Трек 1. Mind games Игры сознания. Интродукция

Микола Минин
 Это подлинное и последнее фото Джона Леннона. Через несколько часов человек справа его застрелит...               
                               
                ПИСЬМА В МИР ИНОЙ
               


  Письмо первое


           Ну, здравствуй, Стю!
               
          Если бы ты, стервец, не умер тогда в Гамбурге, тебя следовало бы убить за то, что  бросил меня так внезапно и навсегда! Вспомнил? То-то! Благодаря тому и несмотря ни на что,  я – все  тот же  Джон Леннон - весь к Вашим испугам, мистер Сатклифф!

          Вот, как в молодые голодные времена,  решил настрочить тебе письмецо. Письмо отсюда, из 1978-го. Если  ты  вконец не зазнался там,  у себя на небесах, то, может быть, ещё не забыл, что мы когда-то дружили…

         Пишу тебе с Манхэттена, из «Дакоты Билдинг». Да, да, с Синтией мы давно  расстались, и я перебрался в Нью-Йорк.  Живу здесь со своей второй женой  Йоко и нашим сынишкой Шоном. О них чуть-чуть  позже.

         А теперь серьёзно и по-честному, Стю. Можешь считать, что я  спятил, но мне до смерти захотелось пошептаться с тобой, как раньше. Помнишь вечера затишья в твоей ливерпульской мансарде? Ты  поведал бы  о потустороннем, а я бы рассказал  о прошедшей жизни.  Как это раньше  не приходило в голову то, что мы можем общаться? Ведь  прошло четыре года, как мне стало известно то, что буквально перевернуло мозги. И если совсем уж по-честному, то решился на это лишь потому, что от этого знания мне не здорово.  В одном только уверен, –  иные миры существуют. Вернее, есть там нечто  такое, что здесь не понять до конца. Только не подумай,  добрым самаритянином  я так и не стал.  С религией до сих пор  роман не сложился, а значит и до развода еще не дошло. Просто к  Христу  я теперь  отношусь, как к одной из аранжировок симфонии Мироздания, впрочем,  так же, как и к трактовкам Мохаммеда, Моисея, Будды и Кришны. За прошедшие годы я  многое прочитал,  многое узнал, кое-что даже попробовал, но после той  передряги, в которой побывал в Лос-Анджелесе, просто убедился,  «многие знания умножают печаль». Ей-ей, «Экклезиаст» написал кто-то из сочувствия к нам, самовлюблённым ничтожествам, возомнившим о себе невесть что.  Можно даже догадаться, кто это.  Но что я несу! Ты наверняка  знаешь больше, чем мне  приоткрыли. Вижу, вижу, как мистер Сатклифф насмехается над убогим навозным жуком. Сукин сын!  Всегда  скучал по тебе, хотя  долго не понимал этого. Верно, поэтому сейчас  безумствую в бесполезной  писанине. Ты один из немногих в этом гр****ом месте, который был по-настоящему близок мне! Как же не доставало тебя все эти годы!

           Сейчас можно точно сказать: великий Стюарт Сатклифф оказался пророком.  Ведь после того, как ты покинул нас,  группа невероятным образом достигла успеха! Как тебе удалось предвидеть это? Или ты тогда уже  ведал то, что неведомо многим? Да, мы, черт возьми,  сорвали куш! Правда, вместе с ним  сорвали себе пупки!  Может, туда, где ты сейчас, тоже доходили слухи о  том, что некая  группа из Ливерпуля, время от времени подвизающаяся выступлениями  в гамбургских кабаках, вдруг стала всемирно известна? Ты, верно, сразу догадался, что это те самые парни, которым  мы  придумали смешное название «Битлз»…

