Блюхер в Кунгуре

               
         ГОРОД ВСТРЕЧАЕТ ГЕРОЕВ
   Дождливым сентябрьским днем 1918 года в Кунгур вошли участники легендарного рейда краснопартизанских отрядов будущего советского маршала Василия Константиновича Блюхера. Они прошли с боями полторы тысячи километров от Южного Урала до Прикамья на соединение с частями Красной Армии, отразив многочисленные удары белогвардейцев.
  «Однажды утром выхожу на дежурство, - вспоминал бывший телеграфист Красной Армии Владимир Пепеляев. – Ночной телеграфист показывает сообщение, что в районе Шляпников-Медянка появились неизвестные воинские части, наши заставы отступили. В этом направлении фронта не было, думаем, наверное, белые зашли в тыл к нашим войскам. Показываю телеграмму одному штабному офицеру, он улыбается: «Наши это. Части Блюхера и Каширина прошли по тылам белых 1500-километровый путь и вот вышли на соединение с Красной Армией».
  Первым подошел к городу Троицкий отряд в составе 1350 человек. Остальные из Сводного Уральского отряда - Южный и Верхнеуральский отряды, а также Богоявленский, Белореченский и  другие, пехотные и казачьи, полки - пока накапливались в трех соседних с Кунгуром селах. К 19 сентября в Медянском находился штаб Блюхера, в Ординском - 1-й Уральский полк в составе тысячи штыков, а другие части и подразделения - в селении Сабарка. По существу, они заняли позиции вдоль Екатеринбургско-Казанской железной дороги. Всего у Блюхера было восемь полков, в том числе два кавалерийских. Как и в регулярной армии, они подразделялись на батальоны, роты и кавалерийские сотни. «Пестро одетые, с приколотыми ярко-красными ленточками, они выделялись всюду», - свидетельствует историк.
    «19 и 20 сентября весь город шумел с приближением неожиданно появившихся боевых отрядов товарищей Блюхера, Кашириных и Томина», - писала 25 сентября 1918 года армейская газета «Красный набат». «Бронзовые от загара и ветра, мускулистые, спокойные, они поражали своим порядком и дисциплиной», - такой образ партизан Блюхера, прошествовавших по Кунгуру, представил военный корреспондент, добавив в конце сообщения, после пассажа о силе духа, что многие «в лаптях и оборванные».
  Появление партизан в Кунгуре было подобно землетрясению. Только о них и говорили, как некогда о случившемся в городе 10 августа 1915 года землетрясении. Оно было такой силы, что «развалились по бревнышку ветхие дома». Эти люди способны были раскатать по бревнышку старый мир.
  «19 сентября, измученные и оборванные, но бодрые и преданные делу революции, бойцы южноуральских отрядов вступили в Кунгур», - вспоминал один из участников похода. «Наши бойцы, радостные, бодрые, довольные, что наконец-то достигли своей цели - соединились с главными силами Красной Армии, гордые своим победным походом по тылам белых, были готовы немедленно идти в бой, - такие воспоминания оставил заместитель начальника штаба Троицкого отряда  В.С. Русяев. Лично ему Блюхер поручил на последнем этапе похода «установить связи с регулярными частями Красной Армии». - Встречающие с удивлением смотрели на эту пестро одетую армию».
  Троицкий был наиболее многочисленным и боеспособным отрядом. Его основу составляла пехота - 950 человек при четырех орудиях. Конница тоже была многочисленной, превосходила конные подразделения других отрядов в два-три раза - 400 сабель.
   Добрые слова об отряде оставил Блюхер: «В Троицком отряде находился батальон интернационалистов численностью более 300 человек. Большая часть из них были рабочие Будапешта и других промышленных центров Венгрии. Около 70-80 человек насчитывалось берлинских рабочих социал-демократов и несколько десятков румынских рабочих Бухареста и Плоешти и других национальностей из военнопленных австро-венгерской армии. Всем им были дороги судьбы русской революции, за которую они пошли добровольно в ряды Красной Армии. Это был очень спаянный, боевой и стойкий батальон, который в боях не раз проявлял чудеса храбрости и выдержки». Так что по улицам Кунгура шли еще и интернационалисты, вдохновленные идеей мировой революции. А другие интернационалисты – красные эстонцы из отдельного батальона, действовавшего на Восточном фронте, их встречали. После почти месяца боев на железнодорожном участке Шаля - Кордон их отправили на отдых в Кунгур.
     Командовал партизанским авангардом, в который входили 17-й  Уральский стрелковый полк, 1-й Оренбургский казачий социалистический полк имени Степана Разина, Отдельная коммунистическая дружина и Троицкая батарея, беспартийный казак-урядник Николай Дмитриевич Томин. Военную службы он начал в Первую мировую войну рядовым 1-й Оренбургской казачьей дивизии, а закончил в 1924 году - героически погиб в боях с басмачами в Туркестане.
  Его невозможно было не заметить в этом победном шествии по Кунгуру. «Высокий, плотный, с русой бородкой, в старенькой кожанке, с неизменной плеткой в руке, с револьвером у пояса, биноклем на груди», - такой портрет дает его сослуживец из казачьего полка. Томин был ранен в руку. Весь его поход к Кунгуру так и прошел с рукой на перевязи. «Деятельный, спокойный и бесстрашный, он всегда был вблизи передовых частей, - отмечает мемуарист. - Неизвестно было, когда он отдыхал, так привыкли его видеть всегда бодрствующим». 
   Блюхер назвал Томина «волевым и талантливым военачальником». «Это был человек изумительной честности и беспредельно храбрый, - так отзывался о нем. - В отряде он пользовался огромным авторитетом».
  День, когда входил в город краснопартизанский отряд, был на редкость плохим, непогожим. «Мелкий надоедливый осенний дождь лил как из сита, - отмечал Русяев. - Однако встречать нас высыпали на улицу чуть ли не все жители Кунгура, всем хотелось посмотреть на армию, которая пришла неожиданно из глубокого тыла белых».
  В котором часу это было, вопрос сложен и для очевидцев. В связи с режимом максимальной экономии в стране советское правительство с 1 июня 1918 года постановило перевести стрелки часов на два часа вперед. Это должно было помочь центральным и местным властям в условиях материального оскудения сэкономить «осветительные материалы». Обратный ход стрелок решено было произвести в ночь с 15 на 16 сентября, при чем на час назад. К этим переменам, в силу слабой структуры оповещения в государстве, непросто было приноровиться и чиновникам, и обывателям.
   Новым тогда было все – время, государство, законы, по которым, кстати, нахождение блюхеровцев в Кунгуре, как лиц иногородних, формально считалось противозаконным. Поскольку из-за продовольственного и жилищного кризиса был запрещен въезд в 43 населенных пункта, включая 13 городов и горнозаводских поселков Урала, в том числе Кунгур и Пермь.
  «С радостью и восхищением встречали трудящиеся отряды отважных бойцов, показавших чудеса храбрости и геройства в борьбе с врагом», - вспоминал один из участников уральского рейда. «Встречать нас высыпали на улицу чуть ли не все жители Кунгура», - добавляет другой. «Неожиданное прибытие в Кунгур неведомых отрядов вызвало живой интерес у местных жителей и бойцов 3-й армии», - резюмировал историк.
Могла ли в толпе встречающих быть 15-летняя Антонина Белявских? В историю города она войдет как партийный деятель. Многие годы она проработает в горкоме партии, десять лет будет возглавлять Кунгурское педучилище и запомнится обывателю тем, что лично встречалась с Н.К.Крупской. А десятилетний Дмитрий Кирпичников? Что делал на улицах Кунгура 19-21 сентября он, будущий строитель Кунгурского пивзавода и первый его директор с 1940 года?  А как поживал в то время известный в будущем краевед и ветеран кунгурского спорта 16-летний Вениамин Голдобин? Не был ли и он среди встречавших? Приходится сожалеть, что кунгурский поэт Константин Мамонтов, отличавшийся наблюдательностью и точностью слога, однозначно не попал на это мероприятие. Ему шел тогда пятый месяц от роду и жил он за пределами города.
   Вполне вероятно, что среди встречавших были сироты Кунгурского детского дома социальной помощи, бывшего Сиропитательного дома. «Воспитанники приюта неоднократно участвовали в различных митингах и демонстрациях», - утверждает историк кунгурского купечества С.М.Мушкалов.
  Всех особенно поразили казачьи полки. «Смотрите, смотрите - казаки с ними! Это новость! А мы думали, что казаки все до одного против Советской власти», - реплики раздавались среди встречавших партизан командиров и красноармейцев 3-й армии.
  Чего греха таить, были другие. Из подворотен шипели: «Рвань голопузая». Город-то до недавних времен был купеческий, в середине 18 века - столица Урала, а в конце 19-го – «чайная столица Российской империи».   
  «Бойцы полка им. Степана Разина, молодецки заломив набекрень фуражки с выцветшими синими околышами и распустив лихие чубы, гарцевали стройными рядами в голове колонны», - сохранил в памяти Русяев. Его воспоминания оставили отпечаток идеологических наслоений и приукрашиваний: «Гордостью светились загорелые лица. Глаза бойцов и командиров искрились радостью, они сверкали как-то особенно - это бывает у людей, когда они горды своими делами и довольны тем, что окружающие обрадованы и удивлены их поступками». «В то же время у бойцов на лицах была какая-то строгость, - добавляет он героических красок. - Они с достоинством смотрели на встречающих и как будто были уверены в том, что встречавшие их командиры и красноармейцы 3-й армии, городские и сельские трудящиеся уже знают об их легендарном боевом походе и об их подвигах в боях».
  Впрочем, и через 90 лет, и через 100 пафос воспоминаний подкупает. «В Кунгур 19 сентября прибыл первый отряд т. Блюхера. Настроение среди прибывших войск бодрое, - отмечается в сообщении под названием «Прибытие войск т. Блюхера» в газете «Уральский рабочий» от 24 сентября 1918 года. - Под влиянием прихода войск Блюхера произошел перелом в настроении некоторых частей, под влиянием легендарных рассказов Блюхерских отрядов. Наблюдается большой подъем духа и на позициях». В газетном сообщении отражена обнадеживающая примета времени: «Резкое уменьшение количества сказывающихся больными». По всей видимости, среди призывников и среди вставших под ружье.
  Обращено внимание и на инициативу красноармейцев: «N-ий Красноуфимский революционный полк, лучший из полков дивизии, узнав, что части т. Блюхера без сапог, постановил поделиться обувью с героями». Красноуфимские полки, а их было два на кунгурском участке фронта, действовали в составе 4-й стрелковой дивизии. Какой из них выступил с озвученной в газете инициативой, определить за давностью времени невозможно. Одно очевидно - все они были в то время на позициях. «Части Блюхера состоят исключительно из добровольцев, проникнутых сознанием необходимости победы и уверенностью в ней и этим сильно влияют на соприкасающихся к ним части дивизии», - заключила газета. «Уральский рабочий» издавался осенью 1918 года уже в «изгнании», вдалеке от занятого белыми Екатеринбурга.
  «Сколько восторженных приветствий  и горячих поздравлений получили партизаны от войсковых частей и органов Советской власти, - вспоминал один из южноуральцев. - Сколько глубоких чувств и симпатий питал к ним красноармейский состав».
   «Первое, что можно было услышать от них: «А что, здесь снаряды и патроны есть? Можно нам будет получить?» Партизаны не жаловались на усталость, голод, плохое обмундирование. Они думали только о борьбе», - свидетельствовал летописец рейда. Боеприпасы были главной проблемой для всех участников похода. Главком Блюхер лично отдавал распоряжение на получение от пяти до десяти патронов в одни руки.
  Кунгур не оправдал ожиданий партизан. «Недостаток в огнеприпасах давал себя сильно чувствовать в течение всей гражданской войны», - отмечали ее первые историки. 
   По данным краеведа З.Я.Лепихиной, на следующий день, 20 сентября, «переодетые в новые шинели, мытые и бритые, собрались тройчане на свой митинг», на котором приняли приветствие «вождю пролетарской революции» В.И.Ленину.
   Сохранился документ за подписью председателя этого митинга, командира Троицкого отряда Томина: «Товарищ Ленин! Мы, рабочие, крестьяне и казаки Троицкого отряда Красной Армии, пробившись через цепь белогвардейских и чехословацких банд, приветствуем Вас – вождя русской революции, как истинного защитника пролетарских идей, и верим, что контрреволюция, созданная удачной подтасовкой мировой буржуазии, в самом непродолжительном времени будет ликвидирована в пределах Российской Советской республики и Красное знамя труда вновь разовьется на сопках Урала. Да здравствует всемирная революция и ее оплот Красная Армия!»
   Днем чествования партизан по решению Кунгурского городского совета /Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов/ стало 21 сентября. «Сегодняшний день город посвящает Красной Армии,  - восторженно объявила в передовице газета 3-й Уральской стрелковой дивизии «Часовой революции». - Все на праздник в честь наших красных боевых молодцов, в честь цвета Красной Армии - блюхеровских отрядов».
  В этот субботний день в Кунгуре по случаю появления неожиданного подкрепления прошел массовый митинг под лозунгами «Да здравствует цвет Рабоче-Крестьянской Красной Армии - рабочие и казацкие отряды Блюхера!» и «Привет героям Рабоче-Крестьянской  Красной Армии, товарищу Блюхеру, его рабочим и казацким войскам!». Выступали, как отмечалось в одном из газетных отчетов, представители партийных и советских организаций города, Военного совета 3-й армии и партизан Троицкого отряда. «Все они выражали общую радость по случаю успешного совершения беспримерного рейда и соединения с войсками 3-й армии», - свидетельствовал историк.
  Торжество проходило на Соборной площади рядом с небольшим, даже по меркам того времени Благовещенским собором – первым монументальным каменным зданием Кунгура, построенным в 1700-1704 годы. Он радовал прихожан зелеными куполами, крашенных малахитовой зеленью, и золочеными крестами. А возвышался над площадью и поражал величием главный храм города кафедральный Богоявленский собор, строительство которого велось с 1894 года на средства кунгурских купцов-кожевенников Пономаревых. Пятиглавое каменное строение стояло на высоком фундаменте, облицованном каменными плитами. Его возведение завершилось в революционный, 1917-й год, но храм так пока и не освятили. С ним соседствовали две часовенки. В них проводились церковные обряды.
   Все это пространство по будням занимали торговцы, предлагавшие зерно, муку, овощи и другие товары. Рядом располагались мелкие лавчонки и рыночная площадь, на месте которой комсомольцы в 1931 году разбили городской сад.
   Солидность этому пространству придавал существующий до сих пор Гостиный двор, более ста лет называющийся в простонародье «Круглым магазином». Аналоги подобной, «штучной» купеческой архитектуры можно увидеть во Владимире и в подмосковной Верее. 
  «В осенне-весенний период года на площади была непроходимая грязь», - уточняет краевед. При мелком назойливом осеннем дожде, встретившем южноуральцев, – тем более.
  Обошлись без трибуны. Временная деревянная трибуна была построена позднее, к приезду в июне 1921 года будущего всесоюзного старосты, председателя ВЦИК М.И.Калинина, который разъяснил кунгурякам ленинские идеи новой экономической политики, осмотрел Кунгурскую ледяную пещеру и искупался в Сылве.
  Неожиданное появление красных партизан дало Кунгурскому гарнизону повод для проведения 21-22 сентября праздника под названием «День красноармейца». 
  24 сентября 1918 года горсовет постановил: «Поднести золотые часы избавителям г. Кунгура от чехословацких банд Блюхеру и Каширину». 30 сентября 1918 года Блюхер был награжден орденом Красного Знамени номер один. Через несколько лет за тот же южноуральский рейд его наградили еще одним орденом Красного Знамени.


            ИЗ ГЛАВКОМА В НАЧДИВЫ
   Главнокомандующий Сводным Уральским отрядом Василий Блюхер прибыл в Кунгур в пятницу, 20 сентября, и поселился в гостинице «Номера Щербакова». Это двухэтажное здание с пилястрами, построенное как гостиница на месте купеческой усадьбы в 1906 году кунгурским купцом-мануфактурщиком М.В.Щербаковым, располагалось в самом центре города, на углу улиц Благовещенской /теперь – Советская/ и Острожной /Гоголя/, по соседству с двумя рыночными площадями. В 1909 году купец воспользовался строительством городского водопровода и провел воду в особняк и в номера.
   «Гостиничные номера были обставлены с роскошью: кровати с пружинными матрасами фабрики Кондрад Ярнушевич, мраморные умывальники, гардеробы, комоды, стулья, диваны, кресла венские, обитые зеленым плюшем, фабрики братьев Тоннет, зеркала. Для удобства приезжающих в здании открыли ресторан, - живописует краевед Ольга Ренева. - …В 1918 году номера Щербакова стали жертвой грабежей, охвативших Кунгур. Воры тащили все, что только подвернется под руку, начиная от белья и заканчивая персидскими коврами. В перечень украденного, опубликованный позднее М.В.Щербаковым в газете «Кунгурский вестник», попала и разнообразнейшая мебель».
   У Щербакова были конкуренты. Помимо его «Номеров», имелась гостиница «Пермские номера» на углу улиц Успенской /теперь – Ленина/ и Мининской /Гагарина/, а также гостиница В.А.Костарева на углу улиц Шавкуновской /Пугачева/ и Гоголевской.
    Для Блюхера гостиница стала родным домом и рабочим кабинетом. В «Номерах Щербакова» обосновался штаб 4-й /30-й/ стрелковой дивизии.
  Главкома, по воспоминаниям его сослуживца. И.П.Недолина, «все привыкли видеть в неизменной потертой кожанке, в солдатской фуражке, пыльных сапогах». Во время похода его одежда и лицо покрывались пылью. «Усталый и бледный от бессонных ночей, Блюхер сохранял удивительное спокойствие и бодрость духа», - свидетельствовал современник. «Среднего роста, крепкий, шатен. Подбородок - в щетине бороды, редко освежаемой бритвой. Серые внимательные глаза временами - в этом убедились все - отливали сталью. Челюсти и подбородок выдавали твердую, решительную натуру. Неразлучный маузер в деревянном чехле, бинокль, полевая сумка довершали скромный наряд главкома партизан», - таков облик Блюхера лета и осени 1918. Один из бойцов вспоминал: «Блюхер, как и все работники штаба, не спал несколько суток, устал от непрерывных переездов, голода, крайнего напряжения. Чуть-чуть видны синяки у ввалившихся глаз».
  В тот же день, 20 сентября, в Кунгуре состоялась его встреча с командующим 3-й армией Ренгольдом Иосифовичем Берзиным /Берзиньшем/. Член партии с 1905 года, делегат Второго Всероссийского съезда Советов, он пользовался большим авторитетом на Урале как организатор регулярных частей Красной Армии. Берзин выстрадал свою командирскую должность после целого ряда партийных интриг.
  Фактически Берзин вступил в командование 3-й армией 30 июля, хотя назначение его и двух его коллег - членов Реввоенсовета М.М.Лашевича и И.Т.Смилги - состоялось  несколькими днями раньше. Берзин сразу же после назначения выехал в штаб фронта, а затем в Москве с докладом о положении 3-й армии. Она появилась в результате переименования 18 июля Северо-Урало-Сибирского фронта в армию по приказу номер 50-а. Это армейское объединение состояло из Восточной, Средней и Западной дивизий. В Кунгуре дислоцировались штаб и управления Западной дивизии.
  Пока Берзин был в командировке, глава военного ведомства Лев Троцкий назначил командармом-3 другого человека. Уральский обком РКП /б/ выступил против и высказался за оставление Берзина. Тогда 20 июля Троцкий назначает на эту должность некого Богославского. Эта личность через два дня, захватив важные военные сводки, переходит к белым и тащит за собой начальника штаба армии Симонова и начальника Екатеринбургского гарнизона бывшего полковника Осипова. Затем по воле Троцкого следуют еще два назначения на должность временно исполняющих обязанности командарма. Реввоенсовет, как и обком, поддерживает Берзина, вернувшегося 30 июля из Москвы.
   За это короткое время безвластия и интриг происходит важное событие – белые захватывают Екатеринбург, из которого в Кунгур и далее – в Пермь уносят ноги и штаб 3-й армии, и реввоенсовет, и губернские власти.
  До встречи с Блюхером Берзин провел реорганизацию своего армейского объединения благодаря массовой мобилизации населения. 25 августа три дивизии были развернуты в четыре, получившие названия: 1-я, 2-я, 3-я и 4-я Уральские.
  К моменту появления блюхеровцев на правом фланге 3-й армии, где прикрывались подступы к Перми, возникли серьезные трудности. Белогвардейцы методически долбили войска Восточного фронта. На конец августа в 4-й Уральской дивизии, действовавшей на Красноуфимском направлении, насчитывалось 1936 штыков, 387 сабель, 22 пулемета и 6 орудий. Силы сравнительно небольшие. Против них белые выставили более девяти тысяч личного состава с достаточным количеством конницы и пулеметов.
  Драматизм ситуации отразила телеграмма Берзина главкому Вооруженных сил республики И.И.Вацетису от 17 сентября: «Шестой день подряд противник ведет интенсивное наступление на Пермь, сосредоточив крупные силы. Идут бои на всем фронте Третьей армии, наши потери тяжелые: в пехотных полках осталось в ротах по 10 человек. Наступают только чехословаки и казаки. Вчера после ожесточенных боев наши части вынуждены были оставить Красноуфимск». Речь здесь шла о судьбе оборонявших Кунгур частей бывшей Западной дивизии, реорганизованной в 3-ю, 4-ю и 5-ю Уральские дивизии.
    За Блюхером к тому времени, по оценке историков, стояли «наиболее активные элементы трудящегося населения». Это были «рабочие-добровольцы из Екатеринбурга, Билимбая, Челябинска, Верхнеуральска, Троицка, Оренбурга, Белорецка, Баймака, Тирляна, Стерлитамака, Богоявленска, других городов и поселков Южного Урала». В отряде Блюхера также находились «беднейшие казаки и крестьяне Верхнеуральского и Троицкого уездов, трудящиеся башкиры и татары, добровольческие отряды из центральных районов страны и Сибири». «В соединениях было несколько сот латышей, много интернационалистов – венгров, немцев, чехов, румын, китайцев», - указывают историки из Екатеринбурга.   
    «Таиться нечего, - сказал командарм Блюхеру. - Положение критическое. Враг теснит наши части. Резервов у штаба армии не было никаких. Начдивы давно требуют подкреплений. Я отвечал им: «Мы бессильны вам чем-либо помочь. Много надеюсь на части Блюхера». И вот вы с нами. РВС армии принял решение о слиянии партизанских отрядов с частями 4-й Уральской дивизии. Начальником дивизии утверждаем вас».
  По итогам встречи уральские партизаны были включены в состав частей этого объединения и подчинены командарму-3. Блюхер был назначен начальником 4-й Уральской /стрелковой/ дивизии. Он сменил 31-летнего Александра Лукича Борчанинова /партийный псевдоним Чайкин/, в прошлом одного из руководителей Декабрьского вооруженного восстания в Мотовилихе, участника Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде, председателя Пермского Совета в 1917-1918 годы. Борчанинов был назначен военным комиссаром этой же дивизии, а потом ему поручили командовать 29-й дивизией, которая в хронике Пермской катастрофы 1918-1919 годов заслужила самую уничижительную оценку историков. Блюхеру потом приходилось не раз латать дыры, возникшие по вине этого небоеспособного, нафаршированного дезертирами и паникерами соединения на этапе обороны. 
   В 4-ю дивизию фактически вошли проверенные походом южноуральские отряды и полки. Вполне очевидно, что через несколько дней в одном строю, в одних окопах, повозках и лазаретах находились все - и красноуфимцы, дарившие обувь, и поистрепавшиеся в пути герои. К 6 октября дивизия насчитывала 10757 штыков, 1779 сабель, 131 пулемет и 22 орудия. 11 ноября 4-я Уральская дивизия получила название 30-й, в боях под Пермью Красноуфимские полки вошли в 1-ю бригаду этой дивизии. При чем 1-й Красноуфимский стал 262-м, а 2-й - 263-м стрелковым полком.
   Последующий «приказ по войскам» от 15 ноября, подписанным Берзиным и начштабом по фамилии Алафузо,  отразил одну из болезненных проблем реорганизации под параграфом 2: «В виду некомплекта в кавалерийском имени Володарского полку и штатного наличия командного состава и хозяйственной части приказываю: весь излишек конницы, команд из 1-го и 2-го Красноуфимских полков и 1-го Кунгурского полка передать в названный выше кавалерийский полк, отправив кавалеристов по спискам, а лошадей и конское снаряжение при описях, вторые экземпляры которых предоставить…».
  С конниками Блюхера из Сводного Уральского отряда поступили также, отделив от «родных» соединений. Южноуральские казаки вместе с братьями Кашириными возмущались, почему пехоту с кавалерией развели по разным углам, не хотели подчиняться и собирались воевать по своему плану. Конфликт кое-как уладили, южноуральские отряды и полки переформировали так, как хотел штаб армии.
   Бойцы 30-й стрелковой дивизии, ставшей, по оценке Блюхера, основным костяком Восточного фронта, испытали горечь поражений при отступлении за Пермь, к Вятке зимой 1918-1919 годов и радость победы при взятии летом 1919 года Перми, Кунгура и стремительного «шествия» с тяжелейшими боями по Сибири.
  А пока и принимающая сторона, и «гости», заслужившие в советской литературе 20-х годов название «Железного потока», по-новому осмысливали военно-политическую ситуацию в регионе. Чего уж кривить душой, партизаны, теснимые атаманом Дутовым, уносили ноги с насиженных мест, выходя  из окружения на соединение с Красной Армией. И эти почти 12 тысяч южноуральцев, некоторые вместе с семьями, собранные по горным и лесостепным дорогам, по болотам, с 18 июля по 12 сентября вполне оправданно рассчитывали на помощь 3-й армии, которая вела оборонительные бои на главном направлении рвавшегося через Екатеринбург в Вятку и Архангельск Колчака. В течение 54 дней на пути в 1,5 тысячи км партизанская армия провела более двадцати боев, успешно переправилась через реки Сима и Уфа и разгромила семь вражеских полков, в том числе части Стерлитамакского гарнизона, 6-й чехословацкий и 6-й белоказачий полки, 1-й полк башкирских националистов, 13-й и 14-й Уфимские белогвардейские полки, усилив за счет них свое вооружение. 
  Нынешние, сочувствующие белогвардейцам историки до сих пор не могут простить южноуральцам срыв совещания представителей омского и самарского правительств в Уфе для избрания верховной всероссийской власти. «Собраться в Уфе 1 сентября, однако, не удалось, так как в этот самый день красный отряд Блюхера прервал движение по железной дороге восточнее Уфы», - досадует такой историк. «Из-за Блюхера пришлось отменить политическое совещание в Уфе», - еще раз вздыхает тот же автор. На самом деле не в один день все произошло. 27 августа Блюхер занял станцию Иглино под Уфой, разрушил участок железной дороги и прервал на пять дней сообщение белых с Сибирью.
  На фоне этой локальной напористости, победных схваток с врагом и тактических успехов южноуральцев стратегическое положение 3-й армии выглядело безрадостным. Это мощное некогда войсковое объединение распадалось не только под ударами сибирских дивизий Колчака. Армия червоточила изнутри. Регион захлестывали кулацкие восстания. Активно действовало белогвардейское подполье. Проникшее в руководство на всех уровнях - от армии до местного управления, оно саботировало распоряжения Центра и очень успешно работало на скорейшую встречу с колчаковцами. Комплектование военных частей, снабжение, восполнение боевых и небоевых потерь, работа с кадрами, идеологическое обеспечение - все шло из рук вон плохо. Уныние царило в войсках. Дезертирство и симуляция цвели пышным цветом. Люди забыли то, что отстаивали, - идею. Кто ей проникся, конечно. А многие, набранные из медвежьих углов, по кулацкому призыву военспецов, и не собирались отстаивать. В этом смысле почти 25-тысячная 3-я армия нуждалась в помощи. Ее надо было спасать. К тому же, по свидетельству Блюхера, «тогда части 3-й армии под давлением превосходящих сил противника отходили к Кунгуру и были всего в 20-30 километрах от него».
  Поэтому ситуация для Блюхера развернулась на 180 градусов. Из блудного сына он превратился в спасителя. На первых порах десять с половиной тысяч вооруженных южноуральцев смогли переломить ситуацию, когда пробились к Кунгуру, выйдя 12 сентября к передовым частям Красной Армии. 21 сентября Блюхер подписал приказ, в котором обращался к бойцам: «К сожалению, к вашему подходу в районе Кунгура обстановка для наших войск, действующих в этом районе, сложилась крайне неблагоприятно. Кунгуру стала угрожать опасность захвата противником, а с падением этого пункта противник пытался приложить все усилия для захвата г. Перми, имеющего весьма важное военное значение как ближайшая база снабжения всем необходимым войск, действующих на Восточном фронте. Взятием Перми противник может нанести смертельный удар нашим войскам, действующим на Северном Урале». «Вот почему, не считаясь с усталостью, во имя спасения завоеваний революции нам приходится выступить на позиции», - призвал главком своих соратников. При этом он выразил уверенность, что «боевые товарищи, вступающие в нашу семью из состава бывшей 4-й дивизии, несколько упавшие духом под неудачами последних дней, забудут тяжелые дни и в дружном натиске сломят зарвавшегося врага и разобьют наемников буржуазии». Эти слова были обращены «к 1-му и 2-му Красноуфимским полкам, из которых, по существу, и состояла дотоле вся дивизия», как позднее прокомментировал сын маршала Василий Васильевич Блюхер.
