Женя крутила головой из стороны в сторону и вытягивала, по-добно жирафу, шею, ища взглядом хоть ничтожную зацепку, куда мог за такой короткий срок деться Арсений, но тщетно. Только одиноко поблескивала в свете оранжевого фонаря застекленной крышей авто-бусная остановка. Вариантов оставалось немного — похоже, сосед вскочил в первый попавшийся автобус, что совершенно не укладыва-лось у девочки в голове — ведь они живут здесь, рядом, в каких-то пяти-десяти минутах ходьбы, и совсем в другой стороне…
Это было до удивительного несерьезно. Арсений сам шел на кон-такт, сам постепенно приучал Женю к мысли, что он — при всем своем несоответствии привычному образу жителя мегаполиса, вполне нормальный человек, может быть, даже гораздо более «нормальный», чем те, с кем она привыкла сталкиваться ежедневно. И в то же время он поступал точно так же, как поступал с самого начала по приезду в Москву — прятал голову в песок, убегал, закрывался…
Не успела Женя об этом подумать, как в ее правой руке словно что-то взорвалось.
Визг тормозов, запах жженой резины, и этот крик…
В ту секунду, когда забрызганная грязью черная иномарка на полной скорости пронеслась в опасной близости от тротуара, Женя смотрела в другую сторону, на остановку, а ее запястье надежно, но совсем не туго обхватывала кожаная петля от собачьей цепочки, по-трепанная временем, с острыми выступами нейлоновых швов.
Сейчас девочка смотрела стеклянными глазами на обожженную и окровавленную кисть, не дыша, и боялась перевести взгляд на не-сколько метров вперед, вдоль дороги. У нее подкашивались ноги, в горле застрял не просто ком, а, казалось, ком размером с дом. В ушах стоял короткий высокий вопль.
Этот звук нельзя было спутать ни с чем. Даже человек, ни разу не сталкивавшийся за свою жизнь со смертью, в нем безошибочно угады-вал последний крик о боли.
В полуобморочном состоянии Женя заставила себя пройти не-сколько шагов вперед, туда, где давным-давно от черной иномарки на память остался только темный продолговатый след тормозного пути, а у низкой кромки тротуара неподвижно лежал красно-рыжий комок.
Мощная короткая шея разворочена, глаза вылезли из орбит, лапы, грудь, спина и даже тоненький хвост — в кровавых пятнах, диких, безобразных.
Милый друг, добрый друг. Единственный, кто всегда ждал Женю в неприветливом доме после смерти матери. Да и просто единственный.
Зубы переломаны, с разорванного языка течет ярко-красная слюна.
Страх. Отчаяние. Боль.
Женя села на мокрый асфальт дороги, ее тело била судорога, как у наркомана при ломке. Кровь на руке смешалась с кровью собачьей.
Никого вокруг. Разом исчезло все, Женя не слышала ни звука, для нее остановилось время.
Она виновата. Она не доследила. Она убила лучшего друга.
Нет, нельзя было сейчас думать о себе. Даже так. Даже правиль-но. Умер тот, кого она искренне любила.
Вдох через силу. Боль.
Боль.
Глава 24
Внезапный весенний наплыв бумаг исчез на следующее утро. И это было неудивительно, ведь последний день международного исто-рического форума остался позади. Захандрили живущие наукой про-фессора университета, вздохнули с облегчением ответственные за тех-ническую сторону процесса работники информационного отдела.
В коридорах стало удивительно тихо. Оттого ли, что уехали по-четные гости из разных стран, или весна выгнала подавляющее боль-шинство студентов прочь из тесного мрачноватого здания туда, к ярко-голубому небу, пробивающейся сквозь толщу черной мокрой земли траве и мнимому ощущению свободы?
Так или иначе, в коридорах было мертвенно тихо, на кафедрах если и разговаривали, то редко и не слишком эмоционально. Деканат усердно менял расписание в связи с возвращением из командировки Ласкутиной Марины Борисовны, и всегда такой занятой Владимир Романович остался без второй пары, чем незамедлительно воспользовался, чтобы навестить в маленьком светлом кабинете человека, который, по мнению преподавателя, имел серьезный творческий потенциал, хотя и тщательно скрывал это за маской безразличия и неподвижности.
Сидя за столом, на котором педантично были разложены папки и файлы, в строгом порядке расставлены компьютер, письменный набор и иже с ними, Владимир Романович тактично выдерживал паузу, по-зволяя угрюмому собеседнику хоть раз в жизни начать разговор само-му. Результат терпения Карамова не заставил себя долго ждать. Арсе-ний озабоченно потер лоб ладонью и тихо откашлялся.
— Скажите, Владимир Романович, вам случайно Женя сегодня на гла-за не попадалась?
— Которая? — у Карамова на разных курсах было много Жень.
— Волкова, кажется, ее фамилия.
Карамов удивленно поднял взгляд на замявшегося финансиста.
Вопрос показался ему более чем странным. Молодой кандидат наук был далек от местных сплетен, но даже без этого он многое под-мечал, и видел открытую неприязнь между своей студенткой и этим нелюдимым мужчиной, хотя и не знал, чем она могла быть вызвана. Именно поэтому еще более странным показалось ему выражение лица Арсения, оно было не привычно холодным, а скорее задумчивым или даже несколько участливым!..
Но Владимир Романович давно взял за правило ничему не удив-ляться с этим человеком.
— Насколько я знаю, она сегодня не пришла на занятия, — ответил он, внимательно наблюдая за реакцией собеседника.
Арсений снова на минуту углубился в свои размышления.
— Она всегда такая? — проплакал наконец он, хмурясь и склоняя го-лову на бок.
— Какая — такая? — Карамов с трудом прослеживал ход мыслей Арсения.
— Такая непоследовательная… несерьезная, что ли?
— В смысле? — преподаватель окончательно перестал понимать, о чем идет речь.