           Да, покуролесили мы изрядно! Я до сих пор плохо понимаю, что же с  нами произошло.  Ты ведь знаешь, как я жаждал  всего этого. Вот написал  «всего  этого» и задумался, чего я же хотел на самом деле? Ты ведь помнишь, – мы были всего лишь пацанами.  А чего всегда хочется пацанам? Доступных  девок, побольше монет в карманах  и веселья, прерывающегося только на сон. По большому счёту, кроме больших денег, у нас в  Гамбурге всё это уже было. Только мы считали это ненастоящим. Мы ожидали славы… Большой славы! И с этой большой славой на нас обязательно   должно свалиться настоящее «Все». Дождались!  Когда, наконец, кончилась  свистопляска с гастролями, я напоминал самолетный пакет с блевотиной, да и остальные чувствовали не лучше. Только Пол слегка хорохорился, надеясь, что просто делает перерыв на ланч.  Вот тогда-то,  отмокая на пляжах Испании, я почему-то  вспомнил, как в очередном марш-броске по Европе, в  Амстердаме, мы загудели в шикарный публичный дом. Еле живой, на  карачках, я выполз в драное голландское утро на драный голландский канал, и  подумал: стоило ли уезжать из Гамбурга и покорять Америку для  того, чтобы оказаться  в амстердамском борделе? Сто  раз  это можно было сделать по дороге из Англии в Германию  и обратно! Кто-то сыграл с нами  злую шутку. Настоящее «все» оказалось ненастоящим и далеко не «всем».

           В те дни, любуясь живой лазурью, я думал  о тебе, Стю. О  тебе и Астрид… Тысячу раз ты был прав, когда решил послать нас к чёрту,  ради  Настоящего. Тысячу раз! Всё равно, из Стюарта Сатклиффа не  вышел бы басист группы «Битлз».  А художник ты был настоящий, и  Астрид оказалась настоящей женщиной. Мы втайне завидовали тому, что она выбрала именно тебя, но виду не показывали.  Нам оставалось  якшаться с официантками, вышибалами и проститутками. Риппербан, мать его! Рок-н-ролл! Честная музыка мятежного сердца! Это манило пуще всего. Ты помнишь, как я был зол на тебя? Дурак. Тысячу  раз дурак! Всегда куда-то спешил  и часто проходил мимо чего-то важного.  «Успеется», – повторял себе, но только сейчас понял, что ничего уже не успеть..

        Всё, баста!  Надоело.



        P.S.
        Понимаю, что для небес все здешнее не имеет значения, но для себя все же попытаюсь определить время. Мы отмечали наши совместные с Шоном  дни рождения. Потом я выходил на Рождество. Значит сейчас, вероятно,  январь.  Зима, мать её в лоб!





Письмо второе


          Стю, трудно представить, как мне всё опротивело. Уже  несколько недель не выхожу из  спальни. Не хочется никого видеть.  С окружающим общаюсь только через запертую дверь, посылая записки. Иногда, по утрам, когда все спят, встречаюсь с маленьким  Шоном. Йоко  решила дать ему японское воспитание. Ничего не имею против. В Японии малышам  разрешают всё. Буквально! Говорят, от этого они становятся свободными. Наверняка ошибаются! Однако выдерживать  такую вседозволенность нам, европейцам, признаюсь,  невыносимо. Не знаю, может, я урод, каких мало, но долго не могу  наблюдать за беспомощностью детей. По жизни понимаю, что для родителей это должно быть  трогательно. Иногда сам умиляюсь. Но как вспомню, что ждет каждого родившегося, и сердце наполняется  тупой ноющей болью. Возвращаюсь в кровать и смотрю телик (в моей спальне их целых два!). И так сутками напролет! Смотрю и ощущаю, как двигается мозгами этот  мир.  Домашние шепчутся, что я съехал с катушек. Но, если  мир сходит с ума, и мне это понятно, то кто из нас нормальный?  Нет,  я совершенно здоров. Просто нездешний.  Ещё в детстве, когда однажды увидел в зеркале то,  что увидел, эта догадка испугала меня. Видимо, от  испуга я и натворил то, что натворил. Там, на Винес Бич, в том удивительном месте, где простирается Вселенная, мне прямо сказали об этом…

            Знаешь, Стю, думается, мы  одной закваски. Помнишь, наши  ночные беседы в студии? Ты рассказывал мне об Искусстве, о  предназначении Художника, а я травил  тебе о своих видениях.  Как  таинственно было нам, и как верилось, что именно мы сумеем все разгадать! Что-то необъяснимое тянуло нас друг к другу.  Верно? Ты почти  всегда прощал  мне идиотские  выходки, как будто знал  миллионы лет! А я всегда  был тайно благодарен  за понимание и какое-то не обижающее… снисхождение. Хотя вряд ли знал тогда, что это такое. Я и сейчас не знаю.  Видимо, поэтому и страдаю, Стю…  Невыносимо страдаю от себя самого!
 
