Ударная комсомольская стройка. - глава-4

Нас навеки тайга породнила
Пусть не все попадем мы в гранит,
Согласитесь, Строитель Вуктыла! –
Это, все-таки, гордо звучит!

Коми. 1969г
 («Гимн строителей Вуктыла» М. Тукалевский





Итак, Вуктыл... Название поселка, куда вскоре прибыли Зарецкие, тогда было во всех газетах: Всесоюзная Ударная Комсомольская стройка! Быстро, на предельной скорости, из приполярных болот Урала тянули магистраль газопровода. Почти сразу у него появилось имя собственное — «Сияние Севера». Из Вуктыла газ пошел на Ухту, а оттуда — на Торжок, в центральные районы страны. Кто не бывал «на Северах», вряд ли сможет себе вообразить, какой это был труд — прокладывать «нитки» огромных газопроводов, растянувшихся на седьмую часть экватора — да не в одну «нитку», а в несколько! Это вуктыльский газ горит на металлургических заводах Череповца, греет воду и батареи в столицах, синими язычками поднимается из московских конфорок... И в Вечных огнях — тоже он, горючий бог Севера, пришедший сюда по проложенным когда-то трубам. И Европу согревает — обогащая страну по сей день — тот же самый вуктыльский газ.
Сюда-то, где, как потом оказалось, вершилась судьба их следующих десятилетий, попали Зарецкие.
И снова, как десять лет назад в Казахстане, — вагончик, точнее, даже половинка — на семью. «Ничего-ничего, тесновато, зато зимой тепло!» — Иван Семенович Кирюшкин, начальник девятого участка, на который поступили Зарецкие, сам отвел новеньких на «квартиру». Отныне Олег был бульдозеристом («Без обид, покажешь себя — быстро поставим машинистом трубоукладчика!»), Надежда — бухгалтером того же девятого участка.
Вдалеке от «большого начальства» — управляющего «Ухтастроя» Сергея Борисовича Янушевского — Кирюшкин был царь и бог, притом добрый: всех привечал, знал по именам, по возможности помогал... Ну и команда работала соответственно — как львы. И даже лучше.
— Как будто на целину вернулась, — иногда думала Надежда.
В бухгалтерии сразу же выдали подъемные — обоим по три больших северных оклада. Вышло около десяти тысяч рублей (для того периода это были огромные деньги, на которые можно было купить два автомобиля или хороший домик в Краматорске), Зарецкие только и успели, что подержать их в руках: все деньги отправили Надиной маме. Анне Семеновне, в Краматорске приходилось несладко, она была должна чужим людям. Что осталось на руках у Олега и Надежды? По небольшому авансу на питание и мелкие расходы...
— А куда тут деньги тратить? — смеялись новые коллеги. — И, главное, когда? У нас же рабочий день не меньше пятнадцати часов, а когда план горит, так и все двадцать четыре!

Надежда сразу прониклась пламенным энтузиазмом строителей. Как и на целину, люди сюда прибыли по комсомольским путевкам или по приглашению — в основном это была молодежь от двадцати до тридцати лет. Кроме того, к прокладке газовых труб были привлечены уголовники — условно осужденные и те, кого выпустили из тюрьмы за примерное поведение. В Вуктыле собрались представители всего советского общества — самых разных национальностей и социальных групп, но работали все дружно, слаженно, с огоньком; жили в вагончиках, пели песни под гитару, помогали друг другу. Все это очень напоминало Надежде целину.
Олег был толковым работником; он отличался завидным трудолюбием и упорством, любое начатое дело доводил до конца, никогда никому не отказывал в помощи, поэтому с первой минуты снискал уважение коллег по нелегкому северному труду. Работали здесь 15-17 часов в сутки, а иной раз проходили и полный суточный круг ада с коротким перерывом на нехитрую трапезу.
Участков было два: восьмой и девятый. На восьмом участке бухгалтером была Валентина Яковлевна Николаева, а на девятом — Надежда вместе с кассиром Лидией Петровной Леонтьевой, чей супруг, Анатолий, работал экскаваторщиком. Лидия была работником ответственным и аккуратным, ее отличал флегматичный темперамент. Это была миловидная блондинка с вечной полуулыбкой на лице и с лукавыми морщинками в уголках глаз. По складу души она была полной противоположностью Надежды, и, может быть, именно поэтому работать с ней было на удивление легко. При этом случалось, что эта женщина вела себя весьма странно — например, скрыла факт того, что она уже бухгалтер со стажем, и Надежда начала обучать ее азам бухгалтерии, сама, еще не имея достаточного опыта. Это вызвало значимую неловкость.
Большая таежная стройка — работа для смелых и крепких. Болото, непроходимый лес, где утопали иногда трактора: утопали и оставались в трясине навсегда, потому что, пытаясь выручить, можно загубить людей. Комарье, оводы и слепни летом повсюду, а таежная мошка такая, что кажется — черная масса неотступно сжимает тебя со всех сторон: сверху, снизу, с боков. Никакие жидкости, мази, крема не помогают защититься от кровососов, да и где те жидкости: накомарники только, вот и вся защита. Как работали ребята на открытых трубоукладчиках, Надежда не понимала, только смотрела на них как на героев.
А они на нее: «Смелая!» Особенно из СП-2, где большинство строителей трудилось. Это значит, что доставщикам денег предстояло пройти через тайгу километров пятнадцать, причем большую часть — по трубе-тысчевке — диаметром в метр. Неудобно, а куда денешься: кругом болота! И не просто идет кассир или бухгалтер, а несет зарплату, тысячи и тысячи рублей в сумочке. А из Ухты на вертолетах или «АН-2» вообще возили в чемоданчиках по 250–300 тысяч (это были для того времени огромные деньги), зарплата всему участку. Без всякого оружия, только с одним из мужей (Олегом или Анатолием Леонтьевым).
Слава Богу, никого не убили и не ограбили, хотя в тридцати километрах от Вуктыла жили на вольном поселении уголовники. Идти по этой трубе было неудобно и медленно, всегда был риск безвозвратно соскользнуть с железного каната в трясину вечных болот.
Работать в тайге трудно было всем без исключения — машинистам трубоукладчиков, сварщикам, водителям большегрузных машин, на которых подвозили трубы. Нередко машины увязали в болотах целиком, и их приходилось бросать, потому что жизнь и здоровье рабочих в начале стройки ценили больше, нежели технику. И молодежь, понимая это, трудилась, не щадя себя, но и зарабатывала хорошие деньги.
Одновременно природа этого таежного края покоряла своим богатством. В лесу — грибной ряд. Ближе к речкам — заросли смородины, черемухи. На гарях — малинники, на болотах — клюква; в борах — брусника. В густых ельниках — черничные поля. Какую хочешь ягоду бери ведрами, а грибы — корзинами. Для любителей охоты водится все: рябчики, утки, куропатки и другая дичь. Безусловно, щедра на дары вуктыльская тайга.

  *   *   *
К великому сожалению, Надежда Зарецкая радовалась недолго — вскоре коварный северный климат свалил ее на больничную койку. Несмотря на это, перед новым 1969-м годом она решила забрать детей из Краматорска к себе в Вуктыл — волновалась, да и просто скучала.
Как бы ни любила работу, но дети — это самое дорогое, что у нее было. В конце декабря Надежда сидела в кресле «Ми-8», готового отправиться в Ухту.
Вот уже ждут последнего пассажира, сейчас закроется дверь. Пассажир — миловидная девушка — заходит, видит Зарецкую, меняется в лице и тут же, практически на ходу, спрыгивает обратно. Надежда успела разглядеть странную пассажирку и всю дорогу до Ухты летела, задумавшись: неприятные мысли беспокоили ее даже больше возобновившихся болей в животе...
Это была Ксения — племянница их знакомых, глупенькое и миловидное упитанное создание лет двадцати. Обладательница курчавых волос до плеч, маленького носика и пухленьких бедер, которыми умела виртуозно крутить под музыку. Олег и Надежда часто ходили к друзьям в гости, и довольно быстро Ксюша стала кидать на Олега недвусмысленные взгляды, а скоро дождалась и ответных. Надежда все видела, но — мало ли, кто на кого смотрит! Нет мужчины, который бы не смотрел на такую красоту... И вот эта самая Ксюша решила остаться на Вуктыле подольше, увидев, что ее соперница улетает. Надежде было, о чем задуматься.
Вернувшись через две с лишним недели, Зарецкая увидела, что подозрения полностью оправдались. Все это время Олег и Ксения жили бурно и весело. Её родственникам было, конечно, стыдно, ждали скандала... но все обошлось удивительно мирно.
— Ваня и Валюша, не волнуйтесь, — Надя смогла улыбнуться даже тут. — Ничего сверхъестественного не произошло. Во всяком случае, вы совершенно в этом не виноваты. Они взрослые люди и имеют свои головы на плечах, другое дело — какие?..

Внешне открытое предательство мужа она восприняла спокойно, даже вежливо и деликатно беседовала с Ксюшей, которая исповедовалась перед ней с глупым выражением лица:
- Надежда Васильевна, мы с Олегом любим друг друга. Он мне сказал, что он с вами девять лет не прожил, а промаялся.
— Ну, что ж. Любовь — это великий Божий дар, высшее человеческое чувство, я очень рада за вас. Это же здорово, если вы действительно любите друг друга. От всей души я вас с Олегом поздравляю и желаю счастья!
Друзья Зарецких не понимали, откуда у Надежды такая выдержка и спокойствие. А что еще было делать? Во-первых, Ксения во многом была права, с горечью думала Зарецкая: счастливой их жизнь с Олегом нельзя было назвать. Какая уж тут женская любовь..., впрочем, Олег шел на это вполне сознательно. Думали, стерпится — слюбится, но не получилось, хотя остались нежность и уважение. Надя всегда называла его только «Олеженька» — так же, как и ее родные, и их друзья.
— К сожалению, нет таких весов, которые определили бы, кому же трудней жить вместе, разделять семейное ложе, — тому, кто любит, или тому, кто позволяет себя любить, — думала Надежда.
Она понимала Олега и в другом: ведь столько лет болела, вся семья была на Олеге — да и женой она все это время была не слишком «удобной». Ну и наконец — зачем скандалы? Разве кому-нибудь удавалось сохранить семью при помощи скандала? Нет, лучше уж держать себя в руках — это единственный шанс сохранения семьи.
Через многие лета, прожив долгую и интересную жизнь, Надежда Васильевна уже окончательно утвердилась во мнении: нет на свете почти такого мужчины, как бы сильно ни любил он свою жену, чтоб при возможности не изменил бы ей.
А жена - то, что? Должна простить мужу его слабости! А гордость?! На время ее запрятать, во имя сохранения своей семьи и благополучия детей.
Именно женщина, жена, мать была, есть и всегда будет хранительницей семейного очага. На первом плане всегда должны быть дети. По большей части именно от матери зависит воспитание и будущее благополучие детей. Женщины обязаны это помнить — всегда!

