Картошка, картофель, картофан, картоха. Картопля, бараболя, бульба. Картошка варёная, жареная, толчёная, фри. Чипсы. Ну, что? Исходишь слюнками, читатель? Побежал, настрогать в сковородочку? А теперь, представь себе ситуацию – исчезла вдруг картошка враз, отовсюду, от Москвы до самых до окраин. Вот глаза-то круглые стали – как это исчезла? Крыша у тебя, писатель, поехала что-ли?
Только уверен я, что разламывая пополам горячую картофелину, наслаждаясь паром из чугунка, или накалывая на вилочку румяную «фри», не вспомнил ты имени Пётр. Ушло в историю имя вместе с окном, прорубленным в Европу. И невдомёк тебе, что только за картошку обязана Русь ему – уже одной картошкой он Велик для Руси.
А по Северам с картошкой было туго всегда – не растёт она там, как и многое другое, для пропитания необходимое. А чукчей стать – не у каждого получится. Так и появилась для северян, чтобы впрок, картошка сушёная, а потом хлопья, а потом крупка. Сушёная – соломкой, листочками, прессованная в кругах. С этой просто – размочил слегка и вари, жарь, туши. Вроде бы и картошка – приспособились северяне. А вот хлопья индийские, а потом наша крупка – ноу хау, конечно. Крахмал отцедят, остальное в муку – вот тебе и картофель быстрого приготовления. Залил кипятком, маслом сдобрил, и ешь скорее, пока не остыла. Пока горячая, вроде и картошка, а застыла чуток – выбрасывай собакам.
Вот и старались снабженцы порадовать северян свежей картошечкой, побаловать родненькой. Везли издалека, из Приморья, на перекладных, да с перевалками-перегрузами. Из Владивостока, через пролив Лаперуза, Охотским морем, мимо Камчатки да Чукотки, а вот уж и Берингов пролив. Картошка-то только вырыта, в ящиках, землицей пахнет. И морячки торопятся – дело к осени, назад бы из «полярки» успеть убежать. Славные ребята – северян уважали, знали, вспомнят их в долгую полярную ночь добрым словом.
Вспотел слегка капитан протиснув судно меж льдов через пролив, помахал Аляске, и сразу – лево на борт. Чистая вода – везёт пока, а бежать ещё и бежать. Мимо всей Чукотки до устья реки Колымы – не из весёлых прогулка. Льды-то, вон они по правому борту. За кормой уж Певек. Ещё чуть-чуть. А вот уж и острова Пять пальцев. Лево на борт – ну здравствуй Колыма-река, привечай гостей.
Вира-майна – торопятся моряки, торопятся портовики полярного Зелёного Мыса, упрятать картошечку в склады. Дорогой груз, а зима здесь предупреждений не делает. И до зимника ещё далеко – пока тундру морозом схватит. Так вот и переходит картошечка из рук в руки, пока не порадует северянина родным запахом из-под крышки кастрюли, запахом детства, запахом далёкой Родины.
А путь ей до посёлка Билибино ещё и далёк и долог. Режут дорожники бульдозерами мёрзлую кочку, таскают тракторами уголки, ровняя дорогу. Вот уж и детишки северян прониклись – Мама, а зимник скоро откроют? – Дети. Как объяснить им, зачем для зимника нужны сильные морозы.
Но вот уж морозы взяли своё. Гудит выдыхаемый губами воздух, и только чуть посеревшая темнота указывает на полдень. И вдруг, радостное – Колона вышла с Зелёного Мыса. Встречайте. – Чукотский первопуток – тундра, ручьи, долины, увалы и перевалы. В морозной дымке растворяется свет машинных фар и ледяная корка на лобовом стекле. Какой там стоп-сигнал передней машины в этой снежной круговерти. Висит над дорогой морозная снежная пыль. Баюкает друг-мотор, поёт свою бесконечную песню. Пой, родной, пой. Тебе нельзя молчать – тосола тогда не давали.
Мёрзнут на въезде в посёлок билибинцы, жмутся к ногам настырные дети – Мама, а скоро приедет колонна? – Дети. Как рассказать им, зачем здесь дядьки с дудками и красные флаги, и лозунги. А вот и вспышки в тумане заметались. Вверх-вниз, влево-вправо. Завязаны уши шапок, не слышно пока натужного гуда, только вспышки в ночи всё ярче и ярче.
Мощно взревев, вылетает на речную террасу первая машина, за ней вторая, третья. И вот уже вся колонна залилась охрипшими от мороза гудками. Распахнуты дверцы облепленных снегом кабин. Тощенький оркестр коротко прохрипел пару куплетов. Людей не так уж и много – качнуть хватило на шоферов трёх первых машин. Остальные, улыбаясь, подбибикивали.
Дождалась своей очереди и картошка. Пошли первые термички по накатанному зимнику. Машины это для грузов морозобоязных, картошки в том числе. Из себя – это утеплённая будка на машине с внутренним обогревом. Нет не рефрижератор – греет будку изнутри выхлопная труба. Тепло в будке пока работает двигатель. Такая вот забота у шофёра – довезти, не заглохнуть, не заморозить картошку в дороге.