— В смысле, что она живет какой-то ложной жизнью, — Арсений по-жал плечами и отвел от Карамова свой обычный тяжелый сверлящий взгляд, — срывается на ровном месте, переживает из-за пустяков и как будто дышит местной обстановкой, хотя сама понимает, что совсем с ней не созвучна…
Владимир Романович продолжал внимательно слушать. И когда в его собеседнике только успело проснуться психологическое начало? Когда и, главное, как он успел так хорошо изучить девочку?..
— Она вам особенно доверяет, поэтому, я думаю, вы единственный, кто может ответить на мой вопрос, — тем временем продолжал Арсений.
Преподаватель только головой качал. Это в очередной раз дока-зывало вечную аксиому о том, что внешность обманчива. Этот стран-ный и, казалось, беспристрастный человек со стороны знал и чувство-вал гораздо больше, чем могла бы чувствовать любая другая персона в его положении.
— Видите ли, Арсений Викторович, — тихо отозвался Владимир Ро-манович, стараясь отвлечься от мыслей о проницательности собесед-ника, - тут все немного сложнее, чем простая несерьезность. Я бы ско-рее назвал это вытеснением, если вы меня правильно понимаете.
В глазах Арсения читалось абсолютное внимание.
— У девочки в жизни не самая стабильная ситуация — отец сильно выпивает с тех пор, как умерла от рака ее мать. Часто буянит, вплоть до рукоприкладства, собирает большие и далеко не безобидные ком-пании у себя в квартире, а порой и наоборот — известны случаи, когда Евгения его ночами по подворотням искала и с трудом доставляла домой. И понятное дело, что с таким отцом главой семьи пришлось стать ей. С такой ответственностью не каждый справляется, а кому это удается, тот делает это по-своему. Ей, кажется, легче тащить на себе этот груз, как можно меньше задумываясь об этом, только бы не увязнуть в нем совсем. Иногда для этого ничего не требуется, а иногда приходится замещать навязчивые мысли любыми глупостями, хоть сколько-то отвлекающие от семейных проблем. Отсюда мнимая забота о маленьком внедомашнем мирке. В данном случае это университет…
Владимир Романович резко замолчал.
Арсений бледнел на глазах. Крылья носа нервно задергались, на лбу выступила испарина.
Он уже сильно обжегся, когда решил, что Женя сплетничает о нем за его спиной, теперь же по свежим рубцам жгла с неимоверной силой новая ошибка. Перед глазами Арсения четко встал динамичный образ: он идет вдоль дороги, по которой изредка проносятся мокрые от вечера автомобили, и кричит Жене что-то о том, что она не понимает и не поймет его, потому что не знает о его боли ровным счетом ничего. С самых первых слов, произнесенных преподавателем, которому он все недолгое время их общения привык верить, исходило, что Арсений вновь наступал на те же грабли, видя в юной соседке воплощение его прошлой жизни, где его не поняли, и от которой он так отчаянно бежал.
Говорят, для мужчины одним из самых серьезных испытаний становится попытка признать свою неправоту. Исходя из этого, сейчас Арсений явно не был мужчиной, потому что осознал свою ошибку резко и четко, да еще и в полной мере. И в эту минуту он, вопреки соб-ственным привычкам, не терзал себя и думал уже не о том, что посту-пил неверно, упрекнув девочку в неверности жизненной позиции, а о том, как загладить перед ней свою вину.
С этими мыслями его и оставил Владимир Романович. Откуда ему было знать о том, что произошло вчера, и о чем теперь так крепко задумался его нелюдимый коллега. Он сам видел, что тот скрывает что-то, что известно только ему. И это что-то, касалось Жени, и не бы-ло доступно Карамову, казалось бы, самому близкому для девочки человеку.
И Владимир Романович не лез с вопросами к собеседнику, хотя волнение последнего уже успело передаться ему самому.
Как только дверь за Карамовым захлопнулась, Арсений вышел из оцепенения. Он с двойным усердием взялся за приведение работы на текущий день в порядок, чтобы как возможно более быстро оставить казенные стены и попасть домой. У него появились особые планы на вечер.
В квартире с потрескавшейся штукатуркой стен и внушительной горкой осколков на полу, с голой электрической лампочкой под потол-ком на Арсения снова напала тоска. Притупилось желание действо-вать, и даже подзабытое, но внезапно возникшее чувство вины по-меркло, как только нога сорок второго размера ступила на порог уны-лой комнаты.
Арсений, не снимая плаща, тяжело опустился на диван. Уверен-ность, возникшая было после разговора с Карамовым, там, в кабинете, то ли по пути домой, еще в машине, то ли только что, сошла почти на нет. Мужчина думал о том, что его вчерашнее обещание научить де-вочку настоящей жизни и появившаяся сегодня идея наконец погово-рить с ней начистоту только отдаляют его от желанного положения человека, который никому не нужен и которому никто не нужен, и исключительно по его вине.
Но он изначально вел себя неправильно, и оставь он все как есть, покоя не будет все равно. По крайней мере, глубоко внутри. И уж если случилось так, что для восстановления расшатавшегося спокойствия Арсению приходилось наступать себе на горло, виделось совершенно ясно, что сделать это нужно было как можно быстрее, ведь так было лучше и проще для каждого, кто по воле случая оказался втянут в эту ситуацию.
Вот так боролись в голове мужчины два абсолютно противопо-ложных начала: прежняя отрешенность и все возрастающая забота о ближних. Арсений мог злиться и бить стаканы сколько угодно, но одна встреча с девочкой, по сути, оказавшейся похожей на него, неуклонно вела его к существованию социальному. И даже не просто существо-ванию, а именно жизни.
Арсений неприязненно поежился. Он устал от борьбы с самим собой, нужно было решать, какую роль продолжать играть дальше, по какому идти пути, прямо сейчас. И ответ на этот вопрос пришел неза-медлительно.
