((Испроведь одного эмигранта)
Я стою за горизонтом, на другом от России берегу, в Турции. Тёплое море небрежно накатывает ленивые, грязные волны на тёмную, скользкую гальку. Наглые жирные чайки смело носятся по набережной, чуть не задевая крыльями многочисленных прохожих и туристов. То тут, то там валяются разноцветные обвёртки от жвачек, рваные пластиковые пакеты, пустые бутылки из под пива, искорёженные банки колы и другой атрибут современного мира.
Небольшие лавочки, киоски, магазинчики полны дешёвых сувениров, ярких маек, бейсбольных кепок, детских игрушек, китайской обуви, турецкой нахальной бижутерии. Черноусые разбитные малые громко зазывают покупателей, расхваливая свой товар, предлагая поторговаться.
Разноязычие слышно повсюду: резкая речь немцев, рыкание американцев, картавость французов, гортанность арабов, перемешиваются со славянской неторопливостью, с обрывистыми фразами японцев и китайцев. Пахнет подгорелым мясом, дешёвыми приторными сигаретами, тухлыми водрослями и ракушками.
На небе - ни облачка. Солнце, так нежно всходившее совсем недавно над заснувшей кромкою моря, будто застыдившись своей неги, начинает раправлять свои лучи по-хозяйски, словно боясь опоздать, принимается разогревать за ночь остывшие воздух, землю и воду. Становится жарко. Миллиарды крошечных солнц, беззаботно купаясь в мелких волнах, слепят глаза, делают линию горизонта невидимой. А ведь из-за горизонта-то я сюда и пришёл...
Делать мне больше здесь нечего. Беру такси и еду в гостиницу. Мой рейс во Франкфурт ранним утром следующего дня; надо как-то убить оставшееся время. Я, не торопясь, обедаю в небольшом ресторанчике, прилично надоевшим за время прибывания в Турции мне кебабом, смакую "Хайникен" и возвращаюсь в номер подремать. Неожиданно для себя я проваливаюсь в глубокий сон и просыпаюсь весь разбитый и чем-то недовольный. Сказалась, видимо, усталость: предыдущую ночь я почти не спал. Гостиница была маленькой , кондиционер тарахтел как трактор на целине, почти не охлаждая сырой, раскалённый воздух. Вдобавок ко всему, изоляция между номерами была плохой. Слева бухали немцы, справа охала и ахала кровать под молодыми французами. То и дело с шумом литерного поезда проносились по огромному стояку отходы с верхних этажей. Спать было нельзя, я спустился вниз и остаток ночи провёл в баре, разговаривая ни о чём со стариком-туристом из Штатов, который тоже не мог заснуть. Потом были телефонные переговоры с боссом, после которых я и съездил неудачно полюбоваться горизонтом...
Я принял душ, выпил в баре крепкого турецкого кофе и, взяв такси, поехал в центр Стамбула на встречу с одним турком, которого я встретил в Алма-Ате незадолго до своей эмиграции в США. Он был моложе меня лет на десять, владел небольшой фирмой, продававшей медицинское оборудование.
Мы посидели в дорогом ресторане, пообщались, вспомнили старых знакомых и тепло распрощались. Он торопился куда-то, искренне сожалея, что я не позвонил ему раньше.
"Так с друзьями не поступают!" - возмущался он. "Приезжаешь, не оповестив друга, в его страну, останавливаешься в хреновом отеле (эту фразу он чётко выговорил по-русски, остальной разговор проходил на английском языке), звонишь перед самым отъездом, совсем стал янки!"
Я, как мог, объяснил ситуацию и был великодушно прощён. Он уехал и мне стало как-то грустно и одиноко в этом огромном, чужом городе. Я взял такси и опять поехал на набережную.
На этот раз Чёрное море охотно, не скупясь, демонстрировало свои горизонты. Я нашёл свободный столик в небольшом кафе прямо у моря, заказал криветок с пивом и осмотрелся. Солнце медленно сползало на запад, в Европу. Жара заметно спала, с моря нежно веял лёгкий бриз. Ожившие пройдохи-чайки, снова носились в поисках вечерней трапезы. Из динамика лилась сладковатая восточная музыка, люди вновь наполняли набережную.
