Пролог
В одной из рецензий на мое произведение, выпущенное в Российской Федерации меня спросили, как расшифровать ПМР? Расшифровала: Приднестровская Молдавская Республика, и добавила – пока не признанная. Но, надеемся, что состоимся и нас признают в мире как самостоятельное государство.
Решила, напишу, как помню, как восприняли ее не политики, а обыватели, обычные люди, чьи мысли связаны с каждодневной борьбой за выживаемость.
Приднестровский конфликт - это в первую очередь конфликт ориентационно-цивилизационный, культурный и языковый.
Поэтому начну с исторической справки сравнительно далекого прошлого.
* * *
На протяжении обозримого прошлого территория Левобережного Днестра никогда не являлось частью Румынии (за исключением двух с половиной лет фашистской оккупации) и не входила в состав Молдавского княжества, восточные пределы которого ограничивались рекой Днестр.
В середине Х века нашей эры территория нынешнего Приднестровья принадлежала Киевской Руси.
Со второй половины XIV века она входила в состав Великого княжества Литовского, Русского и Жемайтского, а с 1569 года - в состав Речи Посполитой. При втором разделе Польши в 1793 году эта территория отошла к России.
В 1791 году к Российской империи была присоединена южная часть Днестрово-Бугских земель.
В 1792 году великий русский полководец граф Суворов основал крепость Тирасполь, которая являлась противовесом турецкой крепости Бендеры, расположенной на другом берегу Днестра, и с тех пор Тирасполь считался русским городом.
После 1917 года река Днестр превратилась во временную пограничную линию между СССР и Румынией.
В 1924 году левобережное Приднестровье получает государственность в качестве Молдавской АССР в составе Украинской СССР.
В 1940 году была создана Молдавская ССР, куда волюнтаристским путем была присоединена и часть районов бывшей МАСССР.
В июне 1990 года парламент Молдовы объявил о самоликвидации Молдавской ССР.
Из документов:
* * *
Отправной точкой возникновения конфликта между Кишиневом и Тирасполем явилась разработка в начале 1989 года Верховным Советом Молдавской ССР законопроектов «О государственном языке» и «О функционировании языков на территории Молдавской ССР».
Единственным государственным языком признавался румынский с переходом на латинскую графику. Русскому была отведена лишь роль языка межнационального общения. Решение сопровождалось шумной кампанией румынизации общественно-политической и культурной жизни Молдавии. В результате резко обострился национальный вопрос, что вызвало рост межэтнических противоречий в республике.
В итоге 31 августа 1989 года эти два документа все же были приняты, а сама дата провозглашена национальным праздником — Днем языка.
Действия Кишинева Приднестровье расценило как законодательное ущемление равенства граждан всех национальностей, проживающих в МССР.
2 сентября 1990 года на II Чрезвычайном Съезде депутатов всех уровней Приднестровья, состоявшемся в Тирасполе, была провозглашена на территории левобережного Днестра Приднестровская Молдавская Республика в составе СССР (ПМССР)
Так возникла Приднестровская Молдавская Республика (ПМР)
25 августа 1991 года Верховный Совет ПМССР принял «Декларацию о независимости ПМССР».
Конфликт привел к вооруженному противостоянию, начавшемуся 2 марта 1992 года. Его следствием стали многочисленные жертвы с обеих сторон весной и летом этого года. Вооруженные действия удалось прекратить благодаря помощи России. Российские войска под командованием генерала Александра Лебедя вмешались в конфликт на стороне Приднестровья, атаковали молдавские части и заставили их отступить, а затем подписать мирное соглашение.
В настоящее время безопасность в зоне конфликта обеспечивают Совместные миротворческие силы России, Молдовы, Приднестровья и военные наблюдатели от Украины. В ходе многочисленных переговоров при посредничестве России, Украины и ОБСЕ достигнуть соглашения по поводу статуса Приднестровья не удалось. Молдавская сторона неоднократно высказывалась за вывод российских войск из региона. Отношения между сторонами конфликта остаются напряженными.
Но Приднестровская Молдавская Республика состоялась. Нам уже двадцать лет.
Каждому поколению своя война, – говорила моя мама, вспоминая по вечерам ужасы пережитой войны 1941-1945 годов. И тут же добавляла: – Вам не придется видеть войну, вы ее уже пережили. Как она была не права.