Арсений запер дверь 96 квартиры на ключ и вышел через зареше-ченный проем к лифтам. На стене в ровный ряд выстроились четыре кнопки. Он твердым жестом нажал на ту, возле которой стояла цифра 95.
Деревянная дверь открылась не сразу, и Арсений уже успел по-думать о том, не нажать ли ему кнопку звонка повторно. Но уже мину-ты через две послышались тихие шаги, и в проеме показалась голова той, которую он ждал.
Однако Арсений совсем не ожидал, что увидит Женю такой. Светлые волосы спутаны, глаза сильно покраснели, лицо и руки оттенком похожи на его. В какой-то момент Арсению даже пришла в голову глупая мысль о том, что он смотрится в зеркало. Но она быстро улетучилась, когда, приглядевшись, мужчина заметил в глазах соседки слезы.
Это несколько сбило его с толку. Он собирался с силами, копил в себе уверенность для того, чтобы поговорить с девочкой в спокойной обстановке, тщательно продумывая каждое слово. Теперь, стоя перед ней со всей своей решительностью, он понимал, что это совершенно бесполезно, ведь в таком состоянии Женя вряд ли была способна к серьезной адекватной беседе. И только подумав об этом, Арсений на-конец спросил себя, чем это самое состояние могло быть вызвано. Па-мятуя об утреннем разговоре с Карамовым, мужчина мысленно зарек-ся строить какие-либо предположения обо всем, что касалось Жени.
Поэтому он стоял, сверля ее взглядом и не находил, что сказать.
— Зачем ты здесь? — тихо взяла инициативу на себя Женя, и Арсению показалось, что даже голосом она сейчас походила на него.
— Я пришел, чтобы предложить тебе пройтись по парку и обо всем поговорить, — неожиданно для себя ответил Арсений. Он и не дога-дывался, что объясняться с плачущей девочкой окажется так просто.
Женя смотрела на него ничего не выражающим взглядом, будто ждала каких-то подробностей. Арсений протянул ей руку в кожаной перчатке.
— Почему бы не взять с собой пса и не прогуляться немного с ним?
Идея показалась Арсению удачной, ведь Женя старалась брать терьера с собой всякий раз, когда куда-нибудь выходила. Тем более что девочке наверняка было бы гораздо проще сосредоточиться на теме разговора, будь рядом с ней кто-то знакомый, а тем более любимый, коим, без сомнения, являлся пес. Это наверняка придало бы ей уверенности.
— Босхом погиб, — сухо отозвалась Женя и резко захлопнула дверь, чуть не сломав соседу пальцы протянутой руки.
Два удара одновременно. Громким звуком по ушам и печальной вестью по душе. К животным Арсений относился безразлично, но пре-красно понимал, что может чувствовать хозяин, преданный четвероногому другу настолько же, насколько тот предан хозяину.
Так вот почему Жени не было в университете.
«Но как такое могло случиться?» — думал Арсений, возвращаясь к двери своей квартиры. Ведь еще вчера вечером он видел их вдвоем, Женя крепко держала мощного пса на цепочке до того самого момента как мужчина в очередной раз ушел от разговора, прыгнув на первый попавшийся автобус. По всему выходило, что терьер погиб (как? где?) уже после его позорного бегства.
Сейчас, когда Арсений начал, наконец, разбираться в себе и своих чувствах, он корил себя за то, что поддался слепому желанию вновь спрятаться в своей непробиваемой скорлупе, а не остался рядом и не смог поддержать девочку в трудную минуту. Кто знает, возможно, не убеги он тогда с места разговора, этой беды могло и не случиться.
Но что сделано — то сделано, и Арсений все еще толком ничего не знал о произошедшем. Он вернулся в свое унылое жилище и в ко-торый раз за день глубоко задумался. Злая насмешница судьба играла теперь не только с ним, но с ними обоими. Ведь только Арсений решил взять свои слова назад, только он собрался отказаться от мысли научить глупую маленькую девчушку взрослой тяжелой жизни, как эта самая жизнь сама взялась за сложную миссию, показав ей, как выяснилось, уже достаточно пережившей, что такое настоящая боль в сравнении с тем из-за чего она так переживала в университете.
Роли сами собой менялись. С самого начала Арсений и Женя бы-ли заклятыми врагами, нервными эгоистами, без памяти влюбленными в свои маленькие удобные мирки. Каждый из них жил своим неврозом — она вытесняла, он сублимировал. Случайная встреча сделала их кем-то вроде соперников, затем недоверчивыми знакомыми, а теперь и вовсе окончательно сблизила. Арсений с замиранием сердца вспомнил, как Женя, на трясущихся ногах, точно так же как и он только что, подошла к нему не так давно и предложила свое участие, а он, как обычно, поджав хвост, бежал. Теперь он представлял себе, что чувствовала в тот момент девочка.
И, наверное, поэтому, а не потому, что снова прятался от самого себя, он снова сидел в своей темной 96 квартире, не предпринимая попыток достучаться до соседки. Он пришел к своей истине сам, те-перь же он давал возможность ей поступить точно так же.
Глава 25
Последующие четыре дня пронеслись как в тумане. Женя про-должала избегать посещения занятий, да и университета вообще, Ар-сений ходил на работу как в воду опущенный. Глядя на него, порти-лось настроение у Карамова.
Впрочем, у последнего были и другие причины для недовольства. Ему, обычно лояльному и дружелюбному по отношению ко всем сту-дентам, все же пришлось поверить, что тихая неприязнь Жени и почти открытая агрессия Арсения по отношению к некоторым из них небез-основательны.
Все получилось довольно спонтанно. Он только отвел четвертую пару у третьекурсников и уже собирался ехать домой, на родную Руб-левку, но на несколько минут задержался, укладывая ноутбук и свои записи в сумку.