Горизонт, который я так стремился увидеть, ничем особенно не притягивал взгляд: неровная, едва различимая граница между громадным, равнодушным небом и, лениво перекатывающим волны, морем. Там, за горизонтом - Крым...
Неожиданно мне захотелось взлететь над этим едва заметным горизонтом и посмотреть хоть краешком глаза туда, в моё прошлое, на тот берег, где я не был более сорока лет...
Крым, июль 1971 года. Жара несусветная, одно от неё спасение - море. Я молод, силён, рядом молодая, красивая жена и друг детства, тоже с женой, миловидной, стройной хохлушечкой, откуда-то из-под Полтавы. Пляж завален коричневыми, красными и белесыми телами, плотно лежащими на белом, раскалённом песке. У единственного киоска, где продаются тёплые лимонад, минеральная вода, пересохшие вафли и чёрствые коврижки - огромная, злая очередь. Ещё бОльшая очередь в загаженный небольшой туалет, особенно в женскую половину. Но мы молоды, не испорчены цивилизацией и все эти неудобства не замечаем. Радостный крик чаек, ласковое море, яркое южное солнце, глаза любимых подруг - вот всё, что нам нужно.
Накупавшись вдоволь, я ложусь на горячий песок и смотрю на море. Оно притягивает мой взгляд меняющимися неземными красками. Синевы столько, что всё вокруг: пляж, причалы, деревья, люди, кажутся пропитанными ею. Недалеко от пляжа несутся по волнам небольшие самодельные парусники, за ними, почти у горизонта, медленно дрейфуют большие корабли, тянутся жирные, ленивые баржи.
Воздух наполнен солью, солнцем; он весь , как бы искрится золотом, легко вливаясь в лёгкие, придавая весёлую, жизнерадостную энергию телу, душе, мыслям. Счастье кажется осязаемым: хочется обнять весь этот синий-пресиний, блещущий радостными искринками, мир.
Вдруг из-за пирса, почти безшумно, выплывает большая белоснежная яхта. Она движется медленно, грациозно, величаво. По бортам яхты стоят красивые, загорелые люди. Играет иностранная весёлая музыка. Почти все люди на яхте пожилые. Их головы украшает благородная, ухоженная седина. Манера поведения свободная, мужчины одеты в светлые шорты и цветастые рубахи, женщины в лёгкие красивые платья и брюки. На верхней палубе несколько человек сидят под огромными белыми зонтами и медленно потягивают что-то из высоких разноцветных стаканов. Над ними гордо и смело, словно бросая всем нам вызов, реет звёздно-полосатое полотнище.
Мы все на пляже любуемся этой картиной. Перед нами вживую проплывает другой, иностранный мир, о котором мы слышали столько негативного в средствах массовой информации, кино, школах, институтах и университетах, и который упорно лезет к нам, преодолевая все пропагандистские кордоны, увлекая своей яркостью и непохожестью на нашу тусклую, серую жизнь.
Первыми невольными распространителями "капзаразы" в глубинке страны были советские солдаты, отмотавшие свой срок в поверженной Германии. Видимо это им принадлежит, ставшая сразу же популярной, ядовитая фраза : капитализм загнивает, но пахнет, зараза, вкусно. Привозимые ими на дембель всевозможные фонарики, ножички, трусики, носочки, колготки, футболки, покоряли людей в Сибири и на Алтае, на севере и на юге огромной страны, привыкшей к дефициту во всём, к очередям и ограничениям, создавая иллюзию тридевятого царства, тридесятого государства, где всё не так, как у нас, всё - лучше. Битлы, джинсы, различные "радиоголоса" довершали этот имидж, хотелось самому взглянуть на этот заморский рай...
Яхта уплывает от нас всё дальше и дальше и вскоре скрывается за горизонтом. Я представляю, как она подплывает к турецкому берегу, и как эти свободные люди сходят на набережную Стамбула, как бродят по его узким, залитым солнцем улицам, и что-то щемит у меня в груди, страшно хочется туда - на Другой Берег...
С той поры Другой Берег для меня стал недосягаемой сказочной мечтой. Я грезил им! В редких фильмах о других странах я вглядывался в здания, мостовые, в лица прохожих, стараясь найти и понять секрет их притягательности. Тогда, пожалуй, и выпестовалась у меня любовь к зарубежной, особенно западной, литературе. Драйзер, Хемингуэй, Хэйли, и другие доступные в Союзе "их" писатели, надолго заполонили меня. В редкие поездки в Москву я бродил часами по Красной площади, пристраивался к иностранным туристам, слушал их язык, подмечал манеру держаться, разговаривать. Я им откровенно завидовал! На всё своё я стал смотреть с иронией и цинизмом...