В тот далекий день я опаздывала на работу и, чтобы скрыть нарушение дисциплины заскочила в кабинет к подружке Фариде снять верхнюю одежду. За столом сидела и плакала Валентина. Наша третья подруга.
– О чем слезы льешь подружка? Муж не долюбил или дети в садик не хотят идти?
– Оставь ее, – вмешалась Фарида. – Опять ее Христофор достал со своими лозунгами: Молдавия для молдован. А если живешь тут, то обязан знать молдавский и т.д.
Горько всхлипывая, Валентина добавила: – Ну, что ему надо? Разве я виновата, что меня сюда распределили после окончания Киевской Академии и муж здесь служит. Я, что против изучения молдавского? Организуйте изучение, введите экзамен, пожалуйста, что вы нас доедаете?
Христофор, сотрудник нашей лаборатории. Человек, влюбленный в свой край, знающий молдавский язык в совершенстве, культуру народа, его историю. Добрый товарищ. Хороший специалист. Влюблен в Ольгу, кстати, немку по национальности, тоже работающую в нашей лаборатории старшим лаборантом. Влюблен по-своему, то есть по традициям своего (нашего) народа. Мог ее избить, не разрешал родить, помогал по хозяйству, имел золотые руки и светлую голову. Светлую голову замутили происходящие события. Он потерялся в трех соснах. С одной стороны – надо ненавидеть все другие национальности, с другой – он любит Ольгу. Что делать? На фоне всех событий Ольга с семьей уехала в Германию на постоянное место жительства. И наш ценитель Молдовы, влюбленный в свой край, легко разрубил гордиев узел, уехав вслед за ней в Германию. Все понятно: любовь – морковь, но, где же твой патриотизм? Ответ до сих пор не пришел из Германии.
Я успокоила Валентину и предложила: – Давайте, девчонки, создадим кружок и начнем изучать язык (насколько я его знаю), хотя бы бытовой для общения.
С этого дня начали заниматься. А вскоре и официально было объявлено о необходимости изучения языка республики, в которой живешь, что, в общем-то, было правильно. Знать язык и культуру народа, с которым живешь – необходимо.
Чем дальше в лес – тем больше дров. Каждый вдруг понял – времена изменились, теперь только «злые» выживут. И каждый начал выживать в меру своей порядочности. Кто был политически грамотнее – полез в различные политические и народные организации управлять «народом», кто порядочнее – затаился, может пронесет над головой эту бурю (ждали возврата палок дешевой колбасы и сыра), были и такие, что пустились во все тяжкие.
К сожалению, старые времена не возвращались. Исчезла колбаса, «бесплатный сыр», сахар и конфеты. Но, самое главное, исчезли деньги, те самые рубли, на которые можно было все купить. Появились фантики, на которые мы наклеивали марки республики – мы их называли приднестрофики-дистрофики.
Нас прикрепили к магазинам, где через день можно было купить хлеб, цена которого доходила до нескольких тысяч и продолжала расти с каждым днем. Начался натуральный голод. Даже собаки от голода научились просить подаяние.
Как-то я возвращалась домой с работы голодная и злая. Уже второй день нигде не могла купить хлеб, а дома дочь и двое внучат, младшему два года. Впереди шла женщина и несла в руке хлеб. За ней бежала собака. Время от времени она забегала вперед и жалобно смотрела на руку женщины, в которой был зажат хлеб. Та шла, не обращая внимания на собаку, видно не очень радостные мысли обуревали ее.
Не выдержав, собака в очередной раз забежала вперед, села перед женщиной и начала гавкать. На своем языке она высказывала ей все, что она думает о некоторых с хлебом, которые не могут или не хотят поделиться с братьями меньшими. Оторвавшись от мыслей, женщина с минуту оторопело смотрела и слушала этот не агрессивный, а укоряющий лай. Вздохнула, отломила малюсенький кусочек хлеба и кинула собаке. Она поймала его на лету и, поняв, что больше не дадут, побежала прочь, оглядываясь через каждые два-три метра, а вдруг передумают и кинут ей еще кусочек такого вкусного хлеба. Не кинули.
Мы стали миллионерами, горько шутили в своем кругу. Зарплаты наши подскочили за миллион рублей. Если не ошибаюсь, это была стоимость двухсотграммовой пачки масла, если удавалось его достать. В тот период все доставали, купить ничего нельзя было. Мужикам бы напиться, да репу почесать – как дошли до жизни такой, но нельзя. Ввели сухой закон.