                *   *   *
Здоровье, между тем, резко ухудшилось. Надежда не могла проглотить даже пару ложек манной каши — боли усилились так, что казалось — все внутри горит. Врачи определили непроходимость кишечника, назначили большую и сложную операцию, к которой нужно было начинать готовиться немедленно. Так в январе 1969 года Надежда снова оказалась в больнице.
Потянулись бесконечные дни ожиданий — и неизвестность в эти дни мучила Надю не меньше, чем боли. Медики в Ухте сначала настаивали, чтобы приехала мама — Анна Семеновна: результат операции непредсказуем, после нее за больной будет нужен круглосуточный уход родственников. Так что Анне Семеновне предстояло либо ходить за Надей, либо увезти внуков в Краматорск, чтобы за женой смог ухаживать муж — именно так она потом и поступила.
Где-то в середине января 1969 года Надежде приснился новый «непростой» сон: будто бы у нее выпали без крови зубы, которые ей ужасно мешали. Проснулась в ужасном состоянии и прямо из больницы позвонила своим кумовьям Орловым. Оказалось — умер её отчим. Любить его она никогда не любила, но и смерти не желала, так что просто попросила Олега выслать 250 рублей на похороны и еще была довольна, что дети здесь, на Вуктыле, а не в Краматорске. Зачем детям  лишние переживания...
— Когда все-таки операция?
— Надежда Васильевна, пока планируем на 17-е апреля: ждем нужного количества крови! У вас первая положительная группа, это не самый лучший вариант для нездорового человека...
За три месяца, что Надежда пролежала в больнице в ожидании операции, она успела подружиться почти со всеми врачами и медсестрами. «Давайте-ка я вам помогу!» — без дела лежать и скучно, и как-то неправильно, так что Надя по мере сил помогала ухаживать за тяжелыми больными.
Многие больные, как взрослые, так и дети, просили, чтоб к ним подошла Надя.
\» — Наденька, у тебя волшебные руки\», — говорили больные. — Прикоснешься — легче становится!
Детям — рассказывала сказки, со взрослыми — говорила о жизни и пыталась внушить, что нужно бороться за жизнь и все будет хорошо. Надежде разрешали заходить во врачебный кабинет, так что она читала многие истории болезней — отмечала что-то для «воодушевления» больных, но и про себя многое примечала, думала — можно сказать, программировала.
И вот — день операции. Ровно в восемь тридцать Надежда с улыбкой на лице вошла в операционную. Старалась быть спокойной.
— Ну что, красавица наша, готова?
— Готова!
— Тогда ложись, начинаем!
Надрез на левой ступне рядом с веной, для введения наркоза... Мощная доза — и Надежда крепко заснула. Темнота перед глазами сначала стала ватной, потом липкой, сгустилась хлопьями — и в какой-то момент развеялась. Надя как будто сверху увидела операционный стол, свое тело на нем, вокруг людей в светло-желтых халатах, с марлевыми масками на лицах и в резиновых перчатках. Аппаратура. Кровь, много крови. А вот — слышно будто бы шлепают человека по щекам. Больно ему, должно быть?..
— Надя, Надя! Да открой же глаза в конце-то концов!
С огромным усилием Надежда приподняла веки. Над ней стоял хирург, в своем светло-желтом костюме, рядом — напряженная медсестра, готовая броситься на помощь. Значит, операция закончена?
— Сколько бре-бре-мени? — губы Надю не слушались, видимо, во рту долго была эндотрахеальная трубка.
— Половина пятого...
Сколько же прошло часов? Нет, невозможно подсчитать: голова после наркоза еще не соображает. Но долго, явно долго.
— Я буду жить?
Доктор долго молчал и ответил вопросом:
— У тебя дети есть?
— Д-двое...
— Что ж, будем надеяться, что кто-нибудь из твоих детей счастливчик и ты будешь долго жить.
Больничный коридор показался Наде бесконечным тоннелем — она то прикрывала веки, то с огромным трудом их открывала. Открыла глаза в очередной раз и увидела то, чего боялась: завозят в «одиночку». Сколько просила перед операцией — не класть туда, куда угодно, только не в одноместную! Это же «палата смертников»: только за те три месяца, что Надежда была в больнице, там умерли десять человек. Одни уходили в мир иной сразу, другие — через непродолжительное время. Именно из этой палаты чаще всего доносились раздирающие душу рыдания: плакала мать, у которой умерла дочь, молоденькая девушка, плакала жена, потерявшая мужа...
— А куда тебя еще положить? — сестра увидела, как испугалась Надя. — Это единственная палата, где кислородный баллон, специальная кровать. А когда будешь выздоравливать, вот и весы есть, взвешивать. Отдыхай лучше!
Еще раз открыла веки — да, в «одиночке», вся в трубочках и повязках... И снова закрыла глаза — силы были исчерпаны. Навалился зыбкий, неверный сон — будто бы давят какие-то чудовища, лошади, цыгане с повозками...
Среди ночи пришла медсестра, принесла обезболивающую таблетку и стакан с водой,  по всей видимости, Надежда сильно стонала.
— Это мне?
— Тебе, тебе, пей!
Тут Надя испугалась по-настоящему. Она не зря все эти три месяца изучала истории болезней, в том числе те, что закончились летальным исходом. И точно знала: после операции на желудке или кишечнике воду в первые двое суток не дают. Никогда — кроме тех случаев, когда у пациента рак, тогда есть и пить можно все, что хочется.
— Нет, пить не хочу. Совсем! — таблетку Надежда сжевала, а к воде не притронулась. Нет уж, это мы еще посмотрим, кто тут «смертник»!
На следующее утро проснулась от того, что кто-то рядом громко ахнул. Открыла глаза — у кровати стоит бледный Олег, его трясет, как в лихорадке. «Да что с тобой?» — попросила подать зеркальце и все сразу же поняла. «Краше в гроб кладут» — не преувеличение, а чистая правда: глаза провалились, нос заострился, в лице ни кровинки. Живой труп.
— Ты что, смерти испугался?! — напустилась на мужа.
— Надя, тебе больно? — еле слышно произнес он.
— А если б тебя разрезали снизу доверху, тебе было бы больно или нет?! — и начала ругаться дальше... Как странно, думала одновременно с руганью, какой я тут в больнице стала злобной, вредной!
Вскоре отказалась от обезболивающих уколов — словно проверяла судьбу. Если суждено жить, так и боли выдержит без уколов, а если не выдержит — так все равно умирать. Правда, человеком Надежда была в этом смысле особым: с детства привыкла к трудностям и боли, так что терпелось ей полегче.
— Ничего, — произнесла Надежда, стиснув зубы. — Были бы кости — мясо нарастет… Слыхал пословицу? Русская, самая что ни на есть народная. Из самых глубин.
Олег понуро промолчал.
В течение десяти дней муж не отходил от жены, покидал палату лишь в экстренных случаях — покурить, поесть, попить и сходить по надобностям. Ему выдали больничный лист по уходу за супругой. В этот период Надя третировала его на все лады — то потребует открыть форточку, а увидев, что несчастный собирается выйти из палаты, тут же кричала, чтобы закрыл. Такая же ситуация с дверью. Из палаты постоянно слышалось: «Поправь мне подушку! Нет, не так! Как? Хорошо, давай еще раз повторим, как надо поправлять подушку. Удивления достойно, как Олег при его взрывном характере выдержал эти адские дни. Вскоре в палату заглянул высокий молодой мужчина, которому операцию сделали на следующий день после нее. «Надя, а я уже хожу, а ты все лежишь, лентяйка», — с усмешкой произнес он. Она разозлилась и в этот же день попыталась встать с постели, правда с помощью Олега: нужно было поддерживать все трубочки, а силы быстро покидали ее. Олег жене помог подняться на весы, и оба увидели 35 килограмм — значит, кости, обтянутые кожей. Превозмогая боли во всем теле, снова легла в постель
И вот наконец настал день, когда Надя встала с постели, хотя была еще очень слаба, но ходить стала ровно, мягкой походкой. Вновь поступившие больные и подумать не могли, что эта женщина совсем недавно перенесла тяжелейшую операцию.
— Надюша, когда тебя оперировали, — рассказывали сестрички — наш телефон не умолкал, целый день звонили люди, интересовались твоим состоянием здоровья, столько и к большим начальникам не звонят, к тому же ты не житель Ухты. Интересовались в основном бывшие наши больные или их родственники. Приносили тебе передачи: куриный бульон, фрукты и диетические продукты. В один голос говорили, что будут за тебя молиться, вернее, за твое здоровье, так что ты у нас очень важная персона.
В ночь на первое мая Надежда тихо поднялась с кровати, вышла из палаты и зашла в кабинет врача. Нашла свою историю болезни и стала читать, положив на тумбочку у трюмо. Вот описание хода операции... а вот в самом конце — крупными буквами, как приговор: «рак толстого кишечника».
Будто бы током ударило, покачнуло, разметало во все стороны волосы, мурашки пробежали по всему телу... «Как же мои дети?» — сердце замерло от ужаса. Вообще-то смерти Надя не боялась — намучилась от всех болезней...
Попыталась взять себя в руки, прочитала весь ход операции. Итак, она длилась пять часов сорок две минуты. Остановка сердца — клиническая смерть — «дефибрилляция» разрядом высокого напряжения... Вырезали половину толстого кишечника и 15 сантиметров тонкого, а всю оставшуюся внутренность промыли в пенициллине. Обнаружено несколько крупных язв и множество мелких — потому столько и удаляли. Вливание крови от трех доноров: болгарина, немца и коми.
 — Да уж, — сквозь ужас усмехнулась Надежда, — теперь во мне точно кровь разных народов. Целая коллекция — если прибавить к моей русской, по маме и бабушке, греческой и еврейской от дедушки и от отца — украинской и цыганской... Дитя мира!
И все-таки — еще раз перечитывая историю болезни — Надя поняла: что-то здесь не так. Поднялась с постели на шестой день, через две недели сняли трубочки и дренажи, начала есть. Тошноты нет, чувствует себя неплохо. Не может быть, чтобы это был рак. «Врачи ошиблись! — все более настойчиво убеждала она себя. — Они ведь тоже не боги!» И уже почти успокоившись, решила — ждать результатов гистологии, а до этого не волноваться.
— Надя, не волнуйся, — как-то утром сказала ей медсестра. — Скоро поправишься и поедешь домой!
Она слегка нагнула сестричку к себе и тихонько на ушко, чтоб не слышали другие больные, сказала:
— Розочка, не старайся зря утешать меня, я все знаю сама, ночью прочла свою историю болезни.
— Как так, как так?! — растерянно произнесла медсестра, ее веснушки на милом личике еще больше порыжели, и снова на ушко девушке она прошептала:
— Розочка, я уверена: хирурги в моем диагнозе ошиблись.
Утром третьего мая, на пятиминутке, эта медсестра заявила, что Надежда Зарецкая самовольно прочла свою историю болезни и утверждает, что врачи поставили неверный диагноз. На это главный хирург отделения возразил:
— Зарецкая — умная и сильная женщина, хватит говорить с ней о болезни. Оставьте ее в покое.
Теперь врачи, совершая обход, спрашивали Надю лишь о том, как у нее настроение.
Почти через месяц из Ленинграда пришли результаты гистологии, поскольку в Сыктывкаре, куда первоначально были направлены данные, точный диагноз поставить не смогли. К великой радости, правда оказалась на стороне Надежды — злокачественных образований не выявлено, ответ отрицательный. Главный хирург отделения, Николай Иванович Новоселов, после получения результата гистологии пригласил Надю в свой кабинет и уже в спокойной, непринужденной обстановке стал расспрашивать о ее заболевании:
— Надежда, вот ты объясни мне, опытному хирургу, прошедшему почти всю войну, — как ты умудрилась прожить на свете с таким кишечником? Ведь это адские муки; как ты терпела все эти годы?
— Да уж, что и говорить, помучиться пришлось изрядно, — согласилась Надя. — Но наши краматорские врачи так и не смогли докопаться до истинных причин заболевания. Да, признаться, не особенно и старались… Я им неоднократно твердила, что у меня болит именно кишечник, мне казалось, что внутри словно ползают огненные черви, а мне отвечали, что это у вас, мол, воспаление придатков, все ведь находится в одном животе, потому вам и кажется, что болит кишечник. Вот я и терпела. А куда было деваться? Я терпела, терпела… Но, знаете, особенно мучительна была для меня близость с мужем. Это — за пределами боли… Я могла бы наложить на себя руки, не единожды посещало искушение, но не посмела — у меня двое деток, а они — самое дорогое, что у меня есть. Не могла же я сделать их преждевременно сиротами…
— Да… — доктор был серьезно задумчив. — Я тебе искренне и глубоко сочувствую. Ты молодец. Но, однако, признайся мне вот в чем: тогда, после операции, когда ты отказалась от воды, ты действительно не хотела пить? Спрашиваю исключительно как врач, потому что это странно, уверен, что больные всегда испытывают жажду.
— Я правда не хотела пить. Я была уверена, если сразу после операции выпью воды, то умру и, наоборот, если выдержу без жидкости — буду жить; по этой же причине я отказалась от таблеток и уколов. Интуиция спасла и меня, и мое тело, которое стало правильно себя вести. Потому и не было жажды.
— Поразительно. Такого больного в нашем отделении еще не было, — тихо и как бы про себя, словно делая заметку, произнес главный хирург. И потом уже громче: — Надя, твое выздоровление — настоящий дар для нас, «биологическое чудо», если угодно. Ты необыкновенно выносливый человек, по-настоящему сильная натура. Именно о таких как Вы в свое время сказал Сенека: «Ничто на свете не заслуживает такого уважения, как человек, умеющий мужественно переносить несчастье».
… Надежда Васильевна, поправляйтесь! И пусть Ваши дети растут здоровыми, счастливыми и такими же бесстрашными, как их мама!
Николай Иванович тепло пожал Надину руку.
Месяц спустя Надежду перевели из онкологии в терапевтическое отделение, расположенное в глубине сан городка, в окружении берез, птичьего пения и умиротворяющей тишины. Здесь были все условия для того, чтобы окончательно восстановиться и с новыми силами ринуться в бой. Нередко ее навещали медсестры из онкологии и с гордостью сообщали:
— Надя, представляешь, наши врачи теперь больным рассказывают о тебе, говорят, что ты победила смерть. Многие уже поправились, так что глобальный переворот в медицине — может, и не миф, а? Ну ладно, поправляйся.
Надежда провела там около года, но по ее личной просьбе и по разрешению главврача отделения отпускали ее домой ежемесячно на семь-девять дней. Зарецкая начисляла своему участку зарплату.

Но все-таки Надя шла на поправку: появился здоровый цвет лица, глаза заискрились, зазвучал ее звонкий голос.
  *   *   *
Однажды приехали мама с Мариночкой — навестить Надю. Как бы мимоходом Анна Семеновна в разговоре спросила:
— Надя, ты знаешь Ксению?
— Да, мамуля, знаю, ну и что?
— Я просто так спросила, — голос мамы звучал боязливо и загадочно.
— Нет уж, коль начали, продолжайте, что произошло?
— Надюша, ты только не волнуйся!
— Господи, да я и не думаю волноваться, говорите прямо, что хотите мне сказать, не ходите вокруг да около; не волнуйтесь мама: ни вешаться, ни стреляться я не буду, что бы ни произошло.
— Ну, тогда слушай. Вчера Олег привел в квартиру Ксению, она с ним спала, а утром он попросил детей, чтоб они не шумели, дали возможность отдохнуть ей, по всей видимости, после трудной ночной смены...
Долго молчала. Наконец, выговорила (только не меняться в лице!):
— Не переживайте вы так, мамочка! Ведь ничего страшного не произошло; не забывайте, что Олег — молодой мужчина, а меня рядом нет, конечно, очень плохо, что все это видели дети.
Когда на следующий день Анна Семеновна и Мариночка улетали (дочка, умница, ни разу не заговорила об отце, понимала, что маму не надо расстраивать), Надя передала с ними письмо мужу. Еще одну попытку его образумить.
 «Дорогой Олежек! Десять лет назад в далекой казахской степи работала веселая, жизнерадостная девчонка. Приехала она осваивать целинные земли, как и тысячи других парней и девчат. Эта девушка здесь встретила и впервые полюбила парня такого же, как и сама, веселого, смелого, жизнерадостного. Но, к сожалению, первая любовь закончилась разлукой. В это время рядом жил и трудился другой юноша, тихий, малоразговорчивый, по-видимому, с отпечатком какого-то странного воспитания. Но, как правило, все тянется к прекрасному, живому, поэтому этот молодой человек потянулся к этому прекрасному цветку, от которого веяло жизнью, солнечным светом... Жизнь этому парню давалась с большим трудом. Он был несчастен, ему как-то во всем не везло. Но кто не желает счастья? О нем мечтал и этот угрюмый юноша...
Девушке стало жаль этого молчуна. Ей хотелось, чтобы он тоже умел улыбаться и смог понять красоту окружающего мира. И вот она, вопреки своему сердцу, вышла замуж за этого замкнутого человека; при этом веря, что семейная жизнь у них сложится хорошо... Вот пролетели десять лет. Надеюсь, Олежек, ты вспомнил нашу молодость, ведь я ни в чем не соврала. До женитьбы тебе действительно ни в чем не везло. Да, я хотела тебе принести счастье, но себя наказала на всю жизнь. Ты хотя бы раз подумал, почему я заболела? Нет, не подумал. Я ведь тебе отдала свою энергию и своё сердце, а сама стала такой. Но запомни: каждого человека согревает какая-то звезда, все расцветает только под лучами солнца, а если они исчезают, то все гибнет.
Итак, мы прожили десять лет очень сложной и трудной семейной жизни, пришлось многое испытать, за эти годы мы совершенно изменились. Ты превратился в видного, представительного мужчину, а я — в больную несчастную женщину. Запасы-то все мои иссякли, а твои запросы теперь увеличились, тебе нужно большего, и ты к нему стремишься. А мне, что нужно мне? Какие могут быть желания у смертельно больного человека? Только бы вылечиться, чтоб продлить свою жизнь, хотя бы ради своих детей. Ты помолодел, а я постарела; но жаль, очень жаль, что у тебя короткая память.
Да, Олежек, хоть я физически нездорова, но сердце у меня живо, ум и душа тоже, да, вдобавок беспамятством я не страдаю. Единственное, чего я тебе желаю, — это будь счастлив, если сможешь. Меня огорчает, но не удивляет, как ты мог променять все, что с годами было построено: свою семью, чудесных детей, подругу твоей жизни, которая поставила тебя на ноги, которая неоднократно прощала тебе твои глупости, — на одноминутное влечение, на животную страсть. Да, Олег, видеть далеко ты не можешь, а слух и обоняние у тебя отсутствуют. Мне не хочется тебя огорчать, быть может, тебе придется с Ксюшей жить. Подумай, какая нормальная женщина стала бы мне, твоей жене, тем более в больнице, рассказывать подробно о ваших интимных отношениях. Разве хватило бы у нее совести пойти в мое жилище и спать с тобой и рядом с нашими детьми, тем более рядом с моей мамой; в тот момент, когда твоя жена, мать твоих детей лечится в больнице, и жизнь ее висит на волоске.
Эх ты, дурная твоя головушка! Пеняй сам на себя! Я на многое закрывала глаза, но этого простить невозможно. Путь к моему сердцу для тебя навсегда закрыт. Прошу тебя, забудь меня и детей! И все же счастья тебе!
Бывшая твоя жена Надежда. 26 августа 1970 г. Ухта, Сан городок»