           Не могу больше. Только молю, не покидай. А я обязательно напишу  ещё. Чуть позже.  Дай время.

               


Письмо  третье

          Привет, Стю!
 
         Извини за  то, что в прошлый раз так по-свински прервался. Стало невмоготу. Снова пробую  дурь… героин – самый забористый  кайф!  Знаешь, что это такое? Лучше бы не знать никому! Я уже раз побывал в этой дьявольской  мышеловке. Чудом  удалось  выскользнуть. Но чего  это стоило! Христианский ад по сравнению с  героломкой  –  просто летний лагерь бойскаутов. Я приказывал крепко-накрепко привязывать себя к стулу, оставляя свободной только левую руку. Для курева. Без сигарет выжить было бы невозможно.  Я вообще не должен был  выжить. Просто  повезло. Крик стоял, как в зверинце! Катаясь на опрокинутом стуле,  я девять по девять раз на день умирал и рождался заново, умоляя тех, кто там  наверху, прикончить  меня. Однако  раз за разом меня  пропускали через горнило между жизнью и смертью. Сначала было страшно умирать, потом рождаться, и наконец от этого нескончаемого процесса стало тошно до коликов. Когда жизнь вконец надоела, а смерть  опротивела, меня, наконец, определили по эту сторону. Но не всего. Какую-то часть оставили у себя. Кончина оказалась  половинчатой.  Должен сказать, я, вообще, не заметил, когда во мне исчез тот наглый повеса,  которому рукоплескал весь мир. Наверное, это  произошло, после того, как  мы записали «Оркестр клуба одиноких сердец сержанта Пэппера». Нет,  несколько раньше. Это произошло, когда я задумался о тебе и Астрид. Тогда в  Испании. В голове заиграли разрозненные отрывки мелодии, появились отдельные слова, но все как-то не складывалось. После долгих мучений я решил составлять слова в строчки без всякого смысла, лишь бы они совпадали по ритмике с музыкальными фразами. И случилось невероятное! Все слилось в одно целое,  и зазвучала песня.  Земляничные поляны… Бескрайнее пространство ультрамарина и на нем  кровавые блики солнца,  грядками волн  уходящие в белый песок.  До сих пор я не помню, кто был рядом со мной. Но в  любом, даже самом слабом дуновении или в  уколах невидимых брызг я ощущал чьё-то умиротворяющее  присутствие. Может, это был ты? Или тот, кого я впервые повстречал в  Санта- Монике? Не знаю…

            У нашего «Сержанта» были тяжёлые роды, переходящие в мои  торжественные похороны.  Я тогда всерьёз  задумался  о самоубийстве. А ведь лишь год назад жутко дрейфил от того, что меня грозились убить. Прямо  на сцене. И знаешь,  кто? Те самые добрые самаритяне, у которых одна из главных заповедей –  «не  убий». Это было бы до умопомрачения смешно, если не было бы так  страшно. В том  скандальном  турне по Штатам нас, наконец, доставили  на ритуальное заклание в Мемфисе, где было жарче всего. Сходя по трапу, Пол невесело сострил: «Мы забыли  повесить на себя мишени...». Все пригнулись и спустились на подгибающихся коленках. Во время выступления  обгадились, когда сквозь истошный визг толпы раздался выстрел. Оказалось петарда… Представляешь  этот гр****ый ужас? Прости, Стю. Я забыл, тебе ведь уже известно, что такое смерть. Может, в  ней действительно нет ничего ужасного? И, может, мое нынешнее состояние еще хуже? Не уверен. Ни в том, ни в другом. Но обязательно докопаюсь до истины! Пусть  и  придётся ещё раз пройти через долину смерти. А иначе,  зачем  выворачиваться наизнанку? Зачем пытаться постичь непостижимое? Четыре года назад мне сказали, что я всегда знал то, что хочу понять. Значит, мне надо просто вспомнить.  Патока, вязкая  патока нескончаемого потока сознания. Она обволакивает и забивает  мозг. Сладкие грезы,  горькие воспоминания.  Я плакал, Стю! Плакал и до, и после той инквизиторской  пресс-конференции. Эти  христопродавцы сенсаций буквально  распяли меня вопросами об Иисусе. Как я был противен себе, мямля,  мол, простите, грешника, ибо не ведал, что говорил. Не знаю, чего было больше в моих слезах – гордыни или стыда. Но я дал клятву, что отныне буду говорить только правду. Какой бы она ни была!

