Глубокой ночью меня разбудил непонятный шум в коридоре. Осторожно повернулся ключ и в комнату, не включая света, вошли какие-то люди
- А где Хулио? – громко шепнул знакомый мне голос, и я узнал Ярославского.
- Он одеяло на себе прожёг, - ответил осторожный – неизвестный мне – голос. – В комнате своей лежит. Переживает.
- А Живогляд?.. А Шляфман?.. А Шмидов?.. А Рябинкин?.. Ряды редеют, это удручает. Велик искус, а счастья своего не знают.
- Шляфман к любовнице пошёл, но я вам этого не говорил, - прошептал осторожный голос и в густой темноте захихикали и задвигали-заскрипели стульями; на меня посыпались сахар и сухие хлебные крошки, но я затаился.
- Возможно, мы исполним «Траурно-триумфальную симфонию» Берлиоза, если медные духовые не подкачают, - Ярославский поставил чайник на электроплитку.
Щёлкнула спичка. Зажгли свечу. Я прищурил глаз, - на голой стене мелькали огромные тени.
- А кто Васю Дубинку, тромбониста, видел?
- Он конкурс в Большой театр играл, но не прошёл, - пропищал нежный тонкий голос.
- Слава тебе, Господи, сла-а-ва тебе, - шёпотом пропел Ярославский. – Теперь Дубинка наш!.. А Лазарук, валторнист?.. А Матета, саксофонист?.. А барабанщик – Жора Крупский, рыбий глаз?.. Итого: три скрипки, пять альтов, труба, гобой, арфа – любовница Шляфмана, Дубинка – тромбонист, кларнеты – Шляфман, Шмидов, Живогляд, фагот – Рябинкин, флейты нету, возможно Стычкин подойдёт, Матета – саксофон и Лазарук – валторна. Вот увидите, мы дадим мастеров-солистов. Они украсят любой оркестр мира. А чем я хуже того же Караяна?.. Он пришёл на всё готовое, а я начинаю с нуля!.. Тычут мне Караяном! Им повезло!.. Караян, Фуртвенглер, Бруно Вальтер, Кнаппертсбуш, железный Отто – однорукий Клемперер, Маазель, Абендрот, Вейнгартнер, Никиш, Мюнш … Все они расцвели на европейской унавоженной клумбе… А Сейджи Озава!.. Переплыл себе океан, косоглазый, с долларом в кармане!..
«Ты ещё Мравинского вспомни! – удручённо подумал я. – Он бы тебе показал… Сейджи Озаву!».
- Первое – бесперебойное посещение всех оркестровых репетиций, второе – неуклонное повышение личного исполнительского мастерства, третье – неукоснительное подчинение главному дирижёру, то есть мне!... Вот три кита, на коих зиждится успех в нашей гениальной, я уверен, затее. Дислокация наша в муниципальном полуподвальном помещении; Эдик Мусин, наш трубач и директор, всё уладил. Завтра - в пять! Финансовая сторона нашей затеи будет провентилирована мною лично. О платных концертах – позднее. Давайте создадим фонд содействия и помощи молодым начинающим музыкантам. Давайте любить себя и нашу работу, - это проверенный путь к вершине в трудном благородном деле. Все как один, засучим рукава и сообща возьмёмся за трудную целину.
«Но почему ночью?.. – разозлился я - Почему именно ночью?!.».
- Мы покажем им Артуро Тосканини!.. – Ярославский дунул на свечу.
- И Леопольда Стоковского, - добавил осторожный голос.
Прозвучал прощальный аккорд, - в темноте кто-то сел на клавиши раскрытого «Красного Октября». Звякнул ключ. В коридоре стихло.