В аудитории кроме него находился Дима Духовой, всю пару про-шуршавший на задней парте каким-то пакетом и прогремевший чем-то металлическим, по звуку подозрительно напоминающим пивную бан-ку, — и несколько ребят с других курсов, которых часто можно было увидеть возле него. Разговаривали они тихо, и до поры — до времени Владимир Романович не обращал на них внимания, он порядком устал и уже хотел как можно скорее сесть за руль своего «Фольксвагена», чтобы мчаться туда, где он сможет хотя бы до утра забыть об образовательных программах, вопросах к предстоящему экзамену и другой учебной чепухе. Но злополучный скоросшиватель с лекциями по мировой живописи никак не хотел умещаться в дипломате рядом с компьютером, и молодой преподаватель заново перекладывал содержимое сумки, а тем временем голоса разговаривающих студентов становились все громче, и слух Карамова мало-помалу, вопреки его желанию, стал различать отдельные слова, затем высказывания и, в конце концов, весь разговор.
— Видали сегодня рожу финансиста? - поигрывая ключами, усмехну-лась девушка с пятого курса, Аня Костянникова, — честное слово, с такой миной только в гроб.
— С такой соседкой как Волкова у тебя вряд ли была бы иная мина, - усмехнулся под нос Андрей.
Дима едко ухмыльнулся.
— Как же, они теперь не разлей вода. Сам слышал, как Карамов с Гер-цином на эту тему у последнего в кабинете общались. Как же он сказал-то про нее?.. он ей теперь вроде этого… старшего наставника что ли?
— Хорош наставник! — хихикнула Аня, вешаясь Диме на шею.
— Ага, он ее, наверное, хорошо по вечерам наставляет, как раз после работы.
— Точно-точно! «Наставьте в меня!..» — страстно выдохнул Дима, с наигранным исступлением водя ладонями по своей груди, и в этот момент он был больше чем прежде похож на довольного сметанного кота. Друзья оценили шутку по достоинству и с хохотом покинули аудиторию.
Владимир Романович зло бросил скоросшиватель на стол и отер лицо ладонью.
Все в этой, казалось бы, безобидной студенческой шутке было несправедливо. Мало того, что Карамов по жизни не любил копаться в грязном белье, а тем более чужом, и подобные перешептывающиеся компании вызывали у него по меньшей мере недоверие, ко всему про-чему его задело то, что по рукам, а, точнее, по языкам пошел его лич-ный разговор. И не просто разговор.
Это был крик о помощи его коллеги. Владимир Романович и сей-час помнил, с каким ледяным спокойствием обратился к нему Арсений, но какими словами он описал то, что его в тот день беспокоило…
Заведующий финансовым отделом сидел, как обычно, в своем кожаном кресле и нервно крутил в руках карандаш. Рядом с ним на столе в беспорядке были разбросаны обломки точно таких же. Запав-шие стальные глаза смотрели куда-то поверх стеллажей невидящим взглядом, на бледном лбе копилась вечная испарина. Когда Владимир Романович вошел в кабинет, к кучке сломанных карандашей присое-динился еще один.
В этот раз Арсений не медлил, он спросил коллегу прямо в лоб:
— Женя снова отсутствует?
Карамов только покачал головой.
— Все верно, — и без того печальный голос финансиста совсем упал, - у нее горе, а тут еще я добавил…
И Арсений рассказал вкратце о том, что случилось с Женей, и о том, как он позволил себе то, что еще совсем недавно по отношению к себе считал недопустимым - попытку научить уже сформировавшуюся личность как ей жить.
Именно тогда он бросил фразу, которую переиначили циничные подростки: «Я пытался стать ей учителем, а получился истязателем».
Именно поэтому Карамов был раздражен и разочарован. Здоровая ирония и хорошая шутка украшают жизнь. Но ложь губит в людях человеческое.
А Жене, закрывшейся от всех и вся в квартире, было совсем не до университетских дрязг и уж точно не до слухов. Пожалуй, были бы обстоятельства другими, она бы влепила хорошенькую пощечину каждому из насмешников и за себя, и за Арсения, и уж тем более за Карамова. Но потеря лучшего друга ударила по ней с такой силой, что она разом вернулась в тот мир, от которого пыталась спрятаться за учебой, и вряд ли собиралась снова замещать его глупыми переживаниями прошлых дней. Даже не оправдавшийся страх из-за сестры любимого преподавателя отошел на второй план, хотя это был единственный эпизод, о котором ей жалеть не приходилось.
Женя больше не плакала. Слез не осталось уже на второй день. Со смертью Босхома квартира стала казаться совсем необитаемой, и девочка с отчаянным рвением всячески старалась восполнить утрату, компенсируя ее общением с отцом.
Но тот все чаще стал пропадать неизвестно где сутками, от было-го спокойствия и даже какой-то доброжелательности по отношению к дочери не осталось и следа. Отец появился в 95 квартире лишь через два дня после того, как случилось несчастье, и на искреннюю попытку дочери получить от него настоящее, родственное утешение ответил жестким отказом и до следующего утра не разговаривал. Назавтра он вернулся домой только в полночь, растрепанный, вспотевший, с выра-жением больного безумия в глазах. От него разило дешевым спиртом, и, хотя он еще вполне держался на ногах, по всему было видно, что он чертовски пьян.
Впервые за эти месяцы.
Он вошел в спальню, не снимая мокрых и перемазанных грязью уличных ботинок, небрежно стянул с себя пиджак и бросил его на пол. За ним наконец последовала обувь. Затем точно так же неумело он попытался снять с себя не слишком чистую рубашку, но толстые паль-цы под влиянием алкоголя отказывались слушаться. Женя осторожно приблизилась, чтобы помочь ему. Она не понимала, что происходит с отцом, но это тем более возбуждало в ней желание оказать ему под-держку. Ведь каким бы он ни был, он у нее был один.
— Пап, давай я, — она расстегнула пуговицы и аккуратно потянула рубашку на себя. Из нагрудного кармана на пол вылетел мятый серый прямоугольник бумаги.