         Снова ненадолго прервусь, Стю. Просто немного устал. Да и куда нам спешить?

                ---------------------------------------------------


Письмо  четвёртое


              Оставленный  жить приветствует тебя, Стюарт Сатклифф!

        Торжественно продолжаю повествовать о  грешном  житии  святого Иоанна.  Да, Стю, легче сказать,  чем сделать. И легче промолчать, чем  подставить свою крепкую задницу.  Сейчас уже и не вспомнить, чего и сколько  наговорено в моих  интервью. Но вскоре после  приснопамятного «покаяния» на меня обрушилось озарение!  Появилась четкое  осознание того, что я и есть ни кто иной, как Иисус  Христос! На самом деле, ей-ей! Признаюсь, жить с этим  не просто. Ох, как непросто! Однако публично признаться в  грехе? Дудки! Хотя и сильно  хотелось. От опрометчивого шага отговорили мои непутевые апостолы, которым я первым объявил себя. Неблагодарные, они побоялись уверовать  в своего мессию. И неважно, что я уже вовсю курил травку и увлёкся кислотой. Ведь смог же именно в то время  сделать единственный правильный выбор! Представляешь, Стю,  у меня состоялось свидание с Бриджит Бордо! Помнишь Бэбэ, – нашу икону для  мастурбации? В то время я стал с ней как бы на равных и для выпендрёжа  изображал  индийского гуру. Из номера, где назначили встречу, вынесли к черту всю мебель и наглухо задрапировали окна. По периметру мерцали свечи и благоухали  ароматизированные палочки. На полу среди охапок цветов отсвечивали ведерки с шампанским.  Она пришла с компаньонкой, а со мной остался ближащий помощник. Обстановка  произвела впечатление. Все уселись по-турецки, официант наполнил бокалы, исчез, а на меня напал ступор. Я смотрел на женщину своей мечты, и ничего кроме братского чувства жалости внутри не шевелилось. В тот момент меня, как всегда, озарило: я люблю только Йоко! Ни Синтию, ни Бэбэ, а только её  –  Дитя Океана, в котором хочется утонуть, сгинуть, пропасть  и опуститься на самое дно. Я так и сделал, Стю. Моя Йоко  –  это твоя Астрид. Загадочная стильная немка когда-то забрала  у  меня Стюарта Сатклиффа, а таинственная  непонятная японка украла  Джона  у Пола,  Джорджа и Ринго.  Так получилось, Стю…  По правде, уже давно хотелось, чтобы кто-нибудь стибрил меня  из этого «Хародса» тщеславия.  До чёртиков надоело  зависеть от нескончаемой битловской кутерьмы  и бесконечно  оправдывать всеобщие ожидания. Пора было становиться Джоном Ленноном.  А сделать это возможно было только с Йоко – такой же подвеянной вихрем, как и я.  Потому что пришла настоящая любовь, которая, несмотря на все  предыдущие и последующие,  всегда бывает первой и последней. Старая  шлюха  Англия не простила нам этого. Поэтому мы и перебрались в Нью-Йорк. В Штатах  я резал  правду-матку вдоль и поперек, без всякой оглядки.  Досталось всем – и «Битлз», и апартеиду, и  Никсону, и ее Снобейшеству королеве…  Местные бунтари  приняли нас  с распростёртыми объятиями. Газетные  правдопродавцы ловили каждое  слово. Власти  устроили слежку и возбудили дело о депортации. Жизнь налаживалась. Я  поверил, что музыкант и художница, действительно, смогут перевернуть этот мир. Где сейчас все те мятежники? Разбежались по советам  директоров в банках и оружейных компаниях.  Теперь на старости лет получат пенсии от ФБР и ЦРУ. Обмануться в плутовстве  простительно, хотя и довольно обидно,  обмануться же в праведном –  невыносимо! Кто-то опять сыграл со мной злую шутку!

           Тогда я запил, Стю.  И запил так, как описывали это старые русские  писатели, поэтому и пил  именно русскую водку. Спасибо за то, что, когда-то в Художественном училище ты заставил меня прочесть  «Братьев Карамазовых».  Четыре года назад  в Лос-Анджелесе, мне вновь на глаза попалась эта книга, и я с удивительным удовольствием перечитывал некоторые куски. Мне пришлось сбежать из Нью-Йорка, сбежать от Йоко. Мы устали друг от друга, а я устал ещё и от непрекращающегося  хэппенинга, в который превратилась вся моя жизнь. У неё появился  гитарист с многозначительной фамилией Спиноза, а я влюбился в Мэй. Это  удивительная девушка, именно такая, какие встречаются в старых  романах. Но это  отдельная история.