Какой-то праздник встречали без алкоголя. Купили на лабораторию пять трехлитровых баллонов абрикосового сока. Пили с тостами, шутками, пытались петь пьяными счастливыми голосами, уверяли друг друга, что и так нам тоже весело.
А на второй день из всего коллектива в шестнадцать человек лишь четверо вышли на работу, остальные с отравлением остались дома, пошли в поликлинику.
Наивные. Мы не читали, что написано на этикетках, и предположить не могли, что качество продукции определялось не гарантией государства, а количеством консервантов в ней. Наша с Валентиной подруга Фарида всегда говорила: – Пусть меня травит мое родное государство, чем частный рынок. Смысл слов сводился к тому, что государственное, значит качественное.
В 1987 году нам выделили дачные участки, которые мы, с легкой руки нашумевшего мыльного сериала, называли фазенда. Заброшенный карьер, кое-где засыпанный черноземом и кое-как сглаженный грейдерами, нам предстояло превратить в цветущий сад. И, мы «пахали», мы превратили этот кусочек заброшенной земли в свой рай. После восьмичасовой работы под палящими лучами солнца (в отдельные дни и недели под 30-35 градусов в тени), бежали на участок: копать, высаживать рассаду, поливать, заглядывая каждому кустику в глаза, приговаривая над каждой ягодкой клубники, малины, срывая веточки укропа для голого супа. Мы обожали свои участки. Начали обустраиваться. Загорелась и я. Маленький домик, свой, чтобы ночью пить чай, слушать цикад и считать звезды, как «Ежик в тумане». Боже мой, ну когда же я поумнею?! Идет 2010 год, а я строю его до сих пор.
Автоматные очереди из-за Днестра со стороны Бендер пугали, ужасали новости местных СМИ. Первые раненые, первые убитые. Крытые грузовики с мертвыми возле морга и тени под брезентом кузова, где родные с безумными глазами искали своих детей, отцов, братьев. Палаты, забитые ранеными, крики из операционных, соленый мат из уст безусых ребятишек – безногих, безруких, с забинтованными головами, с белыми от боли глазами. Ах, война, что ж ты сделала, подлая.
Правильно в народе говорят: чужую беду, рукой отведу, а свою … Настоящий ужас войны я познала, когда над головой начали рваться ракеты, обстреливая в этой неразумной войне Кицканский плацдарм. Мне казалось, что ракеты разрывались (шло отделение ступени ракеты, как говорили мужики) над моим домиком. От ужаса я присела посередине улицы на корточки и начала кричать. Я ничего не соображала, пришла в себя только от толчка брата.
– Не ори, иди во двор. Будь в огороде.
– В каком огороде, надо в дом, надо в город, смотри все уже уехали?!
Подошел второй сосед. Спокойный. Тихо сказал, – пошли ко мне, вместе пересидим. А в город дураки поехали. Ведь в случае чего, будут бомбить не фазенды, а город, его промышленные объекты.
Вытирая слезы, ощупывая себя, не мокрая ли, на подгибающихся дрожащих ногах, вместе с братом пошли к соседу. У ворот своей дачи стояла Валентина Леонтьевна, старенькая доктор наук, потерявшая слух и, приложив ладонь к бровям, удивленно смотрела на чистое ярко-синее без единого облачка, небо.
– Это что, гром? Дождик будет? А на небе ни облачка. – Обратилась она к нам.
– Нет! – кричим ей. – Это обстрел. Ракеты стреляют.
– А-а-а-а! То-то я смотрю, на небе ни облачка! Все ракетами разогнали, и полива нет. Плохо. – Вздохнув, она ушла в домик.
Мы глянули друг на друга и одновременно расхохотались. Смех был немного визгливым, отдавал начинающейся истерикой. Ракетный обстрел прекратился так же внезапно, как и начался.
Военные действия продолжались. Гибла молодежь в окопах. Теряли матери кормильцев, малые дети отцов. Начались переговоры, жесткие заявления генерала Лебедя.
Те часы войны я буду помнить всю жизнь, как и тех мальчиков на костылях, в колясках, в бинтах, пропитанных кровью, что мелькали перед открытыми дверями палаты, в которой я лежала после очередной операции. Ах, война, что ж ты сделала, подлая.