Листок был сложен вдвое, и девочка мысленно зареклась лезть в отцовские дела. И все же пока она его поднимала, в глаза бросились слова, от которых ей, изможденной и убитой горем, в секунду стало дурно, хотя, казалось бы, уже было некуда.
На верхней строчке разухабистым отцовским почерком красова-лось: «Долговая расписка».
Чем дальше Женя читала, тем более подкашивались ее ноги и тем сильнее тряслись пальцы рук. В расписке указывалась совершенно незнакомая девочке фамилия, но это ничего не значило. Зато сумма, стоявшая рядом с подписью, значила то, что в ее разбитой жизни все могло быть хуже, и еще как.
— Папа, что это? — слабым голосом проговорила Женя. Отец все это время стоял к ней спиной и мучился с ремнем на брюках. Он медленно обернулся.
Заплывшие серые глаза окинули девочку с ног до головы, задер-живаясь на мгновения на округлых частях ее тела. Мужчина, казалось, не расслышал вопроса и протянул красную грубую ладонь к худенькому бледному личику.
— Милая моя, — он гладил дочь по щеке и улыбался одним уголком рта.
У оцепеневшей Жени по лицу скользнула крупная слеза. Ни разу еще после смерти жены отец не обращался к девочке так ласково и тем более не улыбался ей так нежно. Женя держала в руке чертов листок и не смела повторить своего вопроса. Маленькое тело рвало на части огромное сердце, которое сейчас бешено стучало и грозило вырваться из груди.
— Хорошая моя девочка, — рука скользила от макушки до плеча, и Женя вздрагивала от теплых прикосновений, пусть даже разящих вод-кой, а по щекам ее катились прозрачные капли. Она рыдала как дитя.
— Цыпочка… — отцовская ладонь уверенно сползла с Жениного пле-ча, и легла на правую грудь.
Женю как обухом по голове ударило. Шок сменял шок, она была полностью парализована от ужаса и не верила, что это происходит с ней. Ситуация осложнялась еще и тем, что только что, секунду назад, она свято верила, что это — запоздалое проявление святых отеческих чувств. Но руки, горячие от похоти, бегающие вверх и вниз по ее ско-ванному страхом телу, ясно намекали об обратном.
Пьяные пальцы двинулись от живота вниз, и девочку резко за-тошнило. Она качнулась, обмякла, и золотой туман, окутывавший ее взгляд и предвещавший обморок, отступил. Только тогда у нее хватило сил отбросить отцовскую руку и отскочить на безопасное расстояние.
— Что? Это? — задыхаясь, прокричала она, размахивая мятой распиской на уровне своей головы. Теперь отец точно не мог не заметить этой бумажки.
Лоснящееся от пота лицо побагровело. Мужчина шагнул к доче-ри, одной рукой вырвал у нее листок, а другой в тот же момент замах-нулся и ударил что было сил.
Это было так неожиданно, что Женя не успела даже пригнуться, чтобы смягчить касание. Правая скула горячо запульсировала, боль выстрелила от нижней челюсти к левому виску. Рассеявшаяся было пелена перед глазами вновь заволокла все в пределах видимости, и девочка обессилено осела на пол. Отец навис над ней, красный, разго-ряченный, сжимая кулаки, и смотрел со своей падшей высоты на то, как дочь безразлично ждет следующего удара.
Но его не последовало. Мужчина смял расписку в кулаке и швырнул ее девочке в лицо. Затем пнул стоящий рядом торшер так, что тот с отчаянным звоном пустил мелкую паутину по большому, от пола, стенному зеркалу и рухнул к ножкам дивана. Еще с минуту отец стоял, тяжело дыша, волчьим взглядом обводя комнату, а потом, гром-ко всхлипнув, ринулся прочь из квартиры. Входная дверь с громким треском захлопнулась за его вздрагивающей спиной.
…Мужчина смял расписку в кулаке и швырнул ее девочке в лицо. Затем пнул стоящий рядом торшер так, что тот с отчаянным звоном пустил мелкую паутину по большому, от пола, стенному зеркалу и рухнул к ножкам дивана…
Женя закричала. Дикая боль, ярость, отвращение, ужас — все смешалось в ней разом и достигло высшей степени. Перед глазами была уже не дымка, там прыгали цветные пятна, девочка всем телом чувствовала, как постепенно сходит с ума. Она сжимала в ладонях осколки лампочки торшера и провожала взглядом тонкие нити крови, сочившиеся из остающихся царапин. Тонкое стекло ломалось, хрусте-ло и падало на пол, окропленное красными брызгами.
Внезапно белая вспышка подняла в Жениной памяти образ Арсе-ния. Что он делал в случаях, когда не мог справиться с собой? Он да-вал выход эмоциям, швыряя в стену посуду, и всегда, рано ли, поздно ли, приходил в норму, усмирял ярость, смягчал боль, находил в закро-мах своей загадочной личности силы на то, чтобы вновь подняться на ноги и зализать вновь и вновь открывающиеся раны.
Женя никогда ничего не била, не рвала, не ломала и сейчас она сама себя напугала, когда вскочила с пола и бросилась в мастерскую.
По периметру бежевой комнатки были расставлены большие и совсем маленькие холсты с натюрмортами и абстрактными сюжетами, еще не вполне подсохшие и потому блестящие в свете лампы, разло-жены эскизы, краски, кисти, палитры. По центру красовался воздуш-ный пейзаж с белым конем, единственный не проданный с тех времен, успевший обрести тонкую золотистую рамку из дерева. Именно на него обрушился первый всплеск Жениных эмоций.
Она схватила картину за края и со стоном ударила ею по стене. С треском рамка разлетелась на части, оголяя до противного ровные края холста. Последний сломался на четвертый удар. Еще несколько довольно крупных работ последовало за пейзажем.