  «Не отдохнув, а лишь пополнив запас вооружения, блюхеровцы сбили врага с кунгурских подступов, - такую, не совсем точную версию событий дал один из в общем-то добросовестных историков пермской катастрофы 1918-1919 годов Паздников. - Развернувшись на фронте в 150-180 километров, они за три дня боев отбросили белых к станции Шамары /120 километров к востоку от Кунгура/, а на юге 20 сентября /видимо, по старому стилю – Автор/ заняли Красноуфимск».
  Эта современная версия не совпадает с блюхеровской в некоторых деталях: «Развернувшись широким 150—180-километровым фронтом, нацелив удар на опорные пункты белых, дивизия двинулась освобождать Урал. Энергичным ударом мы опрокинули белых, десятки верст гнали их и в результате 2 октября вновь заняли Красноуфимск и подошли к станции Шамара, что в 120 километрах к востоку от г. Кунгур. В этих боях личный состав дивизии показал, что накопленный опыт борьбы с Дутовым на Южном Урале не пропал даром и что он может бить кадровые части белых»
   «В конечном итоге противник утратил на данном участке фронта боевую инициативу, несмотря на свое численное превосходство», - делает вывод группа историки из Екатеринбурга.
   Помогла крепость духа, тот настрой, благодаря которому южноуральцы выжили. А что дальше? Проблемы, порожденные расколом общества, страны, сословными противоречиями, оставались. В том разбалансированном мире, в набирающей обороты гражданской войне, не только командованию 3-й армии, но и начдиву Блюхеру, всем его соратникам - братьям Николаю и Ивану Кашириным, комполка Томину и многим другим нужно было под ударами сибирских белоказаков, и в своей среде, и из того, что было под рукой, уже в масштабе армии формировать монолитное, корпоративное сообщество. Его удачи идея мировой революции, воспринятая массами, обеспечить не могла. Требовались профессионалы, кадровые военные.
  Вот о чем думал в те дни, живя в Кунгуре, Василий Блюхер. На это он акцентирует внимание в записи воспоминаний о кунгурском житье, отраженной в речи на встрече с писателями 22 ноября 1935 года: «Приезжаю в Кунгур. Остановился в гостинице. Рядом с моим номером живет еще кто-то, который все время высовывается из своей двери и, увидев меня, прячется. Я велел своему адъютанту узнать, кто живет рядом в номере.  Адъютант это сделал. И доложил мне, что рядом живет Бартовский, что он не в отпуску — раз, что пьян — два и в гвардейском мундире — три. Я велел его позвать. Действительно, он был в гвардейском мундире и еле держался на ногах».
  По утверждению кунгурячки Л.М.Головизиной, адъютантом у Блюхера был ее дед Константин Степанович Алексеев: «Дед, когда был пьяный, то все причитал /ревел/, что в революцию и гражданскую войну брат против брата шел воевать. А сам он служил адъютантом у Блюхера. Под Глазовым /скорее всего зимой 1919 года – Автор/ обморозил ноги и его «списали».
  Возможно, кунгурячка не права. Ее дед, бывший сапожник-надомник, с тремя классами церковно-приходской школы, мог служить ординарцем, вестовым. А адъютант при главкоме сводного отряда или при командующих партизанскими отрядами выполнял тогда обязанности начальника штаба.
  Упомянутый в рассказе Блюхера Бартовский - это бывший царский офицер, капитан. Таких «профи», по существу офицеров-контрактников, в Сводном Уральском отряде Блюхера было несколько десятков на каждый полк. Партизаны платили им по 600 рублей в месяц.
   Для сравнения, доброволец Красной Армии получал обмундирование, снаряжение и 50 рублей в месяц. Семейные сверх того ежемесячно получали сто рублей за семью. 18 октября 1918 года Областной совет профсоюзов Урала, Уральское бюро металлистов и Областное отделение труда подписали постановление о тарифных ставках. Рабочим определялось денежное жалование от 350 до 580 рублей в месяц, служащим конторского труда - от 256 до 870 рублей, инженерам и техникам - от 431 до 1169 рублей, фармацевтам - от 350 до 1100 рублей. «Официально установленной минимальной зарплаты могло хватить на обеспечение хлебом по вольным ценам семье из трех человек, - замечает историк из Челябинска Н.Нарский. - Для более разнообразного питания одного кормильца в семье было мало, о покупке одежды и обуви при службе по государственным расценкам нечего было и думать».
  С бывшими офицерами Блюхер начал работать только в январе 1918 года, попав на Южный Урал с петроградским отрядом 3 декабря 1917 года. Вслед за ним в этот регион пришли посланцы советской власти из Екатеринбурга, Нижнего Тагила, других городов Урала, прибыли Сибирский пехотный полк и отряд моряков-балтийцев. Они успешно гоняли атамана Дутова, занимавшего и сдававшего со своей неорганизованной гвардией города Южного Урала. Красная идея брала верх над белой, пока за дело не взялись профессионалы. Их Дутов нашел в Оренбурге, в двух школах прапорщиков и одном юнкерском казачьем училище, а затем и среди зажиточных казаков Верхнеуральска. Были сформированы добротные войсковые части с дисциплиной, с усвоенными, благодаря фронтовому опыту, понятиями о методах и способах ведения войны. Против них парням с рабочих окраин пришлось туго.
  Неслучайно в марте 1918 года в 1-м Уральском пехотном полку, сформированном из рабочих, которых тогда называли по-эсеровски боевиками, появились в качестве инструкторов 36 бывших офицеров. С ними заключались договора. Они исправно, за стабильную плату выполняли свои обязанности и имели право оставаться в городе, по месту жительства, в случае отправки красногвардейской военной части на фронт. В начале боевых действий с кадровыми частями Дутова срок контракта у многих «красных» офицеров-инструкторов истекал через два месяца. Они рискнули присоединиться к рабочим, заняв командные должности. А перед уральским походом отрядов Блюхера и братьев Кашириных контрактники решили не возобновлять договор. Блюхеру надо было решать проблему устранения задержек по зарплате, другим выплатам. Вот тогда и «всплыл» капитан А.Я.Бартовский из 1-го Уральского пехотного полка.
  «В июле месяце, когда наш отряд из Оренбурга двинулся на север, ко мне пришел адъютант этого полка бывший капитан Бартовский, зять миллионера Каменского, и сказал мне, что командир полка И.С.Павлищев просит меня явиться к ним на собрание, - рассказывал Блюхер. - Прихожу. Все сидят в тесной халупе. Молчание. И вот Бартовский, крепко выпивший, говорит, что прошло 6 месяцев по договору и они честно кончают свою службу как честные военные специалисты и что политически они с нами разные люди». Они, по оценке Блюхера, «действительно служили хорошо», «с их стороны не было ни одного порочащего их поступка». Об этом он и сказал офицерам, прибавив, что «можно по-честному разойтись». Но мысль об ответственности не давала ему покоя. «Я вам деньги дам, - пообещал он. - Но не думаю, чтобы это вас спасло». Наступила тягостная пауза.
  И дальше Блюхер умело сыграл на чувствах военспецов: «Вы командуете полком, который состоит исключительно из рабочих. За период боевой жизни они поверили вам, доверяют вам свою жизнь, и не знаю, как рабочие на это посмотрят". Будущий маршал предложил ищущим свое место в революционном вихре «другой способ»: «Давайте пойдем до соединения с Красной Армией и тогда разойдемся". "Вы можете пойти к Колчаку или куда хотите», - добавил он. После бурного обсуждения бывшие офицеры единогласно сделали свой выбор. В их числе был и капитан Бартовский. Минут через 15 к Блюхеру зашел командир полка Иван Степанович Павлищев, бывший подполковник старой армии, и сказал: «Мы обсудили, товарищ главком, и решили остаться, но имеем к вам просьбу: не назначайте нам комиссаров».
  «После соединения с Красной Армией через три дня он попросил меня отпустить его в отпуск, - вспоминал Блюхер о Бартовском. - Я сказал: «Вот деньги, вот документы, поезжайте. Но скажите — к белым едете?» Он ответил: «Не к белым».
  Бартовский уехал из Кунгура в Пермь к жене - дочери одного из братьев Каменских, владельцев нескольких металлургических заводов на Урале, в том числе в Кунгурском уезде. Свой бизнес они также сделали на развитии пароходства, имея на Каме два десятка пассажирских судов.   
  Капитан Бартовский появился в кунгурской гостинице «Номера Щербакова» через неделю. «Он просил меня не расстреливать его сегодня, - рассказывал Блюхер. - Мы за пьянку во время похода расстреливали. Иначе нельзя было. Он сел. Заплакал. И рассказал такую историю: «Я приехал в Пермь. Там замечательный особняк. Пришел, смотрю на жену, она мне не понравилась. Разговор стал чужой. Дочка какая-то пустая. За все эти 8 месяцев я думал, что со мной происходит, почему я попал в этот отряд. Все время хотел удрать, но не удрал, потому что боялся подвести Павлищева».
  Бартовский приходил к нему за советом, спрашивал, почему они здесь, в Кунгуре, с красноармейцами. Командир ответил: «Вот смотрю на них и начинаю плохо понимать себя. Люди разутые, раздетые, без патронов с голыми штыками идут на белых, умирают, ничего не требуя, даже тогда, когда есть. Я увидел, как люди живут своей жизнью, бросают детей, жен, во имя какой-то очень большой идеи, которой мы с вами понять не можем, но она серьезнее, чем наши жизненные установки».
   Когда южноуральцы двинулись в поход, Сводным Уральским отрядом командовал Николай Каширин. Братья Каширины, по оценке Блюхера, «пользовались большой популярностью среди казацкой части отряда». «Я бы не сказал, что они в то время были вполне политически сложившимися и полностью понимали свою роль», - считал он. Иван был беспартийный. По словам Блюхера, «одевался он немного помпезно, обычно носил красную рубашку». Николай был резкой противоположностью брату. «Он уже в то время был членом партии - отмечал Блюхер. - Это был скромный, сдержанный и умный командир».
  Тем не менее этот командир совершил и стратегическую, и тактическую ошибки, повел партизан к казацким станицам. В истории такое уже было. В ситуации масштабных крестьянских бунтов восставшие, вопреки общим целям, держались своих мест и в этом отрыве терпели поражение. У Кашириных ничего не вышло. Они не получили поддержки в казачьих станицах под Верхнеуральском. Главком Каширин был ранен. Главное командование перешло к Блюхеру, который, кстати, тоже не был оригинален. Опираясь в партизанской армии на поддержку уральских рабочих из Екатеринбурга и Нижнего Тагила, он звал всех на Урал, в эти города. Это тоже в какой-то мере попахивало местничеством. Но умелая корректировка этой позиции с учетом  меняющейся обстановки обеспечивала Блюхеру успех. Во время похода из белогвардейских газет он узнал, что в столице Урала вовсю хозяйничают белые. Поэтому за месяц до выхода к своим поменял ориентир. Екатеринбург отверг, наметил маршрут строго на север и примерный район выхода: Красноуфимск - Кунгур. А за день до выхода к своим партизаны, по воспоминаниям одного из них, «нашли в покинутом белогвардейском штабе оперативные сводки, в которых перечислялся ряд ближайших сел, занятых красными войсками». 
  Когда Блюхера выбрали в Белорецке главкомом общих сил, нужно было ему под чье-то начало передать отряд, которым он ранее командовал. «Я собрал партактив и сказал, что надо выбрать Павлищева, так как его любят и он грамотен в военном деле», - вспоминал Блюхер. По его мнению, «Павлищев был яркой фигурой». «Он всегда был опрятно одет, всегда бритый, всегда молчаливый. Красноармейцам он отвечал «да» или «нет». Всегда выполнял свои обещания. В бою был впереди всех», - отмечал Блюхер. Его все поддержали. Тогда Блюхер вызвал Павлищева и сказал, что ему «трудно командовать отрядом с общим руководством и что ему придется командовать отрядом». Павлищев отказался. «Первым Уральским полком командовали, — возразил новый главком. Почему вы не можете теперь командовать отрядом?». «Я — честный специалист, пока я командовал полком, выполнял ваши указания и не нес политической ответственности за действия всего отряда. Как только я становлюсь командующим отрядом, я несу политическую ответственность», - был ответ. «Я могу вас утешить. Политическую ответственность будет нести главком отряда», - отчеканил Блюхер и, не дожидаясь ответа, дал понять, что разговор закончен.
  Политическое крещение бывшего царского подполковника Павлищева состоялось под Кунгуром, когда южноуральцы соединились с Красной Армией. «Мы направили свои силы, для того чтобы отбить наступление белочехов в полосе железной дороги, - вспоминал Блюхер. - Пулеметы косили наших бойцов. Павлищев ходил по окопам и поддерживал бойцов. Один из бойцов сказал Павлищеву, что, пока подойдут резервы, пройдет несколько часов, и нас за это время перестреляют всех до одного. Все равно умирать, так лучше пойдем в атаку». «И вот здесь впервые за всю историю своей службы в рядах Красной Армии Павлищев вскакивает и кричит: «Вперед, за мной, за власть рабочих против белогвардейской сволочи!» Они пошли в атаку и отбросили два белочешских полка. Я приезжаю на место боя, а командира полка нет. Подъезжаю к селу и не понимаю, что происходит. Вижу, что стоят два ряда рабочих, а в середине качают Павлищева и кричат «ура», - память советского маршала бережно хранила детали этой сцены.
  К слову, белочехов южноуральцы уважали как упорного и исключительно профессионального противника, но и били от души. Неслучайно «белогвардейский» историк на эту тему высказывался уважительно даже по поводу неудач партизан под Верхнеуральском, где «действовали наиболее активные советские отряды Блюхера и Каширина, доставившие вскоре чехам немало хлопот в районе Уфы». Хотя при случае тот же историк не брезговал пренебрежительно высказаться о «блуждавших в верховьях Урала отрядах Блюхера», о красных, которых «разогнал» атаман Дутов под Оренбургом. «Разогнал» так, что разгром партизан так и не состоялся, а участники похода увеличили свои ряды на треть к концу пути. В Белорецке в отрядах Блюхера и братьев Кашириных было до 6,5 тысяч штыков и сабель, 13 артиллерийских орудий и более 70 пулеметов. На выходе под Кунгуром числилось 10,5 тысяч бойцов и командиров, 20 орудий и более сотни пулеметов, «большей частью отнятых у противника в боях».
   По оценке генерального консула США в Иркутске Гарриса, «войска эти хорошо организованы и способны прекрасно маневрировать». «У нас нет надежных войск против этих сил», - сообщал он телеграммой.
  Белогвардейский военный историк Валерий Клавинг писал, что белые части «мужественно пытались в боевых столкновениях с красными партизанами армии Блюхера в районе Уфы и далее к северу, вплоть до Аскина, где партизаны прорвали заслоны 16-го Татарского полка, добиться успеха и разгромить партизан». «Увы, успехов почти не было, а неудачи и потери среди этих полков уже ощущались», - сетовал белогвардеец. По его словам, «за прорыв партизан Блюхера в районе Аскина и понесенные большие потери в 16-м Татарском полку, его командир капитан Курушкин был отстранен от командования и отдан под суд».
   Красный командир Павлищев погиб весной 1919 году в бою на реке Каме. По сведениям Блюхера - в марте, по современным данным - 15 апреля. По оценке Блюхера, «полк вел тяжелый оборонительный бой и под напором превосходящих сил противника начал отходить, резервов не было». «Воодушевляя бойцов своим личным примером, он сумел восстановить положение. Когда все атаки противника были отбиты, он спокойно встал и пошел по окопам. В это время его смертельно ранило осколком снаряда», -  вспоминал красный маршал. Нужно было пропустить все это через сердце, чтобы так пронзительно рассказать о последних мгновениях жизни бывшего царского офицера, сделавшего окончательный выбор под влиянием новой исторической ситуации.
  По уточненным данным, при выравнивании фронта Павлищев, командовавший в то время 3-й бригадой 30-й дивизии, отвел свои части на линию сел Пешкашур - Верхний Унтем - Порез /к югу от станции Чепца/. Смертельное ранение он получил на передовой линии. Скончавшегося от ран комбрига похоронили с воинскими почестями в городе Вятка /теперь Киров/. Той же весной трагически погиб и Бартовский, будучи командиром 1-го Уральского полка. 
   Судьба других, мятущихся между старым и новым, иногда спивающихся, не отражена в летописях 30-й дивизии. Упоминание о некоторых из них в воспоминаниях Блюхера интересно тем, что, вопреки жестким идеологическим трактовкам тех событий в исполнении советских историков, маршал совсем неоднозначно озвучивал тему выбора пути царских офицеров и становления красных командиров. По его убеждению, истина в 1918 году плутала, увы, не в двуполярном мире, между красной и белой идеей. Ведь сообщество бывших офицеров было неоднородным. Особенно после Первой мировой, когда в офицерских мундирах щеголяли не только кадровики, но и бывшие студенты, чиновники, представители мещанского сословия, в одночасье ставшие военными санитарами, армейскими снабженцами и фронтовыми журналистами.
  Будучи, по мнению особо революционных комиссаров, контрой, золотопогонной сволочью, служащей гидре мирового империализма, эти офицеры себя таковыми не считали и, как и до войны, жили в мире мечты о тихом семейном счастье, о стабильной сытости, в мире, как бы сейчас сказали, общечеловеческих ценностей. Они не спешили с выбором в этой кровавой эпохе нарастания классовых схваток. Неизвестно, как все выйдет. Они не хотели быть ни сильными, ни слабыми, а просто жили, мечтали, надеялись. На истину, за которую билось новое, нарождающееся государство, им было наплевать. Честно говоря, а много ли в наше-то время ищущих истину?
  Но события вовлекали их, перемалывали и уничтожали, сминали и выбрасывали, чтобы опять еще и еще пропустить через машину времени, которая в отличие от нынешней, эстрадной, была отнюдь не условной. Механизмы этой машины - фронт, отступление, приход новой власти, бьющее по населению законотворчество - работали исправно, требовали и жертв, и покладистых исполнителей, и сильной, способной к самовыживанию личности. Требовали с обеих сторон - с красной и белой. При чем немедленно. Вынь да положь. А с сильным человеком, осознавшим себя личностью, так нельзя. Он должен сопоставить, осмыслить и, наконец, выстрадать идею. Если он - участник исторического процесса, то вихрь событий и связанные с ними стрессы ускоряют самоопределение. У Павлищева это получилось, у Бартовского, пожалуй, - тоже. А сколько еще было таких же ищущих и подверженных изломам? По сведениям мобилизационного управления Всероссийского Главного штаба, «в Уральском военном округе было призвано в армию до 15 февраля 1919 года 1012 бывших офицеров и 6133 унтер-офицеров». 
   Это не был конечный результат привлечения военных специалистов. Но по сравнению с тем, через что прошел Блюхер, на марше лепивший из партизанских отрядов войсковые части, по сравнению с этапом затянувшихся под Кунгуром и затем - под Пермью поражений и отступлений это был хороший результат. В его основе, как бы низы ни относились к верхам, лежало доверие нарождающейся власти рабочих и крестьян к профессионалам.
   По сведениям М.Веллера и А.Буровского, в Сибирской армии Колчака, взявшей в конечном итоге боев за 1918 год Пермь, насчитывалось 5 тысяч офицеров-добровольцев и 15 тысяч казаков. После взятия Перми в декабре свыше 700 офицеров, служивших в Красной Армии, остались в городе. По условиям контракта с Красной Армией, они могли оставаться в городе и не участвовать в боевых действиях. Белогвардейцы их рано записали как перешедших на их сторону. «Бывшие» не спешили регистрироваться. Они, в прошлом - не все кадровые военные, устали от войны, стремились вернуться к своим прежним занятиям и даже принципиально уклонялись о  братоубийственной бойни. Так утверждает историк Пермской стрелковой дивизии армии Колчака Д.А.Лобанов.
  Достойно, что Блюхер, отметивший свое 27-летие 1 декабря 1917 года на пути из Самары на Южный Урал для спасения Челябинска, в самом начале военной карьеры в качестве комиссара вооруженного отряда не испугался риска и доверился военспецам. А удивительно ли? Общая тенденция набора контрактников в Красной Армии к тому времени наметилась, во-первых. А во-вторых, командирского опыта у Блюхера было маловато, несмотря на что в Первую мировую у него два Георгиевских креста, две медали и тяжелое ранение, а в революцию 1917 года - членство в  Военно-революционном комитете Самары. Поэтому не удивительно, а логично, хотя в этой логике есть известный предел. И лучше, как по пословице, семь раз отмерить. 
  Еще в начале июня 1918 года в Оренбурге Блюхер столкнулся с предательством. Главнокомандующий Урало-Оренбургским фронтом В.Яковлев бежал к белочехам.
  1 августа /по данным белогвардейцев, 2 августа/ во время очередного отхода отрядов сбежали к белым бывшие казачьи офицеры - командир Верхнеуральского отряда полковник Н.Енборисов со своими командирами кавалерийских полков Зобовым и Каюковым. «Чтобы спасти себе жизнь, предатели выдали принятые днем решения, раскрыли численность и вооружение  партизан, что подтверждается документами врага», - отражено в летописи уральского рейда. «Но изменнический поступок Енборисова вынудил нас отказаться от дальнейших операций на Верхнеуральск, так как Енборисов безусловно раскроет все наши планы и наши средства к дальнейшей борьбе с нашим противником, который, учтя это, будет оказывать упорное сопротивление, с тем чтобы заставить нас израсходоваться и тогда взять нас голыми руками», - отмечалось тогда в приказе Блюхера о дальнейшей подготовке отрядов к рейду на соединение с войсками Восточного фронта.
  Феномен Блюхера, волевого, удачливого командира, как это ни мистически звучит, связан с его фамилией. Был на переломе 18 -19 веков такой прусский генерал-фельдмаршал Блюхер, участник Семилетней войны 1756-1763 годов, командовал корпусом, губернаторствовал в Померании, а в войне с Наполеоном командовал русско-прусской Силезской  армией и принимал участие в сражении при Ватерлоо в 1815 году. Знавшие военную историю офицеры, конечно, внимательно следили за славой красного Блюхера в ту пору рождения новых мифов. Этого не сбрасывают со счетов «белогвардейские» историки. По их оценке, рейд Блюхера внес «большой переполох», а «из-за случайного совпадения фамилий» вызвал у омского и самарского правительства белых «и оживление надежд на более активную помощь союзников» - Великобритании и США. Имя красного командира удачно работало на белогвардейскую версию прибытия в Россию вождей октябрьского переворота в опломбированном немецком вагоне: «Создавшийся молвой был признан за потомка известного немецкого фельдмаршала Блюхера, что, в свою очередь, оживило легенду о немецком руководстве советскими войсками».
  Было бы опрометчивым считать, что Василий Блюхер был единственным в своем роде военачальником, оказавшимся в то время и в том месте. По существу человек с наметившейся карьерой Блюхер уже воевал под Кунгуром и прошел ту служебную цепочку, которую начдиву-4 предстояло пройти. В августе 1918 года здесь появился партизан со стажем главкома Роберт Петрович Эйдеман. Ему было 23 года.
  Сам из семьи учителя, окончил в 1916 году военное училище. В партию большевиков он вступил в 1917 году, однополчане избрали его председателем совета солдатских депутатов. А во время Октябрьского переворота он стал заместителем председателя Центрального исполнительного комитета Советов Сибири. На Урал Эйдеман попал под напором белочехов, воюя в качестве военного комиссара отрядов Омского направления и командира 1-й Сибирской партизанской армии. В Кунгуре его определили командиром 2-й Уральской /средней/ дивизии. На этой должности он находился с августа по начало октября. Потом, по ноябрь Эйдеман командовал 3-й Уральской пехотной дивизией, с ноября - Особой дивизией 3-й армии. «Это был очень скромный, обаятельный и вместе с тем твердый человек», - отзывался о нем один из кунгуряков. На Восточном фронте Эйдеман повоевал недолго. Его перевели на Юго-Западный. А на Урале вновь он побывал в качестве председателя Центрального совета Осоавиахима СССР за пять лет до гибели в сталинских застенках.
  Под Кунгуром в то же самое время воевал будущий маршал 22-летний Константин Константинович Рокоссовский. В Первую мировую он был младшим унтер-офицером. «Войска, зарывшиеся в землю и огородившиеся колючей проволокой, исключали успешные действия кавалерии в конном строю, - такое наблюдение сохранил он о том времени. - Конница наряду с пехотой была посажена в окопы, конь стал преимущественно средством передвижения». С июля 1918 года Рокоссовский воевал в составе Каргопольского красноармейского кавалерийского отряда в районе Екатеринбурга, а затем - Кунгура. Когда отряды Блюхера вступили в Кунгур, Рокоссовский командовал эскадроном 1-го Уральского кавалерийского полка, входившего в 3-ю и позднее - в 4-ю Уральскую дивизию и 30-ю стрелковую дивизию.
  В современной биографии Рокоссовского отражен один из эпизодов боев под Кунгуром, когда «во второй половине 8 декабря 1-й Уральский кавалерийский полк совместно с батальоном 1-го морского Кронштадского полка перешел в контратаку». «Противник не выдержал удар и начал отступление, - сообщает биограф Дайнес. – В ходе преследования эскадрон Рокоссовского вышел к деревне Магиной, где был встречен сильным огнем противника. По примеру Константина Константиновича эскадрон стал отходить на прежние позиции. В этот момент под Рокоссовским был убит верный конь по кличке Жемчужный. Он едва успел выпростать ногу из стремени и соскочить с падающей лошади. На выручку поспешили бойцы эскадрона, спасшие командира от неминуемой гибели».
  Два будущих советских маршала били колчаковцев вместе в одном соединении до ухода Блюхера в феврале 1919 года на должность помощником командующего 3-й армии. А Рокоссовский в мае 1919 года стал командиром 2-го кавалерийского дивизиона кавалерийского полка 30-й дивизии. Командовал кавалерийским батальоном. «Товарищ Рокоссовский, несмотря на свою молодость, отличается храбростью и мужеством, он является тем пролетарским командиром, в котором Красная Армия так нуждается», - говорилось в докладе политотдела 30-й дивизии. В ее составе будущий маршал воевал и в Сибири, закончил войну командиром кавалерийского полка. Был также отмечен, как и Блюхер, орденом Красного Знамени за героизм в боях с колчаковцами, первой в его жизни боевой наградой.
  «Гражданская война в России воскресила ненадолго роль конницы. Это определилось особыми обстоятельствами, в первую очередь тем, что на полях сражений не было сплошных фронтов, - этот военный опыт, в первую очередь - кунгурский, отразили воспоминания Рокоссовского. - Конница, как наиболее подвижной в то время род войск, приобрела тогда большое значение. Этому способствовали сравнительно еще богатые в стране ресурсы конного поголовья. Сказывалось и наличие старых кавалерийских кадров. Брошенный коммунистической партией клич «Пролетарий, на коня!» быстро осуществился, и красная кавалерия сказала свое веское слово в разгроме внутренней контрреволюции и иностранной интервенции».
   Сентябрьское появление южноуральцев в Кунгуре мог бы описать ответственный редактор редакции газеты «Голос Кунгурского Совета» 20-летний  Георгий Николаевич Микушев. Но история и сослагательность - вещи несовместимые. В августе он добровольно вступил в ряды Красной Армии. И теперь Микушев в истории города, в массовом сознании кунгуряков - величина не менее значимая, чем Блюхер и Рокоссовский, крупный военачальник.
  Выпускник Алексеевского военного училища, командир - прапорщик и подпоручик - в Первую мировую, Микушев недолго работал в родном городе полиграфистом и журналистом, сняв на время погоны. 3 августа он вступил в 4-ю Уральскую дивизию, которой командовал пермский большевик Борчанинов. В 20 лет Микушеву доверили роту, батальон, который участвовал в победном броске влившихся в дивизию южноуральцев на Красноуфимск, освобожденный от белых в начале октября. В 21 год, в январе 1919 года, он становится начальником оперативной части 1-й Красноуфимской бригады 30-й стрелковой дивизии.
   «Вообще он производил впечатление хорошего практика и человека, отлично знающего требования военной службы в условиях армейской жизни», - говорил о нем маршал Советского Союза Ф.И.Голиков, посетивший Кунгур 23 января 1968 года. В июне 1941 года 41-я стрелковая дивизия, которой командовал генерал-майор Микушев, встретила врага на Шауляйском направлении у государственной границы в районе Равы Русской. «Как командир дивизии он был на хорошем счету в округе, считался не только волевым, но и очень образованным командиром, - вспоминал маршал И.Х.Баграмян. - Это был живой, энергичный и образованный человек, по-товарищески относящийся к своим подчиненным». Георгий Микушев погиб в сентябре под Козельском. Он поднял бойцов в контратаку и был сражен автоматной очередью, с почестями похоронен в Киеве.

    ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ КУНГУРА И КУНГУРСКОГО УЕЗДА В 1918 ГОДУ
 Блюхеру, повидавшему немало российских городов, Кунгур показался провинциальным, как и многие такие же, встречавшиеся на боевом пути. Недаром в первом приказе после соединения с частями 3-й армии он называет Кунгур без эмоций «этот пункт».
  Позднее он присмотрится к купеческим особнякам, сформировавшим архитектурный облик города, к городской природе и местности, обаяние которой неотделимо от междуречья Сылвы и Ирени, чередования излучин, дельт, возвышенностей и долин. И так же, как любой старожил, будет ждать зимы – главной спасительницы от непролазной, сдобренной черноземом грязи на центральных улицах и на окраинах. Блюхер нашел время для осмотра жемчужины Урала - Кунгурской ледяной пещеры Урала. По не очень точному утверждению летописцев Дорофеева и Лукина, «почетными гостями пещеры были… командиры 3-й Уральской дивизии, оборонявшей Кунгур от белых в 1918 году, - В.К.Блюхер, Р.И.Берзин, А.Л Борчанинов». Наверно, и для принимавшего их исследователя и смотрителя пещеры, взявшего ее в аренду на 12 лет, Александра Тимофеевича Хлебникова не столь важно было, кто перед ним: командующий ли 3-й армией, бывшие или настоящие начальники 4-й Уральской дивизии. Просто экскурсанты. «Во время гражданской войны и голода А.Т.Хлебников не покинул пещеру и заботился об ее благосостоянии», - подчеркивает краевед Зинаида Лепихина. 
 Как военный Блюхер не мог не оценить стратегического положения города, расположенного на пути и в Европу, и в Сибирь, на железнодорожной ветке, за прокладку которой бились в начале 20 века городские власти с конкурентами из других уральских городков.
  То, что Кунгур был с 1737 по 1781 годы центром Пермской провинции, торговым и ремесленным центром Урала, то есть столицей,  вникать Блюхеру было не досуг. Не к чему ему было знать для организации обороны города, что в Кунгуре организовывал первые на Урале арифметические школы для горнозаводских нужд сподвижник Петра Первого Василий Татищев, что именно благодаря кунгурским купцам чай в 19-м веке стал популярным российским напитком. Но это не умаляет значение Кунгура в истории России, гражданской войны, в судьбе отдельного россиянина в целом и в частности.         
 В 1918 году Кунгур, по современным оценкам, насчитывал около 20 тысяч жителей. Абсолютные цифры по населению то смутное время не оставило. Десять лет назад, в 1908 году, здесь проживало 14499 человек, в Кунгурском уезде, за которым числилось 25 волостей, - 133082 жителя. В «Путеводителе по Уралу» за 1917 год указывается, что «в Кунгуре около 25 тысяч жителей, 14 храмов, 1 женский монастырь».  Демобилизация в Первую мировую войну, затем миграция в условиях гражданской войны, передвижение войск Красной Армии - в этом броуновском движении самый дотошный историк-статист ногу сломит. По оценке одного из историков, численность кунгурского гарнизона в 1918 году «не уступала количеству гражданского населения». В ноябре 1923 года в Кунгуре насчитывалось 15290 жителей. Тогда был образован Кунгурский округ, в который входило 13 районов, в том числе Кунгурский, 65 волостей, где жило 416 267 человек. Значит истина где-то посередине.
  На 1918 год нет точных цифр и по партийной организации города и уезда. Люди вступали в партию большевиков, уходили добровольцами на фронт. В октябре 1917 года насчитывалось в городе 144 большевика, в 1919 году, после освобождения Кунгура от колчаковцев, - 478. В октябре 1919 года  24 волостные ячейки насчитывали 263 члена партии.
  Новое время ощутили все - и партийные, и беспартийные. Оно узнаваемо в Кунгуре 1918 года по особым приметам. Безработица, продуктовый дефицит. Взлетают цены. Главный продукт питания – хлеб поднялся в цене с 2 до 12-14 рублей за пуд по сравнению с довоенным временем. Пуд картошки стоит 6-8 рублей вместо прежних 50-60 копеек. Фунт мяса – 2 рубля вместо 18 копеек. Молочные продукты подорожали в 10-15 раз. Общая стоимость основных продуктов питания увеличилась в десять раз.
  В этом году уже никого не арестовывали за повышение цен, как было в марте 1917 года, когда начальник полиции города арестовал и посадил в тюрьму на три месяца купца Г.И.Ковалева за то, что он повысил цены на ткани. То-то взыграл мстительный оптимизм у отдельно взятого обывателя!  Правда, не надолго. «При помощи комиссара Временного правительства Ковина через 4 дня был освобожден, - отмечает С.Мушкалов. – Заключение было заменено денежным штрафом в 10 тысяч рублей, которое он внес в Совет рабочих и солдатских депутатов».
   Кое-где в 1918 году с оптимизмом населения был порядок. Шла реконструкция старых предприятий. Большинство в Кунгуре - кожевенные. «Для мирного хозяйственного строительства удалось использовать небольшую передышку в 1918 году», - отмечает краевед. Обработка животных продуктов занимает первое место в народных промыслах, из которых развиваются, помимо кожевенного, такие, как овчинно-делательное, чеботарное, шорное, пимокатное, салотопельное, щеточное и гребенное. В марте по решению рабочих кожевенных заводов создается синдикат кожевенных предприятий.
   По-прежнему востребовано производство по обработке дерева. Не стоят на месте столярный, санный, колесный, ободный, бондарный промыслы. Население заинтересовано в том, чтобы развивались корзиночное производство, производство спичечных коробок, вились лычные веревки, плелись кошели и лапти, изготавливались сапожные колодки.
   Идет обработка растительных продуктов, связанная с веревочно-канатным производством, маслобойным и ткацким промыслами. Заявляет о себе обработка металлов. Хватает кузнечных, медных и слесарных дел в городе и уезде. В 1918 году учебно-производственные мастерские технического училища имени Губкина в Кунгуре превращаются в промышленное предприятие, само училище реорганизовано в механический техникум, а здание муниципализировано.
 Ведется в регионе обработка глины, а на выходе - гончарные изделия и  кирпич. Гончарный промысел вели крестьяне соседствующих по разным берегам Сылвы сел -Филипповки и Беркутово. В соседней упряжке с этим ремеслом шли в уезде камнетесный промысел и обжиг извести. Кустари, занимавшиеся производством гипсовых изделий, объединяются к тому времени в Кунгуре в артель «Объединение». Неторопливым ритмом живет не менее востребованное производство веялок, сундуков, других предметов, не заменимых в быту. А разве обойтись без портняжного и льняного производства? Спрос диктует предложения. Есть еще рабочие руки. Остались хваткие люди, предприниматели. Гражданская война еще не разметала всех.
  В феврале, после декрета об организации Красной Армии, в городе при уездном исполкоме создают военный отдел. «Выпущены были листовки и плакаты с призывом к населению вступать в Красную армию, - приоткрыла историю Кунгурского военного гарнизона краевед Лариса Елтышева. – В первом приказе по социалистической роте, в ряды которой было зачислено 115 человек, говорилось: «Мы должны вести себя так, чтобы население видело в нас своих друзей и защитников, стоящих на охране порядков и законов».         
   17 февраля организован профсоюз музыкантов. Они пригодились на одном из самых любимых кунгурскими обывателями празднике – весенней, раздольной масленице. Было организовано массовое катание на лошадях вдоль берегов Сылвы. «Жизнелюбивые кунгуряки веселились, перебрасывая из одних саней в другие конфеты, орехи, пряники, - отмечено летописцами дореволюционного времени. – Некоторые умудрялись возить с собой самовары и разливать чай на ходу. В это время на улицах города можно было встретить задорные компании ряженых. Веселые шутки, смех наполняли кунгурские улицы весь день».
  Только сытые могли позволить в 1918 году это веселье. О них, как и везде, можно было судить по тому, как запрягали сани и дрожки. Чаще в одну лошадь или в две, цугом. А такую роскошь, как в три, могли позволить себе только зажиточные хозяева.
  «23 марта 1918 года национальный еврейский клуб провел в доме Ибатуллина по Киттарской улице благотворительный вечер в пользу голодающих евреев в занятых неприятелем местностях, - отмечал летописец кунгурской благотворительности С. Мушкалов. – В первом отделении была показана драма О. Дымова «Вечный странник» в 3 действиях с прологом. Второе отделение составил дивертисмент – «лотерея-аллегри со многими ценными вещами, летучая почта, бой конфетти, танцы до 4-х часов утра».
  31 марта вышел первый номер газеты «Голос Кунгурского Совета». Один экземпляр стоил 20 копеек. Указывался «адрес конторы и редакции: бывшее помещение городской милиции /на горе/».
  Еще недавно в городе было две типографии: М.Ф.Летунова, преобразованная 28 мая 1917 года в типографию Паевого товарищества, и А.К.Суслова, издателя и книготорговца. В марте эти типографии были национализированы и объединены. А через месяц магазин Суслова, торговавшего книгами, газетами, музыкальными инструментами, школьными и канцелярскими принадлежностями подвергся разгрому.
   «В конце апреля 1918 года шел на работу в земельный отдел, - вспоминал один из очевидцев. – Пройдя к дому, где жили Сусловы, увидал: ворота сорваны с петель и валялись на земле. Во дворе был слышан гул пьяных людей. Я спросил зевак: «Что тут происходит?» Мне ответили: грабят газетчика Суслова. Пошел дальше. На углу Киттарской улицы бродили какие-то люди и таскали книги, которые валялись кучами».   
   Новое время вводило новые понятия. К ним и сами новаторы были невнимательны. Газета обозначала себя голосом Кунгурского Совета крестьянских, рабочих и солдатских депутатов, а в объявлениях на темы горсовета в его названии депутатская принадлежность обозначалась в произвольном порядке и, вместо крестьянских, на первое место ставились, например, рабочие депутаты.
   Судя по пятому, апрельскому номеру, весна – счастливейшее время для всех, хотя бы потому, что нет разговоров о фронте. Город живет хозяйственно-коммунальными и культурно-развлекательными нуждами.
  Начальник милиции Муханов выступил с обращением: «Прошу граждан домовладельцев и заведующих домами приступить к очистке улиц и дорог от навоза и других нечистот каждый в пределах своих домовых участков, а также в целях охранения питьевой воды от загрязнений очистить колодцы, отведя от них уличную весеннюю воду, что необходимо в виду появления случаев заболевания сыпным тифом. За неисполнение виновные будут привлечены к ответственности».
  В штате кунгурской милиции тогда было двадцать милиционеров и пять канцелярских служащих. На вооружении у них имелось пять винтовок Мосина и двадцать устаревших, системы Гра. Обмундировывали стражей порядка в обычное, солдатское – гимнастерка, галифе и шинель. «Транспортом милиция не располагала, пользовалась лошадьми пожарной охраны или извозчиками, - сообщает летописец. – Жалование работников милиции было скудное. Полураздетые, полуголодные кунгурские милиционеры участвовали в разгроме банд, вылавливали и обезвреживали разного рода воров, бандитов, спекулянтов». Эти страсти были позднее, летом.
 Командир Административного отдела горсовета Стародумов и его делопроизводитель Коровин сообщали в апрельском номере «Голоса», что «обязательное постановление от 10 января с.г. о кумышковарении /самогоноварении – Автор/ и нарушении общественной безопасности отменяется». «А функции в отношении этого постановления переходят к революционному трибуналу, куда отдел и просит обращаться все учреждения и лиц за получением справок и разъяснений», - поясняется в объявлении.
 Один из очевидцев-кунгуряк составил на эту тему такой рассказ о пострадавшей 25-30-летней женщине: «Ей ослепила глаза в 1918 году соседка старуха. Молодая женщина пришла к ней в баню, где дочь старухи варила самогонку в чугунке этой женщины, и стала просить свою чугунку. А мать ей сказала: «А плесни ей самогонки в шары и отдай». Дочь так и поступила. Когда женщина стала брать горячую чугунку, то дочь и плеснула ей в глаза из ковша самогонкой, взятой заблаговременно из чугунки, и сварила ей глаза. И как она мучалась целый месяц, бедная. Время было смутное, медицинской помощи не было, муж был мобилизован, а на руках было трое детей и старуха-мать. Какое было ужасное положение и никакой помощи. И осталась слепой на всю жизнь и продолжает вести хозяйство».
  Еще одна примета времени на газетной полосе – рекламное объявление: «Кунгурская продовольственная управа доводит до всеобщего сведения, что для Пермской губернской продовольственной управы требуются хлебные холщовые мешки». Цены разные: за первый сорт – 1 рубль 90 копеек, за второй – 1 рубль 60 копеек, за третий – 1 рубль 30 копеек. В начале века единственным в Кунгуре продавцом кулья – больших рогожных мешков для хранения зерна и муки был хлеботорговец Михаил Иванович Пятунин. Революция 1917 года и гражданская война лишили его родственников, брата и сына, этого бизнеса, а также домовладений и имущества.
   Хлеб в Кунгуре в 1918 году, как и до революции, «выпекали в небольших частных пекарнях». «Помещения были мизерные, оборудование изношено. Хлеба в городе катастрофически не хватало», - отмечал один из краеведов, хотя, по оценке его коллеги, «в Кунгурском крае хорошие урожаи давали озимая рожь, ячмень, овес».
   «В Кунгурский комиссариат по народному образованию требуется библиотекарь-инструктор, имеющий специальное образование и солидную практику»,  - сообщает газета.
   Общество служащих Кунгура и Кунгурского уезда озабочено тем, чтобы в воскресенье, 7 апреля, провести в помещении клуба Общества чрезвычайное общее собрание членов «для решения вопросов по делам Общества». Там же, в клубе Общества служащих, что за рекой Сылвой в доме Елтышева, собирается кружок любителей музыки и драматического искусства. Сборы от встречи должны пойти на устройство Народного театра. Вообще клуб Общества служащих в тот период – самое востребованное место для культурного досуга. В пятницу, 5 апреля, здесь устроили «спектакль в пользу военнообязанных и инвалидов», а после спектакля – «танцы и летучую почту», то есть разносили записочки и налаживали симпатии. «Местность, в которой располагалось домовладение Елтышевых, имела существенный недостаток, - отмечала О. Ренева. – Во время крупных наводнений вода разливалась по всей усадьбе».   
   Кинотеатры тоже не пустуют. «В художественном электротеатре «Олимп» с 2 апреля демонстрируется художественная картина «Отец и сын», сильная драма в 5-ти больших частях по роману Пазухина в исполнении И.Мозжухина и Тальнова, 1-я серия», - сообщается о репертуаре первого городского кинематографа. Он был построен В.Д.Шмельковым и работал с 29 августа 1913 года. Тапером в «Олимпе» трудилась дочь купца-чаеторговца М.И.Грибушина Анна Михайловна – 15-й ребенок в этой семье. Она смирилась с переменами, пристрастилась к курению и, несмотря на публичный образ жизни, была замкнутым человеком. Жила, по мнению краеведа Мушкалова, «в крайней нужде».
  Конкуренты не дремлют. В «электротеатре» «Люкс» «с 4 апреля демонстрируется роскошная программа в 6 больших частях», в том числе «драма в 5 частях» под названием «Во имя любви и славы». «Красивая постановка, чудная игра актеров», - зазывает реклама. Кинотеатр анонсирует драму Анатолия Калинского «Петербургский человек» и «веселую комедию» «Королева Танго». В праздники кинопросмотры с двух часов, а по будням – с пяти. Правда, веселиться частным кинотеатрам осталось недолго. Почти через неделю, 12 апреля, кинематографы «Олимп», поменявший в более поздние времена название на «Пролетарий», затем – «Звездочка», и «Люкс» национализируются. Спустя почти столетие, в кунгурском мире кино мало что изменилось. Действует один кинотеатр, обозначенный как центр досуга – Дворец культуры «Мечта».
   Собираются в общую компанию музеи, основанные в разное время. В 1918 году в городе существовали Художественный музей при художественном учебном заведении /«Не музей, а мастерские», – считает краевед Лариса Елтышева/, Сельскохозяйственный /кустарно-промысловый/ музей при Уземотделе, правопреемнике Земской Управы, и основанный в 1896 году Пчеловодческий музей /Музей общества пчеловодства/. Старейший краевед Л.Н.Лелюхов указывал также на существование «небольших экспозиций, не являющихся в прямом смысле музеями», - научную, педагогическую, созданную благодаря благотворительным пожертвованиям заводчицы Т.В.Агеевой, и городскую.
  Экспозиция Педагогического музея располагалась в двух комнатах в здании высшего городского начального училища. Городской музей, ведущий свою родословную с 1911 года, размещался в зале городской Думы. Этот музей, по сведениям нынешних музейных сотрудников, в 1918 году «был эвакуирован». Часть музейного имущества свезли на квартиру начальницы  женской прогимназии баронессы фон дер Брюгген, обитавшей на втором этаже учебного здания. «Вскоре музейные материалы были перевезены к одному заводчику, который предоставил под музей кожевню, - записано в летописи музейного дела. – Едкий воздух и сырое помещение испортили музейные собрания. Много вещей при перевозке потерялось».
  «Кунгурский музей организован в 1918 году и экспонаты его – это остатки бывшего дореволюционного Педагогического музея», - такое свидетельство оставил основатель первого Кунгурского краеведческого музея советской поры Д.Н.Кузнецов. У него были помощники. В ноябре 1917 года в город с фронта после ранения вернулся 36-летний ефрейтор Генрих Тимофеевич Мауэр. Проработавший до войны в лесничестве, он в свои 36 лет до сих пор не определился с призванием. «Именно в это время, как пишет он в своем дневнике, случайные находки окаменелостей на отмелях Сылвы пробудили в нем глубокий интерес к ископаемой пермской флоре и фауне», - свидетельствуют краеведы.          
   К началу апреля в городе создается организация социал-демократов интернационалистов из числа военнопленных Урала. В апреле война все-таки постучалась в двери. По декрету Совета Народных Комиссаров «Об организации военных комиссариатов»  военный отдел в Кунгуре реорганизован в уездный военный комиссариат. 7 апреля издается «приказ командования социалистической армии Кунгурского уезда» с объявлением 25 фамилий защитников советской власти. В числе первых – А.М.Чалов, Л.А.Ершов, С.А.Виданов, Г.А.Шастин, И.А.Таньков, С.Н.Гладышев. Первым уездным военным комиссаром назначается Николай Александрович Филимонов 1892 года рождения. Его помнят еще и как организатора 1-й социалистической роты Красной Армии в Кунгуре. По оценке Ларисы Елтышевой, Филимонов хорошо знал военное дело и руководил комитетом солдатских депутатов. «Призываю Вас дружно встать на защиту достоинства армии, - декларировал он. – Со своей стороны заявляю, что мною будут приняты меры для восстановления чести и достоинства армии». При Блюхере он станет командиром 1-й стрелковой бригады 3-й Уральской стрелковой дивизии.
   В тот же день, 7 апреля, принято решение об открытии народного университета. 11 апреля на всех предприятиях города введен восьмичасовой рабочий день и ограничен рабочий день для подростков.
   С мая в городе вводятся экстренные меры против самодеятельной торговли, для прекращения «спекуляции» и вывоза хлеба. Мешочники и крестьяне, продающие им хлеб, приравнены к врагам народа. На железной дороге действовало правило, что полтора пуда хлебопродуктов на каждого члена семьи мог провозить столичный рабочий, имеющий на руках удостоверение профсоюзов, фабрично-заводских или советских учреждений столицы. В Кунгурском железнодорожном депо для охраны грузов, борьбы со спекулянтами и мешочниками был организован вооруженный отряд.
   Кунгурский пивоваренный завод «Урал» /каменное здание на Преображенской улице/ меняет владельца. В.Г.Елинек уступает его гражданину города Оршанска Арону Лейба Янке Халфину, владельцу часовой мастерской в Кунгуре. Краеведам он известен тем, что его часовой магазин, располагавшийся в пристрое здания Кунгурской городской управы, «особенно сильно пострадал» во время «пьяных» погромов 1917 года. В своем заявлении в адрес думы, с которым ознакомилась краевед Ольга Ренева, Халфин писал, что весь товар «раскидан», мебель «разбита», стекла и рамы повреждены. 
   Продолжается массовая кампания против православия. Некоторые церкви закрываются. Их имущество реквизируется. Церкви лишаются прав юридического лица. Закрываются все церковноприходские школы.
   Несмотря на эти и другие перипетии, здание родильного покоя, устроенное на средства купчихи А.И.Грибушиной, используется по назначению. Приемный покой, в котором трудился одна акушерка, действовал и на кунгурской железнодорожной станции. Здесь новая жизнь, в отличие от расцвеченных кумачом улиц, нарождалась по-старому. 10 мая открылся первый детский сад в городе, а 7 октября - на железнодорожной станции. 25 мая Кунгурский уездный комиссариат просвещения переименовывает Михайло-Антонио-Кирилловский сиропитательный дом, существовавший при попечительстве купцов Грибушиных, в Кунгурский детский дом социальной помощи. Здесь проживает 100-120 мальчиков из бедных семей. Они получают общешкольное образование. Ремесленное отделение при нем становится ремесленным классом. Зарплата заведующего детским домом составляет 300 рублей.
   В мае состоялся последний выпуск старейшего в городе 4-х классного училища, в котором обучалось около 400 детей из семей крестьян и торговцев. В годы Первой мировой войны и в первый революционный год ученики были выселены из основного особняка на берегу Сылвы в здания приходского училища и технического училища имени Губкина. 4-х классное училище, в котором было четыре основных класса и четыре параллельных, в 1918 году закрыли, но здание осталось на службе образования.
  По распоряжению Министерства Народного Просвещения в 1918 году в Кунгуре завершилась передача высшего женского начального училища, в котором в основном обучались дети мещан, рабочих и крестьян, на средства казны. Открытое 20 декабря 1916 года, оно и в 1918 году не нашло себе постоянного места. Занятия велись в Педагогическом и Пчеловодческом музеях, а также Некрасовской библиотеке. «Два класса разместили в Педагогическом музее», - отмечает краевед Л.Елтышева. По ее оценке, «помещение Пчеловодческого музея было очень тесным, сырым, рядом размещалась солдатская кухня». Педагоги училища совмещали работу в нескольких учебных заведениях.
 В 1918 году прекратила существование действовавшая с 1885 года Елизаветинская рукодельная школа /как приют – с 1872 года/. Также были закрыты школа-приют Л.П. Удинцевой-Зыбиной и первое женское приходское училище. Начальное народное и третье смешанное училища были преобразованы в школы первой ступени, а Кунгурское высшее начальное училище -  в школу второй ступени /ныне – школа номер 10/. Такая же школа была открыта на базе Кунгурской  женской гимназии /школа номер 11/.  Сиропитательный дом переименовали в Кунгурский детский дом социальной помощи.
  Участники событий 1918 года находились под пристальным оком владельца дореволюционной фирмы «Фотография Долгушева, бывшая Андрузского». Дмитрий Кузьмич Долгушев, начинавший деревенским мальчиком на побегушках у фотографа-дворянина польских кровей Анастасия Палладьевича Андрузского, успешно развивает бизнес при всех режимах. Он породнился с главой фирмы, взяв в жены его сестру Веру, и в 1913 году возглавил бизнес. Отказавшись от броского названия фирмы, в 1918 году Дмитрий Кузьмич ставит скромное тиснение в уголке фотографии: «Долгушев». Он умрет в 1942 году психически больным, так и не смирившись с национализацией фирмы. Его сын Анатолий станет инженером и за участие в запуске первого искусственного спутника Земли будет награжден орденом Ленина.
   В мае в короткий срок был сформирован в Кунгуре добровольческий отряд из военнопленных венгров, чехов и австрийцев. В июне сформирована 3-я Уральская стрелковая дивизия. Тогда же в городе побывал представитель от организации военнопленных Омска по вопросу создания «Интернациональной армии добровольцев». «Летом 1918 года на Кунгурском направлении в составе 3-й армии сражается рота финских интернационалистов, пополненных в Перми более чем тридцатью финнами», - записано в хронике. Это бойцы из интернационального батальона, созданного в Перми после падения Екатеринбурга руководителями томского отряда интернационалистов.
   «Летом 1918 г. была объявлена мобилизация 5 возрастов, - свидетельствует Л.Елтышева. – Мобилизационная приемная комиссия находилась в здании технического училища». Приказ гласил: «Все без исключения служащие и рабочие правительственных учреждений и предприятий, имеющих общенародное значение, а также лица по выборам и по назначению в возрасте от 18 до 45 лет, стоящие за власть Советов, должны обязательно явиться в мобилизационную приемную комиссию и поступить на учет военного комиссариата. Оказавшиеся физически здоровыми и годными к строевой военной службе – мобилизуются».
   В июле ввели трудовую повинность для всех, включая монашество. Эта мера коснулась подвижниц Иоанно-Предтеченского женского монастыря, действовавшего с 1820 по 1921 годы в селе Орда. 7 июля прошел первый кунгурский мусульманский съезд, на котором был организован Кунгурский комиссариат по мусульманским делам.
  Летом у местных властей скопилось немало из конфискованного у местных купцов имущества. На одном из заседаний горисполком решил продать эти предметы через магазины и аукционы. Старинные вещи и произведения искусства, имевшие научно-художественное значение, передали в музей и библиотеки.
  В общественной жизни города нашлось время и для установки памятника Карлу Марксу. Его создание поручили художнику-архитектору Андрею Леонидовичу Шиловскому, уроженцу Уфы, выпускнику Высшего художественного училища при Императорской Академии художеств. По словам его биографа Людмилы Рафиенко,  «революционная волна, двигавшаяся из Петрограда на восток, захлестнула его в Кунгуре, где он и остался на целый год». 31-летний Шиловский разработал четыре варианта проекта памятника, который был торжественно установлен 7 ноября 1918 году на Соборной площади вместе с памятником В.И. Ленину. Колчаковцы разрушили оба памятника в конце 1918 года, сразу же после захвата Кунгура. В 1919 году бюст Карла Маркса был восстановлен. Через год кунгурский памятник К.Марксу был удостоен первой премии на Всесибирском конкурсе, а еще через год художника не стало. 
  С 22 июля из-за приближения белогвардейских войск в городе и уезде начало действовать военное положение. Дыхание гражданской войны все более ощутимо. 4 сентября в Кунгуре открыт лазарет на 100 кроватей. Осенью военные коммунисты собрались на  дивизионную партийную конференцию, обсуждали военно-политическое положение и перспективы помощи сельским коммунистам, комитетам бедноты. 20 сентября в связи с усилением 4-й Уральской дивизии отрядами Блюхера отменен приказ об эвакуации Кунгура. В октябре провели траурный митинг в связи с похоронами 18 красноармейцев, погибших под Кунгуром. По примеру российской столицы некоторых погибших хоронили тоже на Красной, местной, площади. В пугачевские времена недалеко от нее проходила полоса укреплений с деревянной башней, а в поздние советские прямо на площади возвели лучшую школу города под номером один, заслонив вид на излучину Сылвы и на пешеходный мост через реку.
  31 октября состоялось бракосочетание 21-летнего редактора газеты «Голос Кунгурского Совета» Павла Суслова, брата известного в городе издателя и книготорговца, и 20-летней Клавдии, работавшей наборщицей в национализированной типографии Сусловых. От этого брака через три года родилась девочка Маргарита. Супружество было непрочным. Да и мог ли быть прочен союз двух сердец, которые, вопреки найденному компромиссу, разводили в стороны две непримиримые классовые идеи – красная и белая? 
  Стояли в уезде на реках мельницы, в полях – овины и гумна, но жизнь в уезде в то лихое время, как и в городе, нет, не стояла на месте. В 1918 году заявляет о себе исполнительная власть. В селах и деревнях образуются при участии военных коммунистов комитеты деревенской бедноты. Они играют активную роль в становлении и укреплении советской власти, сплачивают крестьянство для борьбы с внутренней и внешней контрреволюцией.
  Волостной совет и комитет бедноты были созданы в селе Филипповка, примыкающем к Кунгуру с восточной стороны. Это село постоянно на слуху у всех, старожилов и приезжих, благодаря соседству с уникальным памятником природы – Кунгурской ледяной пещерой, первый план которой был составлен в 1703 году. Филипповка вошла в местную поговорку. Если речь пойдет о выборе окольного, нерационального маршрута, обязательно скажут: «через Филипповку в город». Поговорку можно отнести и к выбору новых властных структур в этом селе в 1918 году. Они просуществовали недолго. Село было первым ближайшим на пути колчаковцев в декабре 1918 года к Кунгуру.
  Комитет бедноты организовали в селе Кочебахтино Рождественской волости. За него на сельском сходе выступает священник Михаил Жедяев, который вскоре становится уездным агитатором и вступает в партию большевиков. «С церковью покончено. Я понял, что заблуждался, и поэтому решил открывать глаза простому народу», - так он объяснил свой выбор.   
  «Весной 1918 года на Урале широкое распространение получил принцип раздела земли по душам /едокам/, который обеспечивал соблюдение интересов деревенской бедноты, - свидетельствует советский хроникер. -  Наряду с этим проводилось дополнительное наделение землей малоземельных и безземельных крестьян по трудовой норме».