Шофёр. Кто оценит работу его на зимней трассе? Кто поймёт натуру его, кто услышит его на тех сотнях километров северных зимников, кто толкнёт в бок, когда глаза побеждает усталость? Кто расскажет, как в чёрную пыль рассыпается баллон, как хрупки рессоры, когда на зимнике сорок и ниже. Только шофёр, больше никто. Попробуй услышать его, если он скуп на слова, не говорлив, и не склонен к стенаниям. Уверен – это о моём герое без имени.
Термичку загрузили картошкой. Загрузили под жвак, под потолок, оставив лишь место для запаски. Обнял Шофёр детей, жену, сунул в кабину тормозок и большой термос с кофе, да торбаса – в пути чего не бывает. Лязгнула дверца, словно волчьи челюсти, и вот уже фары ухватили дорогу, чтобы не отпустить до конца.
Термичка стояла на обочине. Мимо проходили машины – четырнадцать штук в течение суток. Закон зимника прост и суров – работает двигатель, горят габариты – значит притомился Шофёр, отдыхает в тёплой кабине. Так было и здесь. Белые клубы конденсата поднимались над машиной, и габариты успокаивали проезжавших – всё в порядке, не тревожьте Шофёра сигналами.
Встревожился только пятнадцатый. Двигатель не работал. Посигналил – никакой реакции. Машина стоИт по уму – носом под гору. Заведётся сходу. «Пятнадцатый» знал Шофёра – этого в пути мелочь не остановит. Подошёл, заглянул в кабину – пусто, ключ в замке зажигания, свежих следов на снегу вокруг нет. Бензин на нуле, двигатель, радиатор – заморожены. Подошёл к двери термобудки – тишина, дверь закрыта запором. Исчез Шофёр.
Ещё раз обошёл машину вокруг «пятнадцатый», сел в кабину термички. Тормозок, термос с кофе, свитер, торбаса – всё на правом сиденьи, а Шофёр исчез. Небывалый случай. Обошел «пятнадцатый» машину, откинул запор и открыл дверь термички.
Шофёр лежал на полу изогнувшись, припав лицом к щели между дверью и полом. Он был мёртв.
– Вот уже треть пути позади. Машина отвечает добром заботливым рукам Шофёра. Ровно гудит мотор, слегка поднатуживаясь на увалах. Кабина обшита листами войлока. В свитере жарко. Всё привычно, по-домашнему. Проверить бы груз, выпить кофейку, снежком лицо ополоснуть, и можно дальше. Притормозил на уклоне, откинулся на спинку, хрустнули расправленные плечи.
Из открытой двери термички шибануло выхлопным газом – видно, пропускало на фланце. Повременил немного и запрыгнул внутрь. Протиснулся между ящиками с картошкой и запаской – всё в норме, поправил верхние. Можно ехать дальше. –
Эх, парень! Пусть бы рассыпались по машине те ящики – доехали бы и так. Оглянись, рванись к двери, ведь дверь изнутри не отпирается. Добротно собрана термичка, плотно подогнаны двери и затвор её точно попадает в гнёзда. Мог ли ты подумать, что дверь у наклонённой машины захлопнется сама, захлопнется надёжно, для тебя – навсегда.
– Лишь толкнув дверь, Шофёр понял всё, сразу. Выбить затвор можно было только запасным баллоном. Но ящики в машине паковал он сам, паковал плотно, оставив место только для запаски. Разогнать баллон для удара было негде. Газ делал своё дело. Задыхаясь, в полной темноте, он ломал ящики, рассыпая картошку по полу, освобождая место для разгона баллона. Тщетно. Он уже задыхался. А мимо проходили машины, он слышал их гул, он молил своих товарищей остановиться. Но он знал закон зимника. Шофёр задыхался. Упав поверх рассыпанной картошки, он приник лицом к щели, пытаясь вдохнуть свежего воздуха. Но дверь подгоняли ответственные люди. Шли мимо машины. Шофёр просил заглохнуть двигатель. Но ведь к рейсу машину готовил он сам. А баки залиты с учётом обратной дороги. Спасения не было. –
Возле тёплого склада, полузасыпанная снегом, высилась груда ящиков замёрзшей картошки. Кто-то из буровиков увидел. Почему добро пропадает? Дошлый северянин, он знал, что замороженный картофель – это не пропавший картофель. Ошпарь кипятком, быстро обчисть кожуру, и бросай в кипящую воду. Будет тебе и нормальный супец-борщец, да и с сольцой её можно намять. Буровикам привычно. Вот и увезли с собой за бесценок – дёшево и сердито.
Идут по зимнику машины. Ждут их в Чукотских посёлках северяне. Каждому известно слово «зимник». Зимник – это жизнь. У них свои дела, свои заботы. Понятное дело – нагребая себе в тарелку парящей ароматной картошки, мы не вспомним, через сколько рук прошла она. Не знаем мы и имени того Шофёра. Такова жизнь.
Лезвиями застругов полосует трассу позёмка. Промёрзшие чахлые лиственницы молчаливы и неприветливы. Мелькнёт в свете фар на обочине присыпанная снегом пирамидка со звездой. Время стёрло надпись на ней, лишь крупные буквы – Шофёр. И нет у нас времени остановиться, мы торопимся. Пирамидка, словно чья-то судьба. Только разорвёт тишину длинный гудок проходящей машины в знак памяти и уважения.