Женя била, крушила, ломала, а боль все не унималась, ей каза-лось, что всех картин, да что там, всех ломающихся предметов в доме не могло хватить, чтобы успокоиться. И как раз в тот момент, когда последняя палитра из белого пластика готовилась отправиться к пре-дыдущим, Женя услышала за стеной еле слышный стук.
Когда все это произошло, Арсений лежал в темной полупустой комнате, на спине, на паркетном полу. Сквозняк от балконной двери пронизывал его тело, но он даже не думал двигаться с места. Он по-верхностно дышал и слушал тишину, и смотрел в темноту, а на самом деле смотрел в себя.
Сначала он услышал невнятные голоса где-то со стороны коридора, потом все затихло. Арсений сделал над собой усилие, встал и открыл форточку. Он не хотел лезть в чужую жизнь, но как будто чувствовал, что должен знать, что происходит с его соседкой. Он как будто чувствовал, что будет нужен сегодня.
Через открытое окно звуки в комнату доносились чуть приглу-шенно, но не искажаясь, так, что можно было разобрать каждое хотя бы сколько-то громко произнесенное слово. И Арсений слышал, как тяжело кряхтел Женин отец, как она предложила ему помощь, а уж выяснения происхождения расписки по громкости и четкости звука будто происходили у Арсения на балконе.
Он слышал и глухие удары в стену, последовавшие после громко-го хлопка входной дверью. Арсений и здесь догадался, в чем дело, он нутром чуял, что Женя изберет его метод борьбы с яростью и болью. И лишь только между треском и грохотом образовалась пауза, он воспользовался тишиной и постучал по стене, в надежде, что девочка услышит.
Расчет оказался верным. Лишь только Жениного слуха достигло робкое напоминание о том, что по соседству находится живой человек, она как-то сразу съежилась, задрожала всем телом и села, прислонившись спиной к стене. Ее плечи нервно тряслись, она плакала и утирала слезы рукавом.
Арсений этого не слышал. Он просто знал, что она плачет, и по-тому постучал еще раз.
Женя неуверенно постучала в ответ. И затем еще раз, слыша, что Арсений отвечает на ее сигнал. А спустя минуту она медленно вышла из квартиры и нажала кнопку звонка с надписью «96».
Глава 26
Они сидели на холодном паркете, рядом с грудой стеклянных ос-колков, бок-о-бок, тесно прижавшись друг к другу. Оба молчали, ус-тупая возможность начать разговор другому, разговор, которому давно пора было состояться. Арсений мягко обнимал Женю за плечо, а она, закрыв глаза, вдыхала его особенный, ни на что не похожий горьковатый запах. Ее еще мокрая от слез щека чувствовала живое тепло, которое излучало крепкое и такое надежное плечо мужчины. Их сердца бились учащенно и громко, неровно, но абсолютно одинаково, и всякий удар, отдаваясь в руках другого, наполнял каждого из них тем, чего им так не хватало — ощущением душевной близости, даже какого-то родства.
В этой холодной темной комнате, где на скудной обстановке ме-бели скопилась пыль, где со стен то и дело, шурша, падала штукатур-ка, где не было ничего, что могло бы уютом согреть разбитые судьбы, им было так спокойно рядом друг с другом. Они оба искали покоя и обрели, только окончательно разбив друг другу жизнь.
— Когда ты впервые со мной заговорил, — шептала Женя, — это было как будто меня ранили, и я медленно умираю, теряя кровь, силы, сознание…
— Я ранил тебя, — отвечал Арсений, поглаживая девочку по голове, — я говорил, что ты не идешь домой, потому что боишься отца и мать…
Вопросы были ни к чему, они говорили душами, они знали, что нужно говорить.
— Отца я не боялась никогда, — Женя еле заметно качала головой, — мне всегда было с ним тяжело, и в то же время мы оба с ним потеряли близкого человека, я понимала его боль в полной мере…
— Ты скучаешь по ней… — тихо вздохнул Арсений.
Женя заглянула глубоко в его стальные глаза.
— Я скучаю. Тем больше скучаю, чем чаще думаю о том, что должна была быть рядом в ее последние дни. Но она не позволила себе уме-реть в руках тех, кто ее любил.
Арсений продолжал нежно поглаживать вздрагивающую девочку по голове, и она мало-помалу успокаивалась, горло больше не сжима-ли тиски, она могла говорить, и она говорила.
— Мама уехала за несколько месяцев. Она знала, что у нее рак, и сколько она проживет. Мы с отцом ничего об этом не знали. Поэтому, когда она покинула нас и не оставила даже возможности связаться, мы позволили себе предаться обиде на ее поступок. А когда пришла весть о том, что ее больше нет, стало гораздо хуже, чем могло быть, ведь мы держали зло на умирающую, на ту, которая хотела как лучше…
Веки Арсения тоже опустились, он еле слышно вздохнул.
— Мы злились на себя и винили во всем только себя. Я смогла с этим бороться, а отец нет. Он моментально вышел на пенсию, заперся в до-ме, замкнулся. А потом начал пить. Сначала понемногу. Но когда по-нял, что это лишь усугубляет его боль, стал напиваться до потери соз-нания. Так он хотя бы продолжал существовать. Я пыталась как-то ему помочь, но он не принимал моей помощи и не хотел ее. Он выдохся и пускал все на самотек, а мне оставалось только не дать ему сгнить в какой-нибудь подворотне с больными бездомными. Приводила домой, кормила, одевала, работала. Надеялась, что со временем он это оценит и станет прежним. А в результате…
Арсений вновь открыл глаза и легонько покачивал головой в такт Жениным словам.
— В результате он действительно оценил, но оценил по-своему. Он решил, что сможет поддержать то, что осталось от нашей семьи, фи-нансово. Только как… он начал играть. Сначала ему везло, и мне казалось, что жизнь продолжается, что дела идут в гору. А он молчал, пропадал сутками, и, в конце концов, проигрался. Он проиграл почти ровно столько, сколько осталось мне в наследство от матери. И до конца это скрывал, я только сегодня обнаружила у него долговую расписку.