И вот прошло много лет. Лопнул, как мыльный пузырь, Союз ненавидящих друг друга народов. Я развёлся с первой женой, не простив ей измены с моим лучшим другом. Всё завертелось, как во сне. Я делал большие деньги и терял их, предавал и был предан, стрелял и лечился от ран конкурентов. Спасаясь от мести одной из наиболее влиятельных мафиозной банд в Питере, связанной с властными структурами, и понимая, что в этот раз мне не уцелеть, я перебежал на Запад, переплыв почти замёрзшую речушку в Финляндию. В меня стреляли русские пограничники, но стреляли как-то лениво, точно понимая меня и не желая попасть.Только одна пуля прошила мне щёку, оставив навсегда на ней косой шрам.
Провалявшись в больнице и получив вид на жительство, я ринулся покорять Другой Берег. Жизнь помотала меня по свету как хрупкое судёнышко, выбрасывая то тут то там на чужие берега, к чужим, равнодушным людям, оставляя позади разбитые сердца и свои неудовлетворённые надежды. Всякое было, но я не сдавался. Наконец мне подфартило, я осел в Америке, обзавёлся новой семьёй, бизнесом. Много раз представлялась возможность поехать в Россию, но я всегда отвергал такие предложения. Не мог простить своим бывшим соотечественникам одного случая.
В первый годы моей эмиграции умерла моя мать, остававшаяся в России и отказавшаяся переезжать ко мне. Помню, мои мытарства, прозябания в консульских очередях, разговоры с тупыми, жестокими чиновниками, их бездушие и откровенное хамство. Нигде так не умеют хамить, как в России! Одна из чиновниц на моё: "поймите, там мама лежит в гробу!" - не задумываясь, ответила и, словно пригвоздила меня фразой: "не у вас одного!" Я впервые в жизни заплакал и выбежал из здания, унося ненависть к своему народу, клянясь никогда не возвращаться туда.
Мать похоронили родственники, я выслал довольно крупную сумму денег на похороны и памятник. Она была единственным человеком, соединявшим меня с той страной. После этого я выбросил все записные книжки, все русские книги, кассеты с русскими фильмами, сувениры и всё, что могло мне напоминать о России. Как в компьютере я стёр файлы из моей прошлой жизни. Я даже переменил свои имя, фамилию, телефонные номера и старался держаться подальше от мест, где могли бы встречаться "русскоязычные".
Первое время быть нерусским было нетрудно: обида, нанесённая той чиновницей, сидела в моей оскорблённой душе занозой, не переставая кровоточить.
Так прошло много лет, наступила старость, а с ней и бессонные ночи. Прошлое заворошилось внутри, задевая острыми углами краешки моей неспокойной души. Я стал вспоминать всю свою жизнь, с первых шагов по ней. Каждую ночь я планировал свои «путешествия в прошлое», заставляя свою память вспоминать то школу, то армию, то первый поцелуй... И вдруг однажды, я вспомнил про Крымское лето и про Другой Берег. Смешным всё это показалось, насмотрелся я на этот Берег к тому времени. Оказался он не лучше того, оставленного позади. Но вот какой парадокс я неожиданно выявил: умом я понимал, что Другой Берег существовал только в моей голове, как красивая сказка, фантазия, вызванная всевозможными комогра-ничениями, а вот душа верила в его существование! Мало того, мне почему-то стало приятно переноситься опять в то далёкое время и грустить, глядя на ту белоснежную яхту, уплывающую на Другой Берег!
Однажды неожиданно позвонил мой партнёр по бизнесу и попросил слетать на пару дней в Стамбул по пустячному делу. Я сразу же согласился.
... И вот я сижу на Другом Берегу и смотрю за горизонт, в сторону Крыма. Пытаюсь заставить себя осознать, что я там, куда столько лет звала меня моя фантазия. Пытаюсь, и не могу ничего с собой поделать. Всё поменялось местами, Другой Берег теперь там, за горизонтом, где бродит моя прекрасная, неповторимая молодость, где небо выше и синее...