На следующий день Надя отпросилась из больницы под предлогом того, что ей нужно повидать детей. Врач не возражал. Оказавшись на воле, Надежда купила бутылку дорогого коньяка, бутылку полусладкого шампанского, букет цветов и помчалась домой. Из Вуктыла до СП-3 она добралась на попутке. С работы Олег вернулся поздно и по виду жены сразу понял, что ей все известно о его недавних похождениях.
— Привет! — весело сказала Надя. — Ну чего стоишь, чай, я не привидение, жена твоя законная! Хоть и бывшая. Давай, милости прошу к моему шалашу.
В глазах Олега блуждал испуг. Надя между тем бойко прошлась по квартире, огляделась и вдруг произнесла:
— Так! А где магнитола?
— Надя, я… — Олег совсем потерялся. — Я… я проиграл деньги, и мне пришлось отдать магнитолу. Они сказали, что убьют меня…
— Ай-ай-ай! Убьют! — Надя сделала большие глаза. — А как они обещали тебя убить, а?
— Надя, ну, прошу, не начинай… Мне и так плохо, — затравленно произнес Олег.
Надежда звонко расхохоталась ему в лицо.
— Ладно, обойдемся без лишних слов, сентиментальный ты мой! Не могу же я, Надежда Зарецкая, допустить, чтобы какая-то шваль покушалась на жизнь моего верного мужа и заботливого отца! Я тебя утешу — у меня есть деньги — получила по больничным листам! А завтра как раз выходной. Поедем выкупать магнитолу, заодно подружку твою навестим…
Ночь Олег провел в кошмарах.
На следующий день чета села в рейсовый автобус до Вуктыла. В глазах Надежды плясали синие искорки, она была в возбужденном, игривом настроении, красивая, сильная, в руках — пышный букет цветов, в сумке — коньяк и шампанское. Олег рядом с ней совсем сник. Ревность, смешанная со страхом и чувством собственной ничтожности, угнетала его чрезвычайно.
По приезде Надя, сверкнув глазами, велела мужу:
— А ну-ка, воин света, веди к любовнице! А то я что-то запамятовала, где она живет.
На окраине Вуктыла стояли старенькие балки, которые в свое время были списаны. В половинке такого балка и жила Ксения. В балке ее не оказалось.
Ксения была у друзей, напротив. Увидев Надежду, девушка существенно изменилась в лице, и ее выражение из медно-глупого переросло в испуганно-каменистое.
— Здравствуй, Ксюша! — весело закричала Надя. — Вот так встреча! Давай-ка собирайся, пошли к тебе — гулять будем! Ты только посмотри, что у нас есть! — и Надежда погремела сумкой со спиртным. Этот звон, как горох от стенки, отскочил от каменного лица Ксении.
Когда подошли к ее двери, Ксения от волнения никак не могла попасть ключом в замочную скважину.
— Олег! — строго произнесла Надя. — Не по-рыцарски ведешь себя. Ты что, не видишь, что девушка не попадает? Попадание — это по твоей части, причем в ярчайшем спектре смыслов. Хотя у тебя у самого вон ручонки-то дрожат… Что ж, придется, как всегда, мне…
Надя вырвала у Ксении ключ, с размаху вонзила его в замочную скважину и в два щелчка распахнула дверь.
— Милости прошу, — певуче произнесла она. — Ныряйте в гнездышко, пташки вы мои… Что-то вы совсем потускнели, а? Ладно, не тряситесь, убивать не буду.
Войдя вместе с любовниками в неприглядный балок, Надя заметила магнитолу и несколько кассет.
— Как у вас тут все интересно, — воскликнула она. — Магнитола, кассеты… Жизнь — что сказка! Ксюша, а на сколько дней вам хватает кассет? Сколько надо, скажем, на неделю? Мне кажется, пора уже подкупить, а? Вот эти, что валяются, уже использованные, да? Вы, если что, обращайтесь, я мигом слетаю… Ладно, шутки в сторону, давайте, поите гостью чаем, и чтоб от души! От души, ясно?
Ксения, от дрожжей едва держась на ногах, стала доставать необходимые приборы для чаепития.
— Ксения! — строго обратилась к ней Надежда. — Чтобы чай был как надо, ясно? Чистый, без всяких примесей!
Складывалось впечатление, что вслед за лицом каменеет все тело Ксении. Казалось, дрожь плавно перерастает в паралич. Надя же развязно рухнула в кресло, с хлопаньем сцепила руки в замок и весело произнесла:
— А теперь вы меня, золотые мои, послушайте, — улыбку на лице Надежды как будто выключили. — Я вас, птенчики мои, от души поздравляю с тем, что наконец-то вы нашли друг друга, а стало быть, нашли свое счастье, потому что где любовь, там и счастье, разве нет? Олежек, по твоему собственному выражению, ты со мной промаялся эти десять лет? Ты поправляй меня, если я что-то не так говорю, искажаю факты… «Не прожил, а промаялся», верно? Так пусть же тебе принесет счастье эта лучшая из женщин! От меня вам в подарок этот замечательный букет, бутылка шампанского и бутылка коньяка. Веселитесь!
В этот момент Ксения, повернув к Олегу каменистое лицо свое, прошептала, вытаращив глаза:
— Ты ж сказал, что она скоро умрет, и тогда ты на мне женишься, и жить будем у тебя... Ты ж сам просил, чтоб я не уезжала...
Надя, не выдержав, прыснула со смеху:
— Господи! Да зачем ждать моей смерти? Это же как-то совсем уж не по-христиански. Я вам предлагаю упрощенный вариант — женитесь прямо сейчас, и дело в шляпе! Олежек, ты письмо-то, чай, прочитал мое? А коли прочитал, значит должен понимать, что от семейных уз я тебя отныне полностью освобождаю, то есть ты свободен как ветер. За сим честь имею кланяться.
Надежда встала, держа прямую спину; быстро вышла из балка, на пороге крикнув:
— А ты, мой благоверный, за мной не ходи, завтра передам твои вещи в полном объеме. Можешь не сомневаться.
Недалеко от поселка проходила основная дорога на СП-3, и Надя решительно направилась к ней. Стояла прекрасная погода — ясная, теплая, с легким ветерком. Олег подавленно бежал за женой; в одной руке у него болталась магнитола, в другой — пакет с бутылками. Бутылки гремели, и Надежде почему-то было смешно слышать этот звук. Олег догнал жену и прерывающимся голосом начал:
— Надя, ну прости меня, я не знаю, что на меня нашло…
— Слушай, — сказала Надя, — ты чего бегаешь за мной, как… Я же тебе запретила. Я тебя, дорогой, отцепила от своей юбки, понял? Трудно без юбки? Так лети скорей к своей Беатриче, а то дверь захлопнется — она отпереть не сможет, ключом в скважину не попадет. Придется тебе тогда у врат ночевать…
Олег вдруг побледнел, задрожал:
— Если ты меня не простишь, я сейчас же брошусь под машину.
Надежда звонко расхохоталась. Тысяча колокольчиков звенела в ее смехе. Она хохотала долго, казалось, с ней случилась истерика. Наконец, переведя дух, она выдавила:
— Дорогой ты мой, как же у тебя все сложно, а? Ох! Зачем же под машину? И транспортное средство испортишь, и водитель, не приведи Господи, в тюрьму из-за тебя угодит.  Я тебя научу. Смотри: если жизнь тебе действительно не дорога, вон Печора. Река большая, коварная, глубокая. Всем рекам мать. Примет тебя — даже не заметит. А еще лучше на болота ступай — там уж точно навеки и бесследно погребен будешь. И проблем никаких — тайга, она многих забирает и не возвращает.
В это время мимо проезжал на «ЗИЛе» Надин земляк Гриша Некрасов, который в свое время прибыл в Вуктыл по совету Анны Семеновны. Увидев супругов, Григорий притормозил.
— Привет, Надюш! — закричал он, как бы намеренно игнорируя Олега. — Прыгай в кабину, подвезу!
Надежда с улыбкой забралась в кабину, и Гриша сразу дал по газам. Олег едва успел забраться в кузов вместе с магнитолой и бутылками. Григорий уже был наслышан о любовных похождениях Зарецкого, поэтому, чтобы лишний раз не травмировать Надю, ни о чем не расспрашивал. Земляки всю дорогу весело разговаривали о детях, о жизни, о погоде.
Прежде чем вернуться в больницу, Надя еще задержалась на пару дней в Вуктыле, чтобы оформить детей в школу: Марину в третий класс, Володю — в первый. Что касается отношений с мужем, то Надежда с Олегом продолжали жить вместе. Надежда понимала, что это очередная жертва с ее стороны — жертва ради сохранения семьи, ради детей.
Итак, Надежда вернулась в больницу.
 *   *   *   