   Наиболее значимое событие того времени - это образование в Ершовской волости свободной трудовой сельскохозяйственной коммуны «Колос». На организационном собрании, состоявшемся 16 октября в селе Ерши, в коммуну записалось 58 человек. Судя по уставу, их конечной целью было преобразование сельского хозяйства на социалистических началах. Чтобы достичь этой цели коммунары решили вести непримиримую борьбу с капиталом, вплоть до вооруженной. Коммуна «противостоит всем контрреволюционным попыткам помещиков, капиталистов и кулаков, стоит на страже прав и интересов пролетариата и деревенской бедноты, действуя в полном согласии с органами Советской власти».
  Этот пример обеспечил успех сельской кооперации в Кунгурском уезде сразу после гражданской войны. В начале ноября 1921 года Кунгурский уездный сельхозсоюз насчитывал 58 товариществ и 2512 членов. Пермский губернский союз сельскохозяйственных кооперативов объединял тогда всего три товарищества с 27 членами.
   По оценке одного из историков, «в середине сентября 1918 года Кунгурский уезд был очищен от чехословаков и белогвардейцев». «На местах восстанавливались Советы, создавались комитеты бедноты, шла уборка хлебов, оказывалась помощь семьям красноармейцев», - такую радужную картину рисует он.
  А в избах, как и два века назад, пряли и ткали, вычищая, из-за все уменьшавшихся посевов, запасы льна и конопли. Прялки в уезде были особенные. Они, расписанные растительным орнаментом, отличались массивной лопастью, которая заканчивалась внизу «сережками». Все так же, как и раньше, ткали в избах на ткацких станках или на дощечках пояса для продажи на ярмарках и базарах. Но новое время все настойчивее предлагало другие стандарты быта и поведения.
   Хорошего в 1918 году было мало. «Особенностью повседневной жизни на Урале в течение года, начиная с лета 1918 года, стала неизвестная до того времени незащищенность личной безопасности человека, - отмечал историк. - В условиях смены режимов, непосредственной зоны боевых действий, введения военного положения и связанных с этим ужесточением контроля над гражданским населением и интенсификацией репрессионных мер по отношению к действительным и потенциальным врагам резко возрос риск человеческому существованию». «Выходя утром из дома на службу или поиски пищи, люди не были уверены, вернутся ли обратно», - добавлял он.
   В начале года органы Всероссийской чрезвычайной комиссии, по данным краеведа С.Ф.Николаева, раскрыли в Кунгуре антисоветскую организацию под названием «Союз лесоводов».   
   В феврале в Кунгуре побывал пермский карательный отряд во главе с будущим начдивом-4 А.Борчаниновым. Пермским чекистам, воспитанным на героике баррикадных боев в Мотовилихе 1905 года, не понравилось привольное житье кунгурских фабрикантов, купцов и прочих «бывших».
Заметим объективности ради,  что, помимо Мотовилихи, в начале века на Урале была и другая «революция». Вот один из рассказов о 1906 годе: «В ночь на 2 октября революционерами было совершено ограблении Усть-Кишертского динамитного склада Кунгурского уезда. При экспроприации были убиты стражник Возжаев и сторож Салтыков. Следствие по этому делу поручили приставу А.Ф. Посохину. В ограблении заподозрен был Г. Канторович, который и выдал всех участников ограбления /около 12 человек/, а руководил грабителями сын кунгурского уездного начальника В. Коновалов, также участвовавший в ограблении до этого казенной почты недалеко от Кунгура. Посохин арестовал Коновалова и 6 ноября повез его для обыска в его дом, но там Коновалов выхватил револьвер и убил Посохина пятью выстрелами. Убийца был предан суду, но благодаря заступничеству отца и других влиятельных лиц смертную казнь ему заменили бессрочной каторгой».
 Но вернёмся к Борчанинову. По версии, озвученной, в частности, краеведом В.Раппом, пермяки «были удивлены тем, что кунгуряки до сих пор «не порешили эту контру». 6 февраля красные расстреляли дочь крупнейшего кожевенного заводчика 38-летнюю Таисию Васильевну Агееву и ее мужа, инженера путей сообщения, Арсения Григорьевича. Некоторые краеведы, не веря официальным данным о двух казненных, утверждают, что 6 февраля пермские чекисты при участии местного Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, местного отряда Красной гвардии убили девять человек. А отдельные краеведы считают, что над женщиной, прежде чем «порешить» ее, долго издевались.
  Агеев, представляя Кунгур в правительственных кругах по вопросу проведения железной дороги, успешно отстоял в Санкт-Петербурге в марте 1903 года на встрече с начальником железнодорожного транспорта Министерства Финансов интересы кунгуряков проложить железнодорожную линию через их город. Это была напряженная, полная интриг история, по сути, битва торгово-промышленных интересов нескольких уральских регионов, закончившаяся 1 ноября 1909 года прибытием первого поезда на станцию Кунгур. Командировку в столицу Агеев оплатил из своего кармана. «Он был увлеченным человеком: организовал в городе футбольные матчи, открыл ипподром», - таким помнят его старожилы. Приходится сожалеть, что обаянию личности нет места в шкале классовых оценок и не существует такого понятия, как пролетарская нежность, в отличие от пролетарской ненависти. 
Супруги Агеевы активно поддерживали партию кадетов. Агеева, в прошлом – золотая медалистка Пермской Мариинской женской гимназии, студентка-бунтарка, участница марксистского кружка /этот пункт ее биографии оспаривает краевед Елтышева/, а затем - владелица кожевенного завода и лидер кунгурских кадетов, занималась благотворительностью, исповедуя, впрочем, атеизм. Открытие двухклассного училища для детей рабочих кожевенных заводов, педагогического музея с безвозмездно переданными коллекциями, организация бесплатного лечения рабочих, оказание материальной помощи бедным семьям – пермским чекистам до этого не было дела. Правда, кое-кто помнил, что после подавления вооруженных выступлений рабочих в 1905 – 1907 годах, «введя машинный пошив обуви, Агеева уволила сразу 120 первоклассных чеботарей» и закрыла в 1909-1910 годах самой же созданное одноклассное училище по случаю распродажи недвижимого имущества отца.
 По общепризнанной версии, тела супругов «были сброшены в Сылву»,  в прорубь, напротив особняка купца Г.К.Кузнецова, возле которого чудесный, волнистый спуск для зимних катаний детворы. По иронии судьбы, в этот национализированный в 1918 году особняк перебрался вновь образованный городской музей, за экспонаты которого в 1917 году Агеева несла ответственность как руководитель и благотворительница.
  Почти столетие спустя местный журналист Владислав Одегов так реконструировал это событие: «1918 год. 6 февраля. Ночь. По заснеженной улице Киттарской вооруженная группа людей в шинелях и кожаных куртках ведет двух штатских – молодую женщину и мужчину в шубе и ботах. Все молча спускаются к Сылве. Идут к проруби, где днем добрые люди полощут белье. Останавливаются. Ночную тишину нарушают выстрелы. Убийцы сталкивают свои жертвы в воду и, боязливо озираясь, растворяются в ночи». 
  «Смерть Агеевых потрясла весь город», - отмечается в хронике тех дней. «Тело Таисии Васильевны нашли только весной в 50 километрах от места казни, куда его отнесло течением», - утверждает В.Рапп и, ссылаясь на очевидцев, добавляет, что «полгорода вышло на похороны». 6 мая Агееву похоронили на Вознесенском кладбище, ныне не существующем. Вот так хозяйка нескольких городских кварталов канула в Лету, а ее 18 учеников-воспитанников из четырехклассного училища лишились спонсора. Ее супруг, тело которого выловили позднее, был похоронен на том же кладбище 14 июня. Обоих супругов отпевали протоирей Иоанн Луканин, дьяконы Михаил Корионов и Александр Петух. На месте захоронений Агеевых были поставлены памятники.
   Единственная дочь меценатов Валерия, оказавшаяся в то «расстрельное» время в Перми, по оценке краеведов, вела дневники, но одна из тетрадок с описанием событий этого периода была утеряна. В 1984 году 80-летняя Валерия Арсеньевна Агеева передала в Москве «семь общих тетрадей, записанных очень аккуратным почерком», краеведу Лепихиной.
   По словам Одегова, дочь Агеевых оставила свидетельства о попытках покушения на семью до скорбной февральской даты: «Первое – со стороны «зверя-матроса Красноперова». Агеевы спаслись только тем, что ночью «пошли по другой дороге…». Второе – «когда к нам пришли отбирать какие-то партийные брошюры. У большевиков было решено позвонить в парадное и, если им откроет сам Агеев, то тут же, на пороге собственного дома, его и ухлопать. Тогда отворила им я…».
  Судя по воспроизведенным записям, это не ежедневные дневники в строгом значении этого жанра, а обычные мемуарные записки в форме хронологии, составленной много лет спустя, с вполне объяснимым домысливанием или с предвзятой трактовкой событий, на тенденциозное осмысление которых потребовались годы унижений и обид.
«Плакала, что-то увидела во сне и не могла успокоиться, - запись в дневнике Валерии 9 сентября 1919 года. – Вспоминала маму, как она всегда заботливо укрывала и целовала меня каждый вечер. Теперь этого уже никто не сделает».
  «Кладбище разгорожено, наполовину застроено. Из всех памятников сохранились два массивных памятника деду и бабке, - записала Валерия Арсеньевна, посетившая летом 1962 года Вознесенское кладбище. – Без этого орнамента мы бы могил никогда не нашли. Да они, в сущности, сравнялись с землей. Делать с ними что-нибудь не имело смысла».
  Вряд ли в 1918 году вспоминали заводчицу местные молодые социалисты, собиравшиеся на мероприятия в здании бывшей Агеевской дачи, ставшей их клубом. Они перебрались в это деревянное строение с башенками, расположенное в живописной березовой роще, после того, как из-за большого скопления собравшихся – до тысячи человек - развалилась деревянная часть здания бывшей дачи Елизаветинской школы. Ее молодежь до этого использовала под клуб. Впрочем, от присутствия «комсомольцев» в Агеевских владениях была и польза. Они оберегали от хапуг красивейший парк дачи.
   В тот 1918 год призрак военного коммунизма бродил по Уралу. Шла экспроприация экспроприаторов. Ценности, продукты питания, лошади, фураж, инвентарь изымались для нужд фронта. Продовольственная политика и другие социалистические мероприятия вызывали ненависть и злобу у кулаков и зажиточной части середняков. В конце июня вспыхнули мятежи. По оперативной сводке Пермского губернского исполкома за июнь, в волостях Кунгурского уезда «сплошь и рядом преобладают кулацкие элементы». Вдохновителями и организаторами их вооруженных выступлений стали противники большевиков – кадеты, эсеры, меньшевики и левые эсеры.
   К чести коммунистических властей Кунгура, даже после подавления мятежей они не придерживались официального мнения о левых эсерах и не собирались на них вешать всех собак. В Кунгурском уезде, по оценке историков Уральского госуниверситета, «в ряде случаев коммунисты не отказывались от дальнейшего сотрудничества с наиболее лояльными элементами бывшей левоэсеровской партии, учитывая их искреннюю заинтересованность в подобном сотрудничестве». Так, в прошедшем 17 сентября уездном съезде Советов, помимо 111 коммунистов-большевиков, приняли участие 76 «народников-коммунистов». «И те, и другие вошли в состав вновь избранного исполкома», - подчеркивают уральские историки. 
   «К концу 1918 года партия левых эсеров Урала как массовая политическая организация погибла и превратилась в разрозненные полулегальные осколочные группы, лидеры которых погрязли в трясине антисоветской борьбы», - таково мнение советского историка, по данным которого к декабрю в Кунгуре было 50 левых эсеров, в Перми – 20.
   «На Урале левые эсеры имели довольно большое влияние среди крестьянства, а также отсталой части рабочих, - записано в «Истории Урала». – Поэтому антисоветские мятежи, начавшиеся одновременно с выступлением белочехов, были здесь особенно упорными и продолжительными». В Кунгурском уезде основную массу населения составляли бывшие государственные крестьяне. Они были более обеспечены землей и скотом, чем помещичьи и удельные крестьяне.
  99-летний Иван Иванович Бурматов, уроженец деревни Чернийки Рождественской волости Кунгурского уезда, вспоминал в сентябре 2007 года: «Хозяйство до революции было очень зажиточное: 2 лошади, 2 коровы, овцы /не менее 18 штук/, телята, свой земельный надел».
  «Активное участие в выступлении приняла и часть середняков, - отмечали историки Урала. – Кулаки не только расправлялись с местными партийными работниками и активистами Советской власти, но и стремились захватить участки железной дороги, чтобы нанести удар по частям Красной Армии с тыла. Это были звенья единого белогвардейского плана». Волна мятежей прокатилась по Кунгурскому уезду в июле. Бунтовали 18 волостей из 25.
   В «кулацких» восстаниях, по данным историков Уральского госуниверситета, участвовали трудящиеся крестьяне, сбитые с толку контрреволюционной пропагандой, отсталые слои рабочих. Во многих случаях поводом для их выступлений послужили «изъятие хлебных излишков или мобилизация крестьян в Красную Армию». Именно этим можно объяснить, что во второй половине июля в Степановской и соседней с нею волостях Кунгурского уезда в восстании участвовало до 10 тысяч крестьян.
   По мнению краеведа Николаева, «мятеж чехословацкого корпуса послужил сигналом  к многочисленным кулацким восстаниям в Пермской губернии, в том числе и в районе Кунгура». Мятежи заявили о себе в Степанове /ныне – село Ленск/, в Ординской волости, в Усть-Кишерти и других местах.
  «Советских людей подвергали поркам, истязали, расстреливали, живьем закапывали в землю, сжигали на кострах, - отражено в хронике тех дней. – В селе Сепыч Кунгурского уезда в первые дни мятежа кулаки замучили и расстреляли 46 советских работников».
  В Ординской волости мятежники под угрозой расстрела мобилизовали крестьян. Они захватили село Орда в 28 верстах от Кунгура. «Совет был распущен, а его активные члены расстреляны, - свидетельствовал советский историк. – Однако мятеж не получил широкого распространения и вскоре был подавлен кунгурскими красногвардейцами». Отряды Красной гвардии действовали во всех мятежных волостях. В этой классовой вендетте перевес сил был на стороне красных.
  По оценке белогвардейской газеты «Кунгурский вестник», «в начале июня в связи со взятием чехословацкими войсками и отрядами Народной Армии Челябинска и Уфалея начались по отношению офицеров всякого рода репрессии: обыски, высылки к квартирам ночных патрулей, постановки сыщиков и аресты».
   В 1919 году эта газета опубликовала рассказ очевидца кунгурской жизни 1918 года под громким, но не оправданным текстом названием «Ужасы тюрьмы и вагона». Он воспроизведен без стилистической правки:
  «8-го /июня 1918 года – Автор/ в 5 часов вечера у меня собрались поиграть в преферанс: прапорщики Белозеров, Журавлев Михаил и Траченко. В этот же вечер было объявлено осадное положение, о каком факте нас поставила в известность сестра моей супруги, уже после 10 часов, когда было запрещено гражданам выходить из комнаты. Гости решили у меня остаться ночевать. Окно на улицу нашей комнаты было открытым. Вдруг в половине 11-го слышим у окна пронзительный свист… Сначала мы не обратили на это внимания. Раздается еще более энергичный свист. Подхожу к окну. Два красноармейца в грубой форме требуют закрыть окно и затушить огни, так как объявлено осадное положение. Я, представившись изумленным, объяснил, что неисполнение мною обязательных распоряжений не  является следствием моей злой воли, а проистекает от незнания об объявлении осадного положения.
- А кто у вас… все свои?
- Да свои.
  Но на несчастье в это время к окну подошел Белозеров и другие. Пришлось сознаться в том, что здесь имеются посторонние лица. Тут же я пустился в туманные метафизические дебри, что я слово свое понимал, как показатель духовной, не квартирной близости и т.д. На что последовал приказ немедленно затушить огни и ложиться спать».
   Обращает на себя внимание «наивность» рассказчика собраться в то тревожное время на карточную игру и терпимость красноармейцев к своим, в силу классовых различий, врагам.
   «А на следующее утро в квартиру явился Жарков /от Чрезвычайки/ с двумя красноармейцами, из них один латыш /в последствии сделался членом следственной комиссии при 3-й Уральской дивизии, фамилию его забыл/, а другой шаквинский крестьянин по фамилии Бузин. Обыск не обошелся без обычных коммунистических курьезов: так Жарков потребовал снять со стены портреты офицеров под тем предлогом, что на них имеются погоны, а последние не признаются советской федеративной социалистической республикой. «Снимите сначала с них погоны и тогда вешайте». Нашли шпоры, и тут же один из красноармейцев их одел. Взяли все находящиеся у нас игральные карты, при чем более подержанные из них уничтожили, а получше взяли с собой, для уничтожения их якобы у себя в квартире. Взята была вся-вся переписка, документы, светящийся компас Андрианова, защитные и белые аксельбанты и плечевые ремни».
   Образ вороватого красного «быдла», оказавшегося в силу обстоятельств среди дорогих и ранее недоступных ему вещей-безделушек, был традиционным в белогвардейских изданиях.
   «Во время производства обыска является в квартиру какой-то небольшого роста субъект с гнусной физиономией, с косоватыми и блудливо бегающими глазами в защитного цвета  тужурке с черным бархатным воротником и, отрекомендовавшись заведующим отделом чрезкома по борьбе с контрреволюцией Александром Раевским спросил, кто у меня вчера был, что говорили, чем занимались и кто ко мне утром приходил. Удовлетворив его любопытство, я заявил, что утром у меня, за исключением ночевавших, никого не было.
- Тогда, пожалуйста, со мной.
   На вопрос моей жены, можно ли считать это предложение арестом, Раевский ответил: «Да, может быть, и этим еще не ограничатся». 
Дорогой Раевский всячески убеждал меня быть откровенным, что искреннее признание смягчит мою участь, что у них уже имеются точные сведения о существовании в Кунгуре офицерского заговора и что дальнейшее запирательство только принесет мне вред и т.д. На всю эту его горячую тираду я ответил, конечно, полным незнанием. Узнав от меня о месте службы Белозерова и Журавлева, он вместе со мной отправился в Следственную Комиссию при съезде местных судей и арестовал их там, ничего не подозревавших и оживленно беседовавших с регистраторшей Следственной Комиссии 2-го участка.
В Чрезвычайке, куда нас привел Раевский, уже сидели: Траченко, его жена  и гимназистка Шарко. Едва успев шепнуть Траченко, Белозерову и Журавлеву о необходимости полного молчания, я был вызван на допрос. В кабинете заведующего отделом по борьбе с контрреволюцией находились Раевский и Исупов. Начался допрос. Задав мне несколько вопросов об офицерской организации и сообщив о бегстве Туробарова, Исупов категорически объявил мне, что если сегодня Туробаров не будет задержан, то ими решено сегодня же расстрелять 50 кунгурских офицеров и в том числе меня. На мой неуместный вопрос, за что же, Исупов нервно крикнул: «За то, что вы офицер». После меня допросили Белозерова. Слышно было, как последний требовал точной записи своих показаний, как Исупов яростно кричал на него и, заявив, что «все равно от них ничего не добьешься», разорвал оба наши показания. Журавлев допрошен не был. Вынесено трафаретное постановление: «Таких-то по обвинению в контрреволюции содержать под строгим арестом в одиночных камерах в тюрьме впредь до более подробного расследования этого дела». Во дворе Чрезвычайки перед отправлением нас в тюрьму Голованов напутствует наших конвоиров:
- Смотрите, если кто будет бежать, всех немедленно перестрелять.
- Ладно, знаем и без вас, - буркнул старший...».
   Упомянутый в рассказе Голованов, по всей видимости, один из трех братьев. Возможно, это 45-летний кадровый рабочий-кожевник, большевик, член боевой партийной дружины Василий Моисеевич Голованов. Летом 1918 года он участвовал в подавлении кулацких восстаний в уезде. В октябре по решению партийных органов он был направлен на работу в особый отдел 4-й  Уральской  стрелковой дивизии под командованием Блюхера на борьбу с внутренней контрреволюцией и иностранными интервентам. Погиб на глазовском направлении Восточного фронта в начале 1919 года. Старший Александр тоже погиб во время гражданской войны. Одна из улиц города носит его имя. Младший Лаврентий, работавший до призыва на царскую службу чеботарем, после военной службы приехал в Кунгур большевиком. Он так же, как и Василий, был чекистом.
 «Ведут нас не по тротуарам, а по шоссе, как величайших и важнейших преступников. Все уступают нам дорогу. Некоторые знакомые при встрече отворачиваются, боясь, очевидно, не навлечь на себя гнев озверевших властителей.
  В тюремной конторе нас обыскивают, записывают в дневник и направляют в камеру номер 1-й. В последней уже сидит Траченко, посаженный туда полчаса тому назад. Непривычная обстановка действует на нашу психику самым подавляющим образом. Однако, не желая перед нашими врагами обнаруживать обуревающие нас чувства, мы весело, дружно поем хоровую песню... Сторожа сейчас же воспрещают это, указав на соответствующую статью инструкции, где говорится о недопустимости всяких пений".
  Автор этих записок остался жив после застенок Чрезвычайки, а упомянутого в рассказе «озверевшего властителя» Александра Раевского белогвардейцы во время казни зимой 1919 года даже не расстреляли - закололи штыками. Впрочем, по сведениям краеведа Елтышевой, белые могли расправиться с его однофамильцем.
  После убийства эсером 30 августа в Петрограде председателя Петроградского ЧК и наркома внутренних дел Северной области Моисея Урицкого и покушения на жизнь В.И.Ленина в тот же день в Москве массовый террор был возведен в ранг государственной политики в начале сентября.
  В Кунгурский краеведческий музей попала тетрадь местного стихоплета, отразившего настроения «буржуазной» части населения:
   «Иудеи рвут и мечут, Мысля русских затравить, Получить у нас словенство, Русь на части разделить. Нас по улицам водили И давали красный флаг, Говорят, что только этим Мы добьемся всяких благ».
  В этом месяце в Кунгуре были расстреляны 16 человек. Это бывшие члены Союза русского народа, кадетской партии и один полицейский. В начале октября дополнительно расстреляли еще 16 человек, в основном - кадетов. Среди расстрелянных – бывший крестьянин Василий Егорович Косулин, занимавшийся торговлей. Продавал продукты - чай, сахар, муку и хлеб. В прежние времена он избирался в Присутствие по квартирному налогу, гласным в Городскую Думу.
   В последние годы жизни, по сведениям С.Мушкалова,  «В.Е.Косулин тяжело болел». «После инсульта он был парализован», - сообщает краевед, уточняя, что «Василия Егоровича привезли на расстрел в инвалидной коляске». Позднее был расстрелян и его сын Иван – один из восьми детей купца. В октябре расстреляли братьев Ивана и Александра Рязановых, недалеко от могилы умершего в 1899 году отца Ивана Ивановича – купца-галантерейщика. Среди расстрелянных современник упоминает купца Пиликина.  Председателя Кунгурского общества пчеловодов С.Л. Сартакова, по данным О. Реневой, увезли из Кунгура в «Ефремовском вагоне смерти».
   Осенью по приказу военного комиссара 3-й Уральской дивизии в Кунгуре был расстрелян как враг Республики пермский мещанин Исаак Израилевич Пильник. По свидетельству краеведов, в Кунгуре он «занимался изготовлением и продажей одежды – готового платья». Этот торговец был также известен «как активный представитель культурно-просветительской комиссии Совета еврейской общины и заведующий ее библиотекой».
   Этот расстрел – факт, безусловно, трагический, но на фоне мировой истории, на первый взгляд, рядовой. На самом деле, это не так. По существу казнь Исаака Израилевича – свидетельство коренного перелома в революционном сознании защитников Урала. Еще недавно в обыденное сознание красных масс образ врага внедрялся в виде белочехов. На южном поясе Урала их, чешских и австро-венгерских военнопленных, скопилось очень много, целый армейский корпус. Этой критической массой, рвавшейся домой, умело воспользовались противники советской власти.
   Признаваем рабочими-боевиками был и другой образ врага – бывших усмирителей рабочих стачек и забастовок, казаков, с которыми в ходе гражданской войны так вероломно обращался председатель Реввоенсовета Республики, глава военного ведомства Лев Троцкий, щедрый на посулы и жестокий на расправу. Правда, с появлением казаков Блюхера в Кунгуре этот образ врага резко пошатнулся. Были, оказывается, и красные казаки, успешно бившие белых. Они-то уж хорошо знали, что такое война гражданская, война братоубийственная. Но основная масса бывших рабочих и крестьян из 3-й армии Берзина некоторое время отказывалась осознать, что пришло время убивать родственников, соседей, сослуживцев, политически незрелых братьев по классу и даже евреев, у которых было сильное лобби в высших структурах новой, советской власти.
  Белочехи, белоказаки, белогвардейцы – в этой палитре врагов важно учитывать один нюанс, который в равной степени различали тогда красные и белые. Он несколько стерся в сознании некоторых историков, советских и современных, и приобрел значение универсальности. В этом недосмотре нет большой беды или ошибки, тем более что всем понятно, о ком речь, – о колчаковцах. Строго говоря, их в белом стане не было до определенного времени, до появления лидера по фамилии Колчак. Всю белогвардейщину от Урала до Сибири можно обозначить колчаковцами, начиная с ночи 18 ноября 1918 года. Она получила название в советской историографии как государственный переворот в Омске. Тогда была установлена военная диктатура во главе с Колчаком, объявившим себя «верховным правителем и верховным главнокомандующим всеми сухопутными и морскими вооруженными силами России». Эта консолидация белых сил еще больше обострила противоречия между людьми и сообществами. Гражданская война заполыхала с новой силой.
   А пока приход пермских революционеров-карателей, затаивших злобу на буржуев с времен баррикадных боев в Мотовилихе 1905 года, волна крестьянских бунтов в уезде, а также очень прозрачные, утомившие всех интриги Троцкого в перетасовке командных кадров Красной Армии открыли глаза многим, получившим трепку на фронте, – рабочим-боевикам, в новом звании - красноармейцам, военным комиссарам среднего и нижнего звена, скороспелым командирам из низов. Чтобы выжить, нужно, оказывается, убивать всех, кто не с нами, – таково главное, бесхитростное, неприкрытое идеологическими наслоениями правило войны гражданской. Не усвоишь его – значит, убьют тебя.
   Расстрельные акции проводились на южной окраине города, на горе у храма, на Вознесенском кладбище, где с 1829 года хоронили людей разных сословий, но в основном
непростых, купцов и чиновников. Отсюда открывался возвышающий душу вид на карстовую чашу с извилистой полоской озера, питаемого наводнениями, на излучину Ирени, железнодорожный мост, еловые и сосновые леса, а также на купеческие особняки и храмы исторического центра города. Здесь сходилась эклектика городской архитектуры и лесостепной природы, узнаваемой по травянистым равнинам, известняковым склонам и темнеющим лентам хвойных лесов.
   Приводя список расстрелянных, газета «Часовой революции» 6 октября называла причину: «...за порчу мостов, хранилищ продовольствия, складов военного снаряжения и вооружения, как и за вооруженное восстание против советской власти - ответит буржуазия и лже-социалисты вне зависимости от личных заслуг каждого и персонального отношения к тому или иному акту, направленному против рабоче-крестьянской власти».
  В октябре в Кунгуре расстреляли еще 29 заложников. «Для предотвращения грабежей и насилий Кунгурская ЧК распорядилась также уничтожить 19 рецидивистов», - сообщает челябинский историк, уточняя, что «репрессии носили деперсонифицированный характер, вина определялась не поведением, а классовой принадлежностью».
   «Поле», несмотря на усилия чекистов, оставалось не паханным. Они могли бы при желании «выкосить» целую улицу, например, Благовещенскую /теперь - Советская/. «К началу 1918 года улица насчитывала 96 домов, из которых большинство принадлежало таким известным купцам, как Пономаревы, Ковалевы, Лунеговы, Щербаковы, Дубинины, Басковы, Оболенские, Колпаковы и другие», - сообщает краевед Лепихина. А ее коллега Ольга Ренева добавляет к этому: «Когда белые заняли Кунгур, они достали тела из братских могил и поместили для опознания в Малый гостиный двор. Родственники, узнав убитых, хоронили их по христианским обычаям».
  В уезде тоже расстреливали. 22 сентября был расстрелян владелец веревочной фабрики в деревне Низкое Усть-Кишертской волости Петр Сосипатрович Ковин, известный среди старообрядцев как щедрый благотворитель. «Был без суда и следствия расстрелян в подвале собственного дома, - сообщает краевед И.Шестаков. – Его похоронили на болоте у нынешнего кладбища. Поставить на могилу памятник было категорически запрещено».   
   Осень 1918 года – пора массовых арестов православных священников. Некоторых расстреливали. Среди них – священники Александр Калашников, Владимир Белозеров и Павел Соколов. Двоих последних Русская Православная Церковь канонизировала в 2000 году, причислив к лику святых.