           Сейчас мне не даёт покоя тот  странный случай в  Калифорнии.  Или это  был сон? Не могу забыть его. И не могу вспомнить в деталях. После я  запил ещё круче, и многое улетучилось вместе со спиртными парами. А  ведь это так важно! Ведь истина кроется в мелочах и нюансах. Надеялся, что вспомню под дурью, но кроме уверенности  в том, что это, действительно, было, ничего больше в мозгу не всплывает. Чертовое сознание! Расслаивается на блины и без начинки не собирается.  Я знаю, что надо делать! Есть проверенное средство ослабить ломку и  постепенно освободиться от кайфа. Стю, я попробую и напишу тебе снова. Жди…

                --------------------------------------------------------

                Письмо  пятое
 
          
            А я ведь  знал… Надеялся и знал,  что ты обязательно поможешь, Стю! Чертов, ты мазила…

           Сразу после  твоей кончины  мы часто вспоминали о  тебе. После сумасшедших ночных выступлений с пивом и прелудином  сон  не приходит  долго. В кроватях, лились рассуждения о смерти и существует ли загробная жизнь. Нам верилось, каким-то образом ты должен обозначить себя. Любой предрассветный звук – грюканье кастрюли, шелест занавески или скрип  половицы приписывалось твоему появлению. Я был убеждён, ты проявляешься мелодичным воем в водопроводных трубах. Поэтому, начав писать письма, очень надеялся, что ты хоть как-нибудь  дашь знать о себе. Но такого подарка, признаюсь, не ожидал. Сделать меня своим медиумом! Великолепная идея! Спасибо, дружище!  Теперь даже не знаю, как нам быть? Ты явно читаешь мои мысли. Нет,  снова не  так выразился, – ты продолжаешь чувствовать меня также, как во времена  Ливерпуля и Гамбурга. И я ощущаю тебя здесь, хоть ты  где-то  там.  И неважно, как все происходит! Это факт! Вот это мой почерк, –  я писал, а вот тоже я, но написано  твоей рукой…  Я сверял! У меня есть все твои письма. Астрит  подарила их, когда мы вернулись в Гамбург  уже знаменитыми. Ох, мать твою, как я не догадался? Она ведь все знает! Вы продолжаете общаться, и поэтому она не выходит замуж!  Поэтому, когда отдавала, так пристально смотрела в глаза…

            Стю, ты гений! А я полная бездарь. Ничтожество.  Две недели! Две недели я, как проклятый, писал твоим почерком о себе самом! А как блестяще ты все описал! По правде говоря, все целиком  прочитать еще не успел. Я только мог просматривать то, что написал за день. Теперь все листы  надо сложить по порядку, чтобы восстановить  последовательность. Ведь только сегодня ты милостиво вернул мне собственный почерк. Спасибо. Если быть откровенным, у меня бы так не получилось.  Здесь чувствуется  рука, не маляра, а  художника. Я когда-то тоже пытался  писать. Но у меня получались только короткие  заковыристые рассказики. Никогда не умел писать длинно и связно. Терпения не хватало. Кстати! Мне пришла в голову дельная мысль, назвать твое произведение так же, как мой первый сборник рассказов. Будет клёво!  Это настоящая  магия, Стю! Ничего подобного мне испытывать не приходилось! Это лучше, чем самый забористый кайф! Сознание работает, как вначале медитации, – когда еще крутятся  мысли, слышны посторонние звуки, но мозг уже чует то, что индусы называют трансцендентным. Я всегда прислушивался и доверял тебе. Если ты говорил:"это стоящее", я был уверен в этом. И вот теперь, как на духу, подтверждаю: всё, что ты описал моими  руками – истинная правда. Присягаюсь! Потому, что все так и было там, в  Калифорнии, на Винеc Бич. Или я не Джон Леннон! Аминь.






              Клипы: http://www.youtube.com/watch?v=zI0Q8ytD44Y
              http://www.youtube.com/watch?v=6NUpOovSItA