Уже в больнице вечером пили чай с Фаиной Игнатьевной — лечащим врачом, она же главврач отделения.
— Вот так получается: мой муж вместе со своей любовницей ждут моей смерти...
— Долго ждать будут! — усмехнулась Фаина Игнатьевна. — Нет уж, Наденька. Ты будешь жить, и жить долго — это я тебе гарантирую. Я отправила выписку из твоей истории болезни в Москву своему другу по институту, он работает главным врачом санатория «Ленинские Горки». Поедешь туда — уверена, там тебя полностью вылечат.
На глаза Нади навернулись слезы. Как же везет ей на хороших людей, на их внимание и заботу! «Спасибо... Всегда буду вас помнить!» — проговорила тихо. Разошлись уже за полночь.
Через месяц Надю отправили в Вуктыл, на амбулаторное лечение.
Дома все шло своим чередом. Дети учились, Анна Семеновна с Артемом работали, Аннушка, Надина младшая сестра, посещала школу-интернат в Ухте. Если Наде случалось быть в городе, она всегда забегала к сестре. Аннушка была не в восторге от своего учебного заведения, но что делать — нужно было получать образование.
А стройка на Вуктыле шла полным ходом. Приезжали все новые и новые люди. Сколько гостей сменилось у Зарецких в квартире — приехавших из Краматорска или других городов Донецкой области и ожидающих жилья! И как часто эти постояльцы и дальние знакомые становились хорошими друзьями.
Тот же Гриша, Григорий Некрасов. Приехал, до времени жил без семьи. Сошелся с Валей — поваром в поселковой столовой. Какая пара была! Смотришь, и кажется, что нет людей, больше созданных друг для друга. Почти одного роста, оба веселые, жизнерадостные. Многие в поселке и не знали, что они не муж и жена. У Валентины была пятилетняя дочка, у Григория — на Украине — двое, один из них больной от рождения…
« Я так люблю Гришу, — говорила как-то Валя Наде. — Боже, я просто с ума схожу от любви к нему, особенно обожаю его лучезарную улыбку, его добрые карие глаза. Я не представляю жизни без него».
А потом приехала Александра — жена Гриши, крупная работящая женщина. И Некрасов, хоть и обещал Вале оставить жену и жениться на ней, не выдержал, вернулся в семью. Валя снова осталась одна.
…Медсестру Тоню, которая осмотрела тело Вали, вынутой из петли в тамбуре вагончика, потом хотели судить. Пульс не прощупывался, сознания не было; Тоня зафиксировала смерть, и Валю отнесли в холодный склад. А потом, уже в вертолете по дороге в Ухту, она открыла глаза и хотела привстать. Оказалось, на холод ее положили еще живую; откачивали, но бесполезно. В Сан городке врачи констатировали уже настоящую смерть.
— Жалко ее, такая красавица, — рассказывали потом Надежде медсестры; вся история случилась, когда Зарецкая была в санатории.
— А дочку не жалко? Какая она все-таки… легкомысленная была. Эх, Валя, Валя…
В санаторий «Горки Ленинские» Надежда Зарецкая лечилась с семнадцатого января 1971 года. Абдоминальное отделение — куда как раз и поместили Надю — было тогда в корпусах упраздненного женского монастыря. «Поступила тяжелобольная молодая женщина, не шумите!» — о ней медсестры почему-то сразу предупредили остальных пациентов. Первые десять дней — постельный режим, постоянные уколы, процедуры. Врач — Фаля Михайловна Садило — никого к Наде не подпускала, все процедуры, включая уколы, делала сама. Они как-то сразу, несмотря на разницу в возрасте, подружились и иногда по вечерам секретничали…
— Надюша, я тебе по-доброму завидую, — как-то сказала Фаля Михайловна. — Только ты выходишь, возле тебя сразу столько отдыхающих появляется. Чем ты их так привлекаешь? И на танцах смотрю, у тебя от кавалеров отбоя нет!
— Ну что вы, Фаля Михайловна, вам просто показалось, посмотрите, сколько вокруг красивых женщин, куда мне до них! — отвечала Надежда.
На самом же деле были, были поклонники. С одним из них Надежда постоянно занимала первое место на конкурсе вальса — пригодились-таки уроки танцев в девятом классе! Быстро освоившись в санатории, Надя участвовала во всех конкурсах для отдыхающих, читала поэмы и рассказы — была в центре внимания как больных, так и обслуживающего персонала. Когда она декламировала «Волжскую балладу» Льва Ошанина или «Русский характер» Алексея Толстого, зрители в зале плакали. Фотокорреспондент «Комсомольской правды» сделал Наде несколько красивых фотографий, да еще портрет и сказал, что у нее фотогеничное лицо. После удачных Надиных фотографий у него появилось немало заказчиков, поэтому ей и ее доктору Фале Михайловне он вручил карточки бесплатно.
Потихоньку подошла весна. В конце апреля — начале мая в санатории было безумно красиво: все деревья стояли в зелени, пели птицы, на клумбах распустились диковинные цветы. Кусты сирени покрылись белыми и лиловыми мелкими кудряшками. Листва березовой аллеи светилась на восходящем и заходящем солнце. А какой прохладный, утоляющий жажду весенний березовый сок! Никогда в жизни ничего вкуснее ей не приходилось пить.
После четырех с половиной месяцев в санатории весы, когда Надя становилась на них, показывали уже 42 килограмма. Впервые за многие годы она выглядела хорошо и чувствовала, что постепенно оживает. Внутри было как будто проветрено и — словно под Пасху — убрано и выметено. Единственное, что оставалось там, в глубине, черным пятнышком, — страх. Оказалось, боится она только одного человека. Когда в конце одной из аллей во время прогулки показался мужчина, похожий на Олега, Надю словно ударило током, по телу пробежали крупные мурашки. Как же знакомо ей было это ощущение еще по целине. Это тогда, когда она случайно подумала: «а что, если я за Зарецкого замуж выйду». Как же, оказывается, она его боялась, а теперь боится еще более!
В мае вернулась на Вуктыл. У Зарецких опять жили гости: на сей раз Геннадий Маркович Орлов — тот самый, еще в Краматорске начальник Олега и крестный отец Володи. Ему Надя обрадовалась — но взгляды, которые бросал на жену Олег, заставляли сердце уходить в пятки так же, как тогда, в аллее парка. Никаких поводов к ревности, конечно, не было — Геннадий Маркович был человек чистоплотный, очень умный и воспитанный. Но как друга Надя его, конечно, любила и уважала, но не более того.
Наступило лето, и дети Зарецких поехали в пионерский лагерь Каховку. Несколько дней на сборы, паломничество в «Детский мир» в Ухте — Володя, конечно, требовал, чтобы купили не одежду, а много-много машинок — и Надежда снова наедине с детьми и проблемами… Олег пил практически каждый день, да еще и скандалил, буянил. Надя не хотела ходить в синяках, поэтому не спорила, старалась угождать, когда он буянил.
Труднее всего было — ночью: муж просто издевался над женой. После связи с Ксенией Олег вообще перестал считаться с Надей. Нетрудно представить душевное ее состояние в те минуты: из глаз льются крупные слезы, и не столько от боли — хотя и от боли тоже — но больше всего от обиды, что ее несчастное тело безжалостно истязают. Олег всегда — хоть пьян, хоть трезв — занят в этот момент только собой. За всю их совместную жизнь он ни разу не поинтересовался, каково же ей, что чувствует она. Да и вообще: никогда ни до, ни после, муж не сказал ей ни одного ласкового слова.
Она терпела. Держалась, стиснув зубы — ради детей и потому, что «все так делают». Любви не было — даже если бы она и была в начале, то любовь и страх — не совместимы!
Но ревность — ревность Олега совершенно сводила с ума. Сцены, ругань продолжались каждый вечер — и то, что Надя ходила перед ним «на задних лапках», почти не помогало. И это при том, когда она была в санатории, он, не скрываясь, похаживал к женщине, которая была старше его на двадцать лет. Маленького роста и вся морщинистая, до жути неприглядная. — Да и что он за мужчина — совершенно безвольный! — говорила маме, когда Олег в очередной раз извинялся и уверял, что больше не будет. Надя, конечно, не верила: видела, что угрызения совести его мало мучили. «Я молодой мужчина! Мне близость с женщинами нужна для здоровья!» — кричал ей обычно, пьяный. Пусть бы и так, да уж оставил ее в покое, не устраивал бы несносные скандалы, перестал бы терроризировать...
Орлов вскоре уехал — не смог вынести буйство Олега. Как-то раз тот замахнулся на Надю табуреткой — Геннадий Маркович встал между ними, удар пришелся по нему. Тогда — закрыл жену в туалете: «Прощайся с жизнью! Застрелю!» И ствол ружья к горлу. Надя думала — тут ей и конец, как Ольге, секретарю управления, из этого же поселка — всего-то неделя прошла, тоже муж застрелил в упор…
— Олег! Олег! На участке авария! Срочно вызывают!
Гриша Некрасов прибежал в полночь — за ним сбегала Анна Семеновна, он жил в двух домах от Зарецких. Олег отпустил жену, вышел из туалета…
–– Наденька, ты бы заявила в милицию, пусть бы Олега проучили, как себя вести, а то ненароком и правду убить сможет, предложила Анна Семёновна
––– Мамочка, ты что говоришь, он ведь мой муж, родной отец моим детям. Нет, нет и нет. До этого я не дойду–– это семейный позор, прибегать к помощи милиции.
За все годы буйства Олега, Надежда Васильевна никогда не прибегла к помощи милиции, считала, что это недопустимо.  Часто пряталась от выпившего мужа на новых стройках вместе с детьми, но соседям старалась не рассказывать об издевательствах своего мужа, СТЫДНО!  Многие её приятельницы сдавали своих мужей в милицию, так сказать, для профилактики.
 В ту ночь Надя так и не смогла уснуть. Если раньше она просто боялась своего мужа, то теперь стала бояться смертельно.
\» — Раньше ведь не был таким\», — говорила на следующий день Геннадию Марковичу. — Я даже представить не могла, что он будет так надо мной измываться. Это от водки, конечно.  И еще от связи с другими женщинами: пока это не началось у него, он же был внимательным и добрым.
— Может быть, мне помочь тебе уехать от него? — предложил Орлов. — Так жить нельзя, он может запросто в пьяном угаре убить тебя, тогда ваши детки останутся сиротами. Подумай хорошенько: я могу переехать на новую стройку, получить квартиру для своей семьи, а отдам ее тебе с детьми. Уверен, что с твоим характером и профессией ты везде найдешь себе работу. Сегодня я уеду: оставаться здесь и видеть эти ужасы, нет больше никаких сил. И запомни, если я умру от разрыва сердца, надорвал я его у вас.
Геннадий Маркович улетел на следующий день. Всю ночь перед его вылетом Надя совершенно не могла уснуть: на сердце почему-то было тревожно от какого-то не доброго предчувствия.
Когда уехал Геннадий Маркович, Олег немного успокоился. А в начале июля Надежда почувствовала, что беременна. Пошла в больницу, гинеколог подтвердила беременность 4-5 недель, предложила сделать через пару недель аборт. Надю этот вариант вполне устраивал: нужно было за июль месяц начислить зарплату рабочим. Но когда она пришла через две недели, оказалось, что прошлый раз ошиблись в сроках, теперь уже срок был 12-13 недель, и гинеколог категорически отказалась делать операцию. В Ухте врачи также отказали ей в прерывании беременности, учитывая ее состояние здоровья.
Надя плакала, прилетев из Ухты домой. Олег — как будто на время снова став нормальным человеком,  ходил вокруг нее и спрашивал, что с ней, что приключилось.
— Надя, скажи честно — тебе плохо? Что-то страшное тебе сказали?..
— А ты, дорогой, тоже честно скажи, — ответила с еле скрываемым ехидством, — радуешься?!  Ждешь?!!
Любовь Олега — Надя понимала это с годами все лучше — была как наваждение: пока она жива, бросить ее он никогда не сможет, и в то же время он не особенно печалился бы, если б она умерла…
Плакала Надежда, впрочем, не от этого. Было, о чем задуматься: еще не окрепла после болезни, детей уже двое, Олег допился до белой горячки.  Если сумеет родить, что будут делать с третьим ребенком? Да уж, арифметика… Хотя что тут думать, решила она в конце концов, как вечная заповедь — «делай, что должно и пусть будет, что будет». .
Ребенок, ее кроха, впервые дал о себе знать энергичным пинком — это было двенадцатого октября. И сразу стал ее неразлучным — внутренним — другом: Надежда говорила с ним, советовалась, просила малыша ответить.
— Слышишь меня?
И в ответ чаще всего раздавалось два мягких толчка.
В больницу Надю отправили за два месяца до родов. Уезжая, деньги за декретный отпуск положила на сберкнижку — на имя Олега. Мало ли что…
Роды начались 24-го февраля, а 25-го в четыре утра Надя почувствовала, что ребенок поднял свою ручку к головке. Тут же предупредила акушерку, чтоб она была осторожней и не повредила ребенку ручку. 25-го февраля 1972 года, в пять часов утра, Надежда благополучно родила своего третьего ребенка. К удивлению акушерки, с головкой одновременно выходила ручка. Шейка малютки была обмотана пуповиной, и получилось, что ребенок сам себя спас, просунув ручку между шеей и пуповиной, дал маме сигнал, и она своевременно предупредила акушерку. Мальчик родился весом 4500 граммов, ростом 60 сантиметров.
Погода в этот день была солнечная, на небе редкие облака, и вдруг начал падать снег огромными сверкающими снежинками-звездочками. Надежда впервые за несколько лет, прожитых на Севере, увидела за окном необыкновенную красоту. На душе стало спокойно и приятно, она почувствовала себя счастливой.
Огромные серые глаза с первой минуты смотрели внимательно и осознанно, будто бы говоря маме: «Родная моя, спасибо, что подарила мне жизнь!» Детский врач говорил то же самое: «Умный и глубокий взгляд, как у взрослого человека!»
— Алеша. Только Алеша! — как только Анна Семеновна увидела внука, сомнений в его имени у нее не стало. «Оберегающий», «защитник» — вот что значит это имя по-древнегречески. Алешенька стал Надиным защитником, предназначение своего имени он оправдывал полностью. Как только отец начинал повышать голос на маму, сынок кричал так сильно и звонко, что Олег от растерянности умолкал.
Надя любила кормить грудью — вот и Алешеньку кормила до года. Она кормила — а сынок смотрел на нее таким нежным и благодарным взглядом, за который можно было вынести все испытания и пережить все беды. «Надо же, а ведь есть женщины, которым не суждено испытать такого блаженства!» — думала иногда Надежда, осторожно перенося заснувшего Алешу в кроватку. Ещё М. Горький призвал: «Восславим женщину –– Мать, чья любовь не знает преград, чьей грудью вскормлен весь мир». После родов Надежда стала преображаться: хорошела на глазах, на лице появилась открытая лучезарная улыбка, зазвенел голос. Она вспоминала свой вещий сон, и дедушку, который ей пророчил рождение третьего ребенка.
Деньги со сберкнижки, конечно, исчезли — после приезда из роддома Надя не обнаружила у Олега на счету ни копейки. Не удивилась — но решила: «Нет, дорогая, с сегодняшнего дня ты никогда не будешь класть деньги на сберкнижку, всё надо вкладывать в воспитание и учебу детей, потому что это самое достойное вложение!»
Что до Алеши — рождение этого малыша вернуло Надежду к жизни — настоящей, полной смысла и содержания.
С первого класса Марина была предоставлена сама себе — ведь два года она училась в Краматорске.
Надежда вспомнила, как первого сентября 1968 года вела Мариночку в первый класс, в школу, в которой когда-то она училась, где получала аттестат зрелости, и теперь на стенде в числе лучших спортсменов школы была фотография Истоминой Надежды.
Погодка тогда стояла отличная, детки, как обычно в такой день, шли нарядные и красивые. Ей казалось, что ее дочь самая пригожая, нежная и восхитительная. На ней темно-синее платьице, под горлышко белоснежный воротничок, такой же фартучек и пышные бледно-голубые бантики в ее белокурых волосах, гармонично оттеняющие и без того светло-голубые, как небо, глаза — вся она выглядела воздушной. В руках первоклашка несла букет алых цветов. Рядом с такой красавицей ее мама выглядела маленькой, невзрачной, почерневшей от болезни.
Надо сказать, что учеба в Краматорске пошла ей только на пользу. Марина была отличницей и любимицей класса. С таким же усердием она стала учиться и в новой школе Вуктыла.
Василенко Алла Ивановна в ней души не чаяла. Она говорила: «Надежда Васильевна, такой ученицы, как ваша Марина, у меня еще не было. Девочка, всесторонне развитая не по своим годам, общительная и дружелюбная. Одноклассники ее также уважают, избрали старостой».
Володя в первый класс пошел в 1971 году. Он в отличие от сестры особого рвения к знаниям не проявлял. Тем не менее его классная (кстати, тоже Алла Ивановна) любила мальчика и говорила, что он «чудесный ребенок, добрый и очень воспитанный». Когда Надежда попросила Аллу Ивановну оставить сына на второй год во втором классе, та ответила:
— Надежда Васильевна, ни за что! Ваш Володя — истинное сокровище, мне просто необходимо видеть его в своем классе, он — мое вдохновение, я без него не смогу работать... а насчет успеваемости вы даже не беспокойтесь, дайте только срок и увидите — он всех еще перегонит.
Мама и  не спорила.
На работу она вышла, когда маленькому сыночку было всего полтора месяца. Контора располагалась в соседнем бараке, так что устроились довольно просто: с утра за Алешенькой присматривала Анна Семеновна, а после обеда, возвратившись из школы, — Марина. Алеша рос спокойным и нежным мальчиком.
\» — Если б мы не слышали ваших ласковых слов: сыночек мой ненаглядный, какой ты умница, мое золотко, солнышко мое дорогое, ягодка моя драгоценная — мы и не знали бы, что у вас маленький ребенок\», — говорили соседи, жившие за стенкой.
Алеша с самого рождения любил музыку. Совсем еще кроха, трех-четырех месяцев, он в такт мелодии вращал ножками и ручками, а после шести месяцев, держась пальчиками за свою кроватку, восхитительно водил бедрами. Самостоятельно ходить стал только после годика, зато с двух лет прекрасно, пластично танцевал, а уже с трех лет заботливо ухаживал за девочками. Наблюдать его взросление было огромной материнской радостью. Алеша становился всеобщим любимцем. Бабушка, Надина мама, души в нем не чаяла, он для нее становился самым обожаемым внуком, хотя на этот период их было у нее более десяти.
Время шло к августу, в тайге пошли ягоды. Сначала голубика и черника с брусникой, потом морошка и клюква — благодать вуктыльских болот. Уходя в лес за ягодой, Надежда хоть немного, да отвлекалась — не говоря о том, что нужны заготовки на зиму. Вокруг поселка было много черники — но находиться в лесу долго было просто невозможно из-за комаров и мошек. Тогда она придумала, как собрать много ягод и при этом в лесу пробыть недолго. Брала с собой большие ножницы, быстро срезала кустики черники и складывала их в целлофановый мешок. А уже дома, не торопясь, перебирала. Ягоды оказывались чистыми, да и получалось их немало. Из них Надя варила варенье и перетирала с сахаром; заготавливала так много, что могла угощать зимой своих друзей, особенно тех, кто приезжал на работу уже в зимний период. На следующий год на полянах, где она срезала чернику, вырастала очень крупная ягода.
Клюкву и грибы приносил Олег — он работал на трассе, вдоль которой росли грибы, тянулись болота, усыпанные крупной бордовой клюквой. Олег ходил на охоту, приносил рябчиков, уток, глухарей, так что Вуктыл был настоящим райским уголком, если б не морозы и многочисленные болота.