 В текучке этих «расстрельных» буден как-то затерялась резолюция-наказ Кунгурского Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов от 10 октября 1917 года с требованием «отмены смертной казни, как орудия в руках контрреволюции».   
 Статистика «красных» расстрелов в Перми чуть выше. В начале сентября расстреляно 36 человек, 15 сентября казнены 42 заложника, в начале октября - 37, в том числе две женщины.
  По оценке историка, «методы уездных и губернских чрезвычайных органов власти использовались и на волостном уровне, в том числе по инициативе самого населения». Например, собрание Неволинской волости Кунгурского уезда осенью 1918 года постановило: «...всех уличенных в пьянстве объявить врагами народа. Красноармейцев, уличенных в пьянстве или грабеже, расстреливать на месте преступления, - чтобы не роняла всякая сволочь престиж Советской власти».
  Для подобных строгостей были основания еще во времена вакханалии «пьяных бунтов» конца октября 1917 года, которые также получили название «пьяных революций» и «винных бунтов». «В Кунгуре с 30 октября /по старому стилю – Автор/ три дня бушевала погромная стихия: были разгромлены пивные и винные склады, затем очередь дошла до магазинов; происходили поджоги, стрельба по ночам и открытая торговля ворованным днем», - отмечает, со ссылкой на местную газету, современный историк о зарождении в октябре 1917 года гражданской войны. В тот день среди разграбленных был и винный магазин купчихи второй гильдии Марии Матвеевны Сусловой. Она торговала вином в центре города, в корпусе бывших рыбных лавок. Правда, к тому времени ей исполнилось 65 лет, и она отошла от дел. Пострадал семейный бизнес и у кунгурских купцов Колпаковых.
   Массовые беспорядки, как подчеркивается в истории кунгурской милиции, возникли «при подстрекательстве контрреволюционных сил, распространявших провокационные слухи». По своим масштабам и драматизму «винный бунт» сопоставляли с петроградским. По различным сведениям, беспорядки продолжались от трех до пяти суток.
  «Первыми пострадали пивной склад Хлопковой, винные погребки Суслова, Колпакова и Юхнева, - сокрушается до сих пор один из краеведов. – Затем пьяная толпа разгромила магазины Шамсутдинова, Шейгам и Халфина. Погромщики набивали сумки товарами, а мебель выбрасывали прямо в закрытые окна».
   «Решительными действиями кунгурских милиционеров, отрядов Красной гвардии, личного состава Кунгурского гарнизона во главе с полковником Воропаевым, выделившим в помощь ВРК /Военно-революционному комитету – Автор/ кавалерийское подразделение и передавшим для красногвардейцев с армейского склада 250 винтовок и боеприпасы к ним, преступные замыслы мятежников были сорваны, - отмечается в летописи. – В городе прочно утвердилась Советская власть».   
  Один из очевидцев пьяных беспорядков в Кунгуре позднее вспоминал: «...солдаты сами рассказывали, что они темные, политически невоспитанные, в разгроме магазинов видели борьбу с буржуями, а в разгроме винных и пивных складов - законное вознаграждение за пережитые годы войны и лишения». 
               
    КУНГУР В ПЕРМСКОЙ КАТАСТРОФЕ 1918-1919 ГОДОВ
   Военная обстановка под Кунгуром осенью 1918 года, несмотря на ряд стрессовых ситуаций для обеих воюющих сторон, у командования Восточным фронтом большой тревоги не вызывала. Ну, сдали 25 июля Екатеринбург. Большой город на время поглотил и расслабил колчаковскую массу. Белогвардейцы не сумели сразу же организовать наступление на Пермь по кратчайшему пути через Кунгур, поскольку красные на северном фланге наносили болезненные контрудары, а на Кунгурском направлении вели сдерживающие бои.
   «Наибольшей боеспособностью отличалась 3-я красная армия на Пермско-Екатеринбургском направлении, состоявшая под командованием тов. Берзина, - такова оценка белогвардейского военного историка. – Она состояла главным образом из рабочих местных заводов – высокосознательного элемента, нуждавшегося только в военной выучке».
   До появления Блюхера под Кунгуром, в начале августа, 3-я армия попыталась вернуть Екатеринбург. 2-я Уральская дивизия Эйдемана в мощном броске на восток разгромила 1-ю чехословацкую штурмовую бригаду и почти дотянулась до столицы Урала. Белые сильно оголили Кунгурское направление, изъяв воевавшие под городом пехотную дивизию и два конных полка. Значительное количество артиллерии, пулеметов и бронеавтомобилей тоже ушло из-под Кунгура для латания дыр. Перевес сил был обеспечен.
   На Кунгурском направлении не давал покоя белочехам 1-й батальон красных эстонских стрелков, присланный из Петрограда. Это, по нынешним понятиям, были фанатики, пролетарская ненависть которых зарождалась в революционном 1905 году.  Батальон, как пожарная команда, перебрасывался с фронта на фронт, а пока он входил в оперативное подчинение 1-й бригады 3-й Уральской дивизии. Бригадой тогда временно командовал 28-летний Я.Пальвадре, в недавнем прошлом – школьный учитель, прапорщик, революционер почти с десятилетним стажем, первый командир 1-го Эстонского коммунистического пехотного батальона.
  «1-й эстонский батальон занял боевые позиции на линии фронта, которая проходила между станциями Вогулка и Шаля, - такова запись в летописи этого подразделения за август-сентябрь 1918 года. – Совместными усилиями батальона, подоспевших к нему на помощь Петроградского /Василеостровского/ полка и батальона 7-го Уральского полка станция Шаля была освобождена от войск противника. Однако белые ее вновь заняли, оттеснив красные войска к станции Кордон. Защитники революции вели тяжелые наступательные бои в районах станций Вогулка, Сорга, рабочего поселка Сылва /21 августа/, железнодорожных разъездов 64 и 65 и станции Шаля /4-5 сентября/ и др.». По данным комбрига Пальвадре, «в Вогулке батальон принял участие в одном из крупных боев, завершившемся взятием рабочего поселка Сылва». «Этот бой был проведен по всем правилам военного искусства, бойцы наступали в цепи по грязи и болотистому месту, - вспоминал командир. – Батальон действовал в  цепи как хорошо обученная и дисциплинированная воинская часть». К тому времени в эстонский батальон был усилен  кавалерийским эскадроном с двумя трехдюймовыми /76-мм/ орудиями.
   Вот как события августа-сентября 1918 года отражены в воспоминаниях бывшего таллинского рабочего, участника боев под Кунгуром в качестве сапера А.Плукка: «Станцию Шаля занимали белые, линия фронта проходила между станциями Шаля и Вогулка. Когда наши части переправились через реку Сылву и отвоевали тамошние деревни, белые открыли у Сылвенского завода речные шлюзы, вода поднялась более чем на два метра и снесла мосты. Команда саперов по указанию командира батальона ночью переправила на лодке раненых, а днем построила плавучий мост. Река была неширокой. Когда мост был готов, по реке поплыли целые срубленные деревья, так что саперам пришлось попотеть, чтобы не допустить у моста образования затора. Через несколько дней вода спала до нормального уровня».
   Другой эпизод воспоминаний связан с упоминанием саперов, которые редко попадали в герои мемуарной литературы: «Наш батальон вместе с другими частями вновь вернул станцию Шалю. На северной стороне станции находилось железнодорожное депо, а на южной – поселок железнодорожников и рабочих. Сразу за депо и поселком начинался лес. Поселок полностью обезлюдел, промеж домов бродили домашние птицы и козы. В один из вечеров саперной команде приказали с одной ротой проникнуть в тыл белых и разрушить там железную дорогу. Мы погрузили пироксилин на двухместную санитарную коляску. Уже наступали сумерки, когда я оставил команду перед зданием вокзала и пошел на площадку у одного из концов вокзала. Там выстроилась рота, с которой мы должны были пойти на задание. Духовой оркестр под руководством Петрова готовился сыграть марш. Вокруг него стояли без оружия парни нашего батальона и других частей. Вдруг со стороны поселка по нам открыли интенсивный ружейный огонь. Поселок находился от вокзала метрах  в 100. Наши люди рассыпались по железной дороге. В темноте и толкучке я не обнаружил свою команду. Повозочный укрыл коляску за зданием вокзала, чтобы пули не попали во взрывчатку. Командир батальона Пальвадре начал в возникшем замешательстве организовывать отпор. С телеги был снят пулемет, его установили у конца вокзала, пулеметчик открыл огонь по поселку. Днем у железной дороги чистили пушку, она и теперь стояла там стволом в сторону поселка. Из орудийной прислуги у пушки находился только один Оскар Курбас. Он зарядил пушку и открыл из нее огонь. Первый снаряд разорвался у ближайшего дома, перед которым расположилась цепь казаков. Если пулеметный и винтовочный огонь казаков не очень беспокоил, то близкий разрыв снаряда оказал на них уже гораздо более сильное влияние. Они ведь не знали, откуда и кем этот выстрел был произведен. Вскоре стрельба со стороны поселка прекратилась, и когда наши воины вошли в поселок, то там казаков уже не обнаружили. Прибывшие на место батарейцы выпустили из орудия, стоявшего на платформе, еще несколько снарядов в направлении отступления казаков».
   В следующий раз белые подтянули артиллерию и «открыли прицельный огонь по стоявшим на станции эшелонам». В этом поединке, о котором рассказал А.Плукк, отличился «командир нашей батареи»: «Он увидел сидевшего на дереве вражеского корректировщика. Вражеский наблюдатель был сбит, и обстрел станции сразу же прекратился».
   «Натиск белых усиливался, - вспоминал красный эстонец. – Пришлось начать отступление. Часто делались попытки нас окружить. Три недели отступали от станции Шаля до станции Кордон. Отступая, саперы взрывали на станциях железнодорожные стрелки, а между станциями – железнодорожные пути. Мосты мы сохраняли».
   Однажды эстонские саперы отстали от своих и едва унесли ноги: «Поезд нашего батальона, стоявший на одной из промежуточных станций, отступил, чтобы не дать врагу к утру нас окружить, так как белые к вечеру подошли к самой станции. На станции остался только бронепоезд. Командир отделения саперов Кууси, заложив взрывчатку под стрелку, намеревался заложить и другой заряд, как вдруг уходивший бронепоезд стал обстреливать неприятеля через голову картечью. Мы отбежали в сторону, ожидая прекращения огня с бронепоезда. Потом Кууси зажег фитиль, и мы побежали к вокзалу. Белых не было видно. На вокзале по телефону я связался со следующей станцией, куда отошел наш поезд. Мы разбили на вокзале аппаратуру связи, взорвали стрелки  и с другой стороны станции и бросились догонять свой батальон. На полпути стоял бронепоезд. Доложили его командиру, что путь взорван, сели в бронепоезд и догнали свой батальон». «Иногда и тов. Пальвадре ходил с саперами взрывать железнодорожные пути», - добавлял А.Плуук.    
   Ожесточенные бои на Екатеринбургском направлении продолжались до середины сентября. 3-я армия получила хорошую трепку. К моменту выхода Сводного Уральского отряда Блюхера к своим она нуждалась в значительном утешении.
   Но белочехи не дали ей зализывать раны и, как отмечено в истории Урала, «возобновили активные наступательные действия на главном стратегическом направлении в сторону Перми». «Крупные силы белых были брошены вдоль линии железной дороги Екатеринбург – Кунгур и по Сибирскому тракту в направлении Красноуфимск –Кунгур, - записано в хронике тех дней. – 12 сентября была оставлена станция Шаля, 16 сентября потерян Красноуфимск». 3-я и 4-я Уральские дивизии, оборонявшие эти направления, были в унынии. Сибирским белоказакам для конного перехода до Кунгура хватило бы  два-три часа. Южноуральцы прибыли вовремя. Бросок Блюхера на восток был не такой стремительный, как у Эйдемана, но белочехам и красноуфимскому обывателю он нервы потрепал.
Партизанам поручили занять позиции по линии Богородское – Суксунское – Осинцевское и наступать на Красноуфимск и Бисертский завод с захватом Западно-Уральской железной дороги на участке Гробово – Шемаха. Южноуральцы отбили все атаки противника, а 24 сентября перешли в стремительное наступление. За два дня они остановили продвижение белых на Пермской магистрали. 27 сентября Блюхер занялся подготовкой наступления на Красноуфимск. В тот же день части 4-й Уральской дивизии заняли Молебское. 30 сентября красные вошли в Иргинский завод.
Белые, несмотря на случайные, по их оценкам, неудачи, благодушествовали. Два Оренбургских казачьих полка, расположившиеся на ночлег в селе Крюковское, не хотели воевать в ночную смену и рассчитывали на собственную контратаку с утра. Но сотня разинцев и эскадрон красных гусар в ночь на 30 сентября сами контратаковали. Белоказаки в панике бежали. 1 октября красные взяли село Богородское, открыв путь на Красноуфимск. Собранные в одно соединение части 3-й и 4-й дивизий, усиленные партизанами Южного Урала, добились временного успеха. В начале октября, благодаря натиску 1-й бригады, Красноуфимск стал рабоче-крестьянским.
  К этому времени 3-я армия, по оценке уральских историков, «представляла серьезную силу», «это было самое сильное армейское соединение /по военной терминологии – «объединение» – Автор/ на Восточном фронте». По данным на 6 октября, в состав 3-й армии входили пять Уральских дивизий, в которых числилось 23247 штыков, 3834 сабель, 484 пулемета и 72 орудия.
   Колчак тоже не дремал, наращивал силы. По сведениям штаба 3-й армии, «в последних числах октября противник сосредоточил в районе станции Кордон, селений Татарская Бырма, Березовск, Молебское от 20 до 25 тысяч штыков». 
   В ноябре организационная структура 3-й армии изменилась. На базе 1-й и 2-й Уральских дивизий сформировали 29-ю стрелковую дивизию, а 3-я и 4-я Уральские после объединения образовали 30-ю стрелковую дивизию.
    В составе этой дивизии воевали посланцы Кунгура, в том числе боевая партийная дружина большевиков, размещавшаяся летом 1918 года на берегу Сылвы, в здании  городского четырехклассного училища. «В нее влились десятки преданных делу революции рабочих, - свидетельствует местный хроникер. – Первыми дружинниками были братья Иван и Сергей Ситниковы, Александр и Степан Щукины, отец и два сына Вотинцевы, Михаил, Степан и Фрол Бочкаревы. Вместе с мужчинами встали под ружье Мария Капралова и Пелагея Бахарева». Они охраняли город и участвовали в подавлении кулацких мятежей в уезде. В сентябре из таких вот отдельных боевых дружин и отрядов в Кунгуре сформировали 1-й Кунгурский полк. К ноябрю в 30-ю дивизию влились еще и 2-й Кунгурский полк, Кунгурская боевая партийная дружина и почти весь состав волостных боевых дружин. Из того боевого пополнения до начала 60-х годов дожили Петр Савельевич Рубцов, Николай Калистратович Ошурков, Александр Борисович Вдовин и некоторые другие, разысканные краеведами. 
   По воспоминаниям одного из участников этих событий, «в то время, при крайне тяжелом продовольственном положении страны, передовые части, сражавшиеся на фронте, снабжались за счет местного населения». «Крестьяне Кунгурского уезда безропотно снабжали нас всем, чем могли, - признавался он. – А кто мог владеть оружием, становились бойцами дивизии». По оценке краеведов, «Кунгурская партийная организация и уездный Совет провели большую работу по обеспечению 30-й дивизии предметами обмундирования, военного снаряжения, фуражом и продовольствием».
   «Плохо нам приходилось, например, с продуктами и обмундированием, - вспоминал участник боев М.Чайкин. – Сапоги, в которых я ушел на фронт, быстро износились. Теперь у меня на одной ноге был сапог, а на другой ботинок. Спасибо матери – она привезла на фронт к зиме валенки, подшитые кожей, а многие красноармейцы ходили в лаптях. Паек состоял из двухсот граммов овсяного хлеба и куска селедки». В ноябре-декабре красноармейцы в некоторых соединениях получали и того меньше - до четверти фунта хлеба, то есть чуть больше 100 граммов, и обходились без горячей пищи.
   В конце октября 4-я Уральская дивизия Блюхера была усилена красными эстонцами, из которых сформировали отдельную воинскую часть из прибывшего на Восточный фронт 1-го Таллинского полка, ранее действовавших здесь эстонских подразделений - 1-го батальона и артиллерийской батареи. «В составе дивизии 1-й Таллинский эстонский полк принимал участие в ряде ожесточенных боев, освобождал станцию Тулумбасы /8 ноября/, разъезд номер 59 /9 ноября/ и другие населенные пункты», - утверждает эстонский историк советского времени В.А.Маамяги.      
   В составе 3-й армии, помимо 29-й и 30-й дивизий, также действовали 5-я Уральская дивизия, Особая Камская бригада и Особый отряд. 
   В отличие от 3-й армии, жившей вялотекущей наступательно-отступательной меланхолией, 2-я армия лазила по флангам и пожирала восточное пространство. Эта жизнь красных сил в параллельных потоках, во встречном движении создавала в сознании командования Восточным фронтом иллюзию благополучия. Неискушенное ни значительными победами, ни серьезными поражениями, оно проморгало Пермскую катастрофу 1918-1919 годов – стремительный откат красных войск за Каму.
   Колчак задумал разгромить 3-ю армию и после захвата Перми соединиться в районе Вятки – Котласа с засидевшимися в Архангельске американцами и англичанами. Адмирал, офицеры которого потом сдирали с красноармейцев кожу на перчатки, создал значительный перевес в живой силе: 51 тысяча «белых» душ против 35 тысяч «красных». По оценкам белогвардейских военных источников, на ударных направлениях под Кунгуром плотность колчаковских войск на один километр фронта составляла до 195 штыков и сабель, а у красных -125. Покорителю Арктики на короткое историческое время покорились Кунгур и Пермь.
   И немудрено. Советское командование его недооценило. Посчитав Южный фронт главным, оно в конце ноября, накануне генерального наступления колчаковцев на Пермь, сняло с Восточного фронта «около 15 тысяч бойцов, сотни пулеметов, десятки орудий». Всего же с Урала откомандировали на другие фронты, по современным оценкам, до 25 тысяч штыков и сабель. Это при том, что за пять месяцев войны 3-я армия потеряла 15,5 тысяч бойцов, преимущественно добровольцев, а ежедневные потери к моменту генерального наступления белогвардейцев на Пермь составляли в среднем 1500 человек убитыми, ранеными и больными.
   А пока на центральном участке и правом фланге 3-й армии героическая 30-я стрелковая дивизия и не менее героическая 5-я Уральская организовали маленькую победу, перейдя  с 30 ноября в наступление. Несмотря на численное превосходство противника. Этот отдельный успех не оказал существенной помощи неудачникам - 29-й дивизии и совершенно обескровленной Особой бригаде, остатки которой влились в это соединение. У колчаковцев были резервы. Они с севера подошли к Перми, отвоевав у 29-й дивизии ряд железнодорожных станций. Да и могло ли быть по-другому?
  «На отдельных участках белогвардейцам удалось создать двойное /против 29-й дивизии/ и даже тройное /против Особой бригады/ превосходство в силах», - «защищает» красных биограф Блюхера и летописец Уральского рейда В.В.Душенькин. В этом перевесе сил нет трагедии. В этом – классика войны, по которой обороняющихся должно быть меньше, наступающих – больше. В начале декабря против 7143 штыков и сабель 29-й дивизии колчаковцы выставили 14100, а против 3359 бойцов Особой бригады – 6870 сибирских головорезов. Это в общем-то нормально. Трагедия в другом: сытое, хорошо обмундированное, поставленное на лыжи народонаселение России резало головы другому народонаселению, завязшему в глубоких снегах, – голодному, разутому-раздетому  и преданному военспецами, окопавшимися в Перми.
  Конечно, в 29-й дивизии многое было наперекосяк, воевала она похуже, чем 30-я, устраивая кучу стрессов сослуживцам по фронту. Но ведь и в 29-й, надо признать, неудачники неудачникам - рознь. 1-й Крестьянский коммунистический полк «Красных орлов» численностью в 900 штыков схватился с тремя полками 7-й Уральской дивизии по 1400 штыков в каждом, достойно бился в окружении и героически вышел из огненного кольца. А погибшие Камышловский и 17-й Петроградский полки из той же, 29-й дивизии, против которой колчаковцы ввели 11 полков? Разве о таких мертвых можно сказать плохо, даже если всю дивизию покрыть черной тенью паникеров и дезертиров? А Особая бригада? После тяжелейших двухдневных боев в окружении пробиться на запад удалось только отдельным ее подразделениям. Это поражение достойно уважения.
   С «красной» стороны нашлись отчаянные головы, попытавшиеся восстановить статус кво. Путиловский стальной кавалерийский полк 13 декабря прошелся по тылам противника, разгромил крупные силы белых и захватил много пленных и вооружение. Но общая ситуация к тому времени на горнозаводской железнодорожной линии зависела не от успеха одиночек, а от 29-й дивизии. А ее рассекли надвое. Штаб потерял связь с полками. Падение «красной» Перми стало неизбежным. Колчаковцы не решались пока взять этот город потому, что в подбрюшьи был Кунгур. Там до поры до времени огрызались блюхеровцы.
   А когда Красная Армия откатилась за Каму, выяснилось, что интервенты в Архангельске воевать в суровые русские зимы не намерены. «Генерал мороз» невольно оказался противником покорителя Арктики, черного генерала Колчака. И пермско-вятское направление для белых потеряло смысл до марта 1919 года. Такова общая картина военных событий 1918 года под Кунгуром.
  На этом этапе боев, с конца ноября до середины декабря, фронт обходился без Блюхера. А получилось так. 14 ноября 30-я дивизия заняла село Урманское и через два дня упорных боев 3-я бригада под командованием Павлищева заняла Молебский завод. Блюхер хотел лично поздравить боевых товарищей с победой и передать приветствие Реввоенсовета армии.
  «Кони шли наметом, - рассказывал сын Блюхера Василий. – И вдруг начдив покачнулся, едва не выпал из седла. Обессилевший, побледневший, он в сопровождении ординарца с трудом вернулся в штаб дивизии. Опять открылись старые раны».
От госпитализации Блюхер отказался. Командарм Берзин отправил его в краткосрочный отпуск на родину, к стареющим родителям, двум младшим сестрам Александре и Елизавете, а также брату Павлу. «Уезжая, я душой остаюсь с вами», - отмечал Блюхер в письме к бойцам дивизии. Он поправлял здоровье в родной деревеньке Барщинка Рыбинского уезда Ярославской губернии после жесткого вердикта медицинской комиссии, обратившей внимание на его застарелые раны.
  За четыре месяца, проведенных на фронте в Первую мировую войну, в 1915 году, Блюхер «завоевал» два георгиевских креста, георгиевскую медаль, звание младшего унтер-офицера и оптом, сразу - восемь тяжелых осколочных ранений. Его не хотели оперировать, как безнадежного, но профессор Пивованский в том, 1915 году сделал очень сложную операцию. Блюхера дважды выносили в морг, но въедливый хирург, обнаруживая исчезновение прооперированного, всякий раз возвращал его в реанимацию.
   «В области левого тазобедренного сустава спереди… тянется рубец размером 30 см в длину и 20 см в ширину, - записано в заключении медкомиссии 1918 года. – Часть подвздошной кости раздроблена, и части удалены при операциях. Движение в области сустава ограничены во все стороны. При непродолжительной ходьбе боль в пораженном месте».  Поразительно, как при таком недуге инвалид первой группы, уволенный из армии, снятый с воинского учета  Блюхер шел в бой и вел к победе.
  «Ни отдохнуть, как следует, ни поправить здоровье не удалось», - таков, по словам сына Блюхера, итог поездки на родину. Там было неспокойно. В Рыбинском уезде не хватало хлеба. Его дефицит усугублялся действиями продотрядов и комбедов. Крестьяне  бунтовали. Бунтовщиков усмиряли расстрелами. На все это начдив насмотрелся в Кунгурском уезде. К середине декабря Блюхер вернулся в Прикамье в самый разгар боев, когда судьба Кунгура и Перми была предрешена.
  Что Блюхеру было по силам? Он сразу же почувствовал тревогу и разглядел в разгроме 29-й дивизии угрозу не только себе, своему соединению, 30-й  дивизии, но и фронту. На помощь Особой бригаде Блюхер бросил 1-й морской Кронштадский полк. Как воевали моряки, ниже – разговор особый. У советских историков и историков современных на этот счет противоположные мнения. Но в данном случае важно мнение Блюхера. «В районе Березовой Горы бой достиг высокого напряжения, - рапортовал начдив. – Моряками отбито шесть яростных атак противника. Предпринятый неприятельскими лыжниками обход нашего левого фланга также не имел успеха».
  А потом на помощь морякам пришел эскадрон 1-го Уральского кавалерийского полка. Тот ли это эскадрон, которым командовал Рокоссовский, в летописи боев не указано. Намного существеннее то, что, благодаря вмешательству Блюхера, как отмечает Душенькин, «белогвардейцы были разбиты и отброшены».               
    Нынешние масмедиа приучили массовое сознание к восприятию войны как динамичного действия, происходящего в разных плоскостях, с фееричным набором стрессов. Еще недавно кого-то грели обстоятельные рассказы ветеранов Великой Отечественной о фланговых ударах, стремительных атаках, оживленные деталями победного ликования.
   Пикантности рассказам о боях на Кунгурском направлении 1918 года может придать упоминание о летчиках 3-й армии. В ее распоряжении находился авиаотряд Степанова, Олонецкая авиагруппа Железнова и Московский авиаотряд Веллинга. «Во время одного из полетов на Кунгурском направлении советский разведывательный самолет, на котором находились летчик Граб и летчик-наблюдатель Шульц, встретился с истребителем противника, - записано в хронике боев. – Белогвардейский истребитель был сбит». Это был «Ньюпорт-17», атаковавший Феоктиста Граба и Ипполита Шульца в районе станции Шамары. Белогвардеец сделал несколько выстрелов, но меткая пуля из турельного пулемета его противников попала ему в сердце. Удачливый экипаж наградили десятью тысячами рублей.
   На аэродроме в Кунгуре располагался 15-й истребительный авиаотряд. Он насчитывал шесть самолетов, а пилотов было четверо – летчик-командир Шуберт и его подчиненные Шишковский, Богданов и Антошин. Они вели разведку на Красноуфимском направлении в интересах 3-й Уральской дивизии.
 Под Пермью воевали 1-й и 2-й Иркутские авиаотряды. В белогвардейском досье на командира второго отряда Н. Новичкова значилось: «Отъявленный большевик. Бросал бомбы на станцию Шаля, убил три коровы».       
  А что смогли бы предложить участники гражданской войны, пережившие отступление от Кунгура за Пермь, получившее название в советской истории пермской катастрофы 1918-1919 годов? Рассказ о том, что сплошных фронтов и окопов не было и все военные действия велись вдоль шоссейных и железных дорог? Или героический облик красного бойца после многодневной окопной жизни, вне условий элементарной гигиены, на морозе, в сугробах, впроголодь, в обмундировании, к которому не приценился бы и старьевщик?
  «По Сибирскому тракту, нацелясь на Кунгур и Пермь, наступали колчаковцы. Качали кронами вековые березы. Казалось, укоризненно встречали непрошеных гостей, на которых «мундир английский, погон французский», - в этом повествовательном зачине кунгурского автора книги об одном из участников обороны города нет лишних деталей.
  Сибирский тракт, открытый в 1745 году, - связующая Европейскую Россию, Урал и Сибирь транспортная артерия. Дорога создавалась трудами страны и региона, на средства столиц, губернских и уездных городов. Для властей Кунгура было делом чести содержать дорогу в порядке. Зачастую по ней оценивались заслуги магистрата, городничего, земства в обустройстве города и региона в целом. Поэтому важно было, какой и какого «калибра» гравий использовался для подсыпки, как оформлялся «интерьер» тракта. На кунгурском участке высаживали по бокам березы - для ориентира, снегозадержания, красоты.
  «Дорога здесь шоссе, сделанное обывателями, - насыпаны гальки, которых здесь множество, и сделано порядочное шоссе, - дневниковая запись молодого князя Петра Кропоткина /в 1918-м – анархиста/ 1862 года о Сибирском тракте под Кунгуром. - Это шоссе остается порядочным, пока оно в ведении обывателей, но лишь только переходит в казну, как становится невыносимым, - «все зубы выколотишь», как сказал ямщик. Казна насыпает не гальки, а крупные плоские камни - выходит что-то не лучше калужских мостовых».
  Примечательно, что даже в недавние советские времена, в начале 70-х годов прошлого века, кунгурский и красноуфимский участки Сибирского тракта не знали асфальта. Была белая щебенка, летевшая из-под колес в ветровые стекла. Вот по этим «калужским мостовым» отступали красные, наступали белые. Потом все было наоборот.
  В сентябре картофельные поля под Кунгуром стали местами боев. Один из боевых эпизодов описал биограф Федора Подосенова. Его герой в должности командира взвода, имеющего понятие о фланговых ударах. Он «ставит своим бойцам задачу. Противник близко. Надо занять позицию. До времени, без команды - огня не открывать!»