— Большая сумма?
— Почти четыреста тысяч в рублях… — Женя сокрушенно опустила голову, — отец знал, что у матери вклад в банке на полмиллиона, и знал, что эти деньги я берегла как память о ней, и не хотела, чтобы они когда-то послужили злу. А в итоге… что в итоге?.. они уйдут в азарт-ные руки, чтобы сохранить жизнь единственному, кто у меня остался. Даже несмотря на то, что он натворил час назад.
— Он ударил тебя? — осторожно спросил Арсений, едва не касаясь губами Жениного уха.
— Только сначала попытался мной овладеть, — кивнула девочка, — не кори себя за то, что сказал тогда. Мне это было только на пользу. Я мысленно обитала в другом мире, я боялась собственной жизни. На-верное, как и ты, ведь ты приехал сюда, чтобы справиться с точно та-кой же болью, как та, что пережила я — с утратой близкого человека? Прости, я случайно узнала, что ты когда-то был не один.
Арсений судорожно вздохнул.
— Ты говоришь о моей жене, и отчасти ты права. Я был женат еще чуть больше года тому назад. Я был самым счастливым человеком, у меня все было замечательно — был дом, где никто ни в чем не нуж-дался, была самая красивая и самая добрая в мире женщина… и у меня была дочка. Ей было полтора года, она была ангелом во плоти — огромные, голубые как небо глаза, беленькая пушистая макушка, маленькие смешные ручонки… ей не хватало только крыльев. Сейчас, наверное, они у нее есть.
Арсений отвернулся к окну и тяжело вздохнул.
— Это была ранняя весна, когда моя жена вместе с маленькой собира-лись домой от ее матери. Я должен был заехать за ними, но задержался на работе, я был завален делами и сначала просил их подождать меня, но чем больше я разбирался с бумагами, тем больше их становилось. Я предложил Кате остаться у мамы до следующего дня, но они с дочкой устали и очень хотели домой. Тогда я вызвал им такси.
Плечи Арсения нервно передернуло.
— Время было позднее, дорога дальняя и темная, а водитель был за рулем больше суток. Он заснул совсем недалеко от нашего дома, на шоссе, на скорости под сто. Все трое погибли на месте. Из-за чертовой работы я потерял все. Я потерял себя. Я больше не хотел жить. И все же я заставлял себя каждый день вставать с постели и продолжать бессмысленное существование. Сам не зная, почему.
Арсений вытер ладонью мокрые глаза и наконец снова посмотрел на Женю. В его груди как будто что-то взорвалось, когда он увидел, что она беззвучно рыдает.
— Меня не понимал никто, — дрогнувшим голосом продолжил муж-чина, — я весь был одной сплошной болью, а мне говорили, что время лечит. Мне говорили, что я справлюсь, что я должен жить, и жить бу-дущим, а не прошлым. Что я не виноват, что все так сложилось, что я не могу вечно оплакивать себя и свое горе. Мне это говорили лучшие друзья, немногочисленные родственники, приятели. Я жил не в самом большом городе, и меня знали почти все в округе. Самые незнакомые подходили ко мне со своими советами, а я лишь хотел, чтобы меня оставили в покое и не учили забывать любимых, — Арсений прижал девочку к себе чуть крепче, — я решил, что уеду туда, где меня никто не знает, что начну здесь другую жизнь, в которой буду только я и мои переживания. Ведь сколько раз мне говорили, что в Москве все слиш-ком заняты собой, чтобы думать о ком-то еще… и я приехал. Закрыл-ся. Забылся. И мне было не то, чтобы хорошо, но я пролил столько слез, сколько хотел, и никто меня в этом не упрекал. А стоило попро-бовать продолжить такую жизнь вне квартиры, как все пошло напере-косяк, ведь я считал, что все люди одинаковы, и узнай кто-нибудь о том, что когда-то со мной случилось, все пойдет по накатанной, меня снова будут жалеть и учить справляться с болью, с которой не надо справляться, с ней нужно уметь жить, а это появляется лишь со време-нем. И когда ты подошла ко мне с предложением помощи, я грубо пресек твое участие, потому что решил, что с тобой будет как со все-ми. А еще потому, что считал, что ты не сможешь меня понять. Я не знал, что ты пережила почти то же самое.
Женя только тихо всхлипывала. Ей было больно за Арсения, она всеми фибрами души и тела ощущала, как груз огромного горя лежал на нем, и больно было сейчас чувствовать, что он все еще его несет и падает, разбиваясь под его тяжестью. Он был слишком одинок, чтобы справиться с собой…
Теперь Женя знала этого человека наизусть, она видела его на-сквозь и представляла себе, как этот некрасивый, измученный мужчи-на когда-то улыбался, и в глазах его светилась святая любовь к семье, радость от каждого жизненного успеха. Его лоб был гладок, взгляд не омрачен холодным безразличием ко всему, что было менее существен-но, чем его боль, он умел жить и радоваться жизни, и не злился из-за каждой мелочи. Не бил стаканы, оставляя их останки лежать под своими ногами, не кричал на глупых девчонок через дорогу.
— Ты хотел убежать от себя, — тихо проговорила девочка, слегка касаясь ледяной ладони Арсения своей, теплой, — ты думал, здесь, вдали от тех, кто тебе был близок, и чье сочувствие ты принимал за жалость, тебе будет проще. Но Москва — город именно жалости, здесь только ее могут чувствовать по отношению к незнакомым людям, которые живут своим горем. Здесь считается правильным быть сильным и давить себя, только чтобы казаться бойцом. Ты приехал заведомо не туда. Но мы все осознаем свои ошибки, только сами наступая на грабли и ощутимо получая по лбу. Ты бежал напрасно, хотя это наверняка стало для тебя хорошим жизненным опытом. Да и не только для тебя. Ты вовремя напомнил мне, в каком мире мы живем.