  *   *   *
Зарецкая обратила внимание, что жизнь в поселке изменилась, причем не в лучшую сторону. Это выражалось, например, в том, что жены первых руководителей вели себя вызывающе, на всех остальных смотрели свысока и забирали себе лучшие товары со складов. Когда строительство газопровода только начиналось, вспоминала Надежда, такого безобразия не было. Кроме того, новшеством была столовая «Греческий зал», в которой обслуживались «избранные». Надежде, как и многим другим честным работникам, эти нововведения были не по душе. Однажды председатель постройкома, Нина Георгиевна Чернышева, сказала ей:
— Надежда, чего толку возмущаться впустую? Только себя изводить. Завтра собрание — вот и всыпь им всем по первое число. Ты смелая, у тебя получится. А мы тебя поддержим.
Слова эти Надежду вдохновили. Долго ждать себя она не заставила. Оставив маленького Алексея на попечение Анны Семеновны, она вечером пошла прямиком в клуб. В актовом зале яблоку негде было упасть, в президиуме заседало руководство участка в полном составе, также прибыли представители треста и два больших начальника — Валерий Павлович Бакланский, который сдавал предприятие в связи с уходом на повышение в трест, и некто Тарасевич, собирающийся стать новым начальником.
После небольшого доклада и первых выступающих слово было предоставлено Зарецкой Надежде Васильевне, бухгалтеру предприятия. Надя, миниатюрная, субтильная, скромно, но со вкусом одетая, с высокой модной прической, взошла на трибуну. Тем из сидящих в зале, кто не был с ней знаком, и в голову не могло прийти, через какие круги ада довелось пройти этой маленькой женщине, похожей скорее на девушку. Никто из этих людей и вообразить не мог, что у нее уже трое детей, причем двое из них уже учатся в школе. А все потому, что Надя не превратилась в женщину в плохом смысле этого слова — не обрюзгла, не отяжелела от мертвого, безысходного быта, не стала циничной от безверия и пошлой от скуки. Глаза ее сияли, словно звезды, взгляд был тверд и ясен, как алмаз. О чем она будет говорить, никто из присутствующих не знал, да и у самой Нади не было еще в голове четкого плана выступления, поэтому поначалу в зале слегка шумели. Надежда внимательно оглядела присутствующих. Особенно многозначительного взгляда были удостоены заседающие в президиуме.
— Товарищи! — чеканя каждое свое слово, произнесла она своим звонким голосом. В зале сразу притихли. — Только крайняя необходимость вынудила меня сегодня оставить моего маленького сына на попечение его бабушки и прийти сюда, чтобы выступить перед вами.
Своей мощной энергетикой и завораживающим голосом Надя уже покорила зал, ее слушали, затаив дыхание.
— Я не понимаю, — продолжала оратор, — до каких пор мы с вами будем позволять этим людям (она указала на заседающих в президиуме) издеваться над нами. Чтобы всем было ясно, о чем идет речь, я начну излагать все по порядку и буду весьма признательна, если меня не будут перебивать.
Тут зал взорвался аплодисментами, но плавным движением руки Надя мягко остановила рукоплескания.
— Менее недели назад я совершенно случайно, проходя мимо двух леди, жен наших многоуважаемых начальников, услышала глубокомысленный разговор. Важность предмета заставила меня невольно остановиться и прислушаться. Итак, представительная дама сообщает своей приятельнице (Надя театрально возвысила голос): «Шью себе костюм-ансамбль. Одну норку сюда (она показала на голову), вторую — сюда (она показала на шею, разумея воротник), а третью — сюда». Тут Надя, описав правой рукой дугу и выгнув запястье, как бы выставляя напоказ манжеты, кистью руки указала на нижнюю часть живота. (Кстати, в наш магазин поступили всего три норки.) Зал взорвался оглушительным смехом и бурными аплодисментами. Подняв правую руку, Надежда призвала присутствующих к молчанию. Слава Богу, что у нее был сильный и звонкий голос, благодаря которому она могла обходиться без микрофона, а стало быть, никто не мог ее отключить.
— Слушайте дальше, — сентенциозно продолжила Надя. — Недавно в наш магазин привезли пять ковров. Согласно распределению профсоюза, один из них достался жене Бакланского, и хочу отметить, вполне заслуженно, поскольку у Бакланских двое детей, и эта семья работает здесь почти с самого начала строительства. Второй ковер стал достоянием жены парторга, у которой детей нет и пока не предвидится; третий очень честная председатель постройкома себе взять не смогла, поэтому решила выделить коврик своему водителю, который работает недавно, да притом находится на «химии». И неизвестно, кто получил два оставшихся ковра, это тайна за семью печатями.
И вновь выступление Надежды было прервано бурными рукоплесканиями.
— Товарищи, еще минуту внимания! Пару дней назад моя дочь, вернувшись из школы, спросила: «Мама, а ты не купила помидорчиков в баночке с маленькими огурчиками?» «Нет», — отвечаю я. «А мама Арины Бакланской купила!» Товарищи, что я должна была на это сказать дочери? Что у Арины папа начальник, а ее мама этим умело пользуется? До каких пор, скажите на милость, все самое лучшее в нашем магазине будут разбирать жены начальников? Они, видимо, считают, что готовить изысканные мясные блюда — исключительно их привилегия, поэтому лучшие куски доставляются специально для них, а остальные пусть грызут кости, как собаки, так? Доколе будет существовать этот «Греческий зал», где питаются избранные?! И кто они, собственно, такие, эти обитатели Олимпа?
Мне очень хотелось бы услышать, и, думаю, меня поддержат многие из присутствующих в этом зале, до каких пор в поселке будет твориться это безобразие?! Где хваленое равенство советских людей?! Куда девалось справедливое распределение жизненно необходимых благ?! Когда здесь начиналось строительство, ничего подобного и представить было нельзя. А сейчас?! Мы были здесь со времен творения, на девственных болотах, а вы, — и тут она сверкнула взглядом в сторону президиума, — пришли на все готовенькое. Настоятельно прошу руководство ответить на мои вопросы. Спасибо за внимание.
Твердой походкой Надежда покинула трибуну; зал провожал ее бурными аплодисментами. Кто-то крикнул: «Молодец, Зарецкая! Так держать!» Голос принадлежал мужчине.
После столь мощного выступления начальству нечего было сказать в свое оправдание; при подведении итогов мямлилось нечто невнятное.
Выступление Надежды было, что называется, на злобу дня. В эпоху дефицита буквально всех товаров народного потребления все, кто стоял «ближе к кормушке», прекрасно пользовались своим положением, а остальным приходилось либо стучать кулаками по столу вечерами на кухнях, либо бороться со злом, методами Надежды Зарецкой. На последнее отваживались немногие. Некоторые слова и выражения из выступления Нади стали притчей во языцех.
На следующий день новый начальник, запросил личное дело Надежды Зарецкой. Инспектор отдела кадров потом, смеясь, рассказывала Наде, как сильно этот человек возмущался, когда увидел ее документы: «Надо же, и зацепиться не за что, биография такая, что хоть медаль давай».
Несколько дней спустя на СП-3 случилась серьезная авария, начался сильный пожар, вот-вот мог взорваться конденсатный газ. В одно мгновение поселок мог быть сметен огнем. На взлетной площадке ждали вертолеты, чтобы увезти женщин и детей. Ценой невероятных усилий пожар удалось потушить. Олег Зарецкий самоотверженно, рискуя жизнью, участвовал в ликвидации аварии. После пожара поселок погрузился во мрак и холод; люди трудились сутки напролет, чтобы восстановить работу электросети и наладить отопление.
Между тем инспектор  отдела кадров случайно стала свидетелем разговора нового начальника СП-3 с управляющим треста «Вуктылстрой». Он просил, чтобы Зарецкой выделили квартиру в Вуктыле, так как она имела полное право на эту льготу, при этом он добавил, что на своем предприятии он эту женщину видеть не желает. Без сомнения, в управлении треста обязаны были выделить Надежде благоустроенное жилье вне очереди, поближе к больнице, но они могли пока этого и не делать, ссылаясь на то, что она жила в благоустроенном бараке. Однако усилиями  этого начальника Надежду «наказали» — выделили квартиру на четвертом этаже первого на этой земле пятиэтажного дома, сваи под который забивал ее муж. А ведь в самом начале строительства никто и представить не мог, что на непроходимых болотах вырастет город.
  *   *   *
Ордер № 4 Надежде вручили в день рождения ее маленького сына — 25 февраля 1973 года. Квартира оказалась теплой, светлой и очень удобной. Надя создала в доме уют — ковер, цветы, занавески. Повсюду чисто. Дом стоял на хорошем месте, аура здесь была светлой. Дети были на седьмом небе — теперь не нужно ездить в школу на автобусе — тридцать километров в одну сторону и столько же обратно. На лето Надежда отправила Володю с Мариной в пионерлагерь на Азовское море, в поселок Генический. Дети были в восторге от моря, да и в самом лагере было замечательно — веселые игры, общение, занятия по интересам и прекрасное питание.
В скором времени Надя поступила на работу в Вуктыльское ремонтно-строительное управление «Комигазпром». Сначала она была принята в качестве бухгалтера, а затем, спустя месяц, ее перевели на должность инженера по организации труда и заработной платы. Через полгода Надежду назначили инженером-сметчиком в планово-производственный отдел. Работа на этом предприятии имела большое значение для ее будущей деятельности, а лучше сказать — для всей трудовой жизни. Она приобретала опыт работы в сфере строительства. Надежде пришлось выполнять почти все обязанности административно-технического персонала — от начала строительства объекта до его завершения, включая сдачу объекта заказчику. Знания, полученные в институте, пригодились в полном объеме.
Начальник предприятия добрый человек с философским складом ума, бывало, уходил в запой, и Наде приходилось временно выполнять также и его обязанности. Начальник же начал уделять ей больше внимания, чем положено по службе, и ей пришлось прочертить между собой и им четкую границу.
Также в «Комигазпроме» работала, правда совсем недолго, Надина подруга детства. Она приехала в Вуктыл с молодым мужем и маленьким ребенком, остановилась у Зарецких, а потом предприятие, не без помощи Надежды, выделило семье полбалка. Однако Север не принял Лиду — со временем она стала часто выпивать. Начались проблемы в семье, ссоры, слезы, отчаяние. Кончилось тем, что ее уволили, и она вынуждена была уехать обратно в Краматорск.
Коллеги по новой работе относились к Надежде доброжелательно и с уважением. Выполнение своих прямых обязанностей Надя сочетала с активной профсоюзной деятельностью. Такова уж была ее натура. На первом же собрании ее единогласно избрали председателем постройкома. Надя в полной мере познала радость труда. Она всегда придерживалась мнения, что работа должна приносить радость, а не только средства к существованию. Первое она считала главным условием второго. И нет никаких сомнений в том, что Надежда чувствовала бы себя абсолютно счастливым человеком, если бы она возвращалась домой с такой же радостью и энтузиазмом, с какими утром шла на работу. Но увы… Человек всегда счастлив ровно наполовину. Дома ожидал выпивший Олег, который по-прежнему мотал ей нервы, правда, не так жестко, как в бытность их на СП-3. Но и объектов для ревности здесь пока не наблюдалось. Надежду радовало одно — то, что ее муж, в какой бы фазе опьянения он ни пребывал, детей ни разу пальцем не тронул, не сказал им ни одного грубого слова.
Надя активно выступала на всех родительских собраниях, не пропускала ни одного. Являясь председателем школьного родительского комитета, эта неутомимая женщина убеждала присутствующих там родителей, что никогда ничего хорошего не выйдет из детей, которых подвергают телесным наказаниям. Это калечит детскую психику и никак не может быть методом воспитания. Надо заметить в скобках, что ремень в те времена был весьма в ходу. Такие дети, говорила она, чаще становятся правонарушителями, начинают курить, выпивать и у них вырабатывается циничное и потребительское отношение к жизни, к миру, к природе, к животным, к людям. Кроме того, она втолковывала родителям, что дети в большинстве своем учатся на примере своих родителей. Ещё Фромм Эрих сказал: «Характер ребёнка –– это слепок с характера родителей, он развивается на их характер». Дети, как губки, впитывают их миросозерцание, их отношение к работе, к друзьям, к окружающим и проч., и проч.
Учитывая то, что Зарецкие в числе первых получили трехкомнатную, шикарную для того времени квартиру, двери у них никогда не закрывались. Все праздники и дни рождений, как правило, отмечали в их квартире, как для взрослых, так и для детей, и не только свои личные, но и своих друзей.
Все подруги Марины, школьные друзья были частыми гостями в их квартире. Особенно когда готовились к экзаменам. Надежда Васильевна к этому времени собирала домашнюю библиотеку, в основном школьную. Так что для сочинений книг уже было достаточно.
Мариночка так же, как когда-то и ее мама, помогала своим сверстникам по многим предметам, большей частью по математике.
Надежда Васильевна часто угощала друзей дочери вкусностями: ватрушками, хворостом, блинами и магазинными сладостями. Надежда радовалась, глядя на своих детей, негласно наблюдая за ними, давая им больше самостоятельности. Дочь Марина училась уже в пятом классе. Ее природный ум и сообразительность, жизнелюбие и общительность позволили Марине быть любимицей не только учителей, но и сверстников. Ее избрали председателем отряда, а также членом пионерской школьной дружины. Сын Володя в третьем классе учился уже с большим желанием, мама ему сначала помогала с домашними заданиями, а потом он старался делать самостоятельно, хотя не всегда получалось. Однако если Марина не просилась гулять на улицу, то Володя каждую свободную минутку старался убежать из дома, в то же время он рос ласковым и нежным мальчиком, на него нельзя было сердиться. Отец часто брал его с собой на рыбалку, кстати, Володю рыба любила, и улов его был больше, чем у взрослых, в том числе и у отца.
Маленький Алеша — бесценное Надино сокровище — рос необыкновенно любознательным и сообразительным ребенком. В яслях он долго находиться не смог — по болезни, поэтому пришлось найти для него няню. Няню звали Ольга Коршак, это была худощавая девушка со светло-русыми прямыми волосами и умными серыми глазами. По вечерам она трудилась в тресте техничкой, а днем присматривала за детьми. И тогда, Надя обратилась к ней за помощью, та ухаживала за тремя ребятишками, среди них были девочки, она с удовольствием согласилась. Как-то Надежда спросила у своего маленького сына, которому еще не исполнилось и двух лет:
— Алешенька, тебе кто-нибудь нравится из девочек?
— Да, — ответил мальчуган, глядя на маму своими широко распахнутыми глазами. — Мне нравится Марина.
— А почему?
— А у нее красивые бантики, и она добрая, — очень серьезно ответил Алеша.
Имелась в виду Марина, дочка Лидии и Анатолия Леонтьевых, с которыми Зарецкие были знакомы с первых дней пребывания в Вуктыле.
С первого сентября 1974 года Надежда Васильевна — в группкоме ВГПУ; кроме работы старшего бухгалтера, еще и общественная деятельность. Взносы, утренники, летний отдых, очередь на жилье, детский садик, путевки… Вот тут и нашла коса на камень: Надя распределяла все «как положено», группком был только за, но кое-кто из «не последних» в поселке людей был против…
— Наденька, дайка я путевочки посмотрю… — в профком зашел собственной персоной замначальника ВГПУ по быту Семен Петрович Сильц, для всего местного общества — «Папа Сильц».
— А вам зачем, простите?
— А, ты же здесь новенькая, не знаешь… Как обычно: парочку-другую путевок на неотложные нужды, в оперативный фонд…
— Погодите, — Надя, кажется, поняла. — Путевки распределяет местком профсоюза, правильно? Поэтому обращайтесь ко мне, выделим в порядке общей очереди.
— Знаешь, как здесь сидевшие мужики говорят? Смотри, тебе жить!.. — и чуть ли не бегом, в бешенстве, вышел из отдела.
Сильц считал себя не просто управленцем — хозяином всего и вся на Вуктыле. Такого унижения от «пигалицы» он вытерпеть не мог, поэтому решил от Зарецкой избавиться. Через неделю обком сократил должность Надежды и перевел на административную работу — Сильц, конечно же, умолчал о том, что брать Зарецкую в штат и не собирался. Собственно говоря, духом она не упала, работы в тот момент на Вуктыле было предостаточно, да и коллектив конторы ей был не по душе.
«Много подленьких людей там было», — говорила потом.
Взять хотя бы тот случай, который был последним для Надежды на этом месте работы. Работала у них кассир — и внезапно, прямо на работе, умерла. Это произошло как раз тогда, когда Зарецкая уже передавала дела. Женщина упала на дороге, когда шла из банка в контору; в руках она крепко зажала ключи от кассы — перед этим получила крупную сумму денег. Главный бухгалтер с замом по общим вопросам вскрыли кассу, деньги вынесли и считали в своем кабинете, что было абсолютно незаконным. Само собой разумеется, насчитали недостачу, не пожалели даже ребенка-инвалида умершей женщины, тем более в кассе она держала и свои собственные деньги — копила на лечение дочери.
— Надежда Васильевна, ну как вы сможете доказать? — говорил следователь в милиции.
— А я не буду доказывать, — сердито и устало сказала Зарецкая. — Бог все видит и всем, кто связан с этой аферой, воздаст сполна.
Дальше — дальше было как в мистическом кино. Главбух и его заместитель в отпуске попали в автокатастрофу. Оба погибли, дочка бухгалтера осталась калекой, а жена, которая работала там же рядовым бухгалтером, вскоре после аварии спилась и умерла.
Надежду же пригласили в постройком «Вуктылстроя»: по профсоюзной работе ее уже знали, как грамотного и ответственного работника. Группком ВГПУ ей выдал отличную характеристику, и с 3-го января 1975 года она стала работать старшим бухгалтером, на правах главного, объединенного постройкома треста «Вуктылстроя». В группкоме за нее осталась Валентина Потапова — спокойная и покладистая женщина, Надина ровесница. Удивительно домашняя, симпатичная, какая-то уютная. Делить коллегам было нечего, так что Надежда обучила преемницу бухгалтерскому учету в профсоюзе и довела годовой отчет по группкому за 1974 год. Женщины сразу подружились такой дружбой, которая может длиться десятилетия.
В тресте «Вуктылстроя» Надежду Васильевну сразу же на первом отчетно-выборном собрании избрали заместителем по оргмассовой работе — это означало курировать профсоюзные организации всего треста, в том числе УМР-14, где машинистом трубоукладчика работал ее муж. Надежде Васильевне определили уютный кабинет, кроме того, она стала свободна в своих действиях. Основная работа, за которую ей платили зарплату, занимала всего 10-15 процентов рабочего времени, общественную деятельность выполняла бесплатно. Она находила время помогать своим детям в учебе, особенно Володе. Продолжала собирать домашнюю библиотеку, и со временем книг в семье Зарецких стало достаточно для образования дочери и сыновей.
Когда готовили данные о награждении строителей орденами и медалями за их самоотверженный труд в строительстве газопровода «Сияние Севера», Надежда проследила, чтоб про Олега не забыли: ведь в первую очередь управление старалось выдвигать коммунистов, хотя многие из них работали значительно хуже, чем беспартийные. Олег же к работе относился добросовестно, ответственно, с самоотдачей с начала строительства. 21-го марта 1974 года Зарецкий Олег Николаевич был награжден орденом Трудового Красного Знамени.
Когда в детстве Надежде приходилось отвечать на вопрос «кем она хочет быть», ей хотелось говорить просто — «ангелом!». Но, чтобы не волновать взрослых, обычно говорила что-то вроде:
— Помогать бедным людям...
И вот, кажется, на профсоюзной работе ее мечта начала сбываться. Надежде Васильевне — к ней все чаще обращались именно так, по имени-отчеству — безумно нравилась новая работа. Если у человека случались какие-нибудь финансовые затруднения — прийти на выручку, выписать материальную помощь, похлопотать перед начальством предприятия: удивительно, но Зарецкой никогда не отказывали. И — за честную помощь — благодарность настолько теплая, что буквально лечила и согревала северными зимами. Так и получается обычно: помогаешь людям, а в конечном итоге — помогаешь и себе.
Живя так, быстро обнаруживаешь: вокруг честные, благодушные люди. Везение... или просто скромная награда от мироздания за открытость и готовность помочь? Как бы то ни было, по праздникам в кабинете Надежды Васильевны всегда было море цветов и маленьких подарков. Обычно — хороший тон того времени — это были книги, тем более многие знали ее предпочтение.
Весной 1975 года — очередные путевки, на сей раз в Сочи. Почему бы не выделить одну для Олега, ведь он вполне заслужил, в тресте работает со дня основания... И вот — есть путевка в лучший санаторий Сочи — «Правда».
Сборы на отдых — о, это отдельное волшебство тех времен. Купить светлый элегантный костюм, три рубашки, два галстука, новые туфли и все необходимое для отдыха. Муж — как положено — ухожен, одет с иголочки, с собой денег достаточно, чтобы не только хорошо отдохнуть, но и съездить к родителям в Молдавию.
Первая телеграмма — через пять дней после приезда: «Погода в Сочи теплая, принимаю уколы и коктэли, сердце мое улучшилось целую Олег». Не отказала себе в удовольствии отбить в ответ:
— Олежек! Погода стоит у нас дождливая, хотя уколы и коктейли не принимаем — сердца наши гораздо улучшились, так что не волнуйся и не переживай, домой не торопись. Будет мало денег, вышлем еще. Твоя жена и дети.
Вернувшись, Олег рассказывал, что ее телеграмму многие прочитали и, смеясь, говорили ему: «Ну и язвочка у тебя жена».
Не поехал в Молдавию после смены, сразу вернулся на Вуктыл. Пришел домой, в руках букет:
— Ты почему меня не встретила?
— Я хотела еще хоть на несколько минут продлить свою спокойную и счастливую жизнь, — отвечала Надя.
Действительно, весь этот май, пока Олег был на море, у нее было очень спокойно на душе. Она чувствовала себя счастливой. На работу шла с большим воодушевлением и с радостью торопилась домой; была уверена, что ее никто не обидит, не обматерит, и не нужно дрожать, и ходить на цыпочках. Этот месяц она впервые за много лет жила полной жизнью: концерты, кино, мероприятия каждый день. И, конечно, Алешенька — с ним постоянно ходили на берег Печоры. Просто так, любоваться.
Вокруг цвела яркая, хотя и короткая, северная весна. Трехлетний Алеша без устали болтал и задавал вопросы — о реке, о деревьях, о животных. Был, казалось маме, умнее всех сверстников. Иногда заходили в гости к Валентине Сергеевне Потаповой — она жила в доме напротив — и там тоже бесконечно разговаривали...
— Алеша, а кем ты хочешь стать, когда вырастешь? — спрашивала Валентина Сергеевна.
— Я буду Родину от бандитов защищать, — серьезно отвечал ребенок. — Я вырасту большим и сильным, и буду маму защищать, чтоб папа ее не обижал.