  А дальше события развиваются и описываются в жанре героики гражданской войны, как требуется для подрастающего поколения.
  «- Быть на чеку! - настойчиво предупреждает взводный. - На открытом месте себя не обнаруживать!
  Слева, из-за пригорка, показались серые фигуры. В косых солнечных лучах блеснули штыки... Враги! Их немного, но все-таки больше, чем наших. Пусть так, все равно надо наступать.
  - Обойдем правее! - решает Федор. - Ударим с фланга.
  Решил не только за свой взвод, но и за всю роту, командир которой был вызван в штаб. Мешкать нельзя!
   Бойцы, хоть и не обстрелянные в большинстве своем, действовали уверенно. Недостаточное умение восполнялось отвагой».
   В боевой жизни всегда найдется место неброской повседневности, из которой сотканы как действия, далекие от американизированного экшена, так и чувства с бесхитростным ощущением себя и мира. Во фронтовых очерках писателя Фурманова это простое мироощущение обрело универсальность. Оно, пережитое в 1919 году и описанное в «Пилюгинском бое»,  вполне применимо к тому, что некогда пережито и под Кунгуром:
   «В раскинувшейся полукругом цепи было гробовое молчание; все лежали ничком и старались не смотреть друг на друга. По левую и правую сторону от меня лежали молодые ребята годов по двадцати... Они тоже молчали, как все.
   - Перебежка, бегом! - раздалась команда. Мы вскочили и побежали вперед. - Ложись! - раздалась новая команда, когда мы отбежали шагов тридцать. Все легли. И снова глубокое молчание. И о чем только не передумал я в эти минуты, лежа в цепи!
   Перебежки учащались. Настроение поднималось: захватывало дух от ожидания близкого боя».
  Нечто подобное переживал и Подосенов с товарищами: «Скрытно, по низкорослому кустарнику, окаймлявшему картофельные поля, подобрались почти вплотную к белым. С дружным «ура» рванулись в атаку. На ходу вели беглый огонь
  Не выдержали внезапного натиска колчаковцы. Отступили, неся потери убитыми и ранеными.
  В это время наступающих догнал ротный.
  - Действовали правильно! Молодцы! - похвалил он, выслушав краткое донесение Федора Подосенова.
  Тут ознакомил с обстановкой. Создав большой перевес, белякам удалось несколько потеснить один из батальонов соседнего полка. Но развить успех противнику не дали. Своевременно подошло подкрепление. Правда, небольшое, но с ним прибыл и сам начальник дивизии Василий Константинович Блюхер. Ротный говорил о Блюхере с восхищением, и Федор Подосенов понимал - нельзя не восхищаться этим замечательным полководцем».
  «В занятых обратно нами волостях Осинцовской, Молебской, Урминской и части Шамарской настроение резко изменилось в нашу сторону, - говорилось в политсводке по Кунгурскому уезду от 11 октября. – Крестьяне энергично приступают к созданию советов. Комитеты бедноты начинают проводить хлебную монополию. Имущество бежавших к белым кулаков передается в распоряжение волостных Советов. Обработка полей и уборка урожая также ведется совместными силами всей волости. Из одной только Осинцовской волости агитатор Козлов обещает вывезти 100 вагонов хлеба».
   В ноябре войска Красной Армии от активных действий перешли к обороне, заботясь о надежном прикрытии подступов к Перми со стороны Кунгура. По докладу начальника второго полевого строительства Восточного фронта за 20 ноября, то есть за месяц до падения города, на Кунгурском направлении «велись работы по рытью окопов, устройству искусственных заграждений, сооружению железобетонных пулеметных капониров и наблюдательных пунктов». На этих работах, включая еще два направления, было занято до 3200 рабочих и 290 подвод.      
  На железной дороге, как и на Сибирском тракте, происходило то же самое: белые наступали, красные отступали.
  Когда железная дорога оказалась под ударами белых, Социалистический Союз молодежи кунгурской железнодорожной станции, по примеру старших, партийных товарищей, объявил мобилизацию. Вся организация в составе 18 человек ушла на фронт во главе с 18-летним слесарем депо Григорием Щербаковым. В железнодорожном депо называют их фамилии: Вишняков, Осипов, Селиванов и другие. Вожак кунгурской молодежи Щербаков скончается от тифа и воспаления легких в неполные двадцать лет в декабре 1920 года. Он заболеет по дороге в Екатеринбург, когда будет сопровождать в чрезвычайную комиссию управления дороги арестованного неизвестного человека с большой сумкой золота.
  В конце 1918 года район железной дороги Екатеринбург – Пермь находился в ведении 3-й Уральской дивизии. Защищать Кунгурское направление доверили лучшей воинской части этого соединения - полку имени И.М.Малышева. Полк назвали в честь командующего Златоустовско-Челябинской линией фронта, бывшего учителя, большевика с 1905 года, случайно захваченного белогвардейцами в санитарном поезде и погибшего 22 июня 1918 года под жестокими пытками. Его бойцы, как вписано в летопись полка, «громили противника под Сылвенским заводом, стойко обороняли станции Шаля и Шамары, прикрывая путь на Кунгур». Образцовое поведение личного состава полка отмечалось в приказах по дивизии.
   В полку воевали боевики из группы кунгурских дружинников, в числе которых был молодой парень Константин Ильин. В первых числах октября их погрузили в железнодорожный эшелон и доставили на станцию Тулумбасы. Первое боевое крещение они получили в районе деревни Крюки на Шамарском направлении. Шаля, Шамары, Тулумбасы - сейчас эти географические названия на слуху у заядлых грибников.
  В других боях, на другом направлении Константин Ильин командовал взводом, который прикрывал отход подразделений. Беляки окружили взвод. Командир был взят в плен и расстрелян 26 февраля 1919 года.   
   Сохранились воспоминания, как легкая артиллерийская батарея  красных эстонцев под командованием Х. Телера прикрывала отход основных сил 3-й армии от станции Шаля к Кунгуру и далее. Панического отступления не было. Горячие эстонские парни из Эстонского коммунистического батальона, прибывшего на Урал из Центральной России, разворачивали батарею, давали залп и в метель, по ночному морозцу откатывались к следующему рубежу обороны. Один из участников боев позднее вспоминал: «Уральский фронт. Зима 1918 г. Сильный мороз – почти 40 градусов. Толстый снег покрывал все дороги. Чехи и русская белогвардейщина начали большое наступление. …Приходилось воевать в глубоком снегу, на страшном морозе, делая нечеловеческие усилия. Иногда орудие или ящик со снарядами проваливались куда-то в канавы. Красноармейцы и кони вытаскивали орудие на какую-либо возвышенность. А чехи все время наседали, и опять орудие изготовлялось к бою, ломами приходилось крошить сильно затвердевшую землю, чтобы упереть сошник орудия, вступать в бой и опять в дорогу. И так почти 200 километров». 
   Вообще-то по законам революционного жанра здесь напрашивается другой сюжет, с революционными матросами в пулеметных лентах, тем более что страны Балтии в последние годы изрядно попортили крови российским летописцам. Но из той печальной песни о сдаче городов уральских, увы, слов не выкинешь, и историческая правда заключается в том, что матросы повели себя самым постыдным образом.
   «Характерная история произошла с 1-м Кронштадским полком из состава 30-й дивизии, - ведет повествование группа историков из столицы Урала. – Сформированный в большинстве из бывших матросов – уроженцев Пермской, Вятской и Вологодской губерний, этот полк был очень слабым в моральном отношении. Влияния коммунистов в нем почти не было. Зато белогвардейские агенты открыто вели здесь антисоветскую агитацию, распространяли различные провокационные слухи, уговаривали бойцов сдаться в плен и переходить на сторону противника». Тем и закончилось: «В первой половине декабря матросы собрались на митинг и заявили полковому комиссару, что не желают воевать за Советскую власть. Попытки коммунистов изменить настроение собравшихся не привели ни к чему. Когда полк вел боевые операции в районе села Саи, два батальона в полном составе сдались в плен».
   Таких случаев измены полков, одураченных вражеской агентурой, в период наиболее ожесточенных боев за Пермь было несколько. «Слабо была поставлена партийная работа во 2-м Кунгурском  и Среднеуральском полках, - записано в скрижалях зимы 1918 года. – В начале декабря во время боя у деревни Выдренки на Кунгурском направлении несколько рот Средне-Уральского полка отказались идти в наступление».
   «Товарищи красноармейцы! Вот мы и в Сибири, на стороне белых, - так значилось в агитационной листовке Белой Армии 1918 года, написанной от лица сдавшихся красноармейцев. – Сперва было страшно, когда мы решили перебежать к белым, думали, расстреляют, а когда перебежали к белым, и ничего подобного». Слог у белогвардейских публицистов прост, изложение «человеческое», без грубых идеологических выпадов: «Привели нас в штаб, расспросили, мы чистосердечно рассказали, как мы решили сами убежать от разных бродяг и воров, а теперь наших комиссаров. Нас велели накормить и отправили дальше. Не верьте, товарищи, что здесь расстреливают да бьют, ничего подобного. Расстреливают только комиссаров, да тех, кто сопротивлялся с оружием в руках. Не верьте, товарищи, и про то, что офицеры-золотопогонники бьют нашего брата, да издеваются над нами. Ничего подобного здесь нет. Офицеры здесь теперь только те, кто знает хорошо военное дело, это все равно что у нас на заводах старший мастер. И если офицер позволит себе обойтись с солдатом грубо, то сейчас под суд. Нашего брата, кто сдался сам, на фронт уже снова не посылают, а отправляют в свою деревню или куда захочешь. Здесь, товарищи, кругом порядок…». Вот такое иезуитское проникновение в души доверчивых крестьянских парней, которые, побывав под Колчаком, сами позднее  разобрались, что к чему.
  Летом, на начало вступления командарма Берзина в должность в его армии «регулярные соединения Красной Армии составляли менее 30 процентов численности войск». «В Перми стоят два полка только что мобилизованных, но элемент самый ненадежный, - телеграфировал он Вацетису 18 сентября. – Среди них 75 процентов крестьянства, а партийных почти нет. Других резервов нет».
  В 29-й дивизии, отличавшейся слабым революционным духом и разладом в боевых порядках, политработой заведовал Павел Бажов. «Работу вел главным образом по отделу агитации и пропаганды, - отражено в автобиографии уральского сказочника. – В октябре стал секретарем партячейки штаба 29-й дивизии, заведовал политотделом дивизии, а еще раньше был назначен фактическим редактором дивизионной газеты «Окопная правда» /агитвагон/. Вся эта работа протекала в условиях боевой обстановки».
«Типография «Окопной правды» - органа политического отдела 29-й дивизии 3-й армии Уральского /Восточного – Автор/ фронта разместилась в двух товарных вагонах, - дополняет воспоминания отца дочь писателя Ариадна Бажова-Гайдар. – Отцу приходилось выполнять обязанности, связанные с выходом газеты во фронтовой обстановке: писать, создавать сеть корреспондентов, набирать, распространять». За четыре месяца, с сентября по декабрь 1918 года, будущий сказочник «в условиях боевых действий на линии Алапаевск, Нижний Тагил, Кушва, Бисерть» подготовил и выпустил пятьдесят номеров газеты.
  «Солдаты! Вы, обманутые Колчаком, Пепеляевым… и др. генералами, помещиками, фабрикантами и мироедами всех толков, за что вы сражаетесь против нас, красноармейцев? – вопрошало большевистское «Воззвание к солдатам Белой Армии» 1918 года. – Мы все – рабочие и крестьяне, сбросившие вековое иго помещиков, фабрикантов, богачей, генералов, мы все – с мозолями на руках. Мы отобрали землю у помещиков, фабрики и заводы у мироедов». В этом большом, как простыня, агитационном материале долго объяснялось, каких завоеваний достигли те, у кого «настоящее трудовое государство».  Кроме того, воззвание живописало незавидное положение белогвардейских солдат, которые находятся «в рабстве у тех, кто обращается с крестьянами и рабочими, как со скотиной». Далее также длинно и идеологически жестко, с нарастающим, бескомпромиссным прессингом выстраивались призыв: «Не верьте своему начальству, которое обманывает, лжет, бьет вас. Не верьте своим генералам и офицерам, вашим угнетателям, которые говорят, что мы расстреливаем вас пленными». «Пленных и перебежчиков мы не бьем, а с радостью принимаем как братьев к себе, в свою трудовую, крестьянскую семью», - объясняло путем долгого рассуждения  «Воззвание». Оно утомляло длиннотами даже подготовленного читателя. Не забывались в обращении и офицеры: «Идите и вы, те из офицеров, которых Колчак и Пепеляев заставляют стрелять в нас». «Спешите же к нам, бросайте Колчака и всю его шайку мироедов, лодырей, белоручек, толстосумов, спекулянтов, - призывали, срываясь на ругань, неискушенные пока в психологических изысках большевистские агитаторы. - Идите и найдете приют и братское радушие». Шли мало и неохотно.
  Блюхер лишь на время изменил ситуацию. Но ясно было, что ни он, ни кунгурские энтузиасты из комитетов бедноты и рабочих окраин Пермскую катастрофу 1918-1919 годов предотвратить не могли. Если бы главком Вацетис рассчитывал только на парней с Урала, особенно сельских, заторможенных в политическом развитии, ни Перми, ни Кунгура ему было бы ни видать. Боеспособным Восточный фронт весной и летом 1919 года сделали Москва и Петербург. Оттуда, из промышленных городов Центра, подтянули «трудовой элемент», им насытили потрепанные войска, и дело пойдет, «белая» идея покатилась за высокие горы в сибирские болота.
   Пока же «кулацкий» элемент зажиточной кунгурской лесостепи сам должен был разобраться в своем отношении и к Советской власти, и к колчаковской, прежде чем сделать окончательный выбор путем проб и ошибок, ценой потери имущества, здоровья и жизни. И теперь, когда то время отдалилось на несколько исторических эпох, их, коренных жителей Кунгура и Кунгурского уезда, составлявших социальную базу побед и поражений, нет желания осуждать и разводить по разные стороны баррикад. Их, горемык, просто жалко. Страхи и надежды объединили их всех, богатых и бедных, в одночасье менявшихся местами.
   Как все было на самом деле, в подробностях, в начальную пору Советской власти в Кунгуре, по первым советским документам отследить почти невозможно. Архивист той поры оставил объяснительную записку, в которой значилось: «При эвакуации Кунгурского архива из города в 1918 году белыми был взорван вагон с документами на 51-м разъезде Пермской железной дороги, где документы и погибли».
  Образ ощетинившегося штыками, готового на битву Кунгура вроде бы затерялся в фронтовых сводках того времени, когда преобладала географическая безличность в виде Екатеринбургского, Пермского и Кунгурского направлений боев. На самом же деле в хронике тех дней есть предельная ясность. «14 декабря противник  направил свой главный удар на Кунгур, - утверждает историк Душенькин. – Он атаковал деревни Верхние и Нижние Исады, окружил 1-й морской Кронштадский полк и разбил его. Чтобы сдержать напор белогвардейцев Василий Константинович бросил в бой свой последний резерв – Белорецкий полк под командованием А.В. Пирожникова».
  «Разбил» - сказано дипломатично. Моряки драпанули. У деревни Сосновка Блюхер, всегда чувствовавший нерв событий и появлявшийся в нужный момент в самом узком месте, пытался их задержать. «Вид у него был грозный, - вспоминал много лет спустя Пирожников. – К этому времени подоспел наш полк, развернулся и сходу пошел в атаку. Бойцы вырвались вперед. И вдруг видим – противник идет на «ура». Схватка была короткой: белогвардейцев сбили и отбросили на 20 километров».
 «Блюхер сделался совсем другим человеком. Он не знал, что делать от радости: так неожиданно и героически разбили мы противника, - свидетельствовал комполка. – Блюхер бросился меня целовать. Он не знал, как выразить свои чувства, он видел во мне не меня, Пирожникова, а весь полк». Благодаря этой победе Блюхер привел части дивизии в порядок и в ситуации массированного натиска колчаковцев организовал плановый отход к Кунгуру.
 В исторических проекциях военных летописцев события гражданской войны подобны тектоническим разломам земной коры. Там вспучилось и разорвалось. Здесь слилось и зарубцевалось. Магия фронтовых сводок и военных приказов такова, что историки вынуждены, касаясь участников событий, оперировать понятиями полководцев, отслеживать движение полков и дивизий. В этом отчасти и разгадка замутненности исторической правды. Когда любой воинский коллектив проверяется на излом в условиях боя, о коллективе-монолите говорить не приходится. В действие вступает так называемый человеческий фактор. А он, умный и не очень, храбрый и трусоватый, нацеленный на победу и колеблющийся, как видим, разнороден. И этот человек в условиях затяжного боя, в непрерывной цепочке стрессов, независимо от линии поведения, его характера, набора случайностей, всегда рискует и свои поступки совершает адекватно своему представлению о риске и долге. Кто-то встает навстречу пули и штыку, а кто-то пытается зацепиться за жизнь, рассчитывая на плен. И чаще всего, еще до последующего анализа полководцев, до устоявшихся оценок историков, мерилом действий рядовых участников событий становится не человеческая совесть, не память выживших, а мать сыра земля.
Это хорошо видно на примере 1-го Кронштадского полка. 9 ноября 1918 года он прибыл в Кунгур в расположение штаба 4-й Уральской дивизии. 2 декабря на подводах выбыл в район боевых действий и к 7 декабря занял участок на линии фронта. А далее было все – митинговщина, переход двух батальонов к врагу, героизм оставшихся на поле  боя, гибель товарищей и бегство в тыл уцелевших. Звездный час полка был действительно звездным, вернее, ночным. «В ночь с 13 на 14 декабря противник внезапно перешел в наступление, - такова современная версия события. – Силы были неравные. В ночном бою пал один из батальонов полка. Белые овладели Саей и повели наступление на Верхние и Нижние Исады. Окружив 1-й морской полк, уничтожили его, а взятых в плен моряков подвергли зверским расправам. Белогвардейцы выстроили пленных, сняв с них одежду и обувь. Уничтожили свыше 800 человек». Вполне вероятно, что в эту печальную статистику попали и перебежчики из тех двух батальонов. «Утром жителей деревни согнали в центр и приказали вывозить трупы моряков в урочище между Верхними и Нижними Исадами, - свидетельствует историк. – Их бросали в общую кучу, а затем заваливали снегом и землей». Теперь на месте гибели моряков возле деревни Верхние Исады – памятник. Одна из улиц Кунгура названа Матросской.
 «Семь суток дивизия самоотверженно сдерживала натиск противника, нанося ему огромные потери и выигрывая время для эвакуации города», - отмечал советский историк.         
  Эвакуировали при отступлении оборудование промышленных предприятий и квалифицированных рабочих. Этим занимался второй сын из династии купцов Сусловых Алексей Константинович. Он с ранней юности занялся революционной деятельностью, стал большевиком, редактировал в 1917 году газету «Кунгурский листок», тогда же был председателем городской Думы. В сентябре 1918 года он в качестве делегата представлял регион на Четвертом съезде Советов Российской Федерации, участвовал в работе партийной фракции съезда.
  При приближении колчаковцев к городу местные власти позаботились и о музейных ценностях. «Наиболее ценные нумизматические и этнографические экспонаты были эвакуированы в Москву», - свидетельствует С. Мушкалов. Остальные коллекции, по его словам, в конечном итоге перевезли «в бывшую кожевню купца С.Л. Сартакова». Иными словами – оставили белогвардейцам.
  Купец первой гильдии Семен Лаврентьевич Сартаков был известен в Кунгуре как почетный попечитель Высшего городского начального училища, один из организаторов Кунгурской сельскохозяйственной выставки с отделением по пчеловодству и участник открытия Пчеловодческого музея. Об оставленных экспонатах он не заботился. Потом настал час и ему уносить, с колчаковцами, в Сибирь. А пока историческая ситуация благоприятствовала таким, как он, не принявшим революцию.
   «19 декабря неприятель подошел к Кунгуру и атаковал его с трех сторон. На помощь Блюхер выдвинул Архангельскую бригаду, приказав ей остановить дальнейшее наступление врага, - отмечал летописец обороны города. – Вся 3-я бригада под командованием И.С.Павлищева, в составе которой находились два наиболее боеспособных полка дивизии – 1-й Уральский и Богоявленский, спешила на защиту Кунгура».
   Ситуация была настолько критической, что в боевых порядках находился весь высший военный состав – начальник дивизии, военный комиссар, командиры бригад. Рядом с Блюхером в те дни были Борчанинов и Николай Каширин. «Под их руководством отступающие части приводились в порядок и снова шли в бой, - отмечает историк. – Они находились на самых опасных участках и помогали командирам непосредственно на поле боя принимать более правильные решения». По-другому и быть не могло. Эта верхушка отвечала за боеспособность личного состава головой, выполняя роль и заградительного отряда, и организатора планомерного отхода частей и подразделений. Блюхер требовал от командиров бригад, чтобы отход совершали «медленно, задерживаясь на каждом рубеже и селении, ни в коем случае не отрываясь от флангов соседей».
  Командир 1-й Красноуфимской бригады И.К. Грязнов вспоминал, как при отступлении, выходя на дорогу, встретился с Блюхером. «А мы к вам пришли», - спокойно сказал начдив. «Во всех катастрофических случаях Блюхер всегда выезжал на угрожаемый участок, разбирал и распутывал дела и всегда находил выход из любого казавшегося безвыходным положения», - свидетельствовал комбриг Грязнов. 
   
            ПОЛГОДА ПОД КОЛЧАКОМ
   21 декабря 1918 года Красная Армия, как традиционно обозначается в местном календаре памятных дат, «под натиском превосходящих сил белогвардейцев» из Екатеринбургской группы войск под командованием 26-летнего генерал-майора Радола Гайды /Рудольфа Гейдля/, в прошлом австрийского офицера, одного из руководителей Чехословацкого корпуса,  оставила Кунгур. Здесь была бы уместна лучшая песня группы «АВВА» под названием «Победитель получает все», если б не другое время.
   21 декабря до сих пор с упорством и небрежностью оспаривается. Летописец белого движения А.А. Зайцов называет 20 декабря, краевед Николаев – 22 декабря, а Лепихина – совершенно запредельную, явно ошибочную дату 29 декабря. Оставление Кунгура 3-й армией, по мнению ряда историков, «произошло еще и потому что соседняя, Вторая армия не предприняла вовремя наступления на своем участке фронта, оставив без поддержки части правого фланга Третьей армии». Теперь виднее им, стратегам со стороны.
  «Езда по встречной полосе» белогвардейским стратегам обошлась недешево. «Только одна 7-я Уральская дивизия из группы генерала Гайды потеряла за несколько дней убитыми, раненными и обмороженными свыше 3 тысяч солдат и офицеров», - замечают историки.
   По данным В.В. Душенькина, утром 21 декабря колчаковцы за счет свежих резервов перешли в наступление и в середине дня ворвались в город. В течение нескольких часов перевес сил обеспечивала подошедшая на выручку защитникам города 3-я бригада под командованием все того же бывшего царского подполковника Павлищева. Белогвардейцев отбросили. Но и этот решительный удар не спас положение. «К вечеру Кунгур был оставлен, - отмечает биограф Блюхера. – Дивизия, разделенная на три группы, отходила в направлении заводов Юго-Камского, Бымовского, Бизярского и Юговского».      
   Кто тогда уходил из Кунгура в сторону Перми и оглядывал в морозном сумраке с нагорной части излучину Ирени, приметную темно-красную колокольню Тихвинской церкви, купола храмов на Соборной площади, наверное, многое перечувствовал. Помимо досады, горечи, усталости, боязни неизвестного были и другие чувства, хорошие. Без них победное возвращение было бы невозможным. Кто жил в городе и связал не только с революцией, но и с ним свою судьбу, в минуту расставания берег в душе знакомое с детства удивление перед красотой города, чувство сопричастности со стариной, с вечностью.
   Это ощущение хорошо передала краевед Зинаида Лепихина: «Кунгур расположен на двух уровнях, и поэтому его всегда можно увидеть с высоты птичьего полета, ощутить возвышающий душу, освобождающий от быта духовный подъем. В самом ландшафте Кунгура изначально присутствует высокая зрелищность, столь ценимая российскими градостроителями». Поэтому, по меткому наблюдению автора, «рядом оказываются не только воды Сылвы и Ирени, но и плывущие облака, ночные звезды, словно отраженные в окнах деревянных изб». «Если ночью смотреть с высоты на уходящую к горизонту подгорную часть города, то трудно понять, где кончается земля и начинается небо», - это ощущение тогда, в декабре 1918 года не было общим. Но сильным духом оно помогло выжить.
   В 1922 году кунгурская газета «Искра» обратилась к тем событиям в материале под заголовком «Они в Кунгуре»:
    «22 декабря. День морозный, солнечный. Тишина. Все по домам. Красные власти покинули город, белые еще не пришли.
   Жутко… Где-то начинается ружейная и пулеметная стрельба. По тракту около ж.д. отступают красноармейские части. Орудийная канонада. Пронесся гул, зазвенели стекла в рамах – это взрывают ж.д. мост через Ирень с целью задержки наступления белых. По Никольской улице промчался последний отряд красных всадников. Гордо развевается красное знамя. Затем – полуторачасовая тишина. На той же Никольской улице появляется белогвардейский отряд».
  По воспоминаниям уральской писательницы Лидии Преображенской, которой на тот момент было10 лет, белые, поселившиеся в ее доме в Кунгуре, «были совсем не белые: на них были черные мундиры, на рукаве череп и скрещенные кости».   
   «Окружены. Куда ни повернешься – всюду колчаковцы. Заняли город, двинулись на Пермь», - отразил более типичное тогда самочувствие отступавших, растерянность, биограф взводного Подосенова. А военные историки признавали, что «в рядах 3-й армии за время ее отхода к Перми появились характерные признаки разложения: дезертирство, неповиновение и многочисленные переходы к белым».
  «Стремительный удар на Пермь был произведен войсками генерала Пепеляева южнее линии горнозаводской железной дороги. В это время войска южного направления находились еще западнее Кунгура, в нескольких десятках верст от Перми. Маневром генерала Пепеляева все красноармейские части, отступавшие от Кунгура, оказались отрезанными от Перми. Часть их, продолжая бегство, прибывала в район Перми и сдавалась в плен, а часть бросилась к юго-западу от путей Кунгур - Пермь, в леса Камы, в Оханский и Осинский районы, внося сумятицу, беспорядок и разложение в большевистские части», - так оценивал ситуацию один из членов «сибирского» /омского/ правительства Г.К.Гинс.  «В течение 23 декабря колонны наших войск сделали громадный, суворовский переход в 50 верст, с боем, при 25-градусном морозе, по глубоким снегам, - воскресал он «образы суворовских чудо-богатырей». - Утром колонны войск генерала Пепеляева, гоня перед собой бегущих в панике красноармейцев, завязали бой непосредственно у восточных предместий Перми и в районе Мотовилихинского завода, а около 4 часов дня они уже ворвались в самый город, на улицах которого закипел отчаянный штыковой бой. Сопротивление большевиков было сломлено. В самом городе захвачено до 8 тыс. пленных, масса вооружения и военных запасов».
  «Почему так получилось?» – задается вопросом все тот же биограф и сам же отвечает: «Силы уж очень не равные. Вот и перед взводом Федора оказалось больше роты. Да еще справа и слева обходили…».
  А дальше – по классической схеме действий окруженцев: «С трудом дождались темноты. Решили выходить из вражеского кольца. В такой обстановке большой группой к своим не пробьешься: шли втроем. Потом двое куда-то подевались. Упрямо пробивался в одиночку. Были патроны – отстреливался. Теперь – самое трудное – проскочить бы мимо Кунгура».
  Не получилось. Взводный, имеющий понятие о фланговых ударах, повторил судьбу сотен и тысяч других окруженцев, жертв Пермской катастрофы 1918-1919 годов: «Привели под конвоем в кунгурскую тюрьму. Заставили снять сапоги. Отобрали все, что еще оставалось в карманах».
   Не повезло и его родственникам из села Филипповка. Среди первых в селе были арестованы отец С.А. Подосенов и братья. Два брата из арестованных четырех, а также отец погибли в сибирских тюрьмах.
   В Кунгуре арестованных держали в двухэтажном здании бывшего городского магистрата. Некоторые краеведы до недавнего времени ошибочно называли его воеводским домом. Тут обитал несколько дней в декабре 1790 года по дороге в сибирскую ссылку Александр Радищев. Ему разрешили осмотреть город-крепость. На площади в старом сарае, называемом цейхгаузом, вольнодумец обнаружил «пушечки Ермаковы /фальконеты/ и ружья». В доме-крепости в 1917 году содержался австро-венгерский военнопленный Иосиф Броз Тито. Его, способного слесаря-механика, будущего деятеля международного движения, президента Югославии, выводили на работы на железнодорожную станцию. «Как и все пленные, я работал в Кунгуре на станции и через одного инженера был связан с рабочими железнодорожных мастерских», - вспоминал через 40 лет президент Югославии.