Это не было ни дружбой, ни симпатией, ни, тем более, любовью. Два человека сидели в одной комнате, среди пыли и холода, и говори-ли то в голос, то молча, одними взглядами, жестами, дыханием. Гово-рили до рассвета, понимая, что на следующий день их снова ждет все та же жизнь, пусть даже немного переиначенная ими самими. И этот симбиоз двух личностей имел место быть, поскольку так было нужно, и так было суждено. Женя помогла Арсению разобраться в нем самом, он же помог ей обрести себя.
Рано или поздно, жизнь сама показывает людям знаки, следуя ко-торым, они выбирают свой путь. Иногда это происходит резко, рывка-ми, иногда постепенно. Иногда мы справляемся в одиночку, а иногда мы жаждем помощи, пусть даже чаще всего боимся сами себе в этом признаться. И когда внезапно на горизонте появляется кто-то, кто спо-собен изменить все наше существование в корне, на благо нам и на науку другим, мы часто отталкиваем их, хотя на самом деле, отталки-ваем самих себя.
Глава 27
На улице Славянский бульвар, в доме номер 13 жил человек. Весьма неприметной внешности, с крохотным имуществом, он прожил в 96 квартире всего несколько месяцев, тихо и неприметно, так что почти никто из жильцов дома даже не заметил его присутствия. Только пожилые дамы, которым пару раз довелось с ним увидеться еще зимой, припоминали о том, что кто-то мрачный и нелюдимый порой показывался во дворе. Да в 95 его с теплой улыбкой вспоминала Женя Волкова.
Он уехал в родной Екатеринбург почти сразу, как только уладил вопросы на работе и передал некрасивую «двушку» в руки риэлторов. Теперь Арсений точно знал, что ждет его в новой жизни, и, хотя пре-красно понимал, что просто все равно не будет, он больше не пугался, не впадал в исступление, не бил стаканы, а искал выход из душевных кризисов в самом себе.
Он уехал в родной город, где, приостановившись на какие-то сто с лишним дней, все еще продолжалось движение его судьбы, где оста-лась та самая память, которую он не хотел терять, но хотел жить с ней и уметь жить с ней. Именно поэтому он не мог остаться в Москве, ме-гаполисе, который на поверку оказался наполнен не просто безразличными людьми, а людьми, загнанными бешеным ритмом жизни до изнеможения, но в редкие минуты лживого покоя гораздо более любопытными и циничными, чем можно было бы ожидать.
Так уж случилось, что он все же сумел понять и принять окру-жающий его мир, не без чужой помощи, но, в то же время это его по-нимание стало не единственно его достижением, но позволило соседке многое осознать и изменить свою жизнь, научиться не пасовать перед трудностями, научиться верить людям и любить.
Арсений не мог уехать, не попрощавшись с ней и с Карамовым, который за столь короткий срок стал ему близок. Но, как и младший друг (а ведь Карамов действительно был человеком, который внима-тельно слушал других, но всегда все делал так, как считал нужным, и всегда лучше, чем от него ожидали), финансист сделал это по-своему. С Владимиром Романовичем он попрощался в университете, тепло пожав руку и впервые улыбнувшись, глядя ему в глаза. С Женей все было гораздо сложнее.
Он увидел ее только в день своего отъезда, и последние минуты, проведенные вместе, были самыми светлыми минутами за последний год.
В жизни девочки многое изменилось. Она отыскала отца и верну-ла его домой, пообещав себе впредь следить за ним пристальнее и быть с ним строже. Добилась от него ответа по поводу долга, и с тяже-лым сердцем выплатила его в полной мере, пожертвовав деньгами ма-тери. Пришлось в срочном порядке искать работу, чтобы поставить вновь соединившуюся семью на ноги. Вместе с новой работой приба-вились и другие заботы.
Она снова выходила из дома за час до учебы, ведя на тонком поводке черное бесформенное создание размером с кошку. Женя не хотела заводить кого-либо после Босхома, но просто не смогла не принять этого лохматого беспородного карапуза из рук Арсения. Хотя бы потому, что он оставался единственной памятью о человеке, которого она всей душой успела полюбить. К тому же с лопоухим и очень активным щенком на опустевшем этаже — съехал не только Арсений, но и инженер из 94, — стало гораздо веселее, и тишина, воцарившаяся было на 13 этаже 13 дома по улице Славянский бульвар, уступила место новым звукам, запахам, да и просто характерным ощущениям, имя которым — жизнь.
На улицах любых городов, на самых оживленных и забытых богом улицах, живут люди. Самые разные, с самыми разными жизненными целями, с самыми разными судьбами. Некоторые из них как дождевые капли похожи, и кажется, будто они параллельны.
Говорят, параллельные линии никогда не пересекаются. То недолгое время, которое суждено было двум незнакомым людям прожить бок-о-бок и, в конце концов, стать друг для друга чем-то большим, чем просто столкнувшимися на периферии судьбы, заставило многих людей, невольно оказавшихся втянутыми в эту историю, задуматься об обратном.
Как сошлись тогда параллели существования двух маленьких самостоятельных мирков, посадив на плодородной почве места пересечения семя нового, сильного начала и глубокого понимания собственных жизней, так каждый день параллели любви и ненависти, радости и печали, счастья и горя, открытий и потерь пересекаются в нашей жизни, вызывая то искренний смех, то предательские слезы, то необъятный страх, то оправданное стеснение…
Так или иначе, человек рано или поздно задумывается о том, что ждет его впереди, и что может он сделать, чтобы повлиять на свою судьбу и построить свою жизнь так, чтобы мир вокруг него был ему не в тягость. Учась на своих ошибках, следуя или не следуя советам близких и не очень людей, личность каждого из задумавшихся развивается, по кусочку собирая из разных характерных черт одно большое целое, которое гордо зовется «творцом своей судьбы».