                *   *   *
В январе 1976 года в Ухте во время сдачи отчета Надежда услышала, что отчитывается председатель профсоюза из Усинска. Она подошла и обратилась к нему:
— Прошу прощения, вы случайно не встречали Геннадия Марковича Орлова? Он должен работать у вас, несколько месяцев назад я виделась с ним в аэропорту.  Хотелось узнать, как он…
— Орлов? А разве вы ничего не знаете?
— А что я должна знать? — настороженно спросила Надя, чувствуя, как огромная темная волна нависла над ней.
— К сожалению, у меня для вас плохие новости. Геннадий умер два месяца назад.
Волна обрушилась, поглотила ее.
— Как… умер? — оторопело произнесла Надежда. В ее глазах было темно, будто в помещении наступила ночь. Как сквозь толщу темной воды, она услышала слова:
— Смерть наступила внезапно. Он помогал завести машину, повернул рукоять ручного стартера и вдруг упал как подкошенный. Остановка сердца.
— Господи, какой ужас! — слезы потекли по Надиным щекам.
И тут она припомнила свой разговор с Орловым перед самым его отъездом, вскоре после того, как Надя чудом спаслась от Олегова ружья. Она вспомнила его слова о разрыве сердца и поняла, что он сам себя «запрограммировал» на такую смерть. Наде было безумно жаль этого милого, доброго, умного, интеллигентного человека. Слезы лились ручьем, она считала себя причастной к его смерти.
На поминки под вечер собрался народ. Надежда накрыла на стол, поставила хороший коньяк. Она обратилась ко всем присутствующим с просьбой почтить память ее доброго и отзывчивого друга. В это время в Ухте все, кто знал Орлова, также пили, не чокаясь, и вспоминали только хорошее об этом человеке. Геннадий Маркович Орлов был похоронен в родном Донецке.
А жизнь между тем продолжалась. Надежда по-прежнему трудилась в ОПК треста «Вуктылстрой», и наступило время, когда бурные воды общественной деятельности накрыли ее с головой. Оставалось только гадать, из какого неведомого источника эта миниатюрная женщина черпала столько сил и энергии. Она работала буквально во всех общественных организациях: была зам. председателя по оргмассовой работе, председателем ревкомиссии ДОСААФ, старшим общественным контролером за работой торговли и общественного питания, членом женсовета района, присяжным заседателем и даже внештатным следователем прокуратуры по хозяйственным делам. Одновременно она являлась председателем родительского комитета класса, в котором учились её дети и членом общешкольного родительского комитета.
К порученной ей работе Надежда относилась добросовестно и была принципиальна, но при этом всегда с невероятной чуткостью и вниманием относилась к людям. Дверь ее кабинета практически не закрывалась, когда она была на месте. Многим людям Надя просто помогала добрым и полезным советом, а некоторые семьи спасла от развода. Отчаявшихся она убеждала: «Семья, без сомнения, держится на женщине, от ее мудрости зависит благополучие семьи и будущее детей». Она объясняла женщинам словами мыслителя Бомарше Пьера Огюстена, который отметил: «Природа сказала женщине: Будь прекрасна, если сможешь; мудрой, если сможешь; но благоразумной ты должна быть непременно».
В это суматошное время Надя познакомилась с Людмилой Базь.
Они сдружились и ходили вместе на работу. Людмила выглядела великолепно, независимо от холодной погоды и сильного мороза она всегда ходила в нейлоновых колготках, зимой в коротком расклешенном пальтишке. Мужчины с нее глаз не спускали, особенно водители, часто притормаживали. На такую красоту грех было не засмотреться.
 Эта интересная женщина изысканно одевалась, поддерживала порядок в квартире, воспитывала ребенка и была увлекательной собеседницей.
 Ее сын Руслан, гордый, заносчивый мальчик, учился с Володей Зарецким в одном классе. Они дружили, но как соседи. Володя был добрее и проще.
Надежда была знакома с Эдуардом Базем, мужем Людмилы. Он был секретарем парторганизации УМР-14, а поскольку она в это время занималась профсоюзной деятельностью, то по рабочим вопросам ей приходилось пересекаться с этим человеком. Он имел обыкновение жаловаться на свою супругу, говоря, что она за ним плохо ухаживает. Людмила вовремя бросила своего «занудного моралиста», как она сама его называла. Базь долго не был один и вскоре женился на толстушке, с ног до головы, покрытой веснушками. С ней он познакомился в санатории.
Людмила же со временем встретила чудесного человека, Василия Петровича Бучина, который в Людмиле души не чаял, особенно его радовало аккуратность и чистоплотность Людмилы, умевшей превосходно вести домашнее хозяйство. Про такие пары говорят, что они встретили свои половинки. И это действительно так.
Для Надежды Людмила была чем-то вроде младшей сестры. Они вместе ходили на работу, и приятное щебетание подруги о личной жизни благодатно действовало на Надежду, помогая на время отвлечься от семейных проблем.
Парторгом треста был порядочный человек, с приятным мягким голосом и хорошим чувством юмора. Он чем-то напоминал Ролана Быкова. С людьми он был вежливым, чутким, внимательным и справедливым. Надя с удовольствием слушала его доклады на торжественных собраниях. Для нее этот человек олицетворял цвет советской интеллигенции. Лично к ней парторг относился с большой симпатией и уважением; она отвечала ему тем же и помогала в делах. Анна Васильевна Бычкова, заместитель председателя постройкома, как-то сказала ей:
— Надя, а знаешь, что сказал мне сегодня наш наш парторг в порыве откровения? Он сказал, что если в течение дня не перекинется с тобой хотя бы одним словом, то для него день прошел впустую. Вот она — высшая похвала за самоотверженный труд! Если бы ты была коммунисткой, перед тобой открылись бы все двери.
Когда Анна Васильевна уволилась по семейным обстоятельствам, руководители постройкома треста в один голос рекомендовали Надежду на освободившуюся должность зама ОПК, но обком профсоюза отклонил ее кандидатуру, поскольку она не состояла в рядах КПСС. Надежда впервые осознала, что беспартийность мешает ей полностью реализовать свои возможности.
Для людей, живущих и работающих на Севере, государство стремилось создать все условия, чтобы их дети поправлялись, набирались сил, хорошо отдыхали. Деньги выделял как профсоюз, так и хозяйствующий субъект. Летом 1975 года пионерский лагерь треста «Вуктылстроя» располагался в Каховке, в самом живописном месте, на реке Днепр. Там Надя, будучи куратором пионерских лагерей, встретила уникальную личность. Это был местный житель, баянист— замечательный музыкант, организатор конкурсов и вечеров. Надежде понравился этот неравнодушный, веселый и общительный человек, и она предложила ему поработать музыкантом-массовиком на Севере.
В те годы принимать участие в художественной самодеятельности было весьма почетным делом. Это касалось и детей, и взрослых. Концерты устраивались собственными силами — всем миром. Привлекались все — даже многодетные матери пели в хоре и танцевали, поэтому без хорошего музыканта было просто не обойтись.
В поселке был собственный поэт-песенник, водитель Матвей Тукалевский, прибывший из Ленинграда в начале 1969 года и ставший вуктыльским бардом. Он написал множество прекрасных песен. Первая его лирическая песня — «Вуктыльские кедры», повествующая о разлуке автора с любимой женщиной, временно оставшейся с детьми в Ленинграде, сразу стала популярной. Она мгновенно разошлась по вагончикам и баракам, ее пели все, и она стала гимном Вуктыла:

Кедры на Вуктыле
Спят в морозном сне,
Их сердца остыли,
Холодно и мне.
А вокруг сугробы —
Намела зима…
Летной нет погоды,
Значит, нет письма.

Снится кедрам лето,
Теплые дожди.
В тучах нет просвета,
Но ты только жди!
Долго дни проходят
Северной зимой,
Мы весной, родная,
Встретимся с тобой!

С кедрами, тоскуя,
Без тебя я жил.
Их мечту о солнце
В песенку сложил.
Карточка на стенке
Греет душу мне…
Кедры на Вуктыле
Спят в морозном сне.

Эта песня до сих пор поется во всех семьях вуктыльцев, а первая музыкальная строчка стала позывными местного радио. Позже Матвей написал «Гимн строителей Вуктыла», слова из которого «Наш Вуктыл — это наша заслуга, как Магнитка — заслуга отцов» так полюбились жителям, что их часто писали на транспарантах и в лозунгах.
=
Кранов башенных гордая стая
По тайге расставляет посты
У Печоры-реки вырастает
Городок наш таежный – Вуктыл.

Кедры стройные кроной качают,-
Удивляют их наши дела,
По ночам наш Вуктыл освещают
Факела… факела… факела…

Победив ледяные метели,
Мы живем, как большая семья,-
На таежной седой параллели
Всех республик сошлись сыновья.

И бессильная бесится вьюга,
Бьет мороза свинец нам в лицо…
Наш Вуктыл – это наша заслуга,
Как Магнитка – заслуга отцов!

Нас судьба разбросает по свету
И немало еще создадим,
Но тоску о вуктыльских рассветах,
Как о юности, мы сохраним.

Нас навеки тайга породнила
Пусть не все попадем мы в гранит,
Согласитесь, Строитель Вуктыла! –
Это, все-таки, гордо звучит!

Коми. 1969г
 («Гимн строителей Вуктыла» М. Тукалевский)

 С концертами прилетали и многие ведущие артисты. В этом же году прилетала на Вуктыл народная артистка Ольга Воронец. Надежда Зарецкая организовывала ее отдых.
Трест нанял теплоход. Ольге Воронец показали настоящие красоты этого сурового края.
Впоследствии Ольга Воронец и Надежда Зарецкая стали дружны. А когда Зарецкая работала на новой стройке Севера, Ольга Воронец прилетала с концертом. Встреча их была очень трогательной. Певица посвятила песню Надежде и ее любимому Вуктылу.

                *   *   *
В следующем году Надежда Зарецкая снова курировала пионерские лагеря, на сей раз детский отдых, как и несколько лет назад, организовали в Геническе. Отдых удался на славу: все дети были довольны, родители тоже благодарили.
А в сентябре — вдруг вызов в прокуратуру. Оказывается, кто-то написал заявление о финансовых нарушениях — и вот Надежду Васильевну как участника проверки пригласили к следователю.
— Что за чепуха, я же твердо знаю, что никаких нарушений — особенно по линии профсоюза — не было и быть не могло! — недоумевала Надежда. Но вызов есть вызов: пришлось идти в тот деревянный барак, что стоял по соседству с трестом...
Борис Карлович Шульц, старший следователь прокуратуры, был Зарецкой известен — понаслышке: суровый, требовательный, неподкупный. И вот она открывает дверь в его кабинет. Заходит. Машинально смотрит в окно — и понимает, что через него видит окно собственного кабинета...
За столом у пишущей машинки сидел интересный молодой мужчина с красивой волнистой шевелюрой, в прокурорской форме, которая очень шла ему. Сидел и молчал, барабаня по столу пальцами: было слышно, как постукивает обручальное кольцо. Надежду Васильевну поразили его глаза — серо-зеленые, с особой сверлящей искоркой. Когда она шла к следователю, то почему-то представляла его пожилым сухощавым, жилистым человеком с блеклыми глазами и тяжелым подбородком.
Надежда слегка улыбнулась своим мыслям; хозяин кабинета внезапно нахмурился. Наверное, он привык, что к нему заходили робко и со страхом в глазах. Но у Надежды, которая не чувствовала за собой никакой вины, визит к нему вызывал лишь любопытство.
— Я, — подняв голову и окинув его своим прозорливым ярким взглядом с нескрываемой полуулыбкой Надежда Васильевна Зарецкая произнесла, — пришла по вашей просьбе,
Похоже, такой тон Шульцу пришелся не по душе. Он как-то насторожился и громким голосом произнес:
— Во-первых, гражданка Зарецкая, у нас не просят, а вызывают, а во-вторых, подпишите этот документ — подписку о невыезде.
Такого поворота событий Надежда Васильевна никак не ожидала. Она порядком разозлилась и на тон красавца-следователя, и на его заявление. Нет, он положительно вывел ее из себя! И, совершенно не сдерживаясь, звенящим от раздражения голосом Зарецкая так же громко отчеканила, сверля его глубоким умным взглядом.
— Да как вы смеете со мной таким тоном разговаривать? Кто, кто позволил вам так себя вести? Запомните и зарубите себе на носу: не вы меня на нашу ударную стройку приглашали и не вам! Слышите? Не вам решать, уезжать мне отсюда или оставаться!
Кажется, зазвенели стекла во всем дощатом здании прокуратуры. Однако всплеск эмоций подействовал: следователь отсоединил диктофон, который подключил, как только Надежда Васильевна вошла в кабинет, и стал дружелюбнее.
— Присаживайтесь...
На второй день после этого происшествия Надежда сама себе удивилась: захотела снова его увидеть. Обычно утром, после десяти часов, Надежда уходила в банк или же по предприятиям. Но в тот день она никуда не пошла, почему-то ждала от следователя звонка, и не ошиблась.
Когда в одиннадцать часов зазвонил телефон, она почувствовала сильное сердцебиение. Сразу поняла, что это звонит Шульц. Он попросил ее зайти к нему и помочь разобраться с документацией пионерского лагеря. Как только она вошла в его кабинет и взглянула в его необыкновенные лучезарные глаза, она почувствовала, что между ними проскочила какая-то искорка. Ноги ее стали ватными, и ей пришлось спешно присесть. Но она постаралась себя взять в руки и, улыбаясь, как можно спокойнее произнесла:
— Я вас слушаю, товарищ следователь!
— Зачем же так официально? — спокойно произнес он. — Я просто решил попросить вас помочь мне!
Как ей показалось, его глаза засияли, и лицо осветила обворожительная улыбка.
С этого дня они стали встречаться довольно часто. Кроме возникшей между ними симпатии, в этих встречах была и польза. Надежда Васильевна — опытный бухгалтер, знающий нюансы финансово-хозяйственной деятельности строительных предприятий, и в ее лице следователь приобрел хорошего эксперта. Со временем он стал рассматривать все хозяйственные дела только с ее участием. Шульц сделал Надежду Васильевну внештатным сотрудником прокуратуры и направил ее на учебу в вечерний народный университет правовых знаний Министерства юстиции Коми АССР на факультет трудового и гражданского права. В 1980 году она успешно закончила эту учебу и получила диплом.
Борис Карлович предложил ей направление на учебу в Свердловский заочный юридический институт, но она отказалась, не было возможности: надо воспитывать троих детей. С того момента, как Надежда Васильевна встретила Шульца, жизнь ее изменилась. Она почувствовала, прилив бодрости и молодости. Веселая улыбка не сходила с ее губ, по-другому она стала относиться к семейным невзгодам, меньше обращала внимания на «выступления» мужа, который ее уже так не раздражал, как прежде. Ей казалось, что мир стал блаженнее и веселее, что люди к ней все относятся с еще большей теплотой и вниманием. Она радовалась каждому прожитому дню. Ей хотелось жить! Впервые за последние пятнадцать лет она ощущала себя влюбленной, как в молодые годы, и чувствовала, что это взаимно.
Был один случай, который многое прояснял в их отношениях. Это произошло в Ухте — Надежда была там с квартальным отчетом в обкоме профсоюза. В тот момент документы по пионерлагерю еще были в прокуратуре — и председатель обкома смотрел на Надежду недобро, особенно когда она попросила председателя дать на нее характеристику, затребованную Шульцем. Выйдя из обкома, она подумала, что нужно было попросить Бориса Карловича отправить телеграмму в обком о том, что к ней нет претензий со стороны прокуратуры. Каково же было ее удивление, когда на следующий день главный бухгалтер обкома, встретив ее, сказала:
— Надежда Васильевна, мы получили от следователя прокуратуры телеграмму, сейчас она находится у председателя.
Спустя некоторое время ей удалось увидеть это сообщение.
«Претензий к работе Зарецкой Н.В. у следствия нет. Она кристально честный и высокопрофессиональный служащий. Такими работниками можно гордиться. Шульц, старший следователь Вуктыльской прокуратуры».
И такой случай, когда Борис Карлович чувствовал, что и когда надо сделать, чтобы помочь ей в жизни, был далеко не единственным. Они во многом походили друг на друга. У него была такая же поэтическая и светлая душа, как и у нее.
Вечерами, когда она задерживалась в своем кабинете, он звонил ей и проникновенно читал стихи Бернса, Асадова, Есенина, Блока, а иногда и свои. Ей казалось, что его необыкновенно красивый и бархатный голос проникает во все клеточки ее тела. Она больше наслаждалась звучанием его голоса, чем стихами, которые он ей декламировал. Это был, бесспорно, очень талантливый человек, тонкий ценитель литературы, музыки и живописи, играл на фортепиано, сочинял стихи, печатался неоднократно в местной газете, писал маслом картины, делал всевозможные художественные изделия из дерева. Его подделки часто демонстрировались на персональных выставках. Зачастую происходило так, что они, не сговариваясь, выходили из дома на работу одновременно. При виде его у нее начинало учащенно биться сердце. Ей безумно нравилось это необыкновенно трогательное состояние, которое до щемящей боли в душе напоминало об ощущениях при первой юношеской любви.
Однажды Надежда находилась в командировке в Сыктывкаре — на сей раз по делам ДОСААФ, где она возглавляла ревизионную комиссию. Приехав накануне и устроившись в гостинице, Надежда позавтракала в буфете и направилась в свой номер. Вдруг она почувствовала уже знакомое волнение, подняла глаза и радостно удивилась — навстречу по ковровой дорожке коридора, мило улыбаясь ей, шел Шульц.
— Вот так встреча! — радостно воскликнул он. — Вы как здесь оказались?
— Прилетела на областную конференцию ДОСААФ, — внешне спокойно и с легкой улыбкой ответила она.
Он изменил направление и зашагал с ней рядом. Они, молча, зашли в ее номер. Шульц подошел к Наде и захотел ее обнять, но она слегка отстранила его от себя и тихим голосом произнесла:
— Дорогой мой друг, давайте не будем осквернять наши светлые, чудесные отношения, пусть они останутся чистыми, они для меня очень дороги!
Он удивленно посмотрел на нее:
— Но почему осквернять?
Она так же тихо, почти шепотом, который исходил словно из дальних глубин ее сердца, сказала:
— Борис Карлович, вы мне очень дороги, и я хочу сохранить наши чистые отношения, эту светлую, невинную любовь на долгие годы! Поймите… Плотская любовь все разрушит, она, по большей части, всегда разрушает…
Надежда пристально, с болью в сердце, робко посмотрела в его глаза.
Шульц вдруг понял. Он нежно обнял ее, поцеловал в лоб, и они тихо вышли из номера.
Конференция прошла на высоком уровне, затем некоторых делегатов пригласили в ресторан, в том числе и Зарецкую. Она, кстати, привезла с собой красивое вечернее платье и туфельки на шпильке. Вечер удался на славу, Надежда танцевала, от поклонников не было отбоя. Когда вальсировала с новым председателем ДОСААФ, между прочим, генералом в отставке, она почувствовала его близкое прикосновение, но сделала вид, что не заметила; когда музыка закончилась, и спутник с кем-то замешкался, она постаралась незаметно уйти. А утром первым самолетом улетела в Ухту.
Когда Шульц и Зарецкая встретились на Вуктыле, никто из них о разговоре в гостинице даже не упоминал. Надежда Васильевна никогда не называла Шульца по имени, обращалась к нему всегда на «Вы» и только по имени и отчеству, а он, наоборот, говорил ей «ты» и только «Надя». Со временем их платоническая любовь переросла в настоящую крепкую «мужскую» дружбу.
Однажды Надежде случилось выручить Бориса Карловича в сложной служебной ситуации. Все началось с семейной трагедии: в Печоре утонула любимая дочка Бориса Карловича Алина.
Печора — река крутого нрава, и даже хороший пловец в ней иногда рискует. Алина плавала хорошо, людей на пляже было множество — и ребенка быстро вытащили из реки... Но спасти уже не смогли, как ни пытались. С обезумевшими от страха глазами прибежал с работы отец, подхватил, словно пушинку, дочку и три километра бежал с ней в больницу — увы, напрасно.
Горе родителей потрясло город — многие откликались на эту беду, в прокуратуре собирали деньги на похороны. Надежда Зарецкая тоже не осталась в стороне — она смогла от профсоюза выделить сто пятьдесят рублей, оформив на своих работников материальную помощь, а также вместе со своей подругой Людмилой Базь добавила еще пятьдесят рублей. И передала эти деньги помощнице прокурора Валентине Григорьевне, которая и занималась сборами средств.
Провожал в последний путь девочку почти весь городок. Очень страдала ее бабушка, Авдотья Сергеевна, необыкновенной души человек.
А через некоторое время Надежду Зарецкую приглашают к прокурору Вуктыла. Она незамедлительно пришла. Зайдя в кабинет, заметила: кроме прокурора в кабинете находится какой-то высокий чиновник.
— Гражданка Зарецкая, — начал прокурор, — я вас пригласил вот по какому вопросу: здесь в сейфе лежит объяснительная Шульца, в которой он написал, что он от вас получил 200 рублей. И у меня возникает вопрос, за что вы ему их дали?
— Уважаемый прокурор, — начала своим звонким голосом Надежда, явно разозлившись и, безусловно, все поняв, — если ваш Шульц болен, вы его отправьте к психиатру; я никогда никаких денег следователю Шульцу не давала и давать не собиралась, и с какой бы стати. У меня, как вы понимаете, трое детей, и есть куда вложить свои деньги. И еще, если вы считаете, что я пыталась дать взятку вашему следователю, то вы глубоко заблуждаетесь. Во-первых, нет причин, за что и зачем давать деньги, с финансами пионерлагеря все в полном порядке. Во-вторых, вам, уважаемый прокурор города Вуктыла, хорошо известно, что Шульц и взятка совершенно несовместимы. И в-третьих, если вы хотите избавиться таким образом от неугодного вам старшего следователя, который считается самым честным и справедливым на Вуктыле, это вам не делает чести. Я могу идти?
— Можете идти, — после минутной паузы ответил прокурор.
Надежда в порыве гнева тут же настрочила письмо генеральному прокурору Коми АССР и отправила его адресату. Описала свой диалог с прокурором, подчеркнула, что такие кадры, как Шульц нужно беречь, поскольку именно они стойко охраняют богатство нашей страны... Шульца не тронули, а его друг, работник прокуратуры Сыктывкара, сказал приятелю, что у него умный и смелый друг, таких не часто встретишь.
Шульц доверял Наде свои мужские секреты, нередко просил совета в жизненных обстоятельствах, делился своими впечатлениями и наблюдениями. А она — она была ему благодарна за то, что он помог ей вернуть интерес к жизни и веру в себя.
Со временем Надежда Васильевна познакомилась и с женой Шульца — Верой Петровной. Это была замечательная женщина, нежная, женственная и очень доброжелательная. Не зря же когда-то Шульц в порыве откровения признался, что единственная женщина, с которой он хотел бы иметь детей, вырастить и вместе воспитать, — это его жена. Такое доверительное откровение особенно впечатлило Надежду, понравилось и то, что он произносил слова о своей жене с нежностью и благоговением.
                *   *    *