  Колчаковцы тоже выводили на работы, на подсыпку гравия у моста через Ирень. Но больше было ожиданий: «В промерзлой одиночке стены «плачут». Но человек – не стена. Можно кое-как согреться. Знай себе шагай да шагай. Читать не позволяют, зато можно сколько угодно думать, вспоминать пережитое. Как воевал, как ему, Федору, хоть и командир взвода был, предложили временно заменить раненого полкового шорника».
  Как отмечала местная газета, «условия заключенных были ужасны. В день выдавали только ; фунта /около 220 граммов, как, впрочем, и у красноармейцев на фронте – Автор/ хлеба и 2 стакана воды. Кто просил прибавить – давали 25 горячих. В одиночных камерах сидело по 10 и более человек».
   24 декабря в городе начала действовать следственная комиссия по борьбе с большевизмом. В нее были выделены представители от новых властей, военных и различных организаций: от городского самоуправления – некто К.А. Плоскирев, от земства – Е.Е. Бурандасов, от 3-го Сибирского корпуса – подпоручик Н.Г. Вандаяк, от местного гарнизона – поручик Сукало, от судебного ведомства – священнослужитель, отец Константин /Словцев/. Были дознания, порки, пытки и расстрелы рабочих и крестьян. Допросы вел «христианский социалист Сабодаш», отец Константин исповедовал, поручик Сукало приводил приговоры в исполнение. Одна из малолеток того времени, чье детство прошло в незатейливой забаве запускать в небо прохудившийся лапоть с густой пылью, дивилась просьбе казаков одолжить соль. Ее сыпали на спину во время порки. В первую неделю «работы» комиссия вынесла 768 приговоров.
 «В городе был объявлен комендантский час, - рассказывала краевед. – Кунгурякам приказывается анонимно доносить на оставшихся коммунистов и сочувствующих Советской власти. Начинается травля рабочих».
Для работы в подполье был оставлен  сотрудник  Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем Степан Ефимович Краснов. В Кунгуре он находился на нелегальном положении. По воспоминаниям его жены Ольги Николаевны, в последних числах декабря Краснов пришел домой, поел и переоделся. «Надел чёрный гражданский костюм, сапоги, короткую зимнюю куртку  и шапку, простился с ней и с сыном и собрался уже уходить. Но вдруг в коридоре раздался топот солдатских сапог. Краснов бросился к окну, хотел выскочить, но увидел, что напротив окна стоят солдаты с винтовками. В это время ворвалась в комнату группа колчаковцев во главе с офицером. Его обыскали, заломили руки за спину, связали ремнем и, толкая прикладом, увели. Он успел только крикнуть: «Береги сына и себя», - так пересказала эту историю краевед Ф. Братилова. – После ареста С.Е. Краснова колчаковцы трижды проводили опустошительный обыск в квартире, забрали  всё, что могли. У жены с руки сорвали кольцо и серёжки из ушей. Забрали даже фотографии. Только случайно сохранилось одна его фотография, упавшая на пол, на которой он играет на скрипке /фото хранится в  Кунгурском филиале архива и музее/. Краснова долго держали а тюрьме. Как потом стало известно, его выследил и выдал колчаковцам бывший хозяин дома – Козлов...  6 января 1919 года /по старому стилю/ ночью вместе с группой других арестованных Краснова вывели из тюрьмы и под усиленным конвоем вывели в сторону Берёзовки. Не доходя до с. Банное /Филипповка/, отвели в сторону от дороги Краснова, Зыкова, Меркурьева, Петрова и Сергея Половникова. Заставили раздеться и расстреляли разрывными пулями».
По воспоминаниям выжившего узника колчаковской тюрьмы Смирнова, в тот день вывели из тюрьмы якобы для отправки в Екатеринбург 27 человек, а у села Банное расстреляли пятерых.
«Белогвардейцы под страхом смерти запретили хоронить трупы расстрелянных, - повествует Братилова. – О расстреле Степана Ефимовича О.Н. Красновой сообщил один подпольщик, и 11 января 1919 г. /по старому стилю/ Ольга Николаевна наняла лошадь и поехала к месту расправы. «Когда въехали на поляну недалеко от дороги, - рассказывает Ольга Николаевна, - сразу увидели пять трупов.  Краснов лежал с краю. Левая часть лица разворочена.  На лице и теле были следы пыток и побоев». Замаскировав тело сеном и ветками, они привезли его на кладбище и похоронили».
«Захватив деревню Красный Ключ, белогвардейцы расстреляли раненых красноармейцев, - напомнила в наше время «Искра». – Одного красноармейца привязали к воротам и облили водой в 40-градусный мороз. Местным жителям запретили хоронить трупы. И все же местные старики вывезли их из болота и похоронили около деревни Каразельга  в большом рву, установив на могиле деревянный крест». Потом здесь появился памятник с пятиконечной звездой. «Старейшие жители считают своим долгом посетить братскую могилу», - отметила газета.
  «Ранним морозным утром 31 декабря 1918 года меня разбудила мама и сказала: «Вставай, сынок, поедем в Сергу. Отец велел привести тебя на свидание, - вспоминал В. Мезенин. – Отец /Николай Иванович Мезенин - Автор/ вторую неделю сидел под арестом в комендатуре, подвергался допросам и избиениям. Мама запрягла в кошовку лошадь, и мы затемно поехали в Сергу. Там, на площади перед комендатурой уже толпились люди, которых, несмотря на ранний час, согнали каратели. Вдруг открылась дверь комендатуры, вышел офицер, а за ним под конвоем вывели шесть человек. Первым шёл комиссар Филипп Кокшаров, за ним отец, потом Коровин, Иван Сорокин, председатель комбеда Рябинин и Дураков. В одном нижнем белье, босиком, в лютый декабрьский мороз, но с гордо поднятыми головами. Не знаю, заметил ли нас отец, а мы с мамой видели его в последний раз. Выстроили их в одну шеренгу у обрыва, над замерзшим прудом. Раздался винтовочный залп, и все шестеро упали. Тела убитых не убирали весь день и только ночью перевезли в лог под Черепановскую гору и свалили в яму. Родных к могиле каратели не подпускали».  
   В зимние дни 1919 года от рук белых карателей погибает бывший сельский священник, ставший уездным агитатором-коммунистом Михаил Жедяев. Его захватывают во время агитационной работы в деревне. «Раздетого донага, жестоко избивая шомполами и прикладами винтовок, колчаковцы гнали Михаила Жедяева в 30-градусный мороз до Кочебахтино, - записано в «летописи земли Кунгурской». – Там они пристрелили бесстрашного агитатора».
 По воспоминаниям бывшего красноармейца Василия Курочкина, в конце декабря в Юго-Осокино ворвались каратели 16-го Ишимского полка, состоявшего из чеченцев, ингушей и хунхузов.
  «Красноармеец В.П. Курочкин находился в это время в родном селе для связи с местным населением, пополнения продовольственных запасов, - повествует краевед А.Леонтьев. – В селе была создана особая комиссия, которую возглавлял князь Вяземский. В комиссию вошли злостные враги местных крестьян, бывший владелец спичечной фабрики Феофанов, торговцы Колесов, Черников и Горбунов, владелец кирпичного завода Копылов, бывший волостной староста Поляков, комендант Киселев и другие.
   Приспешники комиссии церковный староста Мухин, владелец разгонных станций Голубев ходили по улицам и на воротах членов партии ставили мелом кресты, а белогвардейцы в этих домах производили ночные обыски, аресты и расстрелы. В одну из ночей был арестован и Василий Курочкин.
  В камере, организованной в доме кулака Голубева /ныне детские ясли/ томилось уже около сорока  не успевших отойти со своими красноармейцев, коммунистов и им сочувствующим.
  - Особым издевательствам, - вспоминает В.П. Курочкин, - подвергся Максим Голубев. В камеру в сопровождении двух хунхузов влетел как-то майор Вяземский.
- Кто коммунисты? Выходи! – заорал он. – Молчите? Пороть всех! Без разбора.
Тогда из сбившихся в угол арестованных вышел крепко сложенный мужчина. Изорванная, окровавленная рубашка говорила о недавно перенесенных побоях.
  - Я большевик! – гордо сказал он.
  Это был Макар Голубев.
  Раздетого до нижнего белья, связанного коммуниста конвоиры положили на лавку и били плетьми. На другом допросе один из конвоиров ударил его плетью по спине, а другой – кулаком в лицо. Тогда пленник ринулся вперед, сшиб плечом конвоира, сбил столешницу со стола и пытался бежать. Но был подмят конвоирами. В схватке майор Вяземский угодил лицом в разлившийся из опрокинутой лампы горящий керосин. Запахло жженым волосом и горелым маслом.
  - В расход! – орал Вяземский.
  Сбитый с ног Голубевым конвоир разрядил обойму в искалеченное тело Максима. Неимоверные испытания перенесли погибшие во время допросов или позднее расстрелянные брат комиссара Курочкин, Василий Атаманов, Василий Лимонщиков и другие.
  Надежда Степановна Батракова была расстреляна лишь за то, что ее дочь вышла замуж за красноармейца, а Александра Ивановна Батракова за то, что вышла замуж за члена партии.
  В дни колчаковского нашествия в селе и его окрестностях было расстреляно более 250 человек».
   Повезло 38-летнему кунгуряку Ивану Васильевичу Манохину. Он выжил в колчаковских застенках и дожил почти до ста лет. А начиналось все скверно. Как участник «становления советских сельскохозяйственных органов» он не успел в декабре 1918 года эвакуироваться, «был схвачен колчаковцами и до прихода Красной Армии подвергался издевательствам в пермской тюрьме».
  Повезло редактору газеты «Окопная правда» Павлу Бажеву, отступавшему из Екатеринбурга через Кунгур в Пермь по железной дороге. Под Пермью он попал в плен, но сумел бежать и по поддельным документам проехал опять же по железной дороге в тамбуре по обратному маршруту, через Кунгур на Екатеринбург, и далее – в Сибирь, где затерялся среди партизан под Томском.   
   В первые дни белой оккупации Кунгура, по сообщению газеты «Искра», «в тюрьмах сидело уже до 500 рабочих и красноармейцев». «Многих прикололи прямо штыками /Половников, Никулин, Раевский и др./, выводя за с. Филипповское на гору, других расстреливали», - отражено в газете. Без Блюхера красному Кунгуру было плохо.
  Наивное население жаловалось новым властям на их же произвол. Генерал-майор Гайда, чтобы соблюсти видимость демократии, в своем приказе пустил крокодилову слезу. Делая хорошую мину при плохой игре, он выразил беспокойство: «Официальные донесения и жалобы обиженных и пострадавших указывают, что самочинные  расправы, порки, расстрелы и даже карательные экспедиции, чинимые представителями власти, не прекращаются». К концу жизни он, начинавший службу младшим офицером в австро-венгерской армии и военным медиком - в черногорской, сам приобщится к тюрьме и суме. В 1927 году Гайда будет лишен чина в Чехословакии и заключен в тюрьму «за попытку переворота по обвинению в шпионаже в пользу СССР». В 1945 году он будет вновь арестован в Праге советскими воинами, сыновьями своих жертв и умрет в 1948 году на тюремных нарах.    
  Белогвардейцы, как записано в «летописи земли Кунгурской», «шесть месяцев хозяйничали в городе и уезде, за это время замучили и расстреляли 6628 человек». По оценке краеведов, «почти столько же было подвергнуто избиениям, насилиям и другим истязаниям». По-своему белогвардейцы распорядились памятью погибших при обороне города красноармейцев, которых их товарищи похоронили на одной из городских площадей под названием Красная. С нее открывался живописный вид на Сылву, засылвенскую, нижнюю часть города. Могилы вскрыли, тела вывезли на Вознесенское кладбище.
   «Расправы, порки, расстрелы, карательные экспедиции – это для рабочих и крестьян, - писала по следам тех событий кунгурская  «Искра» 1922 года. – Земля, фабрики, ордена, притоны – это для них, сторонников Колчака. Просто, как яйцо». «Два мира. Два лагеря. Черная и белая кость. Два непримиримых врага. Что проще? К чему запутывать это основное различие?» - вопрошала все та же «Искра» за подписью А.Береговой. Готово ли российское общество сейчас к такому социальному разлому? Есть ли желающие присоединиться к итоговому выводу рассуждений этого публициста: «И когда трудящиеся всего мира поймут это различие, эту непримиримость интересов, земной шар вступит в новую эру своего существования. Это будет при социализме»?
  Эти, колчаковские полгода не были безвременьем для самого города. Он жил отчасти - по законам саморегулирующейся структуры, а в основном - по колчаковским правилам, которые не всем пришлись по душе.
   В январе 1919 года кунгуряки почувствовали перебои в работе железнодорожного транспорта. Это партизаны взорвали вблизи станции Шумково железнодорожный мост через Сылву. «Разрушения были настолько сильными, что белогвардейцы несколько дней не в состоянии были даже приступить к ремонту моста, - отмечено в хронике.- Войска и грузы от Шумково направлялись на Кунгур по зимней конной дороге».
    Впрочем, независимо от такого рода событий на транспорте в регионах колчаковского правления, по оценке летописцев, царила «полнейшая разруха». «Резко сократился подвижной парк, количество неисправных паровозов доходило до 75 процентов, - эта характеристика была применима и к жившему за счет железнодорожной линии Кунгуру. – Уменьшилась пропускная способность железных дорог, упала скорость поездов, так как паровозы топки чаще всего заправляли не каменным углем, а дровами».
  Начальник уездной милиции Муханов, ратовавшийся за чистоту апрельских улиц, в декабре при белых становится уездным воинским начальником, капитаном. При новых властях он, ведая военной политикой, объявляет о призыве в колчаковскую армию. При этом извещает население, что «ответственность за неявку и укрывательство призванных возлагается на городские и сельские общества, которые должны давать за одного неявившегося или отлучившегося двух человек старших немобилизованных сроков из тех же населенных пунктов, и, кроме того, будет налагаться штраф».
  Следственная комиссия, помимо дознаний, вынесения и исполнения приговоров, ведала кадровой политикой, призывая «принимать на службу только тех лиц, которые представят удостоверения комиссии о политической благонадежности». Это требование проводил в жизнь и комендант Кунгура чешский капитан Блажек. В директивах, расклеиваемых в людных местах, он указывал «учреждениям государственным и общественным составить списки служащих и представить их на утверждение коменданта города».
  К весне заявил о себе начальник Кунгурского гарнизона полковник Панков. Он издал приказ: «Объявляю для сведения населения г.Кунгура, что первого мая воспрещаю всякие митинги, демонстрации и красные флаги, а также и хождение с ними. Виновные в нарушении сего приказа будут преданы военно-полевому суду».
  Этим же судом пригрозил населению и командир 3-го Сибирского корпуса генерал-майор Г.А. Вержбицкий, объявивший в приказе: «Всякую скупку хлеба для вывоза из пределов Кунгурского уезда воспрещаю». Эту, вынужденную в условиях военного времени, меру вводили и большевики.    
  Но не все было плохо. В городе действовало Кунгурское городское отделение ЗАГСа. 1 января 1919 отмечен первый акт записи. 18 февраля была создана железнодорожная милиция. Кунгурские милиционеры-железнодорожники это помнят и от этой даты ведут свою родословную.
  Продолжила свою благотворительность купчиха А.С. Черноусова. Она, «как товарищ председателя Дамского комитета при местном отделении Всероссийского общества Красного Креста, помогала раненым воинам, солдатам действующей армии и их семьям». «На ее усадьбе по Никольской улице, в складском корпусе, весной 1919 года принимали пожертвования к празднику Пасхи для Народной Армии, - напоминают краеведы. – Сюда кунгуряки приносили и деньги, и продукты питания, и вещи».
   В «Номерах Щербакова» появился магазин Комиссионно-торгового Товарищества. Покупателям предлагали «золотые и серебряные вещи, верхнее мужское и дамское платье, новые дамские шляпы, музыкальные инструменты». Магазин служил для сбыта всевозможных комиссионных художественных и  драгоценных вещей и просуществовал несколько месяцев. «В июне 1919 года выяснилось, что Комиссионно-торговое Товарищество не выполнило ряд требований, предшествующих открытию торговой точки», - так следует из краеведческих изысканий. По постановлению управляющего Кунгурским уездом в течение десяти дней магазин должны были ликвидировать.
  В июне 1919 года состоялся последний выпуск в Кунгурской женской прогимназии,  после чего она была закрыта, а ее начальница баронесса Евгения Васильевна фон дер Брюгген, семь учителей, две классные дамы и один священник остались без работы, а заплатившие за обучение около 200 выпускниц с азами французского языка получили право работать учительницами начальной школы. 
  В Кунгуре при колчаковцах проходили традиционные церемонии проводов отправляющихся на фронт. 13 марта - не для участников торжества, а для историков - они запомнились тем, что штурмовую бригаду из состава 3-го Степного корпуса провожали на площади технического училища, где сейчас на высоком постаменте памятник-полуторка «Автомобилю-труженику». «Уходящей части была поднесена икона Тихвинской Божьей Матери», - это последнее упоминание о кунгурской святыне, с помощью которой, по преданию, горожане 23 января 1774 года отогнали от стен города воровские шайки Емельки Пугачева.
   Весной активизировались подпольщики. На нелегальную работу в Кунгуре была оставлена группа коммунистов. Немало их оказалось в городе в связи с внезапным для кого-то взятием колчаковцами города или просто окружением подразделений Красной Армии. 23 марта вышел первый номер подпольной рукописной газеты «Луч социализма». Она звала на борьбу с колчаковцами. Газету подбрасывали около казарм, в городском саду, туда, где было многолюдно. Всего было выпущено 25 номеров. «Активную работу вели подпольщики Кунгура»,  - такова оценка советских историков.
   Об активизации подпольщиков и просоветски настроенной части населения свидетельствует приказ все того же начальника Кунгурского гарнизона полковника Панкова. Он отмечал, что «за последнее время стали часто наблюдаться случаи порчи телеграфных и телефонных проводов, очевидно, людьми, стоящими на стороне большевиков и всячески старающихся навредить временному правительству», и приказывал виновных расстреливать на месте преступления.
   В городе и уезде шел передел собственности. Белогвардейцы вернули купчихе Зыряновой фаянсовую фабрику, называвшаяся при Советах «Гончарной трудовой артелью». Кулаки возвращали экспроприированное беднотой. Старое начиналось сызнова. Поскольку земля при Колчаке вновь стала частной собственностью, широко развернулась ее купля и продажа.
  Благоприятной оказалась ситуация и для священнослужителей. Наконец-то провели освещение нового собора - Богоявленского, ставшего главным на Соборной площади и в городе. «В 1919 году Колчак полностью возвратил землю церкви и казне», - как к этому свидетельству относиться, сейчас каждый решает по-своему.
  Заглядывая в то время, кто-то напомнит, что 24 апреля в деревне Ерши открыли самостоятельный приход при Параскевинской церкви. Другие вспомнят, что «в дни своего террора белогвардейцы подвергли аресту и угнали в Сибирь почти всех членов Ершовской коммуны». Вспомнят, как по доносу арестовывали сельских активистов из волостного совета и комитета бедноты в селе Филипповка, как они были «осуждены белогвардейским судом, а многие без суда и следствия были брошены в тюрьму, замучены и расстреляны».  А вообще сейчас представление о гражданской войне у жителей Филипповки смутное. Кое-кто может припомнить, что бежали к селу с горы какие-то вооруженные люди и кричали: «Ура!». А кто такие, красные или белые, пойди теперь разбери.   
   Кочаковцы успели разрушить бывшие учебно-производственные мастерские технического училища: «Основные части станков были сняты и эвакуированы, вышла из строя паровая машина, у которой белогвардейцы демонтировали коленчатый вал. Даже оконные стекла были разбиты. Причиненный мастерским ущерб полностью парализовал их деятельность». Только через пять лет учебные мастерские начали восстанавливать.
   Белогвардейцы взорвали мост через Сылву в районе Шумково и на Ирени в Кунгуре. Такая уж закономерность в судьбе моста через реку. Ему, как вещи стратегической,  достается от всех, кому назначена фортуной незавидная роль бегущих без оглядки. Впрочем, сейчас некоторые краеведы, вопреки воспоминаниям непосредственных участников событий, отстаивают версию, что все эти мосты взрывали только красные, а белые их не трогали.
  «Белые взорвали мост через Ирень, а на месте центрального пролета, который обрушился в воду, долго болтался временный висячий мосточек на канатах, - вспоминали старожилы. - Многие по нему ходить не могли, особенно женщины, предпочитали переправляться через реку в больших лодках-шитиках».
   Бегство колчаковцев запомнилось горожанам пожаром на берегу Сылвы. «Там, пониже города, на берегу, возвышались пузатые цистерны – хранилища керосина. Белые, когда отступали, не хотели, чтоб керосин достался красным, и подожгли его, - свидетельствует очевидец. – Часть сожгли, часть выпустили. Пожар бушевал несколько дней. Черные густые клубы дыма окутали реку, ночью над городом полыхало яркое тревожное зарево. Били в набат: боялись, что ветер забросит искры на город. А потом жители долго ходили туда с ведерками, стеклянными бутылями, жестяными бидонами: в песке выкопают ямку, в ямку течет керосин. А сколько его ушло в реку».      
   По оценке историка, «при отступлении белогвардейцы нанесли большой урон кунгурской деревне – скашивали еще незрелый хлеб и кормили им лошадей, угоняли скот, жгли дома».
    По словам летописца белого движения В. Шамбарова,  летом 1919 года на колчаковцев «с фронта навалились окрепшие и усилившиеся за счет пополнений 2-я и 3-я армии большевиков».
    1 июля 1919 года 2-я армия Восточного фронта выбила колчаковцев из Кунгура. Этим занялся 188-й полк. Бойцы шли через село Степаново, которое еще год назад было охвачено крестьянским мятежом, вброд перешли реку Ирень и за Кунгуром пересекли Сибирский тракт. Благодаря этому маневру было взято до тысяч пленных, попавших в окружение. «Войска 2-й армии атакой с юга в обход Перми освободили Кунгур», - записано в истории Урала. «Население с радостью встретило своих освободителей», - эта советская версия события, пожалуй, близка к истине. На Соборной площади по случаю победы прошел парад войск Красной Армии в лице частей 21-й Пермской стрелковой дивизии.
   «Захват советскими войсками Кунгура и Перми открывал путь для завоевания большевиками всего Среднего и Южного Урала, - признавал белогвардейский военный историк Валерий Клавинг. – Конец Сибирской армии неумолимо приближался».
   Из Кунгура с отступавшими в Сибирь колчаковцами ушли гостиничный бизнесмен, владелец магазина и здания банка Михаил Васильевич Щербаков, бывший владелец механического кожевенного завода и фабрики обуви 65-летний Платон Петрович Гашев, купец первой гильдии Семен Лаврентьевич Сартаков, а также отсидевший за спекуляцию мануфактурой в тюрьме в 1917 году Григорий Иосифович Ковалев, семья его брата Николая – вдова Зинаида Петровна и трое сыновей, семья умершего к тому времени владельца типографии М.Ф. Летунова, купцы Зыряновы, Чулошниковы, Пятунины и многие другие.
С отступающими колчаковцами ушли за Уральские горы отпрыски из клана Грибушиных-чаеторговцев, в первую очередь - жена умершего в декабре 1915 года Михаила Михайловича, она же попечительница первого женского приходского училища Мария Семеновна, с двумя своими детьми и двумя приемными от своего брата, другие родственники.
   Уходили и менее именитые горожане. Вместе с отступающими частями Белой Армии уехал и заштатный диакон Евгений Дмитриевич Золотов. На сегодняшний день он пока единственный краевед, оставивший наиболее внятный и полный материал по истории Кунгура во время Пугачевского бунта в 1773-1774 годах.
  Уходили и раньше. Самуил Моисеевич Феферман, прихватив с собой жену-кунгурячку Любовь Васильевну, по специальности помощника аптекаря, и годовалого сына Анатолия, родившегося в Кунгуре в 1918 году, уехал в начале 1919 года в Екатеринбург. Но глава семейства  чем-то, может быть, наружностью, не понравился белым. «В июне 1919 года в день ухода колчаковцев из города Самуил Моисеевич был зверски зарублен», - отражено в хронике тех лет.
  В 1919 году был составлен «Список граждан города, бежавших с белыми» - рукописный перечень на десяти листах, на которых, по словам Реневой,  «под порядковыми номерами перечислены те, кто уехал из Кунгура вслед за отступающей Белой армией».  В этом перечне 468 номеров. Не везде там фамилии граждан, указаны также учреждения и предприятия. «Известно, что в июне 1919 года из Кунгура было эвакуировано несколько заводов и фабрик», - указывает Ренева. «В данном списке перечислены товарищества Сартакова-Фоминского–Пономарева, Губкина-Кузнецова, клейный завод Суслова, кожевенный завод Гашева, завод Зыряновой, завод Ширяева, завод Сычева, кожевенный завод Гордон, - сообщала она. – Среди покинувших Кунгур учреждений числятся: общество художников, уездный съезд, лазарет, крестьянский банк, приют Удинцевой».   
  Уходили, а надеялись ли вернуться?  «7 августа 1963 года во время рытья котлована во дворе дома по улице Гоголя, 26, на глубине полутора метров, были обнаружены два ящика со стеклянной, фаянсовой и фарфоровой посудой /всего 292 предмета/, - такой случай вспоминают сейчас в Кунгурском музее истории купечества. – Только 25 предметов из этого клада были переданы в Кунгурский краеведческий музей. Остальную посуду продали через комиссионные магазины».
  Последним владельцем этого двухэтажного дома на бывшей Острожной улице был некто М.В. Согрин, купивший его у купца И.Е.Черноусова, который в свою очередь приобрел недвижимость у наследников богатого крестьянина Ф.Т. Шишигина. По документам 1919 года, Согрин числился «сбежавшим с Колчаком». Дом тогда «изъяли», муниципализировали. Клад ясно указал: зарыли – значит, надеялись вернуться.   
   Один из крупнейших кунгурских виноторговцев 81-летний Яков Абрамович Колпаков тоже ушел, но вернулся в родной город через два года и вскоре скончался по старости. Его сын Алексей уходил с женой и детьми. В 45 лет он умер в Сибири в 1919 году от инсульта. Спустя несколько лет вернулась отступившая с колчаковцами жена торговца рыбой в лавке Гостиного двора Александра Степановна Черноусова, получившая в милиции бессрочное удостоверение личности, а потом и советский паспорт.
Семья Чулошниковых эвакуировалась в Томск. Ее глава бывший купец Дмитрий Александрович Чулошников, человек жестокий, сорвавший психику из-за происходивших в стране перемен, привез всех детей обратно в Кунгур, кроме старшей дочери, вышедшей в Томске замуж. Сам отправился обратно в Сибирь в поисках работы и жилья. Там и сгинул.
Вернулся спустя несколько лет бывший издатель «Кунгурского листка», владелец типографии и трех книжных магазинов Александр Константинович Суслов. «Торговал в книжном киоске, варил клей на кожевенном заводе, - отследил его судьбу С.Мушкалов.- В преклонном возрасте переехал к одной из дочерей в Москву». Таких тоже было много. Они тяжело, медленно входили в новую и чужую пока жизнь. Устраивались разнорабочими, няньками, перебивались с хлеба на воду и не очень горевали, что лишены избирательных прав. /В «Именном списке лиц, лишенных избирательных прав по городу Кунгуру, Свердловской области» за 1935-1936 годы значится 287 фамилий/.
  Поэтому некоторые современные рассказы дальних родственников о том, что в 1919 году некий красноармейский патруль случайно обнаружил в городе вернувшихся, немощных, «бывших» купцов, якобы заколол их штыками и сбросил в реку  - досужие выдумки, своего рода обывательская месть за потерянную собственность, за мелкие обиды, причиненные властями, и собственную невостребованность в обществе. Рассказы были бы правдивы, если бы не были так злобны. «Красная» юриспруденция того времени, не 1918-го, а 1919 года, как и белогвардейская, соблюдала хотя бы видимость закона и строго карала за самосуд, тем более в условиях города.
   А кто вернет родным тех стариков, которых колчаковцы отправили в сибирскую ссылку, а по существу – на верную смерть? По белогвардейскому этапу ушли отец двух революционеров Александр Максимович Мишарин, старейший рабочий Александр Маркович Боровых, гончар Григорий Николаевич Барсуков.

        ПОСЛЕСЛОВИЕ
   В 1919 году, по утверждению екатеринбургских историков, налаживал жизнь в городе Кунгуре Военно-революционный комитет. Впрочем, краевед Елтышева считает, что ВРК – орган власти 1917 года, а после колчаковцев в Кунгуре действовала другая структура уездной власти. Помощь в первую очередь оказывалась той части населения, которая «потерпела наибольший урон от контрреволюции». В Пермской губернии на оказание материальной помощи пострадавшим с августа по декабрь было выделено 11,5 миллиона рублей. Кроме того, нуждающимся выдавались мануфактура, валенки, одежда, кожаная обувь, хозяйственный инвентарь, предметы домашнего обихода, различные вещи, принадлежавшие некогда богатым сословиям. 1 сентября распахнули двери 15 школ Кунгура.
  Началась другая жизнь, в главном совершенно не похожая на будни 1918 года. Те же люди стали другими, более умными после красного и белого террора, потому что могли сравнивать. Впереди у них было много новых, отличительных от прежних лихолетий. Очень трудно после колчаковской оккупации восстанавливались предприятия, торговля, с серьезными трудностями налаживалось коммунальное хозяйство и много еще всего, только по одной, общей причине – разрухи. В 1918 году кунгуряки пользовались налаженным и отобранным у богатеев. Потом это, уходя, разрушили красные. Почти ничего не восстановили и еще больше разрушили белые. На нулевом уровне было все – объекты экономики и культуры, жилой фонд, коммуникации, транспорт. Историческая ситуация и дальше, целых два года работала на разрушение. Шла гражданская война. Поэтому только с 1921, а то и с 1923 года начинаются перемены к лучшему, восстановление хозяйства.
  В этой связи закономерен самый животрепещущий, самый злободневный во все времена и для всех народов вопрос, применительный также и к населению Кунгура и Кунгурского уезда: когда же наступило счастье? К чести пермских историков, они смело на него ответили: «В 1928 году». «Наступила стабилизация после гражданской войны, но еще не сказалась коллективизация», - вот их полный ответ, с которым, памятуя о повседневной жизни в 1918 году, о Пермской катастрофе 1918-1919 годов, о послевоенном голоде и связанным с ним людоедством, можно согласиться или нехотя согласиться. Дальше тоже было все непросто, не лучше и не веселее.       
  А пока в то историческое время, в 1919 году, от которого еще не оторвалось это повествование,  водил бойцов в бой начдив 30-й стрелковой Николай Каширин, и конная группа под командованием оренбургского казака Н.Д.Томина прошла за трое суток 150 километров, вышла в тыл колчаковцам и громила врага, приходя на помощь восставшим в горнозаводских поселках. «Удар группы Томина по тылам Сибирской армии содействовал успеху 3-й красной армии», - свидетельствовал белогвардеец Клавинг. На более высоких командных должностях – помощник командующего 3-й армии, комендант Вятского укрепленного района, начальник обороны Вятского района, начальник 51-й стрелковой дивизии - оттачивал свое военное искусство главный герой этого повествования Василий Блюхер.
   И где-то за кадром действовал его более интеллигентный, умный и удачливый «соперник»,  тоже будущий маршал Михаил Николаевич Тухачевский. В сущности, он доделывал и исправлял на фронтах гражданской войны то, что не удалось Блюхеру. В январе 1919 года 1-я армия Тухачевского успешно вела бои за Оренбург, 24 июня 5-я армия Тухачевского форсировала реку Уфу и вступила на Уфимское плоскогорье. Этот маршал умел учиться, впитывал новое и создавал новые, современные Вооруженные силы.
   Блюхеру не досуг было лезть в академики. Он, практик, завяз в «волочаевских днях»  Дальневосточной Республики, в Китае, где был советником. А когда пришла пора расправиться с соперником, он поставил подпись под расстрельным документом. К тому времени Блюхер частенько прикладывался к рюмке. Алкоголизм стал обратной стороной его души, изнанкой совести. Нелады были не только по службе, но и в семье. У него была третья жена.
  А вскоре настал и его черед в 1938 году. «В сентябре произошла моя последняя встреча с отцом, - вспоминал сын маршала В.В.Блюхер. – Было это уже в Москве. Он положил руки мне на плечи, приблизил к себе, а после протянул кожаную полевую сумку: «Храни, Васек!».
 Поводом для ареста послужило его недовольство пограничниками, которые, по мнению маршала, нарушили границу и тем спровоцировали военный конфликт на озере Хасан. Всю жизнь Блюхер воевал, жил в условиях кровавой мясорубки. Он устал и не хотел новой войны. Берия с подручными долго избивал 48-летнего Блюхера резиновой дубинкой. Сломленный, невменяемый, с отбитыми внутренними органами, герой Кунгура признал, что он японский шпион, и вскоре умер от внутреннего кровоизлияния.
  «Дорог мне Кунгур, - записал сын маршала. – Здесь, по выходе из вражеского окружения, главком Сводного Уральского отряда впервые встретился с командующим 3-й армией Восточного фронта Р.И.Берзиным».
  «Бесстрашный боец с врагами Советской Республики, популярный герой, В.К.Блюхер был идеалом для многих, - признавался маршал Г.К.Жуков. – Не скрою, я всегда мечтал быть похожим на этого замечательного большевика, чудесного товарища и талантливого командующего».
  Не о Блюхере ли думал маршал Победы, когда после войны в качестве командующего войсками Уральского военного округа посещал Кунгур, Кунгурскую ледяную пещеру, подписывал приказ о передаче на баланс городских властей под музей здания бывшего городского магистрата, которое ранее занимали военные? Ведь «рабочий кабинет» Блюхера находился в здании по соседству, через сквер, возникший на месте торговой площади.               
   В память о легендарном полководце Блюхере одна из улиц в Заиренской части Кунгура названа его именем. Чугунная доска с разъяснением названия прикреплена на здании под номером 31 детского сада номер 18, в котором автор этого повествования воспитывался на переломе 50-60 годов. На доске значится: «Блюхер Василий Константинович /1889 – 1938 гг./ маршал Советского Союза с 1918 года командующий 30-й стрелковой дивизией, которая обороняла Кунгур от белогвардейцев». Благодарные потомки здесь напутали с датой рождения – это 1890 год - и должностью, не командующий, а начальник, начдив.
   На здании бывшей гостиницы «Номера Щербакова» установлена мемориальная доска с указанием: «В этом здании в 1918 году находился штаб 30-й стрелковой дивизии, героически сражавшейся под командованием В.К.Блюхера в боях с белогвардейцами».
   В Кунгурском краеведческом музее выставлен гипсовый бюст Блюхера, выполненный в 1989 году скульптором С.Кривощековым. Маршал изображен с шевелюрой, в зрелые годы. В экспозиции помещена копия фотоснимка Блюхера кунгурского периода. На ней – сидящий боком к зрителю в плетеном кресле начдив, бритый наголо. Подпись под снимком указывает его несуществующее звание - маршал Красной Армии. В советское время людей такого ранга обозначали с большой буквы: Маршал Советского Союза.
  В Кунгуре помнят Николая Дмитриевича Каширина. Одна из улиц названа его именем.  А в Кунгурском районе одно из сел – Рождественское – переименовано в Каширино. Социальный работник этого села Наталья Боброва посвятила знаменательному событию четверостишье: «Прошла гражданская война, Гремя разрывами снарядов, Назвав Каширино село – В честь командира красного отряда».
   Но кое-что забывается. Прекратившая свое существование воинская часть на южной окраине города потеснила в свое время Вознесенское кладбище, построив гауптвахту, котельную, свинарник. Предприятие «Кунгурский завод телефонной аппаратуры» довершило разгром могил, примостившихся на краешке вершины, над известняковыми обнажениями, над соснами с причудливыми, узловатыми стволами. Еще в начале 60-х годов прошлого столетия мальчишки из соседнего поселка Первомайский лазили по гранитным нагромождениям могильных плит и обелисков. Мальчишки дивились старинной азбуке с ятью и латинской буквой-палочкой с точкой наверху, вчитывались в непривычные надписи вроде, условно говоря, статского советника, купца второй гильдии и прочих названий гоголевских и чеховских персонажей. Сейчас все могилы снесены. Место голо, нет ни зацепочки.
   Эти спонтанные экскурсии зачастую провоцировались пионерскими походами школьной детворы к иным захоронениям, к обелиску с красной звездой, по другую сторону вершины. Здесь в густом сосняке, на обочине Сибирского тракта, устраивались митинги, пионерские линейки по поводу жертв колчаковских репрессий.
  Но и этот памятник из серого уральского камня в честь борцов, погибших в 1918–1919 годы, в начале 90-х оказался невостребованным. Зарастал лопухами и крапивой. Крошился кирпич с постамента, отваливалась кусками штукатурка с фасада. Пустые бутылки, стеклянные и пластиковые,  упаковочная фольга дополняли картину эрозии человеческой памяти. Только ярко красной землянике все было нипочем. Она из-за густой травы тянулась к солнцу и к случайным прохожим как напоминание о пролитой крови. Потом обелиск привели в порядок. Стали прореживать заросли на полуразрушенных ступеньках и едва обозначенной бордюрным камнем аллее. Но человек здесь по-прежнему редок. А группы и толпы совершенно не мыслимы. Храмовая деятельность на уровне пионерии изжила себя, а новое – да и какое оно сейчас? – не прижилось.
   Сейчас время новых образов из прошлого, забытых личностей, время возвращения конфискантов советской эпохи. Историки и краеведы опять утверждают память одних за счет забвения других.   
   По мнению автора, надо помнить всех и помнить так, чтобы добротный кусок истории становился частью собственной жизни. Тогда, наверно, и добрые традиции сохраним, и молодых чему-то лучшему научим. Пусть молодое поколение без нажима, по-доброму открывает давно забытые страницы отечественной истории. Такое общение, по убеждению автора, – самое лучшее и самое надежное вложение в будущее.               
   
    СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ И ИСТОЧНИКОВ
 1.Блюхер В.К. Статьи и речи. Москва, Воениздат, 1963.
 2.Блюхер В.В. По военным дорогам отца. Свердловск, Средне-Уральское книжное издательство, 1984.
 3.Бажова-Гайдар А.П. Глазами дочери. Москва, «Советская Россия», 1978.
 4.Бессмертие красоты и памяти. Из истории культурного зодчества города Кунгура. Кунгур, 1999.
 5.Варзаков В.Н. Кунгурский кожевенно-обувной комбинат. Пермское книжное издательство, 1974.
 6.Васьковский О.А., Ниренбург Я.Л., Плотников И.Ф., Пожидаева Г.В., Тертышный А.Т. Революция защищается. Взгляд сквозь годы. Свердловск, Средне-Уральское книжное издательство, 1989.
 7.Васьковский О.А, Ниренбург Я.Л., Плотников И.Ф., Пожидаева Г.В., Тертышный А.Т. Урал в гражданской войне. Свердловск, Издательство Уральского университета, 1988.
 8.Великая Отечественная война 1941-1945. Энциклопедия. Москва, «Советская энциклопедия», 1985.
 9.Веллер М., Буровский А. Гражданская история безумной войны. Москва, Издательство АСТ, 2007.
 10.Военный энциклопедический словарь. Москва, Военное издательство, 1986.
 11.Всегда в поиске. К 100-летию Кунгурского машиностроительного завода. Пермское книжное издательство, 1977.
 12.Гинс Г.К. Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории 1918 -1919. Москва, «Крафт Плюс», 2007.
 13.Головков Г.З. Бунт по-русски: палачи и жертвы. Москва, Детективпресс, 2005.
 14.Гражданская война в России: Борьба за Поволжье. Москва, АСТ: Транзиткнига; Санкт-Петербург: Терра Фантастика, 2005.
 15.Гражданская война и военная интервенция в СССР. Энциклопедия. Москва, «Советская энциклопедия», 1983.
 16.Грибушинские чтения – 2004. Современный музей в контексте культурно-экологического пространства региона. Опыт. Проблемы. Возможности. Тезисы докладов и сообщений Четвертой региональной научно-практической конференции /г. Кунгур.25-26 марта 2004 г./. Кунгур, 2004.
 17.Грибушинские чтения – 2007. Кунгур – чайная столица Российской Империи. Кунгур, 2007.
 18.Дайнес В. Рокоссовский. Гений маневра. Москва, «Яуза», «ЭКСМО», 2008.
 19.Данилов В.А. Интернационалисты на Урале и в Сибири. Свердловск, Средне-Уральское книжное издательство, 1972.
 20.Дорофеев Е.П., Лукин В.С. Кунгурская ледяная пещера. Путеводитель. Пермское книжное издательство, 1975.
 21.Душенькин В.В. От солдата до маршала. 2-е издание, дополненное и исправленное. Москва, Политиздат, 1961.
 22.Душенькин В.В. Уральский рейд. Москва, Воениздат, 1973.
 23.Зайцов А.А. 1918: очерки истории русской гражданской войны. Москва-Жуковский, «Кучково Поле», 2006.
 24.Золотов Е.Д. Боль души. Избранное. Кунгур, 2002.
 25.Елтышева Л.Ю. Полезны завсегда, полезны нам науки. Из истории развития народного образования г. Кунгура ХУ111 – нач. ХХ вв. Кунгур, 2004.
 26.Из летописи земли Кунгурской. Пермское книжное издательство, 1967.
 27.История Урала. Том 2. Период социализма. 2-е издание. Пермское книжное издательство, 1977.
 28.Какурин Н., Ковтун Н., Сухов В. Военная история гражданской войны в России 1918 -1920 годов. Москва, Евролинц, 2004.
 29.Каменная летопись Кунгура. Набор открыток. Идея, фотография, дизайн, компьютерная обработка – Уржумов Сергей.
 30.Капцугович И.С. История политической гибели эсеров на Урале. Пермское книжное издательство, 1975.
 31.Кропоткин П.А. Дневники разных лет. Москва, «Советская Россия», 1992.
 32.Кунгур в старых фотографиях и документах. Составитель – Л.Ю.Елтышева. Кунгур, 1999.
 33.Кунгурский край. История. Выпуск 1. Набор открыток. Пермь, ООО ПС «Гармония», 2003.
 34.Кунгур купеческий. Набор открыток. Пермь, издательство «Маматов», 2007.
 35.Легендарный рейд. Сборник воспоминаний о походе южноуральских партизан под командованием В.К.Блюхера. Москва, Политиздат, 1959.
 36.Лепихина З.Я. Кунгур православный. Пермь, «Литер-А», 2007. Изд. 2-е, доп.
 37.Лобанов Д. А. Пермская стрелковая дивизия армии адмирала Колчака. 1918-1919 гг. // Белая гвардия. Альманах. № 5. «Белое движение на востоке России». Москва, 2001.
 38.Маамяги В.А. В огне борьбы. /Красные эстонские стрелки/. Москва, «Мысль», 1987.
 39.Млечин Л.М. Иосиф Сталин, его маршалы и генералы. Москва, ЗАО Центрполиграф, 2004.
 40.Мушкалов С.М. Грибушины. Пермь, ООО «Раритет-Пермь», 2007.
41.Мушкалов С.М. Грибушины. Право на память и уважение. Кунгур, 2000.
 42.Мушкалов С.М. Забытое кунгурское купечество. Кунгур, 2001.
 43.Мушкалов С.М. Краткий исторический очерк о благотворительности в Кунгуре, уездном городе Пермской губернии. Пермь, 2008.
 44.Мушкалов С.М. Кунгурский Ротшильд. Материалы к биографии А.С.Губкина. Пермь, 2008.
 45.Нарский И.В. Жизнь в катастрофе. Будни населения Урала в 1917 - 1922 гг. Москва, РОССПЭН, 2001.
 46.Николаев С.Ф. Кунгур. Пермское книжное издательство, 1958.
 47.Паздников Н.Ф. Борьба за Пермь. Пермские события в гражданской войне. Пермское книжное издательство, 1988.
 48.Рапп В. Путеводитель по Кунгуру и Ледяной пещере для семейного чтения. 4-е издание. Пермь, 2004.
 49.Рокоссовский К.К. Солдатский долг. Москва, Военное издательство, 1985.
 50.Роль музея в жизни провинциального города. Историко-культурное наследие и природный комплекс Кунгурского края. Материалы научно-практической конференции, посвященной 90-летию Кунгурского краеведческого музея /25-26 ноября 1999 года/. Кунгур, 1999.
 51.Тархова К.А. Мой прадедушка – Д.Н.Кузнецов – первый заведующий Кунгурским краеведческим музеем. Кунгур, 2004.
 52.Уральская историческая энциклопедия. 2-е издание, переработанное и дополненное. Екатеринбург, «Академкнига», 2000.
 53.Фурманов Д. Незабываемые дни. Лениздат, 1983.
 54.Шамбаров В. Белогвардейщина. Москва, Алгоритм, 1999.
 55.Шихвинцева Н. Кунгур литературный. Пермь, 2008.
 56.Хайрулин М., Кондратьев В. Военлеты погибшей империи. Авиация в гражданской войне. Москва, «Яуза», «ЭКСМО», 2008.
 57.Хаунен Н.А. Сердце помнит. Документальная повесть о Герое Социалистического Труда Ф.С. Подосенове. Пермское книжное издательство, 1964.
 58.Ярмарки на Урале. История и современность. Тезисы докладов и сообщений Третьей региональной научно-практической конференции «Грибушинские чтения» /г. Кунгур, 28-29 марта 2002 г./. Кунгур, 2002.
 59.Газеты «Искра» /г. Кунгур/, «Добрый день» /г. Кунгур/, «Кунгурская газета», «Голос Кунгурского Совета», «Кунгурский вестник», «Звезда» /Пермь/.

ПРИЛОЖЕНИЕ
Гибель 1-го Кронштадского морского полка в декабре 1918 года
 
  В ночь с 13 на 14 декабря 1918 года на пермской земле был разгромлен колчаковцами 1-й Кронштадский морской полк Красной Армии. Счёт жертвам шёл на сотни человек. Эта трагическая история в советские времена вызвала у летописцев много вопросов, и её длительное время старались не ворошить. Лишь в 1961 году  на месте трагедии поставили памятник погибшим морякам.
  Вопреки снятым идеологическим запретам советского времени история гибели кронштадских «братишек» при её реконструкции, а также обращения к уточнённым фактам, новым документам заслуживают и в наши дни более бережного отношения исследователей. На этом, по нашему мнению, и  стоит строить правдивую версию событий. Повод для этого есть.
  В этой связи обращает на себя внимание, в частности, недобросовестность отдельных исследователей, допускающих, например, путаницу в датах. В информационном портале о культуре Пермского края ошибочно указывается январь 1918 года как дата гибели моряков /1/. В распоряжении администрации г. Лысьвы от 16.04. 2003 «О содержании памятников и обелисков» отмечается, что кронштадцы были расстреляны белогвардейцами осенью 1918 года /2/. Лысьвенский краевед А. Карякин при ссылке на это распоряжение уточняет, тоже ошибочно, дату трагедии – ноябрь 1918 года /3/.
   На этом мелком масштабе неточностей вряд ли стоило заострять внимание, если бы  не разнообразие версий трагического события декабря 1918 года. Некоторые из озвученных версий в силу идеологического расслоения современного российского общества страдают, по нашей оценке, недобросовестным, тенденциозным подбором фактов. Чаще всего о гибели кронштадцев рассказывается в русле последних сцен фильма о Чапаеве. Моряки устали, заснули, и враг взял их тёпленькими. Белогвардейцы или, по словам лысьвенского краеведа, «гвардейцы» /4/ их расстреляли, хотя доказано, что колчаковцы прибегли к более изуверскому способу – закололи штыками.
  Более романтизировано и, на наш вкус, однобоко повествуют об этом сторонники Белой гвардии, историки 1-й Сибирской штурмовой бригады: «Впереди большое село. Выслали разведку, которая, вернувшись, доложила, что не обнаружила в селе ни караулов, ни постов. Командир скомандовал: «От середины - в цепь, бегом! Ура!»  Громкое «ура» прокатилось по селу. «С нами бог», - крикнул  кто-то в цепи и бросился вперед. Штурмовики ворвались в село могучей, всеразрушающей лавой. Из окон домов послышались выстрелы. Это ещё больше раззадорило штурмовиков. Они бросились во дворы домов и вытаскивали оттуда красноармейцев. Не желая тратить патроны, прикалывали их. Это происходило почти в каждой хате и доме. Это был Первый Кронштадский полк в 1200 человек при 2-х орудиях и 18 пулемётах. Наш отряд состоял из 2-х рот по 100 человек и команды пеших разведчиков при 2-х  пулемётах. Только благодаря дисциплине штурмовиков от кронштадцев не осталось ни одного человека. Захватили 160 подвод с трофеями. Упорно дрались кронштадцы. Их было столько, что не счесть! Но победили пепеляевцы, борясь за Родину и честь. Сражались долго бы кронштадцы. Их было в пять раз больше нас. Но сам Господь за Русь святую. И их не стало через час» /5/.
  Об итоге этого штурма и натиска до сих пор говорят по-разному. Разброс жертв – от 800 до 2 тысяч. Историк Белой гвардии, повторимся, сообщает, что через час не стало 1200 человек. Утверждалось также, что «Кронштадский полк полностью погиб» /6/, что «в списке моряков 1-го Кронштадского полка, путь которых закончился в декабре 1918 года в наших краях, 1993 человека» /7/. Но чаще упоминается другая цифра: «около 800 трупов осталось на снегу» /8/ или 800 человек «разбежались, попрятались по овинам, подпольям, чердакам» /9/. «На следующий день матросы вышли, были посчитаны и уведены за околицу, - сообщают краеведы А. Дергачева и С. Гринкевич. – Там их раздели и перекололи штыками, чтобы не тратить патронов. Мертвые тела скидали в две пирамиды. Лишь двое раненых матросов сумели спастись, их спрятали местные жители» /10/.
  В условиях Пермской катастрофы 1918-1919 годов, разгрома и бегства Красной Армии за Каму, в Удмуртию, документировать численность соединений, частей и подразделений красным командирам было не  досуг. Поэтому произвольная статистика порой теснит здравый смысл. При первоначальной численности полка в 2 тыс человек и его остатке почти в 400 штыков, конечно, есть повод говорить о его гибели. Но это не значит, что все жертвы случились роковой ночью. До этого люди в полку воевали, гибли и выбывали по ранению на Лысьвенском направлении Уральского фронта как минимум неделю. Вполне вероятно, что из двух цифр потерь кронштадцев в ночь с 13 на 14 декабря  – 1200 и 800 – последняя более реальна.    
    Отличие нашей версии гибели полка от других в двух моментах. Во-первых, события декабрьской ночи 1918 года были многослойнее и масштабнее, чем их сейчас представляют отдельные исследователи. Вместе с моряками ночевали бойцы 1-го Уральского кавалерского полка, одним из эскадронов которого командовал Константин Рокоссовский. Кавалеристы дрались ожесточённо /11/. Кроме того, морской полк двухбатальонного состава располагался не только в  деревнях Верхние и Нижние Исады, на чьи окраины, по существу – тылы красных войск, вышли колчаковцы. В этих двух деревнях заночевал первый батальон. Второй был в деревнях Сая /Кузнецкий завод/ и Берёзовая Гора /12/. Кронштадцы тоже сражались. Удалось вырваться из белогвардейских лап 372 морякам и их комиссару Семёну Киселёву /13/.
    Во-вторых, важно учитывать разнородность состава морского полка, которая и стала одной из причин трагедии. Полк состоял из примерно 500 матросов, «списанных с кораблей Балтийского флота» /14/. Это были моряки Кронштадского крепостного полка, учебно-артиллерийского и учебно-машинного отрядов, команды службы связи, команды с машинной школы и других частей и кораблей, дислоцированных в Кронштадте. 9 ноября 1918 года они прибыли в Кунгур в расположение штаба 4-й Уральской дивизии. 2 декабря на подводах выбыли в район боевых действий и к 7 декабря заняли участок на линии фронта. Кроме того, в составе полка находились почти 1500 человек,  мобилизованных из бывших матросов – уроженцев Пермской, Вятской и Вологодской губерний. Кто-то из них, вволю покрестьянствовав после военной службы, встал навстречу пули и штыку, а кто-то, обременённый семьей, мало понимавший в революциях и законах исторического развития, попытался зацепиться за жизнь, рассчитывая на плен.
  «Полк был очень слабым в моральном отношении, - такова оценка уральских  историков. - Влияния коммунистов в нем почти не было. Зато белогвардейские агенты открыто вели здесь антисоветскую агитацию, распространяли различные провокационные слухи, уговаривали бойцов сдаться в плен и переходить на сторону противника» /15/. «В первой половине декабря матросы собрались на митинг и заявили полковому комиссару, что не желают воевать за Советскую власть. Попытки коммунистов изменить настроение собравшихся не привели ни к чему. Когда полк вел боевые операции в районе села Саи, два батальона в полном составе сдались в плен» /16/, - в этой, в общем верной, но чересчур категоричной оценке историков из Екатеринбурга есть небольшой изъян: сдались всё же не все.
    Таких случаев измены полков, одураченных вражеской агентурой, в период наиболее ожесточенных боев за Пермь было несколько: «Слабо была поставлена партийная работа во 2-м Кунгурском  и Среднеуральском полках. В начале декабря во время боя у деревни Выдренки на Кунгурском направлении несколько рот Средне-Уральского полка отказались идти в наступление» /17/.
  По данным командующего 3-й армией Ренгольда Берзина, «регулярные соединения Красной Армии составляли менее 30 процентов численности войск» /18/. «В Перми стоят два полка только что мобилизованных, но элемент самый ненадежный, - телеграфировал он Вацетису 18 сентября 1918 года. – Среди них 75 процентов крестьянства, а партийных почти нет. Других резервов нет» /19/.
  Командир 1-го Кронштадского морского полка, бывший подполковник царской армии Татаринов и комиссар Киселёв ситуацию не удержали. Полк из-за митинговщины,  трудностей, связанных с тыловым обеспечением /зимнего обмундирования в 35-градусный мороз отсутствовало/, из-за слабой партийно-политической работы развалился ещё до наступления белогвардейцев в памятную ночь. А те никого из перебежчиков не пощадили. В этом трагизме - главная интрига исторической правоты, которую не хотели признавать советские историки и игнорируют современные летописцы Белой гвардии. Ради данного момента и была заявлена эта тема  на нашей конференции.
  «Утром жителей деревни согнали в центр и приказали вывозить трупы моряков в урочище между Верхними и Нижними Исадами, - отмечает один из краеведов. – Их бросали в общую кучу, а затем заваливали снегом и землей» /20/. Теперь на месте гибели моряков возле деревни Верхние Исады – памятник. Одна из улиц Кунгура названа Матросской. Поменять её название сейчас требуют некоторые городские реформаторы.
    На наш взгляд, плодотворное переосмысление уточнённых в этом изложении исторических фактов возможно на основе дальнейшего поиска материала на заявленную тему. Наиболее достоверную версию о гибели полка ещё в советское время, которое долго игнорировало факт гибели кронштадцев, мог бы представить его комиссар Семён Васильевич Киселёв /1892-1967/.  Можно не сомневаться, что с него в своё время за это спросили и, возможно, наложили обет молчания из-за того, что героики в гибели кронштадцев было мало. Это, впрочем, не умаляет масштабов трагедии. Личный архивный фонд Киселёва хранится в двух музеях. В Российском государственном музее Арктики и Антарктики в Санкт-Петербурге – 11 единиц хранения с 1920 по 1964 годы, в Музее морского флота Украины в Одессе – 59 единиц хранения с 1916 по 1967 годы.
  На мой запрос ответила из Санкт-Петербурга заместитель директора музея по науке Мария Дукальская. По её словам, «в фондах есть несколько документов, принадлежавших Киселёву» /21/. Однако они не связаны с декабрём 1918 года, «поскольку это удостоверения, относящиеся к более позднему времени» /22/.  Она прислала отсканированную страницу автобиографии Киселёва, отметив, что «об упоминаемых вами событиях в автобиографии ничего нет» /23/. «В июле 1918 года я принимал участие в качестве делегата от Балтики в работах 5-го Всероссийского съезда Советов РФСР, - так отражен в автобиографии интересующий нас период. – В октябре 1918 года назначен комиссаром первого Кронштадского  полка и отправлен на Уральский фронт, против наступавших в то время войск адмирала Колчака» /24/.
   Безусловно, автобиография – документ специфический. Дистанция между ним и мемуарами огромная. Оставил ли Киселёв воспоминания – вопрос, до сих пор требующий ответа. Возможно, детали событий 1918 года могут раскрыть документы из Одесского музея. Пока сложность в том, что он не работает. В апреле 2005 года там произошёл пожар, сгорела крыша и часть этажа, и все экспонаты и фонды были отправлены на склад. Если украинское правительство выделит деньги на восстановление музея, то есть надежда, что какие-то тайны истории будут со времен открыты.
   Строго говоря, возможные воспоминания комиссара Киселёва, чей прах сейчас покоится на кладбище в Севастополе, добавили бы разве что эмоциональную струю в подборку «устоявшихся» фактов. Ведь он столкнулся с тем, что революционных матросов в полку было мало. А мобилизованное крестьянство и мещанство в составе 1-го Кронштадского морского полка было озабочено проблемами личного выживания в смутное для страны время. Надо признать, что в условиях Гражданской войны любой выбор заканчивается, как ни сопротивляйся року, кровью.
1. www.kulturaperm.ru
2. www.ccsu.ru
3. www.enc.lysva.ru
4. Там же.
5. www.wap.siberia.forum24.ru
6. www.rokossowski.com/rokossowski4.htm
7. www.forum.vgd.ru
8. www.enc.lysva.ru
9. Там же
10. Там же
11. www.rokossowski.com/rokossowski4.htm
12. www.enc.lysva.ru
13. Там же
14. Там же
15. Цит. по: Останин С. Блюхер в Кунгуре. Кунгур, 2008. С. 56
16. Там же
17. Там же. С. 56-57
18. Там же. С. 57
19. Там же
20. www.proza.ru/2011/06/16/645
21. Личный архив Останина С.
22. Там же
23. Там же
24. Там же.