Межобластные профсоюзные курсы в ноябре 1977 года, куда направили Надежду Васильевну, проходили в Перми, на базе Политехнического института. Пока училась — успела накупить много книг, как следует узнать Пермь и полюбить этот город. По-уральски мощный и красивый, с парками, аэроклубом, множеством культурных заведений, красивейших церквей. В политехническом институте сильный преподавательский состав, внимательно и по- доброму относятся к студентам. Они, в свою очередь, старательные, одеваются бедно, но со вкусом. Жители Перми добры и отзывчивы. — Марина, а ты не хочешь поступать в Пермский политехнический? — Надежда была в таком восторге от города, что тут же рекомендовала его дочери. Марина тут же написала письмо в институт и уже с девятого класса стала заочно заниматься на подготовительном отделении.
Дело было не только в пермских красотах; Надежда Васильевна считала, что в Перми ей легче будет материально поддерживать дочь. К этому времени у Олега значительно снизилась зарплата, а оклад самой Надежды был по-прежнему мизерным. Пермь была шансом на то, что Марина не будет нуждаться.
Новый 1978 год на Вуктыле ожидался чрезмерно холодным — особенно конец декабря и весь январь, о чем предупредили всех вуктыльцев заранее и просили, по возможности, вывезти детей. Зарецкие отправили ребятишек в Краматорск к бабушке самолетом. Лайнер уже набрал нужную высоту, пассажиры разделись и положили свою верхнюю одежду на полки. Алешенька серьезно задумался и спрашивает у Марины:
— Мариночка, ты не знаешь, какая температура сейчас за бортом?
— Нет, Алешенька, не знаю, спроси у стюардессы.
— А как мне ее позвать?
— Нажми вон ту кнопочку.
Алеша вызвал стюардессу и задал ей тот же вопрос. Стюардесса ответила: «Хорошо, мальчик, я сейчас узнаю у летчиков». Через три минуты она вернулась.
— Температура за бортом минус 65 градусов. Мальчик, а тебе для чего знать, какая за бортом температура?
— А я сижу и думаю: вдруг какая-нибудь авария, и самолет начнет падать, шубку одевать или нет, — отвечал Алеша, которому тогда было около пяти лет.
Дети сидели в первом ряду самолета «ТУ-154». Стюардесса про себя улыбнулась и пошла в кабину летчиков, по всей видимости, им рассказала о диалоге с Алешей, те дружно громко засмеялись.
Январь действительно оказался холодным месяцем, температура падала до –60 градусов. Многие люди попадали в больницу в тяжелом состоянии: у некоторых было такое сильное обморожение, что их не удавалось спасти.
Зарецкие волновались за детей: они должны были дать телеграмму, как только приедут в Краматорск, но телеграммы не было. Прошло уже пять дней — Надежда не находила себе места. О том, что почту из-за сильных морозов просто не разносили, а телефонов в квартирах, чтобы оповестить о телеграмме, еще не было — она не подумала. Лишь перед самым Новым годом им принесли телеграмму; тогда Надя плакала уже от радости, что с детьми все благополучно.
Дети для Надежды Васильевны были всё: они ни в чем не нуждались, два раза в год выезжали с Вуктыла на все лето в пионерлагерь, а на зимние каникулы, если не было школьных экскурсий по другим городам, уезжали к бабушке в Краматорск. Они объездили почти все побережья Черного и Азовского морей, живописные места Украины.
Марина надежды оправдывала: много читала, росла всесторонне развитой девушкой. Еще в школе встала на горные лыжи — и успешно. В «Зарнице» играла за капитана, и не просто играла, а занимала с командой почетные места. Первое место по всей республике в стрельбе из автомата Калашникова — неплохо для красавицы. Впрочем, как раз к внешности своей Марина была очень критична: хотя мама всегда уверяла, что в старших классах та была очень милой и нежной, в то же время общительной, смелой, обладала большими организаторскими способностями, поэтому и была бессменным комсоргом.
Надежда Васильевна видела, что внешностью дочь значительно интересней своей матери, больше похожа на отца. Зато математический склад ума — от мамы, и это не могло не радовать. У нее, быть может, не было той душевной теплоты, которую мама хотела видеть, но Марина была во всем справедлива и безупречна. Девушка хорошела с каждым днем: ее белокурые шикарные волосы были всегда аккуратно и красиво уложены, а голубые глаза становились все выразительней; темные брови, высокий лоб и ровный нос красовались на ее аристократическом личике.
Володя тоже не подводил: уже с шестого класса стал хорошо учиться, во всем был лидером. И оба старших с поразительной нежностью относились к младшему Алешеньке.
 «Красивая у вас семья», — говорили соседи. Да и сама Надежда Васильевна похорошела: носила модную высокую прическу, весила уже 45 килограмм (для небольшого роста — вполне достаточно). Стала чаще смотреться в зеркало, и сама себе нравилась. У нее появился модный брючный костюм — и мало кому на Вуктыле он шел так же хорошо.
В 1979 году наступил выпускной для Марины — организатором была опять же Надежда Васильевна, возглавлявшая еще и родительский комитет школы. Десятиклассники были довольны. Веселились до самого утра.
— Откуда такое красивое платье? — с восхищением говорили Маринины подруги.
— Мама из Москвы привезла! Дочка танцевала, смеялась и по-настоящему веселилась весь вечер.
Круглой отличницей Марина не стала — сказались годы маминой болезни, а так бы потянула и на золотую медаль.
— Надя, сказал Олег, может быть Марина пойдет работать и продолжит учиться заочно. У нас сейчас сложное финансовое положение в связи с тем, что мои заработки резко снизились, да и твой оклад не велик.
— Нет, нет и нет! Марина будет учиться только и только в стационаре!
Поступила Марина легко — именно в Пермский политехнический, на технологический факультет. При поступлении в институт она сдавала два устных экзамена: математику и физику; сдала на отлично.
В этом же сентябре в первый класс пошел Алеша — оказался за одной партой со Светой Мишиной, дочерью Нины Геннадьевны — классного руководителя Марины. С ним заниматься приходилось довольно много — и, что самое неприятное, начались трудности с деньгами.
— Вчера опять занимала денег, чтобы отправить Марине, — с отвращением говорила вечером. Это было то, что Надежда ненавидела больше всего в жизни. И с каждым таким унижением она задумывалась все больше: не переехать ли на новую стройку?
— Безусловно, на Вуктыле мне хорошо: приличная работа, благоустроенная квартира, много добрых людей — говорила она маме. — Но я же вижу: мы не сможем в достатке воспитать детей, да и вам помогать. А личное благополучие — что мне, я никогда для себя не жила...
В 1980 году решение оформилось: ехать на Крайний Север, в Тюменскую область. Куда?.. Надежда пока не знала. Она встала перед политической картой Советского Союза, закрыла глаза и подумала: куда сейчас указкой попадет, туда и поедет на разведку. Открыла глаза и увидела: указка оказалась на районе где-то северней Сургута, южней Уренгоя. Пока она еще неточно знала, где это, но через несколько дней случайно прочитала на первой страничке газеты «Труд» о новом нефтяном и газовом месторождении в поселке Ноябрьском. Он находился именно там, на чем остановилась указка, и она, не раздумывая, поехала на разведку.
Получив приглашения на работу и улетая вместе с мужем, понимала: прощается с важным промежутком своей многострадальной жизни. Она с большим энтузиазмом смотрела в будущее, и в тоже время согласилась с мнением Великого индийского мыслителя Неру Дж., который считал: «Прошлое всегда с нами, и все, что мы собой представляем, все, что имеем, исходит из прошлого. Мы его творение, и мы живем, погруженные в него. Не понимать этого и не ощущать прошлое, значит не понимать и настоящее».
 За двенадцать лет Вуктыл дал ей очень многое: он закалил ее, она постигла здесь, в экстремальных условиях, школу мужества и выживания, если можно так сказать; поэтому никакие сложности трудовой жизни Надежду Васильевну не пугали. На Вуктыле она перенесла клиническую смерть, и в то же время излечилась от тяжкого недуга. Испытала предательство и измену близкого ей человека, но она познала счастливое материнство, радость взросления детей. Ее дочь успешно окончила среднюю школу и поступила в институт, так что основная мечта стала осуществляться. На Вуктыле родился третий ребенок, который стал ее вдохновением — по всему, был подарен Богом. Здесь она получила настоящее удовлетворение от своего труда, а также в полной мере познала людскую взаимную любовь и благодарность. Но это кончилось.
Впереди был более суровый